Ключ квантового перехода

Профессор Ильин, видя его отстраненность, шел молча, лишь изредка бросал на него быстрые, изучающие взгляды, как орнитолог на редкую птицу, которая вот-вот улетит.

– Три часа, – наконец, не выдержав, произнес Ильин, когда лагерь уже показался внизу, за деревьями. – Я полез за тобой. Думал, ты сознание потерял или уснул. Но ты не спал, да?

– Не спал, – голос Арсения был ровным, но отстраненным, будто он комментировал погоду на Марсе. – Я… работал. Качал информацию.

– Качал? – Ильин остановился. – Что качал? И откуда?

– Не знаю. Это было похоже на скачивание файла на компьютер. Только файл был не с данными, а с… состоянием. Со знанием. – Арсений посмотрел на небо. – Я чувствовал сеть, Игорь Валентинович. Всю планету, как живой организм. И дольмены… они как точки акупунктуры. Или серверные узлы.

Ильин свистнул.

– Ну, Арс, либо ты перегрелся на солнце, либо мы с тобой только что стали свидетелями того, о чем эзотерики трещат десятилетиями. И, что характерно, твоя версия звучит куда убедительнее их бреда. «Серверные узлы»… Мне нравится. Это научно.

Но за внешним спокойствием в Арсении бушевала буря. «Что со мной происходит? – стучало в висках. – Это пройдет? Или я теперь навсегда… другой?» Он ловил себя на том, что боится смотреть на людей, будто его новый взгляд может их сглазить или разоблачить. Он боялся, что это начало безумия, что его рассудок не выдержал нагрузки и теперь медленно, но верно распадается, выдавая галлюцинации за откровение.

В лагере их встретили как героев, вернувшихся из затяжного похода. Дмитрий, развалившись у потухшего костра, лениво поинтересовался:

– Ну что, нашли свой портал в Нибиру?

Вика, наоборот, смотрела на Арсения с горящими глазами.

– Что-то случилось! Я вижу по вашим лицам! Вы вошли в резонанс?

Арсений лишь покачал головой и, пробормотав что-то о том, что ему нужно отдохнуть, прошел в свою палатку. Он не мог говорить. Слова казались ему сейчас убогими и плоскими, как старые монеты, стертые от долгого употребления. Как можно описать вкус ананаса тому, кто его никогда не пробовал? Только метафорами. А метафоры – это ложь, приукрашивающая правду.

Он достал свой полевой дневник и ручку. Нужно было записать, пока свежо. Но когда он попытался описать пережитое, у него получился лишь бессвязный поток сознания: «Сеть… свет… кристалл… инструкция… Лемурия…». Это выглядело как записки сумасшедшего.

Он отшвырнул блокнот и закрыл глаза, пытаясь просто пережить это заново. Нужно было это как-то осмыслить, запомнить, осознать.

Вечером, когда все собрались у костра на ужин, Арсений вел себя странно. Он не участвовал в разговорах, а сидел, уставившись на пламя, и время от времени его рука непроизвольно дергалась, как будто он что-то чертил в воздухе.

– Эй, Сидоров, ты в порядке? – наконец, спросил Дмитрий. – На тебя лица нет.

– Он в процессе ассимиляции, – загадочно заметила Вика. – Энергия такая плотная, что сознанию нужно время, чтобы ее усвоить. Как после голодания нельзя сразу есть тяжелую пищу.

– Спасибо за диагноз, доктор, – съехидничал Дмитрий. – По-моему, он просто солнцем перегрелся.

Позже, когда Вика, споря с Дмитрием о датировках дольменов, случайно обронила фразу «по данным радиоуглеродного анализа из журнала «Nature», Арсений, все так же глядя в огонь, тихо произнес:

– Ошибка в калибровке. Они не учли аномальный скачок космического излучения в двенадцатом веке до нашей эры. Погрешность плюс-минус триста лет.

Воцарилась тишина. Все уставились на него.

– Откуда ты это знаешь? – нахмурился Ильин. – Эта дискуссия идет в узких кругах, я тебе о ней не рассказывал.

Арсений поморщился, словно от головной боли.

– Не знаю. Просто… знаю. Как таблицу умножения. Это было… в пакете данных. Вместе со всем остальным.

Дмитрий фыркнул:

– Ну вот, понеслось. Телепатия, ясновидение. Следующий этап – левитация. Только предупреди, когда парить начнешь, я с фотоаппаратом спать лягу.

Но насмешка звучала уже не так уверенно.

Ночью Арсений не мог уснуть. Внутри него бушевал информационный шторм. Образы, схемы, карты, обрывки знаний на неизвестных языках проносились в его сознании, как стаи птиц. Он ворочался, и в какой-то момент его рука снова сама потянулась к блокноту. Он не включал фонарик, но его пальцы, будто обладая собственной памятью, начали выводить в темноте на бумаге сложные геометрические фигуры, переплетенные с астрономическими символами.

Утром, проснувшись разбитым, он посмотрел на свои ночные каракули и обомлел. На странице был изображен изящный, математически выверенный чертеж. Он напоминал схему резонатора или антенны, но сделанной из света. И в углу страницы его рука вывела два слова: «Квантовый кристалл».

Оставшиеся дни экспедиции прошли в тумане. Арсений механически выполнял работу, но его взгляд был обращен внутрь. Он ловил на себе изучающие взгляды Ильина, восхищенные – Вики, и настороженные – Дмитрия. Он стал точкой напряжения в группе, живым воплощением той самой тайны, которую они все пришли изучать, но которую лишь он один осмелился потрогать.

В самолете обратно, в Москву, он снова прижался лбом к иллюминатору. Но теперь он видел не просто облака. Он видел энергетические потоки, омывающие планету. Он чувствовал слабые, но отчетливые толчки-импульсы, шедшие снизу, с земли. От тех самых точек, которые он теперь видел на внутренней карте, как будто кто-то расставил на глобусе огненные маяки: одна гора, похожая на спящий вулкан… красная скала в пустыне… пирамиды…

И сквозь эти потоки пробивалось новое, трезвое понимание. Дольмен – это система, которая реагирует на чистый, незамутненный запрос. Дмитрий пришел бы к нему со своим скепсисом, и камень остался бы нем. Вика – со своим готовым эзотерическим шаблоном, и он показал бы ей лишь то, что она хочет видеть. А он, Арсений, пришел с единственным, что у него было – с искренней, отчаянной жаждой понять. Без веры, но и без предубеждения. С открытым, вопрошающим сердцем. Его скепсис был не стеной, а фильтром, очищающим от мишуры. Его детский опыт был ключом, разблокировавшим протокол. И система ответила на его чистый, мощный импульс.

Глава 5. Москва. Новая Реальность

Воздух Москвы впервые за все годы показался Арсению не просто грязным, а искаженным. Он не просто вдыхал смог и выхлопные газы – он чувствовал, как эти тяжелые, инертные частицы гасят тонкие вибрации, пытающиеся пробиться сквозь асфальт и бетон. После кавказской чистоты, после того густого, напитанного смыслами воздуха, московская атмосфера казалась ему духовным вакуумом.

Его кабинет в университете более не был местом научных поисков. Он превратился в камеру, в резонатор, усиливавший внутренний хаос. Пыль на столе, которую он когда-то поэтично называл «запахом времени, которое закончилось», теперь пахла затхлостью, временем, которое застряло, утратило связь с потоком.

Но самое пугающее началось на следующий день. Он вышел в город, и Москва обрушилась на него не шумом, а смысловой какофонией. Это не было телепатией в классическом понимании. Он не слышал слов. Он воспринимал эмоции как цветовые всполохи, мыслеформы – как сгустки плотности в воздухе.

Случайный прохожий, спешащий на метро, оставлял за собой шлейф липкого, серого страха опоздать. Девушка, читающая сообщение на телефоне, вспыхивала розовым свечением радости, которое тут же сменялось колючим, зеленоватым трепетом ревности. У старика на скамейке был штиль – усталое, прозрачно-голубое свечение покоя, граничащего с отрешенностью.

Арсений остановился, прислонившись к стене. Его тошнило. Это было похоже на одновременный просмотр тысяч телеканалов без возможности выключить звук. Его собственный разум, его эмоции начинали сливаться с этим чужим океаном. Где заканчивался он и начинались они? Он сжал виски, пытаясь построить мысленную стену. «Я – Арсений Сидоров. Я – здесь. Это не мое».

Постепенно, через силу воли и панические попытки сфокусироваться на дыхании, он научился немного фильтровать этот поток. Как будто внутри него появился регулятор громкости. Он мог «приглушить» внешний шум, сконцентрировавшись на физических ощущениях: на ощущении подошв, касающихся асфальта, на ветре, щекочущем кожу.

В такие редкие моменты затишья он садился за компьютер и писал. Его диссертация из «структурно-функционального анализа» превращалась в нечто иное. Он назвал ее черновиком «Тезисов о планетарном интерфейсе: дольмены как резонансные камеры в квантовой кристаллической решетке Земли».

Он не цитировал Горашко. Он цитировал учебники по квантовой механике, объясняя феномен «скачивания информации» через призму квантовой запутанности – как его сознание, входя в резонанс с дольменом-сервером, мгновенно получало доступ к данным, хранящимся в связанной с ним точке сети.

Он использовал голографический принцип, чтобы описать свое видение планетарной сети: каждая точка, каждый дольмен содержит в себе информацию о всей системе целиком, как каждая маленькая голограмма содержит изображение всего объекта.

Он писал о нейропластичности, аргументируя тем, что пережитый опыт не был галлюцинацией, а являлся результатом временного снятия лимбических фильтров мозга, позволяющего воспринимать более широкий спектр реальности. Дольмен был инструментом для этой «перепрошивки».

Он знал, что с точки зрения академической науки, это было профессиональное самоубийство. Но писать иначе он уже не мог. Старая парадигма была для него сломанными очками, через которые мир виделся плоским и бесцветным.

Однажды ночью он лежал без сна, глядя в потолок, и чувствовал. Он чувствовал слабую, но отчетливую пульсацию, идущую из-под земли. Не гул метро, а нечто иное – низкочастотное, ритмичное биение, похожее на сердцебиение спящего гиганта. Это была Земля. Он чувствовал ее.

И тогда, поверх этого фундаментального ритма, он уловил другое. Тонкие, словно шелковые нити, тянущиеся через весь город, через континент, через весь мир. Они вибрировали с разной частотой. Одни были яркими и звонкими, другие – приглушенными, едва живыми. Он интуитивно понимал – это были те самые лей-линии, энергетические меридианы планеты. Москва, как раковая опухоль, глушила их, перерезала асфальтом и фундаментами небоскребов. Но они все еще были живы.

И одна из этих нитей, тугая и поющая, тянулась куда-то на юг. Тянула его. В ней была память о Кавказе, но также и других мест. Неизвестных, но, в то же время, до боли знакомых. В груди, в том самом месте, откуда исходил гул, дрожала струна, настроенная на эту нить. Это было не просто любопытство. Это было чувство долга. Зов.

Он закончил черновой вариант диссертации в состоянии, близком к трансу. Он не отправлял его научруку, Ильину. Вместо этого, движимый импульсом, который он уже не пытался анализировать, он выложил сокращенную, но самую сумасшедшую ее версию на свой блог, в котором он время от времени делился мыслями, интересными наблюдениями, малоизвестными историческими фактами. Заголовок был прост: «Что, если археология будущего – это квантовая археология сознания?»

Он отправил ссылку Ильину с единственной фразой: «Игорь Валентинович, я, кажется, дописался». И лег спать, ожидая гневной отповеди или снисходительного молчания.

Ответ пришел через два дня. Не от Ильина. На его университетскую почту пришло письмо с темой «Предложение сотрудничества». Адрес отправителя: [e-mail].

Текст был лаконичным и деловым.

«Уважаемый, господин Сидоров,

Специалисты нашего Фонда ознакомились с вашей публикацией. Ваши идеи представляют значительный интерес для наших междисциплинарных исследований в области истории цивилизаций, квантовой физики и нейробиологии. Мы были бы признательны за возможность обсудить потенциальное сотрудничество.

С уважением,

Фонд Развития Человечества «Гайя» (Сингапур)»

Арсений перечитал письмо три раза. Это не была шутка. Домен был настоящим. Фонд «Гайя» при беглом поиске оказался известной, хоть и закрытой организацией, спонсирующей передовые исследования на стыке наук.

Он посмотрел на свою комнату, на экран с безумной диссертацией, почувствовал знакомое давление чужих мыслей за стенами. А затем снова посмотрел на письмо. Это была не просто работа. Это была спасательная шлюпка, посланная ему из того самого непонятного, но манящего нового мира, в который он уже начал погружаться.

Он нажал «Ответить»…

Глава 6. Трое из Фонда

Ответ Арсения в Фонд «Гайя» был коротким и сдержанным – он соглашался на онлайн-собеседование. Внутри же все бушевало. Сомнения вились стаей летучих мышей: «Это ловушка. Мной заинтересовалась какая-то секта. Или того хуже – мою диссертацию хотят высмеять и выставить на посмешище».

В назначенный день он сел перед ноутбуком в своей комнате, натянув самую презентабельную рубашку. Запуская программу для видеоконференций, он поймал себя на том, что не только волнуется, но и бессознательно сканирует пространство на предмет «энергии» собеседников. Разум насмехался над этой новой привычкой, но чувства уже не слушались его старых доводов.

Экран разделился на три части, на которых появились три человека. И прежде чем он успел рассмотреть лица, на него обрушился… штиль. Не техническая тишина, а плотное, спокойное, внимательное молчание. Никакого эмоционального шума, который он научился считывать с прохожих. Возможно их внутренний мир был гармоничен и не производил диссонирующих вибраций.

Первый собеседник – женщина лет пятидесяти с внимательным, пронзительным взглядом нейробиолога, видевшего тысячи МРТ-снимков. «Доктор Эмили Росс», – представилась она. Ее аура (Арсений уже не мог отказаться от этого термина) была ровного, холодноватого синего цвета – цвет логики и анализа.

Второй – пожилой азиат с мудрыми, добрыми глазами, в которых читалась бездна эзотерического знания. «Мастер Кай», – кивнул он. Его энергетическое поле было теплым, золотистым, словно старый мед, и казалось невероятно глубоким.

Третий – высокий, худощавый мужчина лет сорока, с уставшим взглядом физика, видящего матрицу мира. «Ли Цзянь», – представился он. Его энергия была совсем иной – фиолетовой, резкой, похожей на потрескивание статического электричества.

Начала доктор Росс.

– Господин Сидоров, ваша работа… необычна. Вы описываете субъективный мистический опыт, используя строгий научный аппарат. Почему? Вы пытались его верифицировать?

Арсений сделал глубокий вдох, отбросив заготовленные дипломатические фразы.

– Потому что старый язык не работает, – сказал он прямо. – Я могу назвать это «акустической галлюцинацией» или «тактильно-визуальной синэстезией на фоне кислородного голодания». Но это будет ложью. Ложью во спасение репутации. То, что со мной произошло, имело структуру, логику и главное – последствия. Оно изменило мою… мою нейронную архитектуру, если хотите. Я не могу это описать иначе.

– Последствия? – уточнила Эмили, и в ее глазах вспыхнул искренний, неподдельный интерес.

– Измененное восприятие. Сенсорная… гиперстезия. Я чувствую больше, чем должен. Иногда – слишком много. – Он не стал вдаваться в подробности про ауры и лей-линии.

Мастер Кай мягко улыбнулся.

– Дерево, проросшее сквозь асфальт, тоже чувствует «слишком много» грязи и шума по сравнению с тишиной леса. Это не патология. Это расширение сознания. Вы просто прорвались сквозь асфальт привычной реальности, Арсений.

Его слова прозвучали не как утешение, а как констатация факта.

– В вашем тексте, – продолжила Эмили, – есть фраза: «информация загружалась в мозг, минуя уши». С точки зрения нейробиологии, это описание прямого нейронного интерфейса. Мы изучаем латентные возможности мозга, так называемые «спящие» участки… – она сделала паузу, и ее взгляд на секунду уперся в стол, будто в нем была какая-то старая боль. – Моя дочь, Саманта, родилась с… ну, врачи называли это «аутизмом с элементами сенсорной депривации». Она была как будто заперта в стеклянном колпаке. Никакие методы не помогали. Пока мы не попробовали одну из наших ранних методик, основанную на резонансной настройке. Мы не лечили ее. Мы… напомнили ее мозгу, как он может работать. Сегодня она – талантливый архитектор. Она «видит» музыку зданий. Ваш опыт – это живое доказательство того, что такой интерфейс возможен в масштабах, о которых мы не смели и мечтать.

Арсений почувствовал, как в его груди что-то сдвигается. Эта женщина, эта ученая с ледяной аурой, говорила с ним на языке личной, выстраданной правды.

– Извне? – переспросил Арсений ее более ранний вопрос. – Из какого «вне»?

– Возможно, из того, что некоторые называют полем информации, или Хрониками Акаши, – вмешался Мастер Кай. – А наука, возможно, со временем назовет это квантовым полем Вселенной. Разные языки описывают один источник. – Он вздохнул, и его золотистое сияние на мгновение померкло, словно омраченное тенью. – Мои предки, хранители одного из ответвлений лемурийского знания, доверили эту нить мне. Я видел, как по всему миру такие же нити, хранимые семьями и орденами, обрывались. Люди покидали этот мир, не успев передать знания, или их просто не хотели слушать. Современный мир предпочитает шум тихому голосу камней. Я, пожалуй, один из последних в своей линии. И я очень устал нести это знание в одиночку. Я боялся, что когда я уйду, оно умрет со мной. Ваша работа, молодой человек, – это первый луч надежды за долгие годы. Кто-то не просто услышал, но и понял, и смог перевести это на язык нового времени.

Третий собеседник, Ли Цзянь, до этого молчавший, наклонился к камере.

– А я, коллега, десять лет проработал в ЦЕРНе, на Большом Адронном Коллайдере. Мы разбивали частицы в пыль, пытаясь найти «частицу Бога», кирпичик мироздания. И мы его нашли. И что? – Он горько усмехнулся. – Мы получили прекрасную, сложную, но… бездушную математическую модель. Она не отвечала на главные вопросы: что такое сознание? Как мысль влияет на материю? Где та точка, где физика встречается с духом? Я ушел оттуда, потому что понял – мы искали ответы не там. Мы смотрели в микроскоп, когда ответ был в нас самих. Ваше описание «квантовой запутанности» с дольменом – это именно та «теория всего», которую я искал. Теория, которая объединяет наблюдателя и наблюдаемое.

Воцарилась тишина, но на этот раз она была наполненной. Трое этих таких разных людей – ученый, искавший спасения для дочери; хранитель, боявшийся смерти традиции; и физик, разочаровавшийся в своей великой машине, – только что вывернули наизнанку свои самые сокровенные мотивы. Они не просто оценивали его. Они протягивали ему руку.

– Спасибо, – наконец сказал Арсений, и его голос дрогнул. – За… доверие.

– Итак, Арсений, – вернулась к делу Эмили, но теперь в ее голосе звучала не только профессиональная холодность, но и человеческая теплота. – Мы предлагаем вам присоединиться к нам. Должность: «Специалист по энергетическому анализу исторических и географических объектов». Мы верим, что ваш уникальный опыт и ваш научный бэкграунд – это тот самый ключ, которого нам не хватало.

Через неделю пришло официальное предложение о работе. Контракт – на год с возможностью продления. Зарплата – такая, что Арсений перечитал цифру три раза.

Он зашел в университет, чтобы забрать документы и встретиться с Ильиным. В коридорах на него косились. Кто-то из коллег-аспирантов отпустил колкость: «Что, Сидоров, в маги продался?». Арсений промолчал.

Кабинет Ильина пах по-прежнему – пылью, бумагой и старой мудростью. Профессор сидел за своим столом и смотрел на него изучающе.

– Ну что, Арс, полетел к звездам? – спросил он без предисловий.

– Кажется, да, Игорь Валентинович. В Сингапур. Фонд «Гайя».

– Слышал. Серьезные ребята. Не шарлатаны. – Ильин откинулся на спинку кресла. – Жаль, конечно, что диссертацию ты не защитишь. Она того стоила.

– А разве можно было защищать такую? – с горькой улыбкой спросил Арсений.

– Пока – нет. Лет через пятьдесят, может быть. Ты просто опередил время. И, как всякий пионер, рискуешь быть непонятым и съеденным на обед. – Ильин помолчал, разглядывая его. – Но я вижу, ты уже не тот мальчик, что с тоской в окно смотрел. В глазах огонь. Настоящий. Горжусь тобой. И, Арс… – он понизил голос, – будь осторожен. Большие идеи притягивают не только светлые умы.

Эти слова и гордость, и предупреждение, значили для Арсения больше, чем любой контракт.

Выйдя из университета, он вдохнул полной грудью. Москва все так же давила, но теперь это был чужой город. Вокзал, а не дом. Он посмотрел на серое небо и почувствовал ту самую тонкую, поющую нить, тянущуюся на юго-восток. К Сингапуру. К новым людям. К разгадке.

Он был больше не одинок. И это было главным.

Глава 7. Ключ к новой реальности

Сингапур встретил его не воздухом, а стерильным, кондиционированным дыханием. Стекло и сталь небоскребов, идеальная чистота улиц – всё это создавало ощущение гигантской, безупречно работающей машины. Но под этим футуристическим фасадом Арсений, к своему изумлению, чувствовал пульс. Древний, тропический, влажный. Остров помнил джунгли. И Фонд «Гайя», расположенный в ультрасовременном здании, похожем на сложенный из хрусталя кокон, казалось, не противоречил этой памяти, а был ее логическим продолжением – технологическим цветком, выросшим на древнем стволе.

Его провели в просторный, круглый зал без окон, где свет исходил от самих стен, имитируя мягкое дневное освещение. В центре стоял низкий стол, на котором проецировалась медленно вращающаяся голографическая модель Земли, испещренная мерцающими точками и соединяющими их золотистыми линиями. Узнав свою внутреннюю карту, проявленную технологией, Арсений почувствовал головокружение.

Его встретили уже знакомые ему члены команды: Доктор Эмили Росс, Доктор Ли Цзянь, эзотерик Мастер Кай. Их энергетические поля вживую ощущались еще отчетливее.

Несколько секунд в зале царила тишина, нарушаемая лишь почти неслышным гудением голографического проектора. Арсений и трое его собеседников молча изучали друг друга, и в этом молчании происходило безмолвное измерение сил, признание ролей, которые каждому предстояло играть. Наконец, Ли Цзянь сделал шаг вперед, и его движение, словно щелчок выключателя, перевело атмосферу от церемониальной статики к динамике предстоящей работы.

– Итак, коллега, – нарушил он тишину, подходя к голограмме. – Сразу к делу. Вы принесли нам ключ. Позвольте показать, к какому замку он подходит.

Он коснулся панели управления, и голограмма увеличила масштаб, сфокусировавшись на Кавказе. Точка, где был дольмен, горела ярче других.

– Ваше «видение» сети, Арсений, – это не метафора. Это проекция Квантовой Кристаллической Решетки Земли. Представьте, что вся планета – это гигантская сеть кристаллов, чья атомарная решетка проявляется на макромасштабе. Эти узлы, – он указал на мерцающие точки, – области, где когерентность, то есть упорядоченность квантовых состояний, максимальна. Они работают как процессоры, хранящие и передающие информацию.

– Информацию? Какую? – не удержался Арсений.

– Всю, – просто ответил Ли. – Историю планеты, опыт цивилизаций, законы физики… то, что эзотерики называют Хрониками Акаши, о чем уже упоминал Мастер Кай. Наука только подбирается к этому понятию, называя его «единым полем информации» или «голографической вселенной». Ваш дольмен был интерфейсом для доступа к этому полю. А ваш мозг – приемником.

Эмили Росс кивнула, подхватывая мысль.

– Именно это мы и изучаем. Мозг – не генератор сознания, а скорее… ресивер, настроенный на определенные частоты. Большая часть его потенциала заблокирована. Мы рождаемся с двенадцатью спиралями ДНК, – она сделала паузу, видя удивление Арсения, – но активны, «воплощены» лишь две. Остальные десять существуют в потенциальном, тонкополевом состоянии. Мы называем их «потенциальные ДНК». Они – антенны. Активация узлов решетки посылает сигнал, который может «пробудить» эти спирали, открывая доступ к новым уровням восприятия и способностям.

– Способностям? – переспросил Арсений, вспоминая свои мучительные дни в Москве.

– Телепатия, ясновидение, доступ к коллективному бессознательному, – перечислила Эмили. – То, что вы начали испытывать. Это не магия. Это биология. Физика.

Мастер Кай, до этого молча наблюдавший, мягко вступил в диалог. Его голос был тихим, но заполнял все пространство.

– Наши предки, лемурийцы, а затем атланты, знали об этой решетке. Они называли ее «Песнью Гайи». Цивилизация Лемурии была основана на со-творчестве – гармоничном взаимодействии с этими потоками. Они жили в измерении, где мысль и материя были едины, а время – жидкостью, в которой можно было плавать. Их города, их тела, их технологии – всё было сделано из света и и основано на единстве коллективного сознания. Но в них стала зарождаться индивидуальность. Единое сознание начало распадаться. Когда оно распалось, распалась и материя.