Кооператив «Северный ветер»

Кооператив «Северный ветер»

Холодный асфальт ноября

Ноябрь выдохнул на Москву гнилостным, подвальным холодом. Он пробирался под воротник потертой кожаной куртки, лез в рукава, заставлял зябко поводить плечами. Арсений Павлов смотрел на размытые огни встречных машин, на мокрый асфальт, в котором они отражались маслянистыми, дрожащими змеями, и думал, что этот город окончательно заболел. Лихорадка. Температура под сорок, бред, судороги. И он, капитан Павлов, не врач, а скорее санитар в морге, привычно регистрирующий симптомы, которые уже никого не удивляют.

Служебная «Волга» натужно ревела, переваливаясь через ухабы, которых на окраинных улицах было больше, чем ровного места. Дворники скребли по стеклу, размазывая грязь и морось в мутную пелену. Сквозь треск рации пробивался гнусавый голос дежурного, повторявший адрес, будто боясь, что Павлов забудет, куда едет хоронить свой очередной вечер. Он не забудет. Эти адреса въедались в память, как сажа в кожу.

Арка типовой панельной девятиэтажки. Черный зев, из которого несло сыростью и мочой. Сине-красные всполохи мигалки рвали темноту, выхватывая из нее куски обшарпанной стены, обледеневшую скамейку, раскисший газон, больше похожий на грязевое болото. Уже на подходе Павлов увидел их – две фигуры в милицейских бушлатах, топчущихся на месте, и молодого лейтенанта, который курил, пряча сигарету в ладони. Увидев капитана, он выпрямился, отбросил окурок.

– Здравия желаю, товарищ капитан. Он там, за мусорными баками.

Павлов кивнул, не сбавляя шага. Воздух стал гуще, к запаху прелой листвы и гнили примешался еще один, сладковатый, тошнотворный. Запах несвежего мяса, которому когда-то принадлежало человеческое имя.

Он лежал на боку, неестественно подогнув ноги, будто пытался согреться в последнюю свою минуту. Лицом к бетонной стене контейнерной площадки, исписанной нецензурщиной и названиями музыкальных групп. Невысокий, полноватый мужчина в дорогом, но уже измазанном в грязи кашемировом пальто. Одна из его лакированных туфель слетела и валялась рядом, сиротливо поблескивая в свете фонаря.

– Что имеем? – голос Павлова прозвучал глухо и бесцветно.

– Обнаружила дворничиха, в семь утра, – отрапортовал лейтенант. – Документов нет. Карманы вывернуты. Предварительно – ограбление. Голову ему проломили, похоже. Вон, у стены, кирпич в крови.

Павлов присел на корточки, стараясь не касаться ничего лишнего. Фонарик в его руке выхватил из темноты детали. Запекшаяся кровь на редких, прилипших к бетону волосах. Широко открытый, остекленевший глаз, в котором застыло недоумение. Рот приоткрыт, словно для последнего, так и не сорвавшегося с губ вопроса. Типичная картина. Жертва «гоп-стопа». Какой-нибудь коммерс, возвращавшийся домой навеселе. Таких сейчас по городу – десятки в неделю. Дело закроют через месяц как «глухарь». Начальство довольно, статистика не испорчена.

Он медленно обвел лучом фонарика тело. Пальто распахнуто. Под ним – добротный костюм, белая рубашка залита кровью. Карманы брюк и пиджака действительно были вывернуты наружу белесой подкладкой. Бумажника нет, ключей нет, документов нет. Все сходилось. Но взгляд Павлова зацепился за левое запястье жертвы. На нем тускло блеснули золото и сталь. Он осторожно, кончиком ручки, приподнял манжету рубашки. Массивные швейцарские часы. «Longines». Такие стоили, как подержанные «Жигули».

– Лейтенант, – позвал он, не оборачиваясь.

– Я здесь, товарищ капитан.

– Твои грабители – эстеты? Или просто в часах не разбираются?

Лейтенант подошел ближе, посветил своим фонарем.

– Ничего себе… Может, не заметили в темноте?

Павлов хмыкнул. Не заметить такую вещь было невозможно. Она кричала о деньгах громче любого бумажника. Наркоман сорвал бы их в первую очередь, даже не снимая, а просто выламывая с руки. Пьяная шпана тоже не побрезговала бы. А здесь – аккуратно оставлены на трупе. Это была первая трещина в гладкой, удобной версии ограбления. Первая фальшивая нота в похоронном марше.

– Эксперт был?

– Да, Петренко. Уже закончил. Сказал, все стандартно. Отпечатки если и были, то смыло дождем. Собирает инструменты.

Павлов поднялся. Спина заныла тупой, привычной болью. Он подошел к молодому парню в штатском, который укладывал в чемоданчик кисточки и баночки с порошком.

– Сережа, что скажешь?

Петренко, криминалист с дипломом, который еще пах типографской краской, и с вечным энтузиазмом неофита, вскинул на него глаза.

– Арсений Юрьевич, добрый вечер. Ну что сказать… Удар по затылочной части тяжелым тупым предметом. Скорее всего, вот тем кирпичом. Смерть наступила мгновенно, я думаю. Борьбы особой не было. Подкрались сзади, ударили, обшмонали и ушли. Классика жанра.

– Классика, говоришь? – Павлов достал пачку «Примы», выбил одну сигарету, прикурил от дешевой зажигалки. Горький дым обжег горло. – А часы на руке – это из какой оперы?

Петренко пожал плечами, пряча взгляд. Ему хотелось поскорее закрыть дело и уехать в теплую постель, а не разгадывать ребусы этого уставшего капитана, вечно ищущего черную кошку в темной комнате.

– Может, торопились. Спугнул кто. Всякое бывает.

Павлов ничего не ответил. Он снова подошел к телу. Взгляд скользил по деталям, которые мозг фиксировал автоматически, как бесстрастная фотопластинка. Дорогие туфли, не по погоде. Слишком чистые для этой грязи, если не считать той, в которой он теперь лежал. Значит, шел от машины. Машины поблизости не было. Наверное, отогнали. Но туфли… Одна подошва была стерта сбоку, как будто его не вели, а тащили. Недолго, метра два-три. Из арки сюда, за баки, чтобы скрыть от случайных глаз.

Он снова присел. Под краем пальто, у самой земли, что-то белело. Маленький бумажный комок. Павлов аккуратно подцепил его пинцетом из кармана и развернул на ладони. Это был уголок лотерейного билета. Старого, еще советского образца. С одной стороны – цифры, с другой – обрывок рекламного слогана: «…ранит ваше благо…». Хранит ваше благосостояние. Он усмехнулся своим мыслям. Мертвецу это благосостояние уже ни к чему. Но зачем носить в кармане дорогого пальто этот мусор?

– Личность установили? – спросил он у лейтенанта, который уже откровенно замерз и переминался с ноги на ногу.

– Опросили жильцов, никто его не опознал. Не из этого дома, точно.

– Ладно, – Павлов аккуратно положил обрывок билета в пакетик для улик. – Оформляйте. Я поднимусь, поговорю с той, что нашла. Дворничихой.

Квартира дворничихи, тети Маши, встретила его густым запахом вареной капусты и корвалола. Пожилая женщина в застиранном халате, испуганная и словоохотливая, рассказывала одно и то же. Вышла в семь подметать, увидела ноги, испугалась, закричала, позвала соседа. Ничего подозрительного ночью не слышала. Да и кто сейчас что слушает? Стреляют через день, уже не оборачиваешься.

Павлов слушал вполуха, механически кивая. Его мозг уже работал в другом направлении, прокручивая детали: дорогие часы, стертая подошва, старый лотерейный билет. Это не было похоже на хаотичное насилие улицы. Это пахло чем-то другим. Чем-то продуманным, холодным и личным. В этом убийстве был свой уродливый почерк, который пока состоял из одних только клякс и недомолвок.

Вернувшись на Петровку, он прошел по гулким, пустынным коридорам в свой кабинет. Маленькая комната, где пахло бумажной пылью, табаком и безысходностью. Стол, заваленный папками. Два стула. Шкаф, дверца которого держалась на честном слове. За окном – серое небо, готовое в любой момент разразиться то ли дождем, то ли снегом. Москва хмурилась, как больной, которому не становится лучше.

Через два часа позвонили из морга. В подкладке пиджака убитого патологоанатом нашел тщательно зашитый кармашек. В нем – паспорт. Фомин Леонид Борисович, сорока трех лет от роду, прописан в другом районе.

Фомин. Фамилия показалась смутно знакомой. Павлов полез в свой личный архив – старую картонную коробку, куда он сваливал материалы по делам, которые не давали ему покоя. Он перебирал пожелтевшие листки, протоколы, вырезки. Наконец, на самом дне, он нашел то, что искал. Тоненькая папка с надписью «Кооператив "Северный ветер"». Дело о мошенничестве, возбужденное в девяностом году и тихо умершее за отсутствием состава преступления. Он открыл папку. Список учредителей. Четыре фамилии. И второй в этом списке был он. Фомин Леонид Борисович.

Павлов откинулся на спинку скрипучего стула. Вот оно. Ниточка. Тонкая, почти невидимая, но она вела не на улицу, к безымянной шпане, а в прошлое. В последние годы Союза, в эпоху первых кооперативов – мутную воду, где ловилась самая разная рыба. «Северный ветер». Красивое название. От него веяло романтикой и холодом.

Он снова посмотрел на список. Четыре человека, решившие вместе делать деньги в стране, где само это слово еще недавно было ругательным. Что они делали? По документам – «консультационные услуги и внедрение инновационных технологий». На деле, как помнил Павлов, это была обычная контора по перекачке государственных средств в частные карманы. Типичная история для того времени. Кооператив просуществовал около года, а потом его участники разбежались, тихо поделив или не поделив прибыль. И вот, три года спустя, одного из них находят в подворотне с проломленной головой.

Совпадение? Павлов в совпадения не верил. В его мире, пропитанном ложью и насилием, у всего была причина. Уродливая, эгоистичная, но причина. И часы на руке убитого теперь обретали смысл. Это было послание. Не для милиции, нет. Для кого-то другого. «Дело не в деньгах», – как бы говорил убийца. – «Дело в чем-то ином».

Он налил в щербатую кружку остывший чай, похожий по цвету на коньяк. Холодный асфальт ноября. На нем остался лежать человек, который был частью какой-то старой истории. И кто-то решил эту историю переписать, вымарав из нее одно имя. А может, и не одно.

Павлов снова взял в руки список. Четыре фамилии. Минус одна. Осталось три. Он обвел их карандашом, превратив в мишени. Белов Григорий, Крайнов Семен, Артамонов Николай. Где они сейчас? Что с ними стало? И кто из них следующий? Или, может быть, кто-то из них и есть тот, кто держит в руках окровавленный кирпич?

На столе зазвонил телефон. Резкий, дребезжащий звук вырвал его из размышлений.

– Павлов, слушаю.

– Арсений Юрьевич, это Кузнецов. Ты чего там возишься? У тебя «висяк» по Фомину. Обычный уличный грабеж. Закрывай предвариловку и передавай в районный отдел, пусть они там развлекаются. У нас тут серьезные дела.

Голос майора Кузнецова, его прямого начальника, был полон металла и начальственной усталости. Ему нужны были показатели, раскрываемость, а не капитаны-философы.

– Погоди, Михалыч, – сказал Павлов, глядя на список. – Тут не все так просто. Покойный был учредителем одного кооператива…

– Какого еще кооператива? – раздраженно перебил Кузнецов. – Арсений, не выдумывай. Девяносто третий год на дворе. У нас пол-Москвы – бывшие учредители. Все друг друга кинули, перекинули и забыли. Нет здесь никакого дела. Кирпич, кошелек, труп. Все. Конец истории.

Павлов молчал, сжимая трубку. Он мог бы поспорить, рассказать про часы, про лотерейный билет. Но это было бы бесполезно. Кузнецов видел то, что хотел видеть. Простую схему, которая идеально укладывалась в отчет.

– Я понял, товарищ майор, – тихо сказал он.

– Вот и хорошо. Жду рапорт у себя на столе к утру.

В трубке раздались короткие гудки. Павлов нехотя положил ее на рычаг. Конец истории. Для Кузнецова – да. Но для него самого все только начиналось. Он чувствовал это так же ясно, как холод, идущий от оконного стекла. Это было не просто убийство. Это была первая упавшая костяшка домино в длинном, тщательно выстроенном ряду. И где-то там, в темноте, невидимая рука уже заносила палец над следующей.

Он встал, подошел к окну. Внизу, на мокрой, блестящей от фонарей улице, текла обычная ночная жизнь столицы. Редкие машины, запоздалые прохожие. Город жил, переваривая свои трагедии, не замечая их, как гигантский организм не замечает гибели одной-единственной клетки. Но Павлов заметил. И он не мог просто составить рапорт и забыть. Это было выше его сил.

Он вернулся к столу, отодвинул папку с делом Фомина и положил перед собой чистый лист бумаги. Сверху он написал три фамилии: Белов, Крайнов, Артамонов. И еще одну, четвертую, которая в архивном деле шла последней, с пометкой «без доли в уставном капитале, технический специалист». Орлов Вадим Петрович. Просто инженер, скромный «мозговой центр», как было указано в характеристике.

Павлов посмотрел на эти имена. Где-то среди них прятался ответ. Или убийца. Или следующая жертва. Он взял телефонный справочник. Пора было нанести несколько визитов. Северный ветер уже начал дуть, и нужно было понять, откуда и с какой силой.

Пыльные папки прошлого

Рапорт Кузнецову, написанный сухим, безликим языком, лег на стол начальника еще до рассвета. Формальность была соблюдена. Павлов отчитался о «глухаре», рекомендовав передать материалы в районный отдел. Он солгал, не моргнув глазом, и не почувствовал ни малейшего укола совести. Совесть в его работе была непозволительной роскошью, вроде личного шофера. Она мешала дышать. Ложь же была инструментом, таким же, как табельный «Макаров» в кобуре под мышкой: применять следовало редко, без удовольствия, но с максимальной эффективностью.

Утром он спустился в преисподнюю. Так сыщики между собой называли ведомственный архив, располагавшийся в подвальном этаже старого крыла здания. Здесь воздух был спертым и неподвижным, пахнущим тлением бумаги и мышиным пометом. Единственная тусклая лампочка под потолком, забранная в проволочную сетку, едва разгоняла мрак, заставляя тени сгущаться по углам, где громоздились картонные бастионы списанных дел. В этом бумажном склепе царила Зинаида Марковна, женщина без возраста, с пучком седых волос на затылке и лицом, похожим на печеное яблоко. Она была хранительницей мертвых историй, и ее владениям полагалось трепетать.

– Дело номер девятьсот семь-дробь-девяносто, – произнес Павлов, протягивая ей требование. Голос его прозвучал в оглушающей тишине неуместно громко.

Зинаида Марковна смерила его взглядом поверх очков в роговой оправе. Взгляд этот не обещал ничего хорошего. Он говорил, что капитан Павлов нарушил ее утренний покой, отвлек от разгадывания кроссворда и вообще является чужеродным элементом в ее упорядоченном мире пыли.

– «Кооператив "Северный ветер"», – прочитала она по слогам, будто пробовала на вкус незнакомое слово. – Что же вам там понадобилось, Арсений Юрьевич? Дело закрыто три года назад. За отсутствием.

– Понадобилось, Зинаида Марковна, – терпеливо ответил Павлов. Он знал, что со штурма эту крепость не взять. Только осадой. – Новое обстоятельство возникло.

Она поджала губы, но подчинилась. Скрипнув стулом, архивариус удалилась вглубь стеллажей. Ее шаркающие шаги затихли в лабиринте папок. Павлов ждал, вдыхая затхлый воздух, и чувствовал себя археологом, который стоит на пороге гробницы, не зная, найдет ли он там сокровища или лишь прах и проклятие. Через десять минут Зинаида Марковна вернулась, неся перед собой тонкую, но пухлую папку, перевязанную выцветшими тесемками. Она положила ее на стойку с таким видом, будто передавала ему государственную тайну.

– Только здесь. Выносить запрещено. И чтобы все листы на место вернули. Я их все по счету знаю.

Павлов кивнул, взял папку и прошел к единственному столу, освещенному косым лучом из-за решетки на подвальном окне. Пылинки плясали в этом луче, как крошечные духи забытых преступлений. Он развязал тесемки. Первый же документ дохнул на него духом той странной, ушедшей эпохи. Устав кооператива, отпечатанный на машинке с выбитой буквой «д».

Он погрузился в чтение. Сухие, казенные строки, как кости скелета, постепенно обрастали мясом. Вот протокол учредительного собрания от мая 1989 года. Четыре фамилии, четыре подписи, размашистые и полные надежд. Фомин, Белов, Крайнов, Артамонов. Цели и задачи: «Содействие научно-техническому прогрессу», «Разработка и внедрение передовых технологий в народное хозяйство». Красивые слова, за которыми, как он знал, почти всегда скрывалось что-то простое и циничное. Уставной капитал – десять тысяч рублей. По тем временам – целое состояние. Откуда у простого бухгалтера Крайнова, инженера Фомина, бывшего снабженца Белова и отставного прапорщика Артамонова такие деньги? В деле ответа не было. Первая загадка.

Дальше шли финансовые отчеты, договоры, акты выполненных работ. Первые полгода кооператив действительно занимался чем-то, похожим на заявленную деятельность. Консультировали какие-то заводы, поставляли детали для вычислительных машин. Деньги текли рекой. Павлов листал страницы, и перед ним разворачивалась классическая история успеха времен «перестройки». Люди, почуявшие ветер перемен, сумевшие оседлать волну. Их подписи на документах становились все увереннее, аппетиты росли. Вот договор на аренду нескольких помещений в заброшенном НИИ на окраине города. Вот закупка импортного оборудования.

А потом что-то изменилось. Примерно через год тональность документов стала другой. Из них исчез «научно-технический прогресс», зато появились новые, короткие формулировки. «Посреднические услуги». «Обеспечение безопасности грузов». Последнее особенно привлекло его внимание. Он нашел несколько договоров с фирмой-однодневкой «Бастион». Суммы в них были астрономические. Павлов знал, что означали такие формулировки. Это был легализованный рэкет. Кооператив попал под чью-то «крышу». Или, что вероятнее, сам стал этой «крышей» для других, делясь с более серьезными людьми.

Он нашел в материалах допроса двухлетней давности показания одного коммерсанта, которого «Северный ветер» «кинул» на крупную партию компьютеров. Тот, заикаясь от страха, упоминал некоего «Графа», криминального авторитета, который якобы стоял за кооператорами. Это объясняло многое. Стремительный взлет, большие деньги, а затем – неизбежный финал.

Финал был прописан на последних страницах. Резкое падение оборотов. Протокол о ликвидации кооператива. Акт о списании имущества в связи с «невозможностью дальнейшего использования». Все оборудование, все активы – все испарилось, превратилось в пыль, такую же, как та, что покрывала эту папку. Деньги исчезли. Партнеры разбежались. Судя по датам, это случилось как раз после того, как милиция заинтересовалась их деятельностью. Дело возбудили, помусолили пару месяцев и закрыли. «Графа» так и не допросили – он вовремя «уехал на лечение». Кооператоры дали согласованные показания: мол, бизнес не пошел, прогорели, сами остались ни с чем. И все. Конец.

Павлов закрыл папку. История была банальной до зевоты. Одна из тысяч подобных. Но убийство Фомина превращало эту банальность в пролог к трагедии. Он сидел в тишине подвала, и ему казалось, что он слышит, как тикают часы. Не его наручные, а какие-то другие, невидимые. Часы, отсчитывающие время для тех, чьи имена были вписаны в этот пожелтевший устав.

Он снова открыл первый лист. Учредители. Четыре человека, которых связала жажда денег, а разделил, скорее всего, страх. Что они не поделили тогда, три года назад? Или что нашли сейчас? Он достал блокнот и ручку.

1. Фомин Леонид Борисович. Убит.

2. Белов Григорий Иванович. Снабженец. Судя по характеристике из старого дела – шумный, компанейский, любитель выпить. Самое слабое звено.

3. Крайнов Семен Маркович. Бухгалтер. Педант, человек цифры. Такие люди обычно знают все и хранят все документы. Опасный свидетель.

4. Артамонов Николай Петрович. Бывший военный, прапорщик. Отвечал за «безопасность». Самый жесткий и, вероятно, самый осторожный из всех.

Он провел черту. Под ней написал еще одну фамилию, которая упоминалась в протоколах мельком, как технический исполнитель, не имевший доли.

5. Орлов Вадим Петрович. Инженер. «Мозговой центр». Разрабатывал какие-то схемы, чертежи. Тихий, незаметный человек. В тени главных игроков.

Список лежал перед ним на столе. Пять имен. Один мертв. Четверо живы. Пока живы. Этот список больше не был архивным документом. Он стал планом работы. Картой минного поля, по которому ему предстояло пройти. И он еще не знал, что эта карта уже устарела.

– Ну что, Арсений Юрьевич, нашли свою правду? – голос Зинаиды Марковны заставил его вздрогнуть. Она стояла над ним, как изваяние.

– Ищу, – он встал, аккуратно сложил бумаги в папку, завязал тесемки. – Спасибо.

Он вернулся в свой кабинет. Комната встретила его привычным запахом остывшего чая и табака. Он сел за стол, положил перед собой блокнот со списком. Кузнецов требовал забыть. Но как можно было забыть, когда перед тобой лежала эта схема, этот зловещий пасьянс? Убийство Фомина не было случайностью. Это было первое действие. Методичное, холодное устранение. Убийца не просто убивал. Он зачищал прошлое. А значит, он охотился за чем-то, что было спрятано в этом прошлом. За деньгами, которые испарились при ликвидации кооператива. Огромными деньгами.

Нужно было торопиться.

Первым делом – адреса. Это оказалось сложнее, чем он думал. За три года Москва перемешалась, как колода карт. Люди меняли квартиры, телефоны, жизни. Адресная книга дала только старые данные. Пришлось задействовать неофициальные каналы, звонить знакомому из паспортного стола. Через час у него на столе лежали четыре адреса и три телефонных номера. У Артамонова телефона не было. Или он не хотел, чтобы его знали.

Павлов посмотрел на список, решая, с кого начать. Логика подсказывала, что начинать нужно с самого слабого, самого разговорчивого. С Белова Григория Ивановича. Такие, как он, после хорошей пьянки рассказывают даже то, чего не знают. А после краха общего дела и потери больших денег наверняка пили много.

Он снял трубку тяжелого дискового аппарата и набрал номер. Длинные, томительные гудки. Он уже решил, что никто не ответит, когда на том конце провода раздался щелчок и испуганный женский голос произнес:

– Алло?

– Добрый день. Мне нужен Григорий Иванович Белов.

В трубке на несколько секунд повисла тишина, настолько плотная, что Павлов услышал собственное дыхание.

– А кто его спрашивает? – голос дрожал.

– Капитан Павлов, уголовный розыск.

Снова молчание. Теперь в нем слышался страх.

– Его нет, – наконец выдавила женщина.

– А где он? Когда будет? У меня к нему несколько вопросов по одному старому делу.

– Он… он уехал. В командировку. Да. Надолго.

Ложь была настолько откровенной, что почти не маскировалась. Павлов почувствовал, как напряглись мышцы на его скулах.

– Ясно. А вы не подскажете, куда именно он уехал? Это важно.

– Я не знаю! – голос сорвался почти на крик. – Он ничего не сказал. Он вообще в последнее время… Он много пьет. Приходит поздно. Я ничего не знаю, поймите! Не звоните сюда больше!

Короткие гудки. Резкие, как пощечина.

Павлов медленно положил трубку на рычаг. Все стало предельно ясно. Она боится. И боится не милиции. Кто-то уже приходил к Белову. Или звонил. Кто-то, кто заставил ее врать и дрожать от страха.

Он посмотрел на свой список. Напротив фамилии «Белов» медленно, почти не дыша, поставил вопросительный знак. А потом, повинуясь внезапному, леденящему душу предчувствию, обвел эту фамилию в черный кружок. Такой же, в каком уже была фамилия Фомина.

Ему вдруг стало холодно, несмотря на то, что в кабинете было душно. Холод шел не снаружи. Он поднимался изнутри, от осознания того, что он опоздал. Что убийца работает быстрее него. Что этот список в его блокноте – не план расследования. Это расстрельный список. И кто-то методично, пункт за пунктом, вычеркивает из него имена.

Он встал и подошел к окну. Ноябрьский день был серым и безликим. Город жил своей лихорадочной жизнью, не замечая маленькой трагедии, которая разыгрывалась в его каменных недрах. Люди спешили, машины гудели, из коммерческого ларька напротив неслась пошлая, разухабистая музыка. Этот звук диссонировал с тишиной, которая воцарилась в голове Павлова. Тишиной кладбища.

Он должен был ехать. Прямо сейчас. Ехать по адресу Белова. Плевать на отсутствие ордера, на правила, на запрет Кузнецова. Он должен был увидеть все своими глазами. Потому что он нутром чуял: в квартире Белова его ждет уже не испуганная женщина, а второй акт пьесы, начавшейся вчера ночью в грязной подворотне. Северный ветер набирал силу, и он уже срывал с деревьев не только последние листья, но и человеческие жизни. Павлов накинул куртку, сунул в карман блокнот. Время догадок кончилось. Началась гонка со смертью. И он уже проигрывал в ней на один ход.

Разговор вполголоса

Телефон Белова молчал. Не отвечал, не был занят – он просто умер, растворился в мертвой, ватной тишине, которая бывает только у оборванного провода. Павлов нажимал на рычаг аппарата, слушал пустоту, и холодное, тошнотворное предчувствие, родившееся еще ночью, сгущалось в уверенность. Он опоздал. Снова.