Полная версия
Болдт был готов к тому, что ему не поверят. Он колебался, не зная, говорить им или нет, что никто – никто! – никогда не ожидает убийства, разве что на телеэкране. Даже родители, знающие, что их ребенок балуется наркотиками, бывают до глубины души потрясены, узнав о смерти своего чада. Болдт произнес несколько слов, которые он с удовольствием не говорил бы:
– Не могли бы вы немного рассказать мне о Дороти?
Мать быстро заморгала. Клаудия снова быстро вмешалась:
– Дора развелась два года назад. Боб – архитектор. Дора пишет – писала – для журналов по садоводству, а также для нескольких журналов, посвященных питанию. Она… Дора сама была виновата в разводе.
– Это была не ее вина! – резко бросила мать.
– Она влюбилась в другого человека, мама. Естественно, это была ее вина. – Болдту же Клаудия сказала: – Ее приятель умер от рака через несколько месяцев после того, как она стала жить отдельно; она потеряла его. Это было ужасно. Для всех, – добавила она. – Дороти лишилась прав на ребенка после развода. Она могла только навещать его. Это было очень печально и жалко.
– Она была жалкой, – поправила ее мать.
– Но с ее стороны не было никакой враждебности. Она понимала решение судьи, и это при том, что оно ей не нравилось. Мы говорили об этом. И она не угрожала Бобу или что-нибудь в этом роде.
– Она была милой девочкой, – пробормотала мать.
– Живешь все эти годы рядом с кем-то, – вздохнула сестра, – и ожидаешь, что он все время будет с тобой. А потом оказывается, что его нет. Мне о многом нужно было сказать ей. – Болдт кивнул. Эти слова он слышал сотни раз в различных вариациях. Клаудия продолжала: – Я знаю, что вы ищете, сержант. По крайней мере, думаю, что знаю. Но я просто не вижу этого. Боб никогда, никогда не совершил бы такой вещи. Ни единого шанса. – Она поколебалась, внимательно глядя на Болдта, а потом протараторила номера домашнего и рабочего телефонов Боба Энрайта, уверенная, что Болдт захочет поговорить с ним. Она была права.
Сержант спросил:
– Дом принадлежал ей?
– Взят в аренду, – ответила сестра. Мать выглядела потерянной. Клаудия сказала: – Вы подумали о страховке, не так ли? Что она сожгла дом, чтобы получить страховку, и погибла в огне? Никаких шансов.
– Мы рассматриваем каждую возможность, – возразил Болдт.
– Кто-то убил Дороти? Почему? – встрепенулась мать.
– Именно поэтому сержант находится здесь, – чопорно заметила Клаудия.
– Не будь со мной так снисходительна, дорогая. Я – твоя мать. Я прекрасно знаю, что мы пытаемся сделать: найти причину, из-за чего убили Дороти. Это же абсурд, неужели вы не видите? – Она адресовала вопрос Болдту.
– Ребенок последний раз навещал свою мать…
– За день до этого, – ответила Гарриет.
– За два дня, – не согласилась Клаудия.
Этого следовало ожидать, подумал Болдт. Если взять и записать рассказы пятерых очевидцев преступления, то будьте готовы к тому, что у вас окажутся пять разных историй. Иногда совершенно разных.
Клаудия твердо сказала:
– Это было за два дня до пожара. Помнишь ужин, мама?
Мать прищурилась, задумалась, и на лице у нее появилось разочарование.
– За два дня, ты права.
– Ребенка забрал отец? – поинтересовался Болдт.
– Я в этом сомневаюсь.
Мать уточнила:
– Нет. Дороти завезла его.
– Из них двоих Дора была самой покладистой, – заметила Клаудия.
Если бы у них был хоть какой-то шанс, они наверняка солгали бы, чтобы добиться опекунства над ребенком, они с радостью составили бы заговор против бывшего мужа Дороти. Болдт был готов к такому развитию событий. И когда они не сделали ни малейшей попытки повернуть дело таким образом, он даже ощутил нечто вроде разочарования. «Не могла ли Дороти Энрайт совершить самоубийство?» – подумал он. Глядя на сестру, он произнес:
– Дороти увлекалась садоводством. Очевидно, она была хорошим садоводом. Можно предположить, что она хранила в подвале дома удобрения, которые использовала в своей работе.
– В сарае, а не в подвале, – поправила Клаудия и добавила: – У нее не было привычки делать бомбы, если вы к этому ведете. Что случилось с утверждением «считать невиновным, пока не будет доказано обратное»?
– Делать бомбы? – переспросила мать.
Дочь пояснила:
– Из бензина и удобрения можно изготовить бомбу, мама. Детектив намекает…
– Ни на что я не намекаю, – перебил ее Болдт, заставив умолкнуть. – Я ни на что не намекаю. Я всего лишь задаю вопросы. Всем нам будет легче, если вы станете просто отвечать на вопросы, а не делать скоропалительных умозаключений.
– Я понимаю, куда вы клоните, – предостерегла Болдта сестра жертвы, игнорируя его предложение.
– А я – нет, – вклинилась в разговор мать.
– Он думает, что Дороти могла замыслить что-нибудь незаконное. Он – полицейский, мама. Они все подозрительны по природе.
– Не по природе, а по работе, – поправил ее Болдт, глядя дочери прямо в глаза. – Я думаю, мы плохо начали, – сказал он. Следующий вопрос он адресовал матери, надеясь, что сестра оставит его в покое. Мать бросила неодобрительный взгляд на Клаудию. – Вы не знаете, проводились ли в доме какие-нибудь работы? Может быть, владельцем? – поинтересовался Болдт.
– Нет. Опять же, насколько мне известно. Она была там вполне счастлива, – ответила Гарриет.
Чтобы покончить с этим, Болдт спросил у Клаудии:
– В ее прошлом были приятели, ухажеры? Не вспомните ли кого-нибудь, с кем мне стоит поговорить?
– Я знаю, что вы всего лишь делаете свою работу, сержант. Я уважаю это. И приношу свои извинения. Просто не думаю, что смогу рассказать вам что-то еще. Дора была замечательным, любящим человеком. Она не заслужила такого.
– Но мы ведь еще не знаем, что это была моя дочь Дороти? Не правда ли? Погибшая в пожаре, я имею в виду. Ваши люди еще не подтвердили этого, не так ли?
Это был неприятный вопрос, которого Болдт надеялся избежать. Принесли чай и лепешки, избавив его от необходимости отвечать. Жжение в желудке усилилось, причиняя ему нешуточную боль. Помещение утратило свое очарование: официантка двигалась слишком медленно, пианино оказалось расстроенным в нижнем регистре. Скрепляющий клей, который не давал его миру развалиться, размягчился. Он вдруг ощутил себя дешевым детективом, которому не хватает сочувствия и сострадания. Женщина погибла. Никто не хотел говорить об этом – или хотя бы признать факт ее смерти, если на то пошло. В недавнем прошлом у нее была неустроенная жизнь и теперь незавидная смерть, и Лу Болдт чертовски хорошо понимал, что все расследования в мире не помогут вернуть ее обратно. Мать так и будет продолжать жить с надеждой, что в огне погиб кто-то другой. Сестра будет продолжать защищать ее там, где никакая защита не требовалась. Болдт будет по-прежнему задавать свои вопросы. Жертва подчинила себе все его расследование, но направлено-то оно не на поиск жертвы, а на поиск убийцы, на поиск равновесия.
Сегодня утром Болдт заметил на обочине дороги мертвую кошку, и у него возникло ошеломляющее чувство трагической утраты. Он мысленно перенес Дороти Энрайт, женщину с лежащих перед ним фотографий, на то же самое место на обочине дороги – обнаженную, лежащую лицом вниз, мертвую. И вот он сидит здесь, со своей записной книжкой и карандашом, с твердым намерением найти виновного. Смерть заставляет людей опускать руки, Лу Болдта она заставила выпрямиться и сделать стойку. Ему было неприятно сознавать это, он не нравился себе самому. У Дороти Энрайт не было явных врагов. Болдт мог нарисовать добрый десяток сценариев пожара и того, как в нем погибла женщина, но его работа как раз и заключалась в том, чтобы создавать подобные сценарии и доводить их до логического завершения, превратить женщину, например Энрайт, в нечто реальное, с чем он мог бы работать.
– Вы ничего не едите, – заметила ему мать.
– Нет.
– Вам не нравится?
Что она имела в виду, лепешки или расследование? На мгновение ему стало интересно, но потом он понял, что это не имеет значения; тот же самый ответ вертелся у него на кончике языка.
– Нет, – ответил Болдт. Учитывая, что все финансы жертвы, переписка и бумаги погибли в огне, Болдт попросил разрешения обратиться в банк Дороти и к аудиторам, чтобы получить доступ к ее счетам. Мать не увидела в этом ничего дурного и согласилась.
– Я представляю себе Дору в ее саду, – сказала сестра. – Понимаете? Солнечные лучи падают ей на лицо. Она была очень красивой. Руки перепачканы землей. Прополка, посадка. Она много смеялась, наша Дора. Раньше, – добавила она. – Последние два года дались ей нелегко. Но все равно, думая о ней, я представляю себе, как она смеется. Понимаете, у меня создался этот образ, и я даже не понимаю, реальный он или вымышленный, который я сама придумала, чтобы сохранить ее в памяти. Самое смешное, что это ведь не имеет никакого значения, правда? Это тот образ, который у меня остался. Улыбка. Радость от работы во дворе и от работы с растениями. Радость от того, что она была матерью. Она любила маленького Кенни.
– Судья разбил ей сердце, приняв решение, что Кенни следует забрать у нее, – сказала мать. – Я не думаю, что она полностью оправилась от этого.
– Может быть, она была подавленна, пила в последние дни перед пожаром или что-нибудь еще в этом роде?
Клаудия предостерегла его:
– Она не убивала себя, детектив. Ни случайно, ни намеренно. Она хранила свои садоводческие припасы в сарае на заднем дворе. Вы не там ищете.
– Так это «да» или «нет» на вопрос о депрессии? – раздраженно поинтересовался Болдт. У него перед глазами стояла мертвая кошка, лежащая на обочине дороги, потом ее сменила Дороти Энрайт. Если он чему-нибудь и научился еще в самом начале своей карьеры детектива по расследованию убийств, так это понимать, насколько хрупкой является жизнь и как легко ее потерять. Мужчины, перебегающие дорогу в неположенном месте. Детишки, играющие на скалах. Женщины, возвращающиеся по вечерам в пустой дом. Один день они есть, а на другой их уже нет. И если смерть вызывала вопросы, то работа Лу Болдта в том и заключалась, чтобы отвечать на них или помочь другим ответить за него. Все, что ему нужно, это несколько ответов. Он не мог представить себе женщину, которая поджигает взятый в аренду дом. Люди не используют огонь как способ совершения самоубийства. Но у него были другие проблемы с Дороти Энрайт. Главным оставался вопрос: почему она не выбежала из дома, когда он загорелся, – он же не взорвался. Ее видели, когда она входила в дом, предположительно по собственной воле, за несколько мгновений до вспышки. Ему казалось, что у нее была возможность спастись, если учесть, что огонь распространялся из центра дома наружу. Она не могла попасть в ловушку, потому что огонь не закупорил двери. Тогда почему она не выбежала из дома?
Или в здании с ней находился кто-то еще?
– У Дороти, конечно, были проблемы, – заявила ему миссис Гарриет, – но она была на удивление жизнерадостной, правда ведь, дорогая?
– Абсолютно, – согласилась Клаудия. – Она была замечательной женщиной, детектив. И прекрасно держалась.
– Кому могло понадобиться убивать ее? – вырвалось у матери, слишком громко для негромких бесед, журчавших в ресторане «Гарден-корт». Головы посетителей повернулись в их сторону. К счастью, заметил это один Болдт.
Две женщины, сидевшие рядом с ним, ничего не заметили. Глаза их были полны слез.
Глава восьмая
Наступило и миновало второе октября, чего Бен даже не заметил. Если бы не Эмили, он вообще не вспомнил бы о том, что эта дата имеет большое значение. Но когда он явился к ней ближе к вечеру третьего числа, она послала его съездить на автобусе в киоск «Стивенс Бродвей ньюз», на углу улиц Олива и Бродвея, и купить несколько экземпляров «Сиэтл таймс», «Интеллидженсер», «Такома ньюз трибьюн» и «Эверетт геральд».
Вернувшись обратно в ее пурпурный дом, он вместе с Эмили принялся перелистывать страницы, пробегая глазами заголовки и колонки, пока наконец Бен не спросил:
– Что именно мы ищем?
– Военный, – сказала она. – Помнишь его? Дата рождения тринадцатое мая 1968 года.
– Кто?
– Уродливая рука.
Бен вспомнил руку.
Эмили сказала:
– Через неделю он пришел за своим прогнозом. Ты, должно быть, был в школе. Я сказала ему, что расположение звезд благоприятно для сделки, заключенной второго октября. Он очень нервничал из-за этого, и у меня сложилось впечатление, что его бизнес не совсем законный.
– Итак, мы ищем, что он мог натворить.
– Да, мог натворить, – согласилась она. – Он вернется, этот мужчина. Он очень суеверный. Мне хотелось бы знать, что он все-таки сделал.
– И ты думаешь, что мы можем найти что-нибудь в газетах, что-нибудь о том, что он сделал?
– Если это как-то связано с криминалом, то можем и найти.
– Ты думаешь, что он – преступник! – Бен ощутил укол восторга в груди. У него не было знакомых преступников.
Переворачивая страницу, Эмили проговорила:
– Что-то у него должно было произойти второго. Я попыталась выяснить, не имеет ли это дело чего-нибудь общего с любовью, но он не сказал мне ничего. Я попробовала вариант денег, и получила определенную реакцию. Он что-то либо продает, либо покупает, и еще ему не хотелось говорить об этом. Если я сумею установить, что это такое, и расскажу ему, когда он придет сюда снова, то у меня появится пожизненный клиент. Так все и бывает, Бен. Ты даешь людям то, что они хотят, и они навсегда твои. Он хочет, чтобы я смогла увидеть его прошлое и будущее.
Бен стал читать более внимательно. Каждую статью, в которой шла речь о каком-нибудь преступлении, он прочитывал вслух. Они вместе вырезали статьи из газеты ножницами и складывали их стопкой. В газетах было полно сообщений о всевозможных преступлениях.
– Ничего особенного, – заметил Бен.
– Да. Ничего особенного. – Она отложила газету в сторону, посмотрела на Бена и попросила: – Расскажи мне, что ты помнишь о нем, Бен.
Это был тест. Эмили то и дело повторяла его, заставляя Бена упражнять и напрягать память. Она утверждала, что от этого он станет умнее. Он принялся перечислять все, что смог вспомнить о потрепанном грузовичке-пикапе, доме-автоприцепе, о том, что лежало на переднем сиденье. Бен рассказал ей, как его подмывало заглянуть внутрь автоприцепа через световой люк. Он дал ей подробное описание того, что подсмотрел в глазок: коротко остриженные волосы, глаза-буравчики, пальцы на правой руке.
– На сколько лет он выглядел? – спросила она.
Бен точно знал, как ответить на этот вопрос. Ему понадобилось одно мгновение, чтобы произвести в уме вычитание.
– На двадцать восемь, – ответил он, воспользовавшись датой рождения, которую они уже знали.
Она потрепала его по голове, взъерошив волосы. Так Эмили показывала Бену, как он ей дорог.
Она сказала:
– Он был обут в черные ботинки военного образца. На тыльной стороне ладони левой руки у него остался слабый отпечаток красной печати со словом «образец» – вероятно, из какого-нибудь бара или ночного клуба. Расплачиваясь со мной, он вытащил бумажник. У него был пропуск в Пи-Экс, оптовый торговый центр на базе, а это означает, что он или служит в армии, или работает там. Его водительские права выданы в Канзасе; город я рассмотреть не смогла. Вместе с деньгами у него лежал билет на «Морских хищников».
– У него пояс с большой серебряной бляхой, – вспомнил Бен. – Как у ковбоя с родео.
– Очень хорошо, – воскликнула она. – Да. Это мне тоже бросилось в глаза. А ты заметил кое-что, когда он повернулся, собираясь уходить?
– Что-то было у него сзади? Я не помню, – ответил он.
– На его ремне, – уточнила она. – Там на коже было выдавлено его имя. Ник.
– Этого парня зовут Ник?
– Да. Ему двадцать восемь лет, он работает на одной из баз далеко от родного дома, является футбольным болельщиком, частенько бывает в барах по вечерам, одно время ездил на лошади сам, или у него был родственник, который ездил. Он прокручивает сделки, которые настолько беспокоят его, что он попросил составить для него астрологический прогноз. Сумма сделки намного превышает шестьдесят баксов, в противном случае он не пожелал бы расстаться с такими деньгами.
– Мы много о нем знаем, – заметил Бен, приятно удивленный.
– Да, знаем, – откликнулась она. – Но мы не знаем того, что он затеял. – Она просмотрела небольшую стопку статей, которые они вырезали из газет. – И у меня такое чувство, что это – самый большой его секрет.
Глава девятая
Когда Лиз добровольно вызвалась забрать детей с собой в летний домик на выходные, Болдт понял, что назревают неприятности. Обычно она считала, что домик находится в отдаленном месте, что туда невозможно будет вызвать врача, если он вдруг понадобится детям, и еще ее беспокоило, что летний домик очень далеко от города, с его воскресными развлечениями. Кроме того, Лиз часто жаловалась на то, что в домике холодно, а для начала октября это было существенным недостатком. Она не позвонила ему на работу, а вместо этого оставила записку, которую он мог получить только после того, как она с детьми были уже далеко, то есть ее решение уже не подлежало обсуждению. Это показалось ему очень странным, совершенно нетипичным для Лиз – пока он не дочитал до того места в записке, где она предлагала ему «приехать, если он сможет вырваться». И вот тут он понял, что это – тест, тайный умысел, и все встало на свои места. Его поставили перед выбором: семья или работа.
Лиз знала, что когда он вцеплялся зубами в какое-нибудь дело вроде нынешнего пожара, не могло быть и речи, чтобы бросить его. Такие дела появлялись у него примерно раз в два года, но она ненавидела их лютой ненавистью, ненавидела сильнее, чем когда ему приходилось расследовать одновременно шесть случаев нанесения побоев в семье и он отсутствовал по пятнадцать часов в сутки. Она словно ревновала его к этим крупным делам, как будто они обкрадывали ее, отнимали что-то глубоко личное, когда он с головой уходил в их расследование.
Ему стало по-настоящему больно оттого, что он должен был провалить тест. Он никак не мог вырваться на выходные в летний домик. Воскресный вечер дома обещал превратиться в сущий кошмар. Лиз будет в бешенстве, но с приклеенной улыбкой на лице. Он будет терзаться чувством вины, но в то же время стараться вести себя, как обычно. Он не мог ждать.
Впрочем, у этой истории имелись и свои плюсы. Дом оставался в полном его распоряжении. Это случалось не так часто, но когда случалось, он чувствовал себя так, словно ему сделали величайший подарок. В голову Болдта закралась мыслишка, что, быть может, Лиз совершила акт самопожертвования, когда уехала в летний домик, потому что прекрасно знала, как он ценил тишину во время особенно трудного расследования. От этой мысли ему стало еще хуже, потому что самые первые его догадки были сплошь негативными. Он снова перечитал ее записку, надеясь найти в ней недостающую ясность, но все было бесполезно. Брак означал массу различных вещей; но легкость сосуществования не относилась к их числу.
Болдт выключил свет на крыльце и поставил музыкальный альбом Оскара Петерсона. Он присел за пианино и заиграл впервые за несколько месяцев, думая о том, почему прежде всего приходится жертвовать тем, что доставляет удовольствие. Он небрежно сыграл вступление, отрегулировал тонарм и сделал вторую попытку.
Прослушав Оскара минут двадцать, он принялся внимательно перечитывать свои записи и заметки, сделанные во время расследования.
У Болдта был хороший слух. Мимо его подъездной дорожки промчался автомобиль, замедлил ход и остановился. Он подошел к занавеске и осторожно выглянул наружу: красный спортивный автомобиль Дафны. Она вылезла из машины, держа в руках портфель, что было дурным знаком.
Он заметался по комнате, судорожно наводя порядок. Мгновение спустя Болдт услышал ее шаги на заднем крыльце и открыл перед ней дверь.
– Ты не отвечаешь на телефонные звонки?
– Лиз отключила сигнал – Сара спит очень чутко. Извини.
– А твой пейджер? Мобильный телефон?
– В спальне, вместе с пистолетом. У меня вообще-то громко играет музыка, – извинился он. – Но я не нарочно. Проходи.
– Лиз? – Дафна в нерешительности переминалась на крыльце.
– Повезла детей в летний домик. Все в порядке. – Он жестом пригласил ее войти внутрь.
– Совсем не все в порядке, – поправила она его, входя в комнату и сразу приступая к делу. – Сегодняшняя пресс-конференция оказалась настоящей катастрофой. Шосвиц слишком много болтает! И потом еще вот это. – Она полезла в свой портфель и протянула ему фотокопию. – Оригинал находится в лаборатории, – сообщила она ему.
Через несколько минут Дафна сидела напротив него за кухонным столом, потягивая из бокала красное вино. Болдт предпочел сок. Он молча перечитал записку еще раз, прежде чем заговорить.
– «Внезапная вспышка понимания, искра, которая проникает в душу». – Прошло несколько минут. – Прислано Гарману?
Она мрачно кивнула.
– Это Платон. Наш мальчуган – изрядный грамотей.
– Ты сейчас едешь домой? – поинтересовался он, на секунду прогнав мысль об этом и раздумывая о последствиях записки. – Поздновато для тебя.
– Гарман принес ее, не вскрывая, – сообщила она. – Он догадался, что́ это. По его словам, он хотел сохранить ее в качестве улики. – Она позволила ему переварить эти сведения, прежде чем добавила: – И я вызвалась доставить ее тебе.
– Да, спасибо, – пробормотал Болдт. Затем сказал: – Знаешь, я начинаю ненавидеть это дело. По-настоящему ненавидеть.
– Да.
В ее глазах он увидел глубоко затаенную симпатию. Оба прекрасно понимали, что́ это значит, но у Болдта не было ни малейшего желания произнести это вслух, словно тогда оно получит больший вес. Перед его мысленным взором опять предстала Дороти Энрайт – занимающаяся своими делами в собственном доме и не подозревающая о том, что перед ней вот-вот распахнутся ворота ада. От всего ее тела они сумели найти одну-единственную кость. Это казалось почти невероятным.
– Почему? – спросил Болдт у Дафны, по-прежнему не упоминая о том, что означала эта записка – еще один пожар, еще одна жертва.
– Пожар или записка? – переспросила она.
– Есть разница?
– Держу пари, что есть. – Она отпила маленький глоток вина, хотя ей, похоже, не понравился его вкус. Внезапно она перестала выглядеть красивой, в ней чувствовались усталость и то неослабевающее напряжение, которое испытывал и сам Болдт. Расследование преступления, связанного с насилием над личностью – одно дело; предупреждение такого преступления – совсем другое. С появлением второй записки их обязанностью становилось предотвращение новой смерти. Это была непомерно тяжкая ноша, но неизбежная. Они уже оказывались в таком положении раньше, оказывались оба, но и об этом они не говорили, потому что тогда одни жизни были потеряны, другие изменились навсегда, и не в последнюю очередь – их собственные.
Она продолжала:
– Первую записку, как мы с тобой уже обсуждали, можно было считать чем угодно: и криком о помощи, и случайным совпадением. Вторая записка изменила все. Помни, – предостерегла она, – это всего лишь мое мнение, моя догадка.
– Я согласен с тобой.
– Эти цитаты – предупреждение, Лу. – Болдт ощутил, как по спине у него пробежал холодок. – Забудь о крике о помощи. Он собирается нанести удар второй раз. Отправив свои записки по почте, он датировал оба стихотворения, не забывай об этом. Если я права, это означает, что пожар состоится сегодня – днем или вечером. То есть сразу и быстро. Он не дает Гарману времени выяснить, где и когда это произойдет. Он предупреждает, он наносит удар – следовательно, к тому времени, когда письмо попадет к адресату, он уже выбрал жертву, может быть, даже подготовил дом к пожару.
– Господи Иисусе! – Болдт шумно выдохнул. – Имея всего только одну жертву, мы вряд ли можем говорить о том, что называется «почерком».
– Это заранее обдуманное действие, и он наслаждается им. Но намеченная жертва не обязательно кто-то из местных жителей, учти это, – предупредила она. – Может быть, это даже не обязательно человек. Возможно, он охотится за работой определенного архитектора, за каким-нибудь сооружением, которое он пытается «убить». Более вероятно, что он охотится за Гарманом. Давление, которое ты ощущаешь – я ощущаю, если на то пошло, – может быть предназначено исключительно Гарману. Он – пожарный инспектор, Лу. Его показания приводят поджигателей в тюрьму. Месть – достаточно серьезный мотив.
– Фидлер проверяет Гармана.
– Ну, это поможет, – ответила она, хорошо зная репутацию Фидлера.
– Над техническими вопросами работает Баган, я говорю о химической стороне поджога. – Он почувствовал, как она напряглась. – В чем дело?
– В пожарниках, – отозвалась она. – В Фидлере, Багане, Гармане – во всех. Полицейские всегда рискуют стать плохими парнями – мы с тобой уже говорили об этом, – и слишком многие из них занимаются этим делом, потому что оно дает им ощущение власти. К присутствующим это не относится, естественно. Пожарники не лучше. От тушения пожара до поджога всего один шаг. Собственно говоря, мы с тобой знаем, что пожарники постоянно поджигают старые здания, тренируя так свое новое пополнение. Им нравится «пускать красного петуха» в дома. – Она обратила внимание на скептическое выражение его лица. – Естественно, я обобщаю, но мне кажется, что эту точку зрения не станут оспаривать даже сами пожарники. Я хочу сказать, что если мы ищем поджигателя, возможно, нам не придется искать слишком долго.
