Овцы. Повесть-сборник

Бада – квинтэссенция хаоса. Здесь кровная вражда смешивается с жаждой наживы, революционные протесты с лозунгами и программами по развитию превращаются в анархичный погром, благие цели и благородные названия выходят в насилие и братоубийство.

В тот момент, когда ваша оконная рама трескается от прилёта самодельного коктейля Молотова, и вязкий гудрон с бензином, зажигаясь о горящую тряпку-фитиль, яркой вспышкой высвобождаются наружу, сжигая всё на своём пути, вам явно не будет дело до того, кто выигрывает на выборах в Конгресс. Великолепная река Луара с её изгибами и бурным горным началом не будет интересовать вас в момент, когда за вашей спиной раздаётся оглушительный взрыв. И вам уж точно не будет дело до того, какое место занял Петер Эрни в чём бы то ни было в какой-то там год, когда громадный Trakker AT380T-WM, переделанный в машину снабжения, взлетает на воздух прямо у вас за спиной.

Взрывная волна отбрасывает мысли куда-то далеко-далеко, и ты летишь вместе с ними, и на долю секунды ты счастлив, ты в небе, ты паришь, словно птица. По-настоящему счастлив, как ребёнок. Ты в небытии, в лимбо, в раю – как угодно. Перелётные птицы, вьющие свои гнёзда прямо в облаках, озаряют тебя своим божественным пением, похожим на колыбельную матери. Ангелы в полупрозрачных белых одеждах спускаются с небес и подхватывают тебя, выделывая воздушные пируэты. Всё вокруг переполнено волшебной музыкой неба. Ты полностью расслаблен, ты давно так не расслаблялся. Но спустя ещё секунду ты падаешь лицом в песок, необыкновенно крепкий и острый в этот момент, а твои уши заполняют высокий свист и тёплая пахучая кровь. Всё тело начинает неимоверно ныть, и хоть ты пролетел всего пару-тройку метров, ощущение такое, будто упал с десятого этажа на твёрдый асфальт. В этот момент самое обидное, что ты остался жив.

Война здесь – сказка, пока ты жив-здоров.

Осколки стекла и металлической обшивки разлетаются по округе, радиус поражения, наверное, не меньше двухсот метров, в учебке лет нас учили определять такие вещи. По воле случая раскалённые куски металла падают рядом, лишь слегка задев плечо. Я пытаюсь встать, но ватные и одновременно окаменелые конечности не дают мне сделать этого. Я подползаю к ближайшему зданию и опираюсь на стену, чтобы осмотреться.

Развороченный каркас грузовика валяется в метрах десяти от изначального положения. Лежит на боку, как мёртвая лошадь, рёбрами-прутьями прижав несколько обгоревших тел. Ещё несколько человекообразных мякишей догорают внутри: часть тут, часть там, по кусочкам.

Из-за свиста в ушах я не замечаю начало атаки: вокруг с бешенной скоростью пролетают пули, семь на шестьдесят два, не меньше, сквозь свист и грохот в ушах слышатся хлопки миномётов, а вон и ракета РПГ-7 влетает в здание, скрывая его под ватным облачком огненной пыли. Становится тепло, плечо немеет. Левой рукой касаюсь плеча – тёплая кровь налипает на пальцы. Глаза окутывает мягкая нега тьмы, тяжёлая, закрывающая веки пустота.

Грёбанный Ибн Насаб, словно тень – мы мчимся за ним, а он уже в другом месте, и ещё никому не удавалось увидеть его вживую.

Это бой с тенью, с призраком.

И, кажется, я проиграл.

6

Лето здесь пахло водорослями и цветами сирени, растущими на том берегу. Безветренно, воздух тёплый, но свежий, влажность его ощущается каждой клеткой кожи. Я – в одних трусах, загоревший, будто из меди, стою на деревянном сыром пирсе: метр в длину и половину в ширину. Обмякшие доски ощущаются шершавым ковром у входа в воду, приглашающим меня в гости. Но мои лодыжки застыли, словно бетонные колонны, и я не могу ни прыгнуть с пирса, ни сойти с него на берег.

– Ты чего?

Мой брат выглядит весёлым и жизнерадостным, плескаясь в мутной озёрной воде. Он больше обгорел, чем загорел, и мы вдвоём создаём впечатление бродячих индейца и негра.

– Ты чего застыл-то?

Смеясь, он взмахивает руками, и небольшая волна касается моих ступней.

Тёплая.

Где-то на том берегу зеленеет липкая водорослевая шапка, но здесь, у пирса, вода чистая, только слегка зеленоватая.

Я делаю небольшое движение ступнёй – сырой древесный ковёр щекочется, я ощущаю каждую его ворсинку. Сделав неловкий шаг, я, поскользнувшись, падаю в воду практически плашмя. Удар о водную гладь выдался не сильный, но достаточно хлёсткий, чтобы оставить после себя красные пятна на теле, и площадь удара была достаточно широка, чтобы создать высокую волну. Сквозь толщу воды, выплывая на поверхность, я слышу приглушённый смех моего старшего брата, чья малиновая фигура уже в третий раз переплывает с берега на берег. Я младше лишь на год, но он всегда казался намного старше меня, всегда стремился к приключениям, был зачинщиком многих историй, и был мастак выходить из этих историй сухим. Эта прогулка до озера тоже была его идеей.

Вообще, это не озеро. Несколько лет назад деревенские специально выкопали котлован для разведения рыбы, но почему-то забросили. Возможно потому, что деревня к этому времени уже практически опустела, остались только несколько семей и наша бабушка. Однажды на прогулке брат вспомнил про него, и мы решили сбегать посмотреть, что с ним стало. К нашему удивлению с «озером» всё было отлично: зеленоватая, но прозрачная вода, мелкие водоросли на том берегу, даже какой-никакой пирс имеется, а в воздухе витает приятный аромат сирени. Нарвав цветов для бабушки, мы, радостные, побежали домой, спланировав ещё одну вылазку к озеру на завтра.

– Ну ты и нырять! – по-доброму смеётся розовый индеец, – я сейчас покажу, как надо!

В два маха оказавшись на берегу, он встал на самый край пирса, после чего, очертив в воздухе филигранную дугу, щучкой вошёл в воду, словно нож в масло. Настолько технично, что даже вода не успела подняться волной, лишь небольшая рябь на поверхности указывала место приземления. Я никогда так не умел. Зато я любил плавать под водой. Вот тут-то я был мастер! Из любой точки, даже на поверхности, без всякий толчков я погружался под воду, словно батискаф, и, уподобляясь аквалангистам из шоу на ТВ, спокойно плавал на глубине, широко раскрыв глаза. И в этот раз я тоже нырнул, как только силуэт брата-индейца скрылся под водой. Вода залилась в уши и начала свою песнь. Гулкий шум водной толщи не спутать ни с чем. Темнота. Вокруг – ничего, и я, слушая песнь Озера, нахожусь в этом «ничего», и чувствую, будто нет и меня самого, я лишь частичка воды, поющая свою песнь, сталкиваясь с миллионами своих собратьев и летящая дальше, туда, в глубь. Наконец, я открываю глаза. Несколько секунд привыкаю к тусклому подводному свету, и вот уже различимы силуэты длинных водорослей, тянущихся со дна, но сильно не достающих до поверхности. Я всегда любил смотреть, как брат, словно подводная змея, выплывает обратно после прыжка, но в этот раз меня окружали лишь водоросли. Я вращаюсь, осматриваю всё вокруг, но вижу лишь змеевидные фигуры подводных растений и воду, воду, воду… Донная тьма – чёрное, неправильной формы отверстие смотрит мне прямо в душу. Я даже не думал, что здесь так глубоко.

Вперёд. Раз, два, раз, два, как лягушонок. Чем глубже, тем гуще становится водорослевый лес. Кажется, будто это чьи-то длинные щупальца, тянущиеся с самого дна.

Лёгкое касание щиколотки.

Сердце в пятки.

Рыба?

Развернулся – ничего. Рыб нет.

Ещё раз, бедро.

Развернулся – ничего.

Сердце забилось с удвоенной силой.

Ещё раз, и ещё, и ещё.

Предплечье, локоть, поясница.

Хотется закричать, вынырнуть на берег и помчаться прочь, бежать без оглядки до тёплых бабушкиных рук…

Пузырёк.

Тонкая оболочка.

Хлоп – лопнул.

Ещё один.

Локоть, колено, голень.

Медленно я опускаю взгляд вниз, туда, откуда один за одним выходят десятки мелких пузырей.

Индеец, краснокожий мальчик, умеющий прыгать в воду щучкой без брызг – розовое тело, завёрнутое в одеяло из длинных щупалец-водорослей, остекленелыми глазами смотрит сквозь меня, на спасительную водную гладь, манящую солнечным светом.

7

Звёзды, наверное, невероятно красивы. В пустоте, в кромешной вакуумной пустоте они – есть жизнь. Не жизнь в привычном для нас понимании, а частицы теплоты, движения, света, посреди ледяного непроглядного ничего. Громадные и, в тоже время, ничтожные, по сравнению со Вселенной. Одна звезда больше другой, другая меньше третьей, четвёртая, по-меньше третьей, внезапно распускается ярким взрывом, феерично сбрасывая внешнюю оболочку, а после, сжимаясь до размеров Питкэрна3, всасывает и первую, и вторую, и третью звёзды своим раздутым гравитационным полем. Планеты танцуют вокруг в предсмертном танце: их смерть не близка, относительно наших жизней они – бессмертны, словно боги, но для них время бежит, медленно, но всё же движется вперёд, к неизбежному. Дальше – скопления звёзд, галактики, системы: всё танцует, всё поёт свои песни волновых частот. Беглецы-кометы разбрасывают свои «Wow!» направо и налево, метеоры сгорают в атмосферах планет, бродячие астероиды сталкиваются лбами, всё в движении, всё – живёт.

И вот в этом бесконечно-врéменном танце звёзды, планеты, астероиды, галактики, кометы и прочие космические тела всех мастей складываются, сходятся таким образом, что их танец пророчит мне пробуждение.

И я просыпаюсь.

На удивление, мне куда лучше. Тело не болит, лишь ощущается болезненная слабость, голова слегка кружится. Вокруг – незнакомый пейзаж, я очутился явно в ином месте, но пока мой полуспящий мозг не в силах обработать зрительную информацию достаточным образом.

Со временем ко мне приходит осознание, что я в медицинском блиндаже. Сделанное из подручных средств помещение, скорее всего, около какого-нибудь поста, было ярко освещено миллиардом солнечных лучей, бьющих сквозь отверстия в стенах и потолке. На полу рядом со мной лежат ещё несколько человек, мы даже, вроде как, не на земле, под нами лежит что-то вроде резиновой подкладки. Все молчат. Кто-то сопит, кто-то лежит и смотрит в стену, а кто-то уставился в потолок, разложив перебинтованные руки и ноги по сторонам, и я узнаю этот взгляд: безжизненное стекло глазных яблок остыло, нервная система отключена, как по рубильнику, и веки застыли в полузакрытом состоянии. Театр жизни окончен, расформирован, его пыльные помещения застыли в том самом моменте, когда питание отключилось: мозг умер, некому командовать, некому следить, и всё встало.

Мертвецу нет дело до того, кто сейчас побеждает на выборах в Конгресс.

Я встал на ноги довольно быстро. Уже спустя пару дней лежания в «постели» и усиленной кормёжки сухпаями я расцвёл, рука прошла, уши перестал резать надоедливый свист, и меня отправили обратно в поисковой патруль.

Первым делом я попросился навестить пост, в котором был ранен. По приезде я обнаружил, что от былых укреплений практически ничего не осталось: на месте прежних зданий теперь лишь стоят опалубки для новых стен, вокруг суетятся бойцы стройбата, а помятый каркас взорвавшегося грузовика переделан во временное жилище. Трупы из-под него выкорчевали, убрали изнутри куски горелой плоти, а «стены» и «потолок» покрыли тонкими дощечками, лишь бы укрывало от дождя и ветра. Мéста для ночлега здесь не было, так что со своим новым отрядом я отправился на восток, в сторону поста, который перестал выходить на связь.

Новый отряд. Какое простое и нейтральное словосочетание. «Новое» подсознательно воспринимается человеком как что-то хорошее, миллионы ничем не подкреплённых революций по всему миру тому доказательство. «Новое» – это прогресс, да? Шаг на пути к будущему, обновление, новая кровь?

Нихера подобного.

Мой отряд, МОЙ отряд, мои ребята, друзья, соратники – несколько сгорело заживо, прибитые раскалённым каркасом новенького Trakker AT380T-WM, грузовика снабжения, несколько превратилось в фарш от прямого попадания ракеты РПГ-7, одному, часовому, перерезали глотку, вспороли живот и вытащили кишки, после чего бросили мучительно умирать на раскалённый от солнца песок, а ещё двоим прострелили колени, после чего пытали до тех пор, пока те не умерли от болевого шока.

Они им ничего не сказали. Я знаю, я уверен в этом.

Пока мы ехали до пункта назначения, мне хотелось сжечь каждую деревню, что попадались у нас на пути, убить каждого местного, что встречу, потратить по тридцать пуль на каждый труп, чтобы точно знать, что ни одна тварь не выберется живой. Мне хотелось покончить с этим ужасом раз и навсегда.

Если топтать каждый гриб на своём пути, среди растоптанных лисичек и сморчков обязательно попадутся несколько лживых притворщиков и поганок, и я сожгу каждого из них в адском огне.

Гудрон и бензин. Окно. Гори всё огнём, гори.

А тем временем мы прибыли к месту назначения.

Ничего нового.

Развалины укреплений, огонь, кровь, трупы, кишки, куски мяса.

На одной из уцелевших стен красуется кровавая надпись: «Кунхеифан». Бойтесь. Рядом, уставившись в небо вытаращенными глазами, лежит труп бойца, держащегося обеими руками за горло.

Это война. Полноценная война. Тотальная. Мне плевать, кто что скажет. Мне плевать, кто что подумает. Мне плевать на то, как моя страна называет нашу «миссию», и на то, что прикажет делать. С Бадой будет покончено, и я лично задушу Джамала Ибн Насаба, предварительно распечатав ему глотку и выпустив наружу кишки.

8

Овцы. У нас десять или пятнадцать овец, каждая – словно пушистое облачко, спустившееся с неба и отрастившие себе маленькие ножки и продолговатую мордочку. По утрам мы выпускаем их гулять в поле, а вечером загоняем домой, чтобы им было тепло и комфортно. У них всегда в достатке воды. В зиму мы держим их в загоне постоянно, кормим сеном и силосом. Когда папа был с нами, он стриг овец и продавал полученную шерсть на рынке.

Теперь мы содержим их просто так.

Они милые, и я всеми руками за то, чтобы они остались. Но смотря в мамины красивые голубые глаза, наполняющиеся такой глубочайшей тоской, стоит ей лишь только взглянуть на них, я понимаю, что пора отпустить.

Я слишком рано научился отпускать.

Мы уже не могли прокормить всех. Одна, самая молодая, ещё не обросшая жиром овечка – Роза, я звал её так – просто умерла от голода. Начали хворать и остальные. Мы долго не могли решиться, но нам пришлось продать всех овец ферме неподалёку за копейки, которые, тем не менее, помогли нам переехать в небольшую квартиру в городе.

Если это можно назвать помощью.

В одночасье лишившись родного дома, прекрасного яблоневого сада, изумрудных полей, овец – всей той обстановки, что долгие годы окружала мою жизнь и, в какой-то степени, определяла её, я замкнулся.

Мама говорила, что папу командировали в далёкие-далёкие страны, и что, когда-нибудь, он приедет домой и привезёт нам экзотических фруктов, мне подарит цветастую рубашку сёрфингиста, а маме – гавайскую шляпу…

Мне не нужна рубашка, не нужны фрукты.

Мама говорила мне, а я знал, что корабль отца был торпедирован, и вся команда пошла на дно.

9

«Ни дня без огня!» – хороший девиз, мне нравится.

Я еду верхом на броне БТР-а семейства «Stryker», острый ветер обдувает лицо, горячий воздух обжигает лёгкие, а глаза застилает ржавый песок, но я счастлив. Ещё никогда за год я не был так счастлив, как в этот жаркий вечер.

Ветер обдувает моё покрасневшее и раздражённое лицо, а на плече красуется нашивка «Hunters». Длинный след нашего БТР-а разрезает пустынную равнину пополам, и ещё несколько таких же машин, как наша, делят оставшиеся половинки на четверти и так далее. Если посмотреть сверху, наверняка следы в совокупности напоминают солнечные лучи, исходящие из большого «Солнца» – какого-то города, мы прозвали его «New-Dying». Сейчас, издалека, он действительно напоминает некое «Солнце». Тысячи одиночных пожарищ накладываются друг на друга, игры световых волн суммируются, и мы видим только большой шар – лишь засвет на фоне пустыни. Силуэты бронемашин в некоторых местах закрывают фрагменты шара, и свет, окаймляя их границы, играет отражениями на кусках брони.

Красота.

«New-Dying» был выбран точкой следующего слёта «охотников» ещё месяц назад, слишком уж часто вокруг него ошивались «насабы» – так мы прозвали отряды Джамала.

А ещё город просто был самым большим в окру́ге.

Теперь самым большим городом в окру́ге является «Next-Dying».

Да, от города не останется ничего. Мы расстреляли его в труху, разбомбили и покрыли миномёнтым огнём, похоронили под слоем глины и бетона, сожгли каждое здание, оставив лишь песчаные руины. Остатки города в ближайшие часы сгорят в пожаре, освещая горизонт ярким огненным шаром.

Красота.

Мы – мстители. Мы – отряды справедливости. Мы – новые Робин Гуды и Гаи Фоксы, новые пророки, апостолы, если хотите. Мы взяли на себя тяжёлое бремя освободительной войны, священной войны. Мы несём в Баду мир путём её тотального уничтожения.

Камня на камне не останется.

«Охотников» я сформировал вместе с несколькими ребятами из нового отряда. Официально мы ПСО, поисково-спасательный отряд, но сами себя мы называем КТУ, комитет тотального уничтожения. После нас остаётся лишь пыль да пепел.

В труху сморчков, в труху лисичек, поганки, трутовики, аманиту красную – всё, чтобы грибов в лесу не стало совсем.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

31 января 2016 года йеменские военные, лояльные хуситам, и боевики-хуситы нанесли удар баллистической ракетой «Точка» по авиабазе Аль-Анад. В результате силы коалиции понесли многочисленные потери.

2

Многоцелевой вертолёт.

3

Остров в Тихом океане, имеющий площадь 4,5 км².