Храм Равновесия Тьмы и Света

Светлана Ворожейкина

Храм Равновесия Тьмы и Света

ПРОЛОГ

Хур узнал правду раньше, чем научился бояться темноты.

Его семья называла себя Лекарями. Для тех, кто приходил к ним днём с кровоточащими ранами и лихорадочным блеском в глазах.

Но когда солнце уходило за горизонт, а тени начинали оживать, в скрипе половиц и шорохах звучало их истинное имя.

Стражи Равновесия.

Они лечили тело, но хранили нечто большее.

Пулад. Его отец, не расставался с посохом, в котором древесина соединялась с драконьей костью. Это был не просто инструмент, а продолжение воли, выкованной судьбой.

В пять лет Хур впервые увидел, как мир трещит по швам.

Отец ударил посохом – воздух разломался, и в тёмных расщелинах засияли сотни желтоватых глаз, сливающихся в мерцающее скопление, устремлённое на мальчика.

– Видишь? – сказал Пулад. – Мир – старая одежда, вечно рвущаяся по швам. А мы игла с ниткой, что её чинит.

Хур быстро понял, вопросы здесь – как раскалённые угли. Лучше молчать и не знать, чем обжечься на ответе.

Иногда ночью Хур просыпался от шёпота.

Отец стоял посреди комнаты и говорил с пустотой.

В ответ раздавались шипение, звон и бульканье. Звуки, горячие, ледяные и мокрые одновременно.

А утром на полу находили странные гостинцы. То чёрные цветы с жилами вместо прожилок. То зуб с загадочными письменами, которые больно было разглядывать. То песок, который полз вверх по стенкам чаши, будто время текло в обратную сторону.

Мать, Лира, собирала эти ночные дары с привычной улыбкой, будто разбирала подарки от дальних родственников.

Её сад за домом жил своим ритмом.

Там цвели странные цветы. Они вздрагивали и распускались исключительно под луной. Их лепестки, нежные веки спящих, трепетали в лунном ветре, раскрываясь лишь перед чужаками.

Словно жаждали они не света, а сокровенных секретов, что хранятся в сердцах пришедших.

А мощные корни старых деревьев не уходили в землю – они прорастали сквозь реальность, сплетаясь в колыбель для Дракона, спящего в глубинах мира.

– Боль – не враг, – говорила Лира, вонзая серебряную иглу в свою тёмную косу.

В тот день к ним привели купца с ногой, которую уже пожирала гангрена.

Его глаза были мутными, как у выброшенной на берег рыбы. Он уже прощался с жизнью.

Мать подвела Хура к скрипучему столу, где корчился мужчина.

– Смотри, – шепнула она.

Её тонкие бледные пальцы танцевали над гниющей плотью, не касаясь её.

Вдруг гной словно ожил, потек вниз упорными ручейками и вырисовал на полу причудливые узоры. Точные копии карт, известных лишь ветру.

– Видишь эти реки? – её голос звенел, словно серебряный гребень. – Так свет и тьма перешёптываются. А мы… учим их говорить на одном языке.

Когда купец стал дышать ровно, Лира уже поворачивалась к новой пациентке. Девочке с кожей, обожжённой до крови.

Её родители молча положили на стол пучки горных трав, пахнущих снегом и высотой.

– Мы не выбираем, кого лечить, – тихо сказала Лира Хуру, проводя рукой над страшными ожогами ребенка. – Боль не спрашивает, кто ты и откуда ты пришёл. И настоящее исцеление – тоже.

Девочка мгновенно уснула, словно погружаясь в мягкую тьму.

––

В ночь двенадцатилетия Хура воздух в доме стал густым, как наваристый бульон. Терпкий запах сушёных трав смешивался с резким кислым дымом от маминого зелья.

Мальчик ворочался на жёсткой постели, внимательно разглядывая трещины на потолке.

В дверном проёме замер отец.

Его высокая фигура отбрасывала на стены странные тени.

Они извивались сами по себе, словно пытались сорваться с каменной поверхности и уползти в тёмные углы.

– Вставай! – голос Пулада звучал словно скрежет замкового механизма, в котором не было места для вопросов.

Они шли через село, утонувшее в сне, который больше не был настоящим сном.

Луна висела так низко, что казалось, можно подпрыгнуть и зацепить её краем пальца.

Свет резал глаза, превращая мир в контрастную гравюру.

Угольно—чёрные тени и бумажно—белые блики.

Словно сама ночь решила сыграть в ножницы, вырезая из реальности причудливые силуэты.

У подножия могучих каменных врат их уже ждал Азгар.

Огромный дракон.

Куда больший, чем Хур мог представить, судя по обрывкам отцовских рассказов и разговорам с матерью.

Дракон никогда не приходил к их дому. Его величественное тело не поместилось бы под скромной сельской крышей.

Но здесь, на Священной земле Храма, он казался по—настоящему колоссальным.

Его крылья, словно ночное небо с вселенными из бархата и угасших звёзд, заслоняли звёзды, заставляя луну бледнеть.

– Подойди ближе, – прошептал отец, слегка подталкивая Хура ладонью между лопаток.

Мальчик сделал шаг, но ноги приросли к земле.

Азгар склонил голову. И мир замер.

Из его раскрытой пасти вырвалось первородное пламя.

Воздух задрожал, а Хур почувствовал, будто тысяча раскалённых игл впиваются ему в лицо.

Это был не просто жар – это была сама стихия огня, живая и ненасытная.

– Он… не говорит? – выдохнул Хур, чувствуя, как зубы сами собой стучат от страха.

Пулад покачал головой, глаза его сверкали в светящемся млечном пути:

– Зачем слова, когда можно думать вместе? Драконы не разучились кричать, но избранным шепчут прямо в душу.

И тогда Хур понял его.

Не услышал. А почувствовал кожей, костями, всей душой!

Точно в череп влит расплавленный металл, и каждая искра прожигала сознание изнутри.

– Ты будешь гореть!

Голос дракона взорвался в его голове, оставляя на языке вкус крови и медных монет.

Хур сглотнул. Горло сжалось, а по щеке предательски скатилась горячая слеза.

– Больно… – выдохнул он, сжимая кулаки так сильно, что ногти врезались в ладони.

Отец прижал руку к его плечу.

Тёплое прикосновение крупных, шершавых пальцев разлилось по телу, сбивая огненный ожог драконьего прикосновения.

– Первый уголь всегда жжётся, – сказал Пулад. И в его голосе Хур уловил нечто новое – гордость. – Скоро ты научишься дышать этим огнём!

––

Ещё не смолкло эхо этих слов, как пришла Чёрная Хворь.

Воздух в селе сгустился, стал вязким, словно вонючий кисель. Запах был невыносимым.

Гнилые корни, забродившая кровь и что—то ещё, из-за чего слезились глаза и сводило желудок.

Люди падали один за другим, словно подкошенные.

Их кожа чернела и трескалась, обнажая белые кости, что торчали из почерневшей плоти, как сломанные копья.

Хур сглотнул ком в горле.

Его ладони дрожали.

Он украдкой посмотрел на отцовский посох, прислонённый к дверному косяку. Сердце заколотилось в груди.

Секунда. И он рванулся вперёд, выхватывая тяжёлое древко.

Пальцы сжали его так, словно это был единственный якорь в бушующем море ужаса.

Древняя драконья кость жгла кожу раскалённым железом.

Боль была кстати – она не давала сойти с ума в этом аду.

– Я хочу помочь! – его голос сорвался в крик, эхом разнесшийся по пустой улице.

В ответ донёсся лишь треск ломаемых костей где—то в переулке.

Отец появился внезапно. Как всегда.

Грубая рука сжала подбородок Хура, резко повернув лицо к центральной площади.

– Смотри, – прошипел Пулад, – и запоминай этот вкус. Таков он, твой первый урок настоящего исцеления.

У колодца корчился старик.

Обожжённое тело ещё дергалось в предсмертных судорогах, грудь судорожно вздымалась.

– Он же жив! – вырвалось у Хура, который сделал шаг вперёд, но отец остановил его жёсткой хваткой.

Пулад медленно провёл рукой над телом.

В этот момент глаза старика вдруг неестественно раздулись, словно перезревшие плоды, и… лопнули с мокрым хлюпом.

Из глазниц вырвался чёрный рой. Блестящие мухи взметнулись густым облаком в воздух, их жужжание сливалось в мерзкий, скрипучий звук.

– Это уже не человек, – голос отца прозвучал холодно, словно заострённая сталь. – И никогда им больше не станет. Только оболочка, которую Хворь использует как куклу.

––

Они шли к Храму, когда синее пламя уже лизало древние камни, словно голодный зверь.

Языки холодного огня вздымались до самого свода, отбрасывая на стены гигантские тени.

Отец встал перед жертвенным огнём.

Его искажённый силуэт на стене жил своей собственной жизнью.

То растягивался в бесформенное пятно, то сжимался в нечто с слишком многими конечностями.

– Сын, знаешь ли ты истинную причину нашего служения? – голос Пулада звучал странно, будто исходил сразу из всех уголков Храма.

Когда он повернулся, Хур увидел в его глазах отражение пламени.

Не тёплого золотого, а ледяного синего, словно сердцевина векового ледника. – Мы храним Равновесие не просто так, – медленно сказал отец, расстёгивая пряжку плаща. – Когда тьма разгорается слишком ярко, её нужно сжечь изнутри. Иначе свет станет… Он резко сбросил плащ. – …хуже любой тьмы.

Хур ахнул.

Тело отца было покрыто рунами. Не просто начертанными, а выжженными изнутри на живой плоти.

Каждый символ едва заметно дымился.

– Отец, ты… – начал Хур, но Пулад резко поднял руку.

– Молчи! Смотри и запоминай!

С этими словами он шагнул в синее пламя.

Огонь с грохотом принял его, мгновенно окружив со всех сторон.

Но Пулад не закричал.

Он стоял среди огня, словно каменный идол, а руны на его теле вспыхнули ослепительным белым светом.

Пламя утихло, сжавшись до размеров костра, но камни алтаря почернели навсегда.

Посох Пулада стал чернее самой тёмной ночи, в которую даже звёзды боятся светить.

Три дня село молчало.

Три дня Хур не отходил от священного огня, пальцы его впивались в почерневший посох так, что казалось – драконья кость срослась с его руками.

Лишь на четвёртый день первые птицы осмелились подать голос, и к Храму прилетел Азгар.

– Ты увидел жертву. – Мысль дракона словно скользнула в сознании, тихая, как паутина на ветру. – Теперь ты знаешь. Настоящее исцеление – это всегда выбор. Между жизнью и смертью. Между светом и тьмой.

Хур поднял голову.

Его глаза были сухими. Слёзы выгорели дотла.

– Я понял, – голос прозвучал хрипло, словно скрипнувшие ржавые ворота. Взгляд Хура упал на единственный предмет, оставшийся среди пепла.

Почерневший посох отца.

Мальчик подошёл и поднял его.

Древко жгло ладонь, но на этот раз боль была иной. Не обжигающей, а сосредотачивающей.

Собрав последние силы, он воткнул посох перед собой в землю.

Мир ответил тихим щелчком невидимого ключа в замке вселенной.

Там, за этой дверью, что—то огромное на мгновение приоткрыло глаз.

Но когда Хур обернулся, он краем глаза заметил движение в тенях за Азгаром.

Чей—то лёгкий смех, ядовитый, как змеиный укус повис в воздухе и растаял.

Чёрная Хворь отступила, точно её и вовсе не было.

––

Через семь дней после ритуала Хур проснулся с ощущением, что в комнате кто—то есть.

На подушке, ещё хранящей вмятину от его головы, лежало нечто. Грубый свёрток из выцветшей ткани с двумя синими бусинами вместо глаз.

Кукла.

Но куклы не появляются из ниоткуда в запертых комнатах. Его пальцы сжали куклу ещё до того, как он успел подумать.

Бусины с сухим щелчком повернулись и уставились прямо на него.

В этот миг Хур ощутил, как что—то холодное пробежало по позвоночнику.

Из разошедшегося шва выпала прядь чёрных волос, пахнущих цинком и полынью.

Запах, от которого сводило желудок.

У стен Храма Азгар вздрогнул всем телом, словно его ударили током, когда Хур показал ему куклу.

– Выбрось эту мерзость! – рык дракона ворвался в сознание Хура, как раскалённый нож в масло.

Каждое слово оставляло болезненный след.

– Почему? – собственный голос Хура прозвучал странно громко, точно произнёс его кто—то другой.

– Она теперь видит тебя! Слышит! Дышит твоим страхом!

Но вместо того, чтобы избавиться от куклы, Хур лишь сжал её крепче в руке.

Он спрятал находку в старый сундук с травами, где ароматы шалфея и мяты должны были перебить сладковато—гнилой запах. Почти перебивали.

Почти.

Но по ночам, когда лунный свет пробивался сквозь щели ставней, из сундука доносилось шуршание. То ли качались сухие травы, то ли тонкие пальчики перебирали листья. То ли ветер что—то нашёптывал.

Годы шли, а кошмары становились только сильнее.

Каждую ночь Храм манил его в свои бесконечные коридоры. Где знакомые лица стекали, словно воск с свечи, обнажая пустоту под кожей.

– Спаси Равновесие, – шипел Азгар прямо у уха, его голос сливался со скрипом половиц. – Иначе все станут лишь тенями.

Проснувшись на рассвете, Хур увидел, что его руки живут своей собственной жизнью. Под кожей извивались руны, змеями под тонким льдом.

У изголовья стоял отцовский посох, тот самый, что он оставил в Храме. Чёрный, как грех, и тёплый, точно живое сердце.

Ждущий его прикосновения.

В этот момент Хур окончательно понял. Убежать от своей судьбы невозможно.

Пальцы сомкнулись на посохе.

И сквозь годы до него донесся отголосок того давнего порыва – слепого, отчаянного желания помочь, спасти, броситься в бой, даже не зная как.

Тогда, в детстве, он стащил посох отца, чтобы исцелить людей от Чёрной Хвори.

Сейчас он брал его, чтобы остановить Тьму.

Менялись масштабы, но причина, заставлявшая его действовать, оставалась прежней.

И в этот миг что—то изменилось внутри. Не вокруг, а в нём самом.

Он стал Лекарем.

Древняя кость дрогнула в его ладонях, пульсируя в такт сердцебиению.

Тёплая. Живая. Голодная.

Храм затаил дыхание в ожидании.

Азгар замер, ощущая перемену.

А в глубине сундука, среди засохших трав, кукла зашевелила своими тряпичными пальцами.

Её синие глаза—бусины сверкнули во тьме, а безгубый рот растянулся в смех. Тот самый, что прозвучал тогда, за спиной дракона.

Только теперь он был громче.

1. ХРАМ РАВНОВЕСИЯ ТЬМЫ И СВЕТА

На скале, освещённой холодным светом луны, возвышался Древний Храм. Лунный свет скользил по стенам, украшенным рунами, чей смысл стёрся из памяти людей, окутывая древние камни призрачным сиянием. Тысячелетиями он стоял, скованный тишиной.

В самом сердце Храма горел священный огонь – жертвенное пламя. Оно ждало. Того, что должно было случиться. Оно помнило каждую жертву, каждое заклинание, каждый вздох, что когда-то звучал под этими сводами.

Пламя трепетало, отбрасывая длинные, извивающиеся тени. Казалось, они жили собственной жизнью: шептались на непонятном языке на стенах, замирали, прислушиваясь к чему-то снаружи, а затем вновь начинали двигаться, сливаясь в узоры, напоминающие лица тех, кто вошёл сюда и не вернулся.

Всё здесь поглощала густая, древняя тишина. Лишь изредка её тревожил шелест ветра, который тут же умолкал, будто испугавшись собственной дерзости. Но в самые бездонные часы ночи тишину разрывало – из священных недр доносился глухой стон. Едва слышный, он заставлял стынуть кровь. Казалось, сам Храм дышал, и каждое дыхание его было полно неизбывной тоски.

Храм Равновесия Тьмы и Света стоял незыблемо, как вечный страж. Но покой его был обманчив. Равновесие висело на острие, и его хрупкость ощущалась во всём: в шершавой поверхности камней, в лунных лучах из узких окон, в содрогании пламени. Любой миг мог стать роковым.

Луна плыла по небосводу, а Храм застыл в немом ожидании. Лишь одно выдавало течение времени – пламя в его центре колыхалось, живое и нетерпеливое. Оно ждало, выжидая того, чей шаг наконец нарушит покой коридоров, где даже время ступает на цыпочках.

––

По узкой тропе, врезанной в скалу подобно старому шраму, поднимался человек. Ветер рвал его плащ, заставляя полы биться на ветру, словно крылья сбитой с пути ночной птицы. В его мозолистой руке лежал деревянный посох – не опора путника, а оружие знахаря. Древние символы на нём мерцали приглушённым светом, откликаясь на яростный ритм его сердца.

Это был Лекарь. Не просто целитель. Страж Равновесия, последний в роду, где знание, оплаченное безумием и годами жизни, переходило от отца к сыну. Его предки врачевали людей, воскрешали королей и говорили с духами на языке шёпота пепла. Но сейчас он шёл не ради исцеления.

Он шёл ради неё.

Ступени Храма, изъеденные временем, глухо отдавали стуком под его ногами, шепча предупреждения тем, кто осмеливался подняться выше.

Каждый его шаг вскрывал ночную тишину. Он знал – его ждут. Ему не нужно было видеть, чтобы чувствовать её присутствие. Она была здесь, внутри, среди древних стен, где священный огонь всё ещё горел в ожидании их встречи.

Переступив порог, Лекарь встретил холодный взгляд.

Девушка стояла в тени. Её глаза сверкали синевой замёрзшей воды, а бледная кожа почти светилась в лунном свете. Элисетра двинулась навстречу. Не шагом, а тихим скольжением, каким движутся лишь древние и прекрасные призраки.

В её глазах на мгновение мелькнула тень – отголосок человеческой жизни, оставшейся в невозвратной дали. Но почти сразу взгляд снова стал ясным и холодным, а на губах застыла отточенная, безразличная улыбка.

– Ты пришёл… – её голос рассыпался в тишине хрустальным эхом.

В ответ он произнёс её имя. И этот звук – не слово, а древняя клятва – разрезал воздух.

Дыхание Элисетры дрогнуло. Годы ожидания, сжатые в один миг, прорвались наружу, будто пала плотина, которую долго подтачивали.

– Как же долго…

Её пальцы впились в его рукав, и ткань затрещала под белизной её хватки. Казалось, она пыталась удержать реальность, проверить, не мираж ли он. Но в широко раскрытых глазах, не мигающих и прозрачных, была не радость. Лишь холодный, неумолимый триумф.

– Они звали тебя… – стены вокруг выдохнули вековую пыль. – Слышишь? Они шептали твоё имя с тех самых пор, как ты впервые поднял посох!

Лекарь молчал. Элисетра приближалась, и в воздухе повисло невысказанное знание.

– Элисетра… – его пальцы плотнее обхватили древко, усталость поднималась от ног, делая голос глуше. – Ты пришла не за мудростью предков. Ты пришла за проклятием, что они хранили.

Вампир двинулась к нему. Перетеканием ночной тени, беззвучным и неумолимым. Её бледные пальцы сомкнулись в воздухе, уже ощущая тепло его кожи, пульс на шее.

– Ошибаешься, человечек, – её шёпот был похож на шелест старых страниц. – Я не из тех, кто просит. Я из тех, кто берёт.

Она сократила дистанцию ещё на шаг. Тень от пламени заплясала на её скулах, искривляя улыбку во что-то древнее и безжалостное.

– Разве ты не чувствуешь? – коснулась она его мыслей. – Твои заклятья – всего лишь нити…

Белым пальцем она провела по невидимой паутине между ними. И где-то в темноте что-то звонко лопнуло.

– …а паутина… – улыбка стала шире, – …рвётся так легко!

Огонь в центре Храма взметнулся выше, почувствовав её намерение. Элисетра резко отпрянула, отброшенная невидимой силой. Её пальцы судорожно сжались. Она металась между желанием шагнуть в пламя и страхом обжечься.

Тени на стенах зашевелились. Их очертания напоминали извивающиеся руки, тянущиеся к Лекарю. Он крепче вжал ладонь в древко, и символы на нём ответили тёплым свечением. «Нельзя позволить ей добиться своего». Да, вампир бессмертна, но даже её сила требует жертв. Что ж, он был готов принести свою. Лишь бы остановить её.

– Ты меня недооцениваешь! – Щёлкнул пальцами, и посох вспыхнул. – Я не просто Лекарь. Я – игла, что зашивает дыры в мире. Попробуй разорвать его!

Пальцы вцепились в амулет на груди. Стены ответили гулом, пробуждаясь от долгого сна.

Элисетра рассмеялась. Её смех рассыпался осколками, режа слух.

– Мир – книга, написанная кровью.

Она провела рукой по стене, и под её ногтями проступили кровавые письмена.

– А ты… – резким движением сорвала со стены фреску. Вековой пергамент хрустнул. – …лишняя страница. Я её вырву!

––

Глаза Элисетры пылали, приближаясь, а губы растягивались в хищной улыбке. Пальцы с длинными ногтями слегка подрагивали, уже ощущая вкус его крови. Каждый её шаг отдавался в тишине как удар сердца, отсчитывающего последние мгновения перед схваткой.

– Твои предки мертвы, – прошипела она, и её голос, холодный ветер, проникал в самые глубины души. – А мёртвые не защитят. Они лишь шепчут…

Лекарь стоял недвижимо, будто высеченный из камня. Лишь лёгкое мерцание в глубине глаз выдавало холодную решимость. Его рука взметнулась вверх, и вокруг закружились искры, сплетаясь в причудливые узоры, что светились тусклым, но зловещим светом.

Элисетра атаковала с яростью ночной бури, её бледные ногти устремились к его горлу смерчем. Но Лекарь резко опустил ладонь, и земля разверзлась ледяным потоком. Вода с ревом вырвалась из-под плит, сметая вампира с ног. Она кувыркнулась через зал, но уже в падении перегруппировалась, коснувшись пола тенью, отскочившей от света. В глазах, горящих синим пламенем, не осталось ничего человеческого. Лишь примитивная ярость и обещание расплаты.

Лекарь молчал. Он сжал кулак, и стены Храма затрещали. Камни пришли в движение, образуя барьер между ним и вампиром. Но она лишь рассмеялась, разбивая каменные глыбы одним ударом.

– Ты играешь с огнём, Лекарь… – её голос потрескивал, словно горящий пергамент.

Тени хлынули из её рукавов, обвивая его ноги.

– Я – сама тьма!

Он поднял обе руки, и воздух вокруг загудел. Ветер поднялся, закрутился вихрем, поднимая пыль и обломки. Элисетра, не произнося больше ни слова, шагнула сквозь бурю, как сквозь дымовую завесу. Её волосы даже не шелохнулись.

Он опустил руки, и земля под её ногами пошла трещинами. Из разломов вырвались языки пламени, окружив её. И тогда её голос стал ужасающе человечным:

– Пламя, которое не может сжечь прошлое…

Она выдохнула – и тьма поглотила зал, вобрав в себя не только свет, но и звук, оставив лишь гулкую пустоту.

Из этой пустоты родился её шёпот:

– …всего лишь искры в ночи. Я уже мертва, Лекарь. А мёртвых… не сжечь дважды.

Пламя взревело яростнее, выстроив между ними стену огня. Элисетра замерла, и в её глазах, сузившихся от ненависти, мелькнуло не колебание, а холодный расчет.

– Слепой щенок! – бросила она.

И в следующий миг пролетела сквозь пламя. Кожа на мгновение обуглилась, но тут же затянулась, будто пепел стряхнули с плаща. Лекарь отпрянул назад, но его взгляд по-прежнему пылал решимостью.

– Ты не получишь, чего хочешь, – произнёс он ровно. В голосе не было ни злости, ни страха – лишь холодная, каменная уверенность. – Даже если ради этого… – он вонзил посох в каменные плиты пола Храма, – придётся спалить всё дотла.

Он отринул стихии – теперь он звал саму суть этого места, камни, впитавшие силу поколений Стражей. Свет золотых рун пополз не только по древку, но и по полу, по стенам; сам воздух задрожал от пробуждающейся мощи предков. Своды загудели, и казалось, вот-вот вся древняя ярость Храма обрушится на осквернительницу.

Элисетра остановилась. Но не от страха. На её бледном лице расплылась улыбка, полная неизбывной жалости и горького торжества.

– Ты зовёшь их? – прошептала она, и её голос прозвучал на языке древних рун, том самом, что уже столетия не слышали эти стены. – Я стелила им постели. Я замешивала зелья для их ритуалов. Я знала имена всех, чьи души теперь шепчут из этих камней. И они… узнают меня.

Она протянула руку, и свет рун померк, будто её пальцы пережали невидимую нить, связывающую Лекаря с Храмом. Священная энергия, что должна была сокрушить её, медленно, мучительно потекла к её ступням, впитываясь, как вода в сухую землю. Лекарь почувствовал, как пустеет не только он сам, но и стены вокруг. Она забирала не просто силу. Она забирала саму память и волю его рода, обращая их наследие против последнего наследника.

Клыки блеснули в пламени, два лезвия, воткнувшиеся в его судьбу.

– Тогда умри! – тихо прошептав, бросилась на него.

Но Лекарь уже поднял руки – не для защиты.

Для приговора.

Храм судорожно вздохнул. Своды застонали, словно раненые звери. Камни посыпались с потолка. Священный огонь взмыл вверх, сливаясь в единый столп, ослепляя даже тьму в её глазах. Вампир замерла. Впервые за века почувствовав холод настоящего страха.

– Что ты делаешь?! – её шипение едва слышно затонуло в грохоте рушащихся стен.

Лекарь не ответил. Его голос теперь звучал не из горла. Он раздавался из камней, из трещин в полу, из воздуха, дрожащего между ними:

– Я зову то, что старше твоей жажды!

Храм начал рушиться, и Лекарь с Элисетрой оказались в эпицентре бури огня, камней и ветра. Вампир закричала, полная ярости и страха, но Лекарь стоял неподвижно, глаза закрыты, губы шептали древние слова.