Полная версия
Неоновая табличка в окне Эмили была освещена: «Ваше прошлое, ваше будущее – наконец-то!» Это означало, что она дома и готова к работе. По вечерам у нее бывало много клиентов. Постоянных и новых.
Перед домом был припаркован автомобиль, так что Бен не стал ей мешать. Он узнал машину, она принадлежала Денизе, регулярной посетительнице Эмили. Он тихонько обошел дом и подергал дверь на кухню. Она была заперта, и он, присев, принялся ждать. В этот прохладный сентябрьский вечер в городе кипела жизнь. Где-то там была его мама. Он в тысячный раз задумался над тем, почему она ушла, не взяв его с собой. Страх. За это он должен был благодарить Джека Сантори.
Спустя несколько минут ему стало одиноко и скучно и он решил взобраться на кедр. Сверху, с наспех сооруженной платформы, ему было видно уличное движение на бульваре Мартина Лютера Кинга. Он видел мигающие огоньки самолетов, летящих по небу. Вдали, в нижней части города высились внушительные небоскребы, создавая линию городского горизонта, которую он знал на память. Бен мог показать и назвать любое здание, подобно тому, как астрономы разбираются в созвездиях.
Когда внизу под ним заурчал мотор и автомобиль отъехал от подъездной дорожки, он понял, что замечтался, и поспешил вниз, хватаясь за знакомые до боли ветки: вниз, вниз, вниз. Обезьяний детеныш, как называла его Эмили.
Она приветствовала его так, словно они не виделись несколько месяцев, хотя на самом деле с момента их последней встречи прошла всего пара дней. Эмили крепко обняла его, сказала, как рада его видеть, и немедленно настояла на том, чтобы он что-нибудь съел. Она разогревала лазанью в микроволновой печке, и тут раздался звонок в дверь.
– Ты давай садись и ешь, – сказала она. – Сегодня вечером твоя помощь мне не понадобится.
– Но я хочу, – запротестовал он, вскакивая и выдвигая ящик комода, в котором хранилось их радиооборудование.
Она не остановила его. Он проверил систему, негромко сказав несколько слов в микрофон. Она кивнула ему, давая понять, что все работает. Эмили взглянула на себя в зеркало, ущипнула себя за щеки, и пошла открывать дверь. Бен выскользнул наружу через задний ход.
Автомобиль, стоявший на короткой подъездной дорожке дома Эмили, оказался потрепанным синим грузовичком-пикапом с поцарапанной и облезлой белой обивкой внутри. На ветровом стекле змеились трещины, а боковое зеркало со стороны пассажира было разбито. Бен подошел к окошку водителя, потому что здесь его нельзя было увидеть от передней двери и можно было спрятаться, если клиент неожиданно выйдет наружу. На заднем бампере виднелась наклейка клуба «Добрые самаритяне», где был изображен какой-то по-идиотски выглядевший малый с ореолом вокруг головы. Через стекло он увидел солнцезащитные очки на приборной доске, с зеркала заднего вида свисала на нитке фигурка обнаженной женщины, вырезанная из картона. Мужчина, решил он о хозяине машины. Свет с улицы проникал в кабину, но все равно это было не днем; он не мог разглядеть ничего на полу – а там валялось много чего, скорее всего мусор. Пепельница была полна окурков.
– Он курит, – сказал Бен в микрофон. – Парковочная наклейка на ветровом стекле для базы ВВС «Чиф Джозеф». – Он напряг зрение, пытаясь рассмотреть приборную доску. – Хорошая музыкальная система, если учесть состояние грузовика. Он меломан. – Бену очень хотелось открыть дверь или хотя бы посмотреть, заперта ли она, но у Эмили были свои правила. Он не нарушал никаких законов, пока просто стоял и смотрел. Влезть в автомобиль – это будет уже совсем другая история.
Больше смотреть было особенно не на что. Бен отступил на шаг, разглядывая корпус фургона. Он сказал Эмили и о клубе «Добрые самаритяне», потому что это могло помочь ей понять, что за тип ее клиент. Он обратил внимание на то, что на крыше фургона световой люк, сейчас полуоткрытый, и Бен представил себе, как проскальзывает внутрь и обнаруживает что-нибудь, что поможет им понять этого малого. Он хотел знать об этом парне все, что можно. Он хотел дать Эмили что-нибудь заслуживающее внимания. Одна из нижних веток кедра протянулась над самой крышей фургона, и Бен подумал, не залезть ли ему на дерево и не попытаться ли разглядеть оттуда внутренности фургона, но световой люк был открыт недостаточно широко, и внутри было темно.
Он еще раз обошел автомобиль кругом и тихо пробрался в кухню, заняв свое излюбленное место у глазка, который Эмили установила в стене как раз для этой цели. Ей нравилось время от времени выходить из комнаты, чтобы тайком посмотреть, что делают клиенты в ее отсутствие; она утверждала, что так можно многое узнать о человеке. Бен прижался своим зрячим глазом к стене, несколько раз моргнул и принялся смотреть и слушать. По коже у него побежали мурашки.
Мужчина был крепкого телосложения: широкие плечи, толстые, мощные руки, жесткие черты лица и острые глазки-буравчики. Волосы пострижены так коротко, что не представлялось возможным определить их цвет (вероятно, блондин, решил Бен), а челюсть такая квадратная, точно ее обрезали пилой у подбородка. Сначала Бен посмотрел мужчине в лицо, а потом перевел взгляд на его правую руку, которая оказалась настолько уродливой, что на нее было трудно не смотреть. Три пальца срослись вместе, покрытые блестящей розовой кожей, напоминая небольшой плавник. Бен знал, что значит ощущать себя уродцем, и, вместо того чтобы поморщиться при виде подобного зрелища, почувствовал прилив симпатии к этому мужчине. С такой рукой ему наверняка нелегко жить.
– Вы уверены? – спросила Эмили посетителя.
– Да, мэм. Только второе октября. Это все. Среда, второе. Просто будет этот день для меня хорошим или нет – ну, вы понимаете, с точки зрения астрологии.
– Всего один этот день?
– Всего один. Хороший он или плохой для того, чтобы я занялся кое-каким бизнесом.
– Мне надо составить диаграмму, и тогда я смогу сделать прогноз. Прямо сейчас у меня не получится.
Он сказал:
– Я понимаю. Я знаю одну девушку, которая гадает по звездам. Сколько вам потребуется времени?
– Четыре или пять дней. Вам придется прийти еще раз.
– Ничего. Я могу выбраться в город, нет проблем.
– Я беру пятьдесят долларов за диаграмму. Но как только она будет готова, – быстро добавила она, – каждое гадание с этого момента будет стоить вам всего десять долларов, то есть, если вам понадобятся дополнительные предсказания.
– Может быть, – ответил он. – Сумма меня устраивает. Пятьдесят баксов.
Бен подумал, что мужчина нервничает, и он решил, что это как-то связано с его рукой, потому что он должен испытывать неловкость и думать, что люди всегда смотрят на нее. Бену было знакомо это чувство. В первый год после операции он носил очки, но они привлекали намного больше внимания, чем искусственный глаз. Ему стало интересно, что такого важного должно произойти второго октября. Он многое узнавал, болтаясь у Эмили, наблюдая за ее работой. Люди хотели, чтобы кто-нибудь говорил им, что делать и когда. Они с радостью раскошеливались на десять или двадцать долларов, только чтобы услышать это. Эмили как-то сказала, что ее клиенты похожи на овец, которым очень нужен пастух. Она постоянно стремилась вбить в него одну мысль: верь в себя.
– Пятьдесят за диаграмму, десять за предсказание, – внесла окончательную ясность Эмили, всегда остававшаяся деловой женщиной.
– Нормально.
– Хорошо. Мне нужны дата вашего рождения, время и место…
– Время дня? – перебил он ее.
– Это важно, да.
– Я не знаю, в какое время дня я родился. Кто это знает?
– А вы не могли бы спросить об этом свою мать?
– Нет! – резко ответил он. Кажется, он стал еще крупнее. – У меня никого нет.
Бен почувствовал, как по коже у него пробежал холодок. Слова вихрем пронеслись в голове. Так мог бы сказать он, не будь у него Эмили. Никого. У них было кое-что общее помимо физических недостатков.
– У меня есть свидетельство о рождении, – сказал мужчина. – Там есть это?
– Очень вероятно.
– Тогда я привезу его вам. Нет проблем. Мне вам позвонить или как?
– Как вам будет угодно.
Внезапно придя в раздражение, он сказал:
– Разве такой человек, как вы, не должен знать подобные вещи?
– Вы полагаете, я ничего о вас не знаю? – спросила она.
Он прищурился, с подозрением глядя на нее, совсем как Джек, когда напивался и пытался сфокусировать зрение.
– Вы – военный, – сообщила она ему. Мужчина выглядел потрясенным. Бен преисполнился гордости. – Военно-воздушные силы. Вы живете один. Вы бережно относитесь к другим, принадлежите к тому типу людей, которые всегда готовы протянуть руку помощи нуждающимся. С деньгами у вас сейчас напряженка, но все образуется. На горизонте видна сделка…
Глаза у него стали, как блюдца, хотя он и пытался скрыть свое удивление. Он резко потер руки – «плавник» не участвовал в этом движении, словно у него не сгибались костяшки пальцев. Он взглянул на Эмили и сказал:
– Отлично, я впечатлен. Ну, и что? – Он выждал еще мгновение и спросил: – Откуда вы это узнали?
– Это все мой дар, – ответила она.
Гордость переполняла Бена, согревая его. Он хорошо поработал с этим грузовичком. Эмили нуждалась в нем. Они были командой.
Глава седьмая
В отделе по расследованию убийств занимались жертвами.
Образ жизни жертвы зачастую больше говорил о ее смерти, чем то, как именно эта смерть произошла.
У Болдта была назначена встреча с матерью и сестрой Дороти Энрайт. Это было интервью, которое он с радостью переложил бы на плечи другого детектива, но он не стал этого делать. Он хотел знать, как жила погибшая женщина, хотел узнать о ее друзьях и врагах. Что-то в прошлом Дороти Энрайт наверняка стало причиной ее безвременной гибели. Скорее всего, ее ограбили, или поймали на каком-либо действии, или же она полюбила не того человека. В этом и заключалась работа Болдта – его долг – идентифицировать этого человека, предъявить его суду и при этом собрать достаточное количество улик, чтобы добиться осуждения. Заместитель прокурора на меньшее не согласится.
Лу Болдт тоже не согласится на меньшее. С того момента, как Дикси подтвердил наличие костей на пожарище – то есть тела, – основным стремлением Болдта стало совершить правосудие, вынудить убийцу Энрайт капитулировать и возместить обществу ее незаслуженную и страшную смерть.
Пожарный инспектор Сидни Фидлер появился в клетушке Болдта как раз вовремя, чтобы сержант отложил выезд на беседу с родственниками Энрайт. Болдт готов был поблагодарить его за это.
Фидлер был пугающе худ и не по годам лыс. Предметы его туалета не сочетались друг с другом, и он вечно выглядел полусонным, хотя у этого человека был самый острый ум из всех, с кем Болдту довелось работать за долгие годы. Очень плохо, что Фидлер был только временно прикреплен к полицейскому управлению Сиэтла для проведения расследования, а не являлся постоянным сотрудником отдела по расследованию убийств. Говоря о способностях, следовало подчеркнуть, что у Болдта было мало таких, как Сидни Фидлер. Закоренелый холостяк, он выглядел и действовал так, словно ему было шестьдесят. На самом деле ему едва перевалило за тридцать.
– Я подумал, что мне стоит перевести для вас отчет лаборатории на нормальный язык, сержант. – Несмотря на свою хилость, у Сидни был глубокий, сочный голос. Он посмотрел Болдту прямо в глаза. – И просветить вас в отношении некоторых подробностей. – Он не стал ждать, пока Болдт ответит, а уверенно продолжал дальше, протянув Болдту отчет. – Это предварительный отчет в форме служебной записки, чтобы дать нам представление о том, что мы получим. – Болдт поудобнее уселся на стуле. Подобные записки были любезностью, которую оказывала им криминалистическая лаборатория штата Вашингтон, и обычно они выдавались только при расследовании дел, где информация была горячей, чтобы предотвратить ее утечку. Эти служебные записки давали детективам фору при начале расследования, информируя о сделанных открытиях и находках, и сведения о них почти никогда не попадали в прессу. Но само существование служебной записки подсказало Болдту, что выводы, сделанные в лаборатории, оказались достаточно важными, чтобы ожидать утечки. Не слишком хорошие новости.
– Конечно, – откликнулся Болдт.
– Мы с Баганом поболтали с парочкой парней из специального подразделения…
– Гарман был там? – перебил его Болдт.
– Собственно говоря, был. Вы знаете его?
– Не очень хорошо, – сказал Болдт. – Продолжайте.
– Эти ребята начальника пятой пожарной команды на несколько лет старше, но зато и умнее. В городе пять тысяч пожарников, приписанных к сорока двум полицейским участкам. И всего семь помощников инспектора, занимающихся делами о поджогах, верно? Общий стаж работы этих людей насчитывает примерно пару сотен лет. Я говорю это для вашего сведения, сержант. Простите меня, если я рассказываю вам то, что вы уже знаете.
– Нет, нет, – поправил его Болдт. – Я ценю это. Продолжайте. – Он с нетерпением ожидал результатов лабораторных исследований. Предисловие Фидлера заставило его теряться в догадках.
– Пожарный инспектор обычно старается найти место зарождения пожара, надеясь обнаружить образцы катализаторов для химического анализа. Как вам известно, пожар в доме Энрайт в этом смысле «неправильный», потому что очаг его возникновения был практически полностью уничтожен. Может, этот отчет объясняет все, а может, и нет – ребята из специального подразделения думают, что нет. Дело в том, сержант, что эксперты из лаборатории не смогли найти следов углеводорода. Это главное. В вашей сфере деятельности это примерно то же самое, как если бы вы нашли утопленника, в легких которого отсутствует вода. Откровенно говоря, все очень странно.
– И что это значит? – спросил Болдт.
– Откровенно? Мало хорошего. Прессе лучше всего объявить, что мы не нашли источника возникновения пожара, поэтому и анализ оказался отрицательным. Кроме того, это правда. Но зато мы обнаружили растрескивание и синий бетон, что должно свидетельствовать о наличии катализатора, и это сбивает с толку, если вы спросите меня. Почему нет следов углеводорода, вообще никаких следов продуктов нефти? Но и это еще не все, не конец истории. Коллективная мудрость ребят из команды пожарного инспектора советует нам собрать несколько новых образцов и отправить их в Честнат-гроув, в лабораторию АТФ. Там работают хорошие ребята, замечательные химики. И Честнат-гроув специализируется на поджогах и бомбах. Если мы попросим их поторопиться, то, возможно, через пару недель получим ответ. Скорее всего, они найдут то, что мы упустили.
Фидлер сделал паузу, не сводя своих замечательных карих глаз с сержанта, чтобы позволить тому осмыслить его слова. Затем он сказал:
– Вы спросили меня, что это значит. В этом пожаре должен был быть поистине дьявольский катализатор. Невозможно устроить такой ад высотой в тысячу сто футов, от которого синеет бетон, с помощью обыкновенного коробка спичек. Самый лучший выход – отправить образцы федералам и попробовать снова. Они что-нибудь да раскопают.
– Углеводород, – подсказал ему Болдт. – Они найдут углеводород.
– Я очень удивлюсь, если им это не удастся.
– А если не найдут? – поинтересовался Болдт.
– Давайте не будем думать о неприятностях, пока они не случатся на самом деле.
Болдту это не понравилось.
– Может быть, вам стоит подробнее проинформировать меня, просто на всякий случай.
– И засорить вам мозги не стоящими внимания фактами? Для чего?
– Невежество – это дар Божий? – спросил Болдт. Внезапно ему стало неуютно в обществе Фидлера. Неужели он пытался что-то утаить от него?
– Если вы хотите получить степень магистра пиротехнической химии, тогда это дело для вас, сержант. Я же предпочитаю ждать отчетов из лаборатории и выяснить из них, что мне следует знать об этом конкретном пожаре. Как у вас с органической химией?
Болдту не хотелось признаваться в том, что в выпускном классе средней школы им преподавали химию и он умудрился получить на экзамене высший балл. Фидлер заулыбался после своих слов – этому парню явно следовало обратиться к стоматологу.
– Синий бетон и отрицательный ответ из лаборатории. И это вкратце все? – Болдт сделал паузу. – Скажи мне, Сид, что ты думаешь о той ерунде, которую получил Гарман? Это имеет отношение к нашему делу или нет?
– Время совпадает. Странная записка. Ничего не могу сказать о пластмассе.
– Я все отправил вниз на анализ.
– А что вы́ думаете об этом? – поинтересовался Фидлер.
– Мы придали бы этому значение, если бы речь шла об умышленном убийстве, особенно если бы записку получила жертва.
– А если бы вы получили?
Болдт ответил:
– Да, думаю, если бы я получил ее, то придал бы этому значение.
– Получается, вас раздражает то, что получил записку и зеленый пластик Гарман.
– Я так понял, что он входит в специальную бригаду по расследованию поджога. Но дом Энрайт находится не в его районе.
– Батальоне, – поправил его Фидлер.
– Пусть так. Итак, если все законно, то почему поджигатель послал письмо другому пожарному инспектору? Я имею в виду, если он знает так много о внутренней организации расследования пожаров, то почему послал письмо не тому человеку?
Лицо Фидлера сморщилось, он поджал губы.
– Я не думал об этом в таком свете.
– Это не дает мне покоя, – признался Болдт.
– Да, вы правы, – согласился Фидлер, – он напортачил.
– Люди поступают так в двух случаях, Сид. Они или ошибаются, или ошибаешься ты, думая, что они допустили ошибку.
– Случайно или намеренно.
– Именно так. И если намеренно, то это уже совсем не ошибка – ошибаешься ты, думая так.
– Ну, и что, если это была не ошибка? – спросил Фидлер. – Если он хотел отправить его Гарману?
– Почему именно Гарману? – переспросил Болдт. – Видишь? – Мыслительный процесс Фидлера явственно отражался на его лице. – Ответ может помочь нам сузить поиск. Кто-то, от кого Гарман отделался? Кто-то, кого он знает, с кем работает?
– Дерьмо, – выдохнул Фидлер. – Это все усложняет. Уводит нас от женщины…
– Все по порядку, – прервал его Болдт. – Я начну с того, что познакомлюсь с Дороти Энрайт постфактум. Все не так сложно, как кажется на первый взгляд.
– А я? – спросил Фидлер.
– Вот что тебе скажу: почему бы тебе не узнать поближе Стивена Гармана? – распорядился Болдт и добавил, после некоторого раздумья: – На всякий случай.
Обе женщины Энрайт, мать и сестра, отказались от предложения Болдта провести беседу в доме матери, в кондоминиуме в Редмонде. Несмотря на то, что туда было долго добираться даже на автомобиле, Болдт хотел встретиться с матерью в спокойной обстановке, в таком месте, где она не постеснялась бы заплакать, где она вела бы себя открыто и честно. Но сестра Дороти работала в нижней части города, и все попытки Болдта провести с женщинами два разных разговора провалились, и в конце концов он согласился встретиться с ними в четыре часа в ресторане «Гарден-корт» отеля «Четыре сезона». Он попросил их взять с собой фотографии.
Расположенный на фешенебельной Пятой авеню Сиэтла, «Четыре сезона» принадлежал к числу роскошных современных отелей, богато украшенный, процветающий и просторный. Денег на него не пожалели. Фойе было великолепным, обслуживание – безупречным. Болдт часто бывал здесь. Любовь к чаепитию приводила его сюда несколько раз в год, несмотря на высокую стоимость этого удовольствия, – целых четырнадцать долларов. Это было одно из немногих развлечений, которые он себе позволял. Его коллеги тратили деньги на шотландское виски и игру в мяч. Когда он мог себе это позволить, Болдт предпочитал чай в «Четырех сезонах» или ужин и шоу в «Джазовой аллее».
Но отель он знал хорошо, ему нравилась его успокаивающая атмосфера: фикусовые деревья, негромкое журчание бегущей воды, тридцатифутовые потолки и классическое пианино. Помещение было открытым, трехъярусным, и пахло оно, как цветочная клумба. Женщины из обслуживающего персонала носили здесь униформу из блестящего шелка, а на официантах были белые куртки. Звук шагов приглушался плюшевым ковром на полу. Болдт назвал привлекательной служащей за стойкой, азиатке лет двадцати пяти, имя Мэгпис – девичью фамилию Дороти Энрайт. Она усадила его на втором уровне, неподалеку от водопада, на мягкий стул у столика с накрахмаленной скатертью, на котором стояли приборы из тонкого просвечивающего фарфора.
Миссис Гарриет Мэгпис и ее тридцатилетняя дочь Клаудия вошли через десять минут с сумрачным выражением на лицах. Они пожали ему руку. Болдт отодвинул стул для Гарриет. Его записная книжка лежала открытой на столе. Было неловко заказывать чай, лепешки и сэндвичи с огурцами, собираясь обсуждать жестокое убийство молодой женщины, но он по опыту знал, что люди в такой ситуации стремятся обрести утешение каждый по-своему. Как-то он отправился на долгую прогулку вместе с мужем убитой, причем мужчина утверждал, что с момента смерти жены не прекращает ходить: безразлично, днем или ночью, неважно куда, это не имело значения. Через две недели Болдт арестовал его по обвинению в убийстве.
Седеющие волосы Гарриет Мэгпис были коротко подстрижены над ушами. Она обладала типично ирландской внешностью. Миссис Гарриет была в габардиновых слаксах и черном хлопчатобумажном свитере, красивом, но не бросающемся в глаза, на ее высокой, изящной шее была застегнута нитка жемчуга. На ее дочь, которая унаследовала от матери зеленые ирландские глаза, было просто приятно смотреть. Клаудия надела скромный серый костюм, вполне соответствующий ее работе в рекламной фирме. Если Дороти хоть немного походила на сестру, то она должна была быть красавицей.
Мать вытащила из маленькой сумочки тонкую пачку фотографий и высокомерно швырнула их на льняную скатерть перед Болдтом, словно ей не хотелось самой смотреть на них.
– Приношу свои извинения за то, что не смогла встретиться с вами в полицейском участке или у меня дома, – извинилась она, оглядываясь по сторонам. – Здесь лучше.
Однако она явно чувствовала себя неловко.
– Мы в самом деле хотим выразить благодарность детективу Мэтьюзу за то, что она рассказала нам о поджоге до того, как об этом узнала пресса, – кротко сказала Клаудия. Мэтьюз не была детективом; она была психологом департамента, лейтенантом, но Болдт не стал поправлять женщину.
– Совершенно очевидно, это шок для нас, – вступила в разговор мать. Она напряглась, и Болдт забеспокоился, что она не выдержит.
Преднамеренное убийство было больше чем шоком, он хорошо это понимал. Это было насильственное событие, которое безжалостно вскрывало частную жизнь жертвы, высвечивая ее подобно яркому лучу света в лицо допрашиваемому. Оно обнажало все. Оно оставляло жертву беззащитной, которая уже не могла объяснить наличие спрятанных бутылок водки, порнографических видеокассет, любовных писем, хрустящих стодолларовых банкнот. Оно освещало все темные места частной жизни. Он ненавидел то, что ему предстояло сделать с Дороти Энрайт.
Болдт пустился в объяснения:
– Иногда моя работа очень неблагодарная. Сейчас как раз такой случай. Мне придется задавать вопросы, которые подразумевают, что я не верю в добродетельную натуру Дороти. Я хочу, чтобы вы знали, что на самом деле это не так. Я бы с удовольствием решил проблему иначе, но, боюсь, часто истину установить намного труднее, чем кажется. Мой опыт научил меня, что, чем быстрее мы начнем говорить по существу, тем быстрее все это закончится, чего мы все хотим. Я снова повторяю, что делаю это только для того, чтобы узнать правду, а не потому, что у меня уже заранее сложилось предвзятое мнение о Дороти.
– Я думаю, мы все понимаем, – сказала темноволосая красавица. Ее мать кивнула.
Болдт продолжал:
– Если ее убили, – при этих словах Гарриет Мэгпис судорожно дернулась, – мы сначала начинаем изучать близких ей людей: мужа, любовника, сотрудника. Поскольку дом может иметь какое-то значение, нам придется заняться также ремонтными рабочими, подрядчиками, поставщиками услуг. От вас мне нужен моментальный снимок жизни Дороти, включая то, что происходило до самого дня пожара.
Пожилая женщина с грустью смотрела на Болдта.
– У вас омерзительный образ жизни, не так ли, сержант?
Болдт поморщился. Ему не нравилось, когда его работа – его жизнь – сводилась к такой формулировке, тем более, что в ней содержалась доля правды. Смерть была для него образом жизни, это правда, но единственный приемлемый ее конец заключался в отправлении правосудия и в том, чтобы заключить в тюрьму всех виновных. Будучи следователем, который полагается на то, что жертва сама расскажет ему всю историю – он даже читал лекции на эту тему, – Болдт понимал всю сложность взаимоотношений между убийцей и жертвой, которые зачастую граничили с абсурдом.
– Я уверена, что мама не хотела вас обидеть, – вмешалась Клаудия, явно намереваясь смягчить ситуацию и прийти матери на помощь. – Конечно, мы очень ценим то, что вы делаете, чтобы найти убийцу Доры – если это действительно было убийство. Я должна сказать, что все случившееся выглядит фантастично. Поджог? Убийство? Дора? Я хочу сказать, это невероятно!
