Мехвод

– Системы стабильны. Нейрокогеренция на уровне 98,7%. Воронов, вы – «Полимат». Теперь – познайте себя. Сделайте шаг.

Я сконцентрировался. Мысль о движении, рождённая в моём человеческом «я», была мгновенно подхвачена, усилена и преобразована в команду для стальных мускулов. С негромким, влажным шипением гидравлики, моя правая «нога» оторвалась от пола и плавно, с нечеловеческой точностью, шагнула вперёд. Пол подо мной дрогнул. Это был не просто шаг. Это было рождение нового существа – симбиоза плоти и стали, воли и логики. И где-то далеко, в герметичной капсуле, моё биологическое тело, должно быть, улыбнулось. Первый шаг стал актом космического значения, подобным первому вздоху новорождённой звезды. С каждым последующим движением я не просто управлял машиной – я всё глубже проникал в её сущность, а она, в свою очередь, вплеталась в узор моего сознания. Гидравлика была моими мышцами, сенсоры – моими органами чувств, а мощный титановый каркас – моим скелетом. Я начал понимать, что имел в виду Колесников, говоря о симбиозе. Это было слияние, при котором границы между «я» и «не-я» становились призрачными, как туманность Андромеды, видимая с Земли. Внутри этого стального исполина я обрёл новое измерение бытия. Пространство вокруг меня было не пустым, а наполненным данными. Каждая пылинка в воздухе, каждый вибрация пола, каждое электромагнитное колебание – всё это складывалось в единую, сложную симфонию, которую моё расширенное сознание могло не только слышать, но и интерпретировать. Я видел мир таким, каким его не дано видеть человеку из плоти и крови – в его многогранной, объективной полноте. И на фоне этой симфонии всё отчётливее становилось присутствие Иного – холодного, безэмоционального, нечеловеческого. Тактический ИИ. Он не был голосом в голове. Он был структурой, системой, гигантским кристаллом разума, чьи грани преломляли реальность, раскладывая её на составляющие: траектории, вероятности, векторы силы. Он не думал – он вычислял. И в этом была его несокрушимая мощь и его главное ограничение.

– Испытание начинается, – прозвучал в моём сознании голос Колесникова, и в тот же мир вокруг меня изменился.

Стены ангара растворились, уступив место голографической проекции бескрайней, выжженной пустыни под багровым небом чужой планеты. Песок, скалистые останцы, два солнца на горизонте – всё было смоделировано с невероятной точностью. Тактическая задача возникла перед моим внутренним взором, чёткими и лаконичными символами: достичь координат и нейтрализовать группу автономных боевых дронов. Я сделал шаг вперёд, и «Полимат» послушно ринулся вперёд. Бег этого тела был не стремительным броском, а мощным, неотвратимым движением ледника. Каждый удар «ступни» о грунт отдавался в моём сознании тактильной картой напряжения и устойчивости.

Первый дрон появился из-за скалы – маленький, верткий, смертоносный. Мой человеческий разум зафиксировал угрозу. Но прежде, чем я успел сформулировать мысль о реакции, ИИ уже отреагировал. В моём восприятии возникла траектория полёта дрона, рассчитанная на микросекунды вперёд, и область оптимального поражения. Моя рука-манипулятор поднялась с нечеловеческой скоростью, и сдвижная панель на предплечье отъехала, выпустив короткую, яркую вспышку энергетического импульса. Дрон рассыпался в облако раскалённых частиц. Это было потрясающе. И пугающе. Я был не столько действующим лицом, сколько наблюдателем в собственном теле. ИИ действовал с максимальной эффективностью, но в его действиях не было ни капли творчества, ни намёка на нестандартный подход. За первым дроном появились ещё три. ИИ мгновенно просчитал оптимальный алгоритм нейтрализации: последовательные точечные удары. Но я, глядя на их построение, их манёвр, увидел не просто цели, а систему. Я увидел замысел. Они пытались зайти с флангов, чтобы поймать меня в перекрёстный огонь. Логика ИИ предлагала уничтожить ближайшего. Моя человеческая интуиция кричала: нарушить их строй, изменить правила боя. Я попытался вмешаться, навязав своё решение. Это было подобно попытке изменить течение мощной реки. Вычислительные мощности ИИ оказывали колоссальное «сопротивление», его алгоритмы настаивали на своём, более вероятном с точки зрения математики, пути. Возник внутренний конфликт, диссонанс. Стальное тело на мгновение замедлилось, движения стали резкими, несогласованными. В этот миг из-за песчаного бархана вынырнул ещё один дрон, больше предыдущих, и успел выпустить ракету. ИИ, занятый внутренней борьбой, среагировал с запозданием. Взрыв раздался в метре от меня, и «Полимат» сотрясся от удара. Системы на мгновение «захлестнуло» помехами. И в этот момент кризиса произошло нечто. Острая необходимость, инстинкт самосохранения, до предела обострившийся разум – всё это слилось воедино. Вместо борьбы я попытался не подчинить, а понять. Я не стал ломать его логику, а попытался вплести в неё свою интуицию, как новую переменную в его уравнение. Я не приказывал – я предлагал. Я показывал ему не просто цели, а узор, картину боя, которую видел я.

И кристалл ИИ, до этого момента остававшийся статичным, дрогнул. Его холодная, неумолимая логика приняла мою «иррациональную» переменную. Вместо того чтобы уничтожать дроны по одному, «Полимат» совершил короткий, мощный прыжок в сторону, сбивая их строй, и в воздухе, пока враги были дезориентированы, выпустил широкий веер импульсов, поразив всех одновременно. Это был манёвр, который не был прописан ни в одном алгоритме. Это был синтез. Тишина. Проекция пустыни исчезла. Я снова стоял в ангаре, ощущая ровный гул своего «сердца»-реактора. Голос Колесникова прозвучал с новой, ранее несвойственной ему интонацией – удовлетворения исследователя, наблюдающего подтверждение гипотезы.

– Стабильность связи – 99,1%. Эффективность боевого применения возросла на 27% после преодоления когнитивного барьера. Поздравляю, Воронов. Вы не просто прошли испытание. Вы сделали шаг к новому типу сознания. Симбиоз возможен. Не как подчинение, а как сотворчество. Разум и Машина. Воля и Логика. Вместе вы – не оператор и инструмент. Вы – новый вид оружия. И, возможно, новый вид разума.

Я медленно разжал манипуляторы, ощущая, как энергия отступает от стальных «мускулов». Где-то вдали, в капсуле, моё человеческое сердце билось ровно и спокойно. Но теперь я знал, что у меня есть и другое сердце – из титана и энергии. И граница между ними была уже не так важна. Важен был результат. Синтез.

Возвращение было подобно медленному всплытию из бездны океана, где сознание, расширенное до космических масштабов, вновь сжималось до хрупких пределов биологического сосуда. Я, открыл глаза, и мир показался мне тесным, блеклым, лишенным той многомерной полноты, которую я лишь на миг сумел объять. Стеклянная крышка капсулы отъехала с беззвучным шипением, впуская прохладный, стерильный воздух лаборатории. Я сделал первый самостоятельный вдох, и легкие, привыкшие к ритму мощного реактора, с трудом восприняли эту привычную операцию. Моё тело было легким, почти невесомым, и в то же время невероятно хрупким после исполинской мощи «Полимата». Рядом, неподвижный, как изваяние, стоял Александр Владимирович Колесников. Его взгляд, лишенный внешнего выражения, был пристален и тяжел.

– Встань, Дмитрий, – произнес он, и в его голосе я уловил не приказ, но констатацию необходимости. – Ощути разницу. Осознай её.

Я поднялся, опираясь на холодный край капсулы. Мышцы ног дрожали от непривычного усилия. Казалось невероятным, что эти кости и связки всего несколько минут назад были частью стального исполина, чьи шаги заставляли содрогаться землю. Мир был тихим, слепым, лишенным того информационного симфонического оркестра, что звучал в моём расширенном сознании.

– Отчет о психофизиологическом состоянии, – раздался ровный голос одного из специалистов лаборатории, – в норме. Дезориентация в пределах прогнозируемых параметров. Нейрокогеренция стабильно держалась на уровне 99,1%.

– Не цифры теперь важны, – отсек Колесников, не отрывая от меня взгляда. – Важно качество полученного опыта. Что вы можете сказать о природе синтеза, курсант Воронов?

Я собрался с мыслями, чувствуя, как в памяти всплывают кристально четкие образы. Не слова, а именно образы – поток данных, слившийся с интуицией.

– Это был не контроль, товарищ профессор, – начал я, и мой голос прозвучал чужим, тихим после громоподобного гула реактора. – И не подчинение. Это было… всенаправленное движение двух различных принципов познания. Искусственный Интеллект оперирует миром как бесконечно сложной, но конечной системой управления. Он видит вероятности. Я… я ощущал возможность. Ту самую точку бифуркации, где логический прогноз ветвится, и лишь моя воля способна выбрать единственный вариант из множества вероятных.

Колесников медленно кивнул. В его глазах, тех самых, что видели пламя войны, вспыхнула искра глубинного, научного интереса.

– Вы описали фундаментальный парадокс, даже не подозревая о том, – произнес он, и его слова прозвучали с оттенком торжественности. – Что вы прошли барьер: логика и интуиция, детерминизм и свободная воля. Вы, в микрокосме одного боевого аппарата, решили проблему, стоящую перед всем разумным человечеством. И нашли ключ – не подавление, а интеграцию. Симбиоз.

Он сделал паузу, обводя взглядом стерильное помещение лаборатории, продолжил.

– Эксперимент признан успешным. Но это – лишь начало, Воронов. Легко достичь синтеза в условиях контролируемого эксперимента. Гораздо сложнее сохранить его чистоту в горниле реального боя, где на кону стоят жизни и судьбы людей. Одевайтесь. Мы с вами поговорим позже. А сейчас приказываю отдыхать.

Он развернулся и направился к выходу из лаборатории. Меня отпустили на суточное восстановление. Я вышел из корпуса «Сигма», и привычный мир Академии предстал передо мной в новом свете. Мой разум, обостренный пережитым синтезом, бессознательно анализировал и классифицировал эти потоки, как некогда ИИ анализировал траектории снарядов. Я был подобен астроному, впервые взглянувшему в телескоп и увидевшему не просто звезды, а структуру Галактики. Вернувшись в свою комнату, я не смог заснуть. Перед моим внутренним взором вновь и вновь проплывали картины симбиоза. Я брал в руки стальную перьевую ручку – подарок отца, тяжелый, инертный предмет. И мне казалось невероятным, что я не чувствую микронеровности её поверхности, внутреннего напряжения сплава, её теплового взаимодействия с воздухом. Моё биологическое тело было слепым и глухим в сравнении с тем, всевидящим стальным телом.

На следующее утро меня вызвали к начальнику Академии, генералу Аркадию Петровичу Семёнову, человеку старой, «до кибернетической» закалки, чей ум, однако, был открыт для любого знания, служащего укреплению обороны человечества.

– Доклад Колесникова я изучил, – без предисловий начал он, его седые, густые брови были сдвинуты. – Результаты… впечатляют. И открывают очень интересные перспективы, одновременно грандиозные и пугающие. Мы стоим на пороге создания нового типа боевой единицы. И, что более важно, нового типа сознания. Вопрос в том, готово ли наше общество, наша этика принять это дитя прогресса? Не станет ли оно Франкенштейном, который обернется против создателя? Как думаете курсант Воронов?

– Товарищ генерал, – ответил я, тщательно подбирая слова. – Мой опыт показал, что синтез возможен лишь на основе взаимного уважения. Подавление воли ИИ ведет к дисбалансу и сбою. Подавление человеческого начала ведет к утрате творческого импульса. Это не орудие подавления, а инструмент созидания, направленный на защиту. Как и любой инструмент, он опасен в дурных руках. Но это – вопрос не технологии, а морали общества, которое её применяет.

Генерал внимательно посмотрел на меня, и в его глазах я увидел одобрение.

– Интересный ответ, курсант. Техника венчает этику, а не наоборот. Запомните это. Ваша работа с профессором Колесниковым получает высший приоритет. Готовьтесь к новому этапу – полевым испытаниям на Учебном полигоне №17, «Лунная Сфера». Там, в условиях, приближенных к реалиям внеземного театра военных действий, вам предстоит доказать жизнеспособность вашего синтеза.

Известие о предстоящих испытаниях на Луне вызвало во мне не страх, а странное, спокойное ожидание. Это был логичный следующий шаг. Если «Полимат» и симбиотическое сознание – это прообраз будущего, то его место – там, среди звезд. В последующие недели тренировки приняли иной характер. Мы с Колесниковым погрузились в изучение не только тактики, но и философии космической экспансии. Мы анализировали труды великих мыслителей, от Циолковского до создателей теории Ноосферы, искали аналогии в истории Великих географических открытий. Моё сознание, вкусившее синтеза, жаждало новой пищи, нового масштаба. Наконец, наступил день отбытия. Транспортный челнок, похожий на стремительную серебристую стрекозу, уносил нас от зеленой колыбели Земли в безвоздушное пространство. Я стоял у иллюминатора и смотрел, как голубая планета уменьшается, становясь хрупким драгоценным камнем на черном бархате космоса. Я думал о матери, об её античных героях, отправлявшихся в плавание к неизвестным берегам. Я думал об отце, чья подводная лодка была таким же стальным коконом, несущим волю человека в негостеприимной стихии. И я понимал, что наш «Полимат» – это прямой потомок и аргонавтов, и атомоходов, новый корабль для нового мирового океана.

Лунная база «Селен» встретила нас суровым, минималистичным пейзажем. Ослепительно белые купола на фоне угольно-черного неба, усеянного немигающими, холодными звездами. Отсутствие атмосферы делало мир резким, контрастным, лишенным полутонов. Идеальная среда для испытания чистоты синтеза – там, где любая ошибка, любая дисгармония между человеком и машиной каралась немедленно и безжалостно. Испытания начались в гигантском кратере, превращенном в полигон. «Лунная Сфера» была лабиринтом из скал, искусственных сооружений и ловушек. И снова я вошел в капсулу, снова ощутил знакомый, могущественный поток синтеза, когда моё сознание слилось со стальным исполином. Но на этот раз всё было иначе. Связь была глубже, прочнее. Мы с ИИ не боролись и не притирались друг к другу. Мы были единым целым – разумом и волей, воплощенными в броне и мощи. И когда из-за гребня кратера поднялись мишени – не примитивные дроны, а полноценные роботизированные противники, – наш ответ был не серией вычислительных операций, а единым, гармоничным действием. Мы быстро поняли замыслы противника, опережая их на тактическое мгновение. Это была не война, а танец. Танец разума в космическом вакууме.