Марокканка

– Смотри, Константин, – сказала она, выкрикивая между звуками, чтобы он услышал её, но не разрушил их ритуал, – вот сидит твоя страница и притягивает к себе читателя, а вот здесь – твоя пауза, которая даёт ему время вдохнуть. Не бойся паузы, – она улыбнулась и ее улыбка вышла как освещённая витрина магазина во мглу, – это не пустота, а мост.

Филатов позволил её голосу ещё немного утвердить его, и когда она наклонилась ближе, чтобы подвести его к ещё одному ритму, он увидел в её глазах не только приглашение, но и обещание – не обман, не иллюзия, а шанс. Она словно гипнотизировала его взглядом, и в этом взгляде не было ни принуждения, ни насмешки, только ясный путь.

– Хорошо, – произнёс он наконец, и в его слове прозвучал не протест, а согласие, медленно выдохнутое, как тяжёлый вечер, который неожиданно подталкивает к рассвету. – Я иду. Но не потому, что хочу забыть. Я иду, потому что хочу вспомнить, как жить в слове, даже когда оно тяжелеет от смысла.

Каталина кивнула и, не отпуская его руки, увела на океан танца, где аромат алкоголя уже стал нечто большее, чем запах опьянения – он стал символом, что забывание – не конец, а процесс переработки. За ними мир танца и музыки открылся шире: напитки лились, как реки, и в каждой капле пахло историей – Троцким, архивами, ночными барами, письмами, что пишутся не пером, а тем, каким можно держать дыхание в ладонях.

Каталина держала его мелодией движения, и он отвечал ей ритмом, который раньше хранил для себя как секрет и боялся показать миру. Он поднимал глаза, и в них уже не было того холодного, резкого огня, которым он оперировал в своих заметках и статьях. Было что-то иное – тихий, но сильный огонь, который может согреть дорогу читателю, пока он идёт к финалу того, что начиналось как ярость, а стало поиском.

И вот они танцевали, и Анклав из звуков, света и ароматов пивной и коктейльной пены окружал их, словно бархатная завеса над сценой судьбы. Каталина шла рядом, её рука крепко держала его за плечо, направляла каждое движение. Он был готов к новому лицу своей статьи, к новому стилю письма, к новой эпохе – не потому, что он забыл, а потому, что он позволил себе забыть ненадолго, чтобы помнить позже ещё яснее.

И в этот момент, когда музыка под пленительный барабан звучала особо звонко, Константин Филатов понял: отдых – не чемпионская награда, не вещица пустая, а инструмент, который позволяет слову дышать. А Каталина, смеясь негромко и дегустируя ритм, знала это наверняка: они несли в себе не только разговоры, не только драматургическую паузу, но и ядро новой главы, в которой прошлое не суетится вокруг читателя, а выходит к нему со всём своим дыханием.