По следам Палленальере. Том III. Пяст Перволюдей

– Так, вы найдёшь Камень быстрее. – сказал йоттун. – Залезай, человек, на спину Грусша.

Всё превратилось в хлопоты, но в большие, неспешные, степенные. Кому-то помогали подтянуться за ремень, кого-то Грусша просто взял двумя пальцами и поставил, как горшок на широкую полку плеча. Кожа у него под накидкой оказалась тёплой, как нагретый камень, от неё пахло ветром, жиром и древесной золой. Он обошёл холм, подхватил санные верёвки, перебросил их себе на шею, как ожерелье из скрученных льняных канатов. Сани висели ровно, не врезались, не тёрли кожу – великан умел чувствовать свой вес и чужую хрупкость.

Птицы, будто понимая, что по снегу пошёл кто-то, кому они давно уступили право громко топать, вздрагивали и отлетали. Йот-совы18 с широкими, почти неслышимыми крыльями, белые снегири с жирными каплями тел, разбрызгивались в стороны, перья поднимали над тропой лёгкую метель. Под шагами Грусши гулко отдавал мёрзлый грунт, в глубине слышалось глухое „бом-бом“, по которому раньше вели счёт охотники. С каждым шагом группа на его плечах чувствовала, как вязко двигается воздух, как по спинам гуляет холод, как уходит назад гребёнка торосов и чёрные, как щели, провалы между ними.

Никто и подумать не мог накануне, что здесь, на Мёртвом севере, они сядут верхом на йоттуна и поедут, держась за его волосы, как дети держатся за гриву доброй лошади. Но он пообещал помощь. И это было не то пустое обещание, которое любят кидать на перекрёстках, а тихий договор, в котором есть слово и плечо. Не осталось сомнений: Грусша сделает „хрясь“ каждому, кто встанет на пути отряда сира Равенхея, будь то растрёпанный вихх с пустыми глазницами или огромный белый медведь, который считает эти земли своим столом. Снег тянулся перед ними ровной шкурой, ветер жевал край этой шкуры и плевал крошку им в лица, а где-то далеко, очень далеко, старый камень, о котором шла речь, лежал в своей тишине и ждал тех, кто осмелится его тронуть.

***

Суточный мороз сжимал воздух так туго, что каждый выдох казался куском стекла. Грусша шёл не торопясь, как ходят те, кто умеет экономить силы на дальнюю дорогу. Под его шагами сипло подламывался наст, и из-под снежного бархата взлетали сухие искры инея. Он говорил на выдохе, тяжело и гулко, и слова поднимались из груди, как тёплый пар:

– Последний… прошлый зима для Грусши выдался тяжким… – голос провалился в гул непроглядной белизны. – Непогодный холод… виххы!

Он резко взмахнул руками, как если бы хотел сбросить с плеч невидимую стаю. Те, кто пристроился на его широкой спине и на плечах, дружно качнулись и едва не сорвались с хватки; пальцы судорожно ухватили шерстяные перевязи, чью-то косу, ремень ножен, тёплую грубую ткань накидки.

– Всё старается прогнать Грусшу. Моя считал виххов, что пополам… Три девятки три раза было, а дальше… Грусша устал загибать палец.

Ветер, налетев, закрутил вокруг них мелкую пыльцу снега и принялся вылизывать из голосов тепло. Равенхей приподнял ворот.

– Думаешь, что, если мы найдём Камень, – виххи уйдут? – спросил сир Равенхей, стараясь перекричать ветер. – Камень пропал не столь давно и это не сходится, следовательно, им не нужна мощь Палленальере.

– Вихх плевать на Камень. – Грусша скривил губы, свет в его глазах стал жёстче. – Он злой, потому что злой. Его можно только хрясь… – он показал мощное разрывающее движение, и в воздухе хрустнула тишина. – хрясь-хрясь и хрясь… Они – болезнь с далёких земель, где нет человеков. Вихх жаждет получить лишь одно…

Сантор сдвинул брови, сузил глаза, будто пытался разглядеть мысль на ветру.

– Что ты имеешь в виду?

– Зима… главный средь вихх, жаждет получить самый сильный душа человеков…

Слова повисли и стали тяжёлыми, как мокрая шкура. На скатах, похожих на бархат, опять зашуршал сдуваемый пороша, завывание ветра откликнулось на сказанное и тянулось долгой ноткой, словно подтверждая.

– Шорошуэлтовирсус… – произнёс Джерум задумчиво, не столько вслух, сколько в направлении собственной памяти, и на миг в его глазах отразился огонь давнего костра.

– Шор ошу кто? – Транг фыркнул, скрестил руки на груди, на мехах прилипли белые крупинки, и он раздражённо встряхнул шапку. – Говорите жъ по-людски, а не на своём колдовском!

Ему не нравилось это тонкое, как иней, колдовское слово. В Заземелье, где он вырос, всё было тяжелей, грубее, укладывалось в ладонь камнем, а не дымом. Здесь, на поверхности, магия казалась сквозняком: не ухватишь, не пригнёшь, не прибьёшь гвоздём.

– Шорошуэлтовирсус. – спокойно повторил Торальдус, словно клал слово на стол между всеми.

– Ну вы и загнули… – буркнул Транг и посмотрел в белую пустоту наверху, где небо и снег годились на один ответ: холод.

– Эйстенн рассказывал мне, – продолжил Торальдус. – что это самое могущественное проявление стихии души, то бишь эноро’ошу второго порядка – ошу элтовирсус. Весьма особенной стихии второго порядка19.

Сантор повернул голову:

– Я осведомлён меньше вашего, разумеется, но получив душу Провидца?.. прошлый же умер, верно?

– Да. – ответил Таро коротко. – Всё верно.

– Значит, она переродилась в ином теле… – подхватил Варатрасс, и голос у него стал тише, как у человека, который не хочет расплескать мысль. – Все, одарённые ею, обладают памятью предков, а, Джерум?

– Не знаю. – фариец слегка отвёл взгляд, вдохнул снег. – Но те, кто жаждут заполучить её, несомненно, дойдут и до того, что знал сам Шор.

Сантор, опьянённый задумчивостью, выбрал молчание. Он взвешивал увиденное под Авортуром, перекладывал на новые слова великана, и между ними прорастал тонкий мостик: может ли одно вытекать из другого, как талая вода из-под льда?

– Получается, даже Палленальере в их руках не столь существенен, как эта душа? – спросил Антариус.

– Разумеется, Антариус. – Торальдус говорил ровно. – Но нам ещё лишь предстоит во всём разобраться. Палленальере в приоритете.

– Грусша устал…

Он осторожно, по одному, спустил всех с плеч, опустил на снег широкими, но бережными движениями. Плечи его чуть просели, как у упряжного зверя у кострища. Великан раскатал шею, выдохнул тепло, которое паром поползло в сторону тёмных кустиков. Дальше пошли сами. Дорога как будто была, но снег её постоянно задувал и прятал, и им приходилось заново прокладывать след через бархатные намёты.

Ветер стал злее и колючее, будто в нём перетёрли стеклянную пыль. Амори, поравнявшись с Варатрассом, прикрыла глаза от порывов и заговорила негромко, как говорят тайну, которую хотят донести только одному:

– Варатрасс.

– Амори?

Энлиссарин шёл позади них, ставил ногу в те же углубления, что и они, и слушал молча.

– Заметила тут одно… – она бросила взгляд по сторонам, отмерила паузу, проверяя, не подслушивает ли ветер.

– М-м? – Варатрасс чуть отступил, чтобы видеть её лицо.

Кварнийский насторожился и сбавил шаг, отсутствие звона в её голосе и былая сухая точность означали одно: речь пойдёт не о догадке, а о выводе.

– Что именно? – спросил Варатрасс; с краю к ним придвинулся слухом и Сантор.

– Это не нежить. – сказала Амори. Тихо, но так, что слова разошлись в снегу хрупкой трещиной.

– Не нежить? – Варатрасс свёл брови. – Я видел всё сам. Видел собственным глазом, ты меня не сможешь убедить в обратном.

– Да, девчонка! – подхватил Транг, поправляя лямку, под которой торчала спрятанная сумка. – Эт мертвяки ходячие!

Транг Мрангброн Он, единственный из всех, не сменил старую тангронскую20 броню. Кузнец по просьбе Антариуса подогнал под других новое железо, широкое, ладное, тёплое, а Транг только накинул мех. Его собственная броня скрипела, говорила швами, пахла кузней и домом.

– Так что ты заметила? – Варатрасс не сводил глаз с Амори. – Ара-абальская сталь подтвердила то, что виххы – нежить. Мой меч уже оборвал существование с дюжины оных.

– Вихх – это вихх! – вмешался Грусша, словно ставил подпись под своим словом. – Не „не жить“, а вихх.

Амори усмехнулась, но без злобы, скорее с удивлением человеческому упрямству.

– Оборвал существование? – повторила она и рассмеялась коротко и звонко. – Ха-ха-ха-ха!

Она склонила голову, глянула снизу вверх, глаза у неё чуть прищурились.

– Сильно ошибаешься, Варатрасс. Ой, как сильно!

Те, кто шли впереди, остановились и обернулись почти одновременно. Сзади тормознул и Транг, снег, шурша, прошёлся по его сапогам.

– Поясни-ка, в чём это я ошибаюсь, Амори Дарт? – Варатрасс шагнул ближе, в голове он перебирал сцены, как человек, перебирающий чётки. – Тариль сражал их. Я видел это. Все это видели.

– Так и есть. Не спорю, но что тогда это?

Ловким, почти неуловимым движением Амори вынула будто из пустоты отрубленную руку вихха, ту самую, что отсёк и потом пригвоздил мечом Валирно’орда. Серая конечность повисла у неё в пальцах, как плохо вываренная кожа, но не распалась в пыль, не потекла прахом: держалась, будто в ней ещё оставалось что-то связующее, чужая воля или неестественная смола. Варатрасс машинально сбросил шаг и остановился в трёх фэрнах, ощутив, как от этой вещи тянет холодом и пустотой, похожей на пустую комнату, где только что кто-то был.

– Буэ-э-э… – Транг скривил лицо, наклонился, упёр ладони в колени и ещё раз глянул сверху вниз, словно надеялся, что с другого угла станет легче. – Жуткое зрельще…

– Они пали, потому что они так захотели, потому что так было выгодно им, Варатрасс. – Амори говорила спокойно, но в голосе у неё шла тонкая вибрация, будто струна. – Они – сущность, выходящая за пределы понимания и значения слова „нежить“. Да, они не считаются живыми, но их сознание… Виххы плевать хотели на серебро… – она провела свободной рукой в воздухе, как будто отмахнулась от обыденных рецептов. – и прочую чушь.

Сир Равенхей снял рукавицу, на секунду потрогал воздух возле конечности, не касаясь самой кожи, и снова убрал руку.

– И кем же считаете их вы? – спросил он. – Кем они являются с ваших слов и в вашем понимании?

Амори помолчала, собрала взгляд в узкую точку, как будто слушала небо.

– Х-м-м… можешь считать их хоть грибами, хоть плановыми элементалями. – сказала она наконец, выбросил руку в сугроб. – Их разум – коллективен. Их сознание – едино. Я смогла это почувствовать.

Рука вихха увязла в сугробе.

– Грибами?! – фыркнул Транг. – Серьёзно?

– Это пример, Транг. – отозвалась Амори без раздражения, но быстро, будто боялась, что мысль остынет. – Грибницы некоторых грибов переплетаются, и это не нонсенс. Но иногда подобное распространяется на целые леса. Конечно, ты можешь считать виххов грибами, как дурак, это сугубо твоё дело и твоё право.

Она отмахнулась и пошла дальше, не оглядываясь и даже не прибавляя шага. Рука легко резанула снегом воздух, как будто отбрасывала назойливую муху, и складки плаща снова улеглись, приглаженные ветром. Остальные молча переглянулись, взгляды коротко встретились и тут же разошлись, каждый унёс в себе своё немое согласие. В сказанном Амори пряталась та самая неприятная, липкая правда, от которой легче не бывает. Она не спорила, не доказывала, просто поставила рядом с ними холодный факт, и этот факт остался, как след от пальца на инее.

Заснеженная равнина Нарак тянулась ровной белизной, с тихим перламутровым отливом, уводя взгляд до самой линии, где небо без шва сливалось со снегом. В ближайшие дни она должна была закончиться небольшим нагорьем, едва приметным издалека, но упорно растущим на горизонте. За ним лежала многотарровая дорога к Первому-Последнему перевалу, дорога сухая на карте и очень длинная на ногах. Каждая новая ступень казалась одинаковой, но с каждым шагом воздух становился всё тише и всё тяжелее, будто кто-то незримо накрывал их плотной тканью. Тишина густела, просачивалась под ворот, пряталась в рукавах, оседала на ресницах, а тяжесть накатывала мягко и настойчиво, как сугроб, к которому приложили ладонь. Дыхание выходило белыми клубами и сразу вязло в холоде. Снег шептал под подошвами приглушённо, почти стыдливо. Свет Суур был ровным, без бликов, словно над равниной растянули тонкую молочную плёнку. Нагорье подрастало медленно, как мысль, к которой возвращаются, и вся эта белая пустошь, будто услышала их разговор, хранила молчание крепче прежнего.

***

Глава IV: Многоличие Пяста Перволюдей

Метелица, раздробившись о хребты и уступив место ясному Суур, ушла, оставив в воздухе сухой блеск и тонкие ледяные нити, что ещё висели между камнями. Лучи светила не столько грели, сколько ровно и бесстрастно покрывали всё вокруг тонким стеклянным холодком. Мешки, перетянутые шершавой бечёвкой и привязанные к саням, уже не оттягивали плечи: за дни пути провиант иссяк, и их теперь без труда можно было нести на себе, словно пустые чехлы от былой сытости. Т’Диалиэль истратил дюжину стрел, вложив в каждую и меткость, и терпение, и часть силы, чтобы кормить отряд; подземного эльфа удивляло, как много живности встречается в этих безмолвных далях, где, казалось бы, жизни не за что зацепиться. На снегу оставались еле заметные отметины копыт и лёгкие перистые следы птиц, притаившихся в белых перелесках, и всякий раз охота была больше разговором с пустынным холодом, чем ремеслом.

Много тарр миновало, прежде чем перед ними наконец распахнулся вид на Первый-Последний перевал. Равнина у основания поднималась мягко, но за этим мягким подъёмом в камне уже чувствовалась та твёрдость, которая не уступает ничему. Пройти этот перевал, созданный руками рантору но’орда, означало выбрать один из двух редчайших путей на земли многоликого Пяста Перволюдей, Пяста Магхаррак21. Вырезы в горе были заполнены камнем древних стен, и этот камень, похожий на идеально срезанный базальт, держал в себе монументальную волю крепости Тронараксан. Целые пласты архитектуры впивались в горные хребты Трен и Морра, уходили внутрь, как корни старых деревьев в вечную мерзлоту, и оттого казались не построенными, а выросшими вместе с горами. Свет Суур, пробиваясь сквозь разорванные облака, ложился на плоскости камня золотистыми бликами, и на миг казалось, будто сама природа решила украсить это место, придать ему торжественности перед встречей.

С каждым новым шагом великан Грусша шёл всё неохотнее. Плечи его едва ощутимо оседали, взгляд тяжелел, и в этом было не только утомление, но и знание границы.

– Дальше Грусша ни ногой. Человеки найдут Грусшу после, чем найдут Камень.

Он остановился, и в этой остановке прозвучало окончательное „здесь“, не терпящее уговоров. Торальдус кивнул ему так, как кивают равному, признавая чужую тропу и чужой запрет. Впереди, перегораживая путь к Пясту Перволюдей, ступенями уходил вверх проход между древненордскими стенами. На самой верхней площадке стоял трон, высеченный как продолжение скалы, и на троне восседал анайраг, застывший во льду, устремив древний взгляд туда, где белоснежные просторы теряются за гранью видимого. Йоттуну не было дороги дальше, и это знали все; Пяст ему не благоволит, и великан, чтущий древние слова, не переступит черту.

– Анайраг? – Варатрасс щурил глаза, пытаясь выловить детали из сияния и тени.

– Что?! – Транг взвёл голос, едва не выругался, и всё же ругнулся. – Снова?! О таахар… скажи, чё и он в льде…

– Во льду. – тихо подтвердил Сантор, не снимая взгляда с неподвижной фигуры.

– Не знаю. – Торальдус Юстиан ответил после короткой паузы, как человек, который уже выбрал решение. – Нам нужно пройти этот перевал так или иначе. Перевал – один.

Древняя лестница была усыпана телами. Здесь не осталось плоти, лишь иссохшие доспехи да кости, промёрзшие и словно стекленевшие на ветру. Сквозь прорехи в броне проглядывали белёсые дуги рёбер, местами затянутые ледяной коркой. Кто они? Те, кто не смог ступить на благословенные земли Пяста, или те, кому судьба отказала в последнем усилии? Вопрос висел тяжёлой тенью, не требуя ответа.

– Может, мы… – начал Транг, и голос у него сорвался с привычной бравады на осторожность.

– Не дрейфь, Транг. – Варатрасс легонько стукнул его по плечу, простым, земным жестом. – Анайраги не непобедимы, если на то и пойдёт.

Джерум позволил себе краткую, почти невидимую улыбку и первым поставил ногу на нижнюю ступень. Он поднял голову, взглянул в высоту: балконы древненордского пристанища поднимались ввысь, почти касаясь острых пиков. Тень, которую отбрасывал страж на троне, под углом света Суур падала прямо под ноги и делала камень темнее на полтона. Фар’Алион дождался, когда Юстиан обойдёт его, и двинулся следом. Торальдус шёл уверенно, ступень за ступенью, но в голове у него шевелился рой мыслей, будто не к месту проснувшихся. За ним, соблюдая ритм, поднимались остальные.

И вдруг на одной из ступеней Торальдус остановился. Остановились все, как по команде, лишь инерция дыханий ещё толкала их вперёд.

Анайраг-страж поднялся. Это движение далось ему словно через толщу веков: тяжело, с сухим ледяным треском, как если бы камень вспомнил, что он когда-то был плотью. Все, кроме Торальдуса, замерли. Король перенёс вес на следующую ступень, поставил ногу, но не сделал шага. Варатрасс держал Тариль так, чтобы меч был готов коснуться воздуха в любой миг; боковым зрением он видел, как страж, выдерживая неимоверное внутреннее усилие, сделал шаг навстречу.

– Сат раук роники а’ар шратунэкę зарга, нордука?22 – прохрипел он, и голос его был как выдолбленный из скалы, с хрипотцой ледяной пыли. Слова были обращены явственно к Торальдусу, которого он возвышался на две головы.

Тишина накрыла лестницу глухо и плотно. Даже Транг втянул голову в плечи и перестал шевелиться, как будто лишний звук мог изменить исход. Торальдус не дрогнул. Губы у него едва заметно шевельнулись, взгляд стал глубже.

Сантор Кварнийский, когда-то долго изучавший подобных стражей, не скрывал изумления; впрочем, он был не одинок. Поражало уже то, что анайраг заговорил, не обращая ошу арха в смертоносный танец. Поражало и другое: он не поднял меч против них сразу, не попытался стать костью в горле на первой же ступени. Из всех здесь лишь Торальдус понимал древний язык, и это понимание сейчас было как мост через бурный поток. Один хрип стража поставил ком в горле Трангу; дварф ещё сильнее сжал ремни доспеха – он ненавидел всё подобное, всё, что пахнет вечностью и молчит дольше жизни.

– Сат роники ширкуру.23 – вдумчиво и бесколебательно ответил Юстиан. – Сат роники криу роха. Кидэр кру – Торальдус мазз мӳ Юстиан-от.24

Анайраг качнулся, будто его слегка толкнуло само время, и снова заговорил. Каждое слово выходило с усилием, прорезая морозный воздух, как зубило режет слоистый камень:

– Риринот иръ ошу. Уар конёръ сат харса Олав-от, карунотёръ орсунэт-тар гарнэт-тар шрамшраккисэтэр накоширкнср-карнӄа. 25

Голос утих. Страж, тяжело отступив на шаг, осел на трон и замер, облокотившись локтем о каменный подлокотник. В позе его прочиталось не столько бессилие, сколько холодное равнодушие вещи, вернувшейся на привычное место: словно потерял интерес к самой идее движения и жизни. Лёд в бороздках доспеха чуть поблёскивал, тончайшие кристаллы на ресницах искрились, но взгляд затухал, проваливался обратно в бездну столетий.

Торальд не двинулся, только чуть подался корпусом вперёд. Его голос прозвучал негромко, но твёрдо, будто камень к камню приложили:

– Ар гуник вартаса-ӥк харк? 26

Страж едва заметно повернул голову, хрипнул, словно сквозь песок, и выдал второй, ещё более скупой выдох речи:

– Риринот иръ ошу.27 – на секунду умолк после, а затем продолжил. – Шатшорра уаркру, Торальдус мазз мӳ Юстиан-от.28

Он застыл окончательно. Подбородок едва зацепился за край нагрудника, плечи приняли прежнюю, белёсую от инея тяжесть. Ветер, только что дразнивший кромки плащей, будто смирился и стих, оставив внизу лишь осторожный шорох снега.

Торальд окинул взглядом лестничный пролёт, поднял руку, делая простой, ясный знак: дорога свободна. Йоттун уже ушёл далеко, его следы тянулись по насту двумя глубокими канавами и сходили на нет вдали; звать его не имело смысла, да и право идти дальше принадлежало им одним.

– Идёмте. – добавил Торальдус, не повышая голоса.

Они двинулись по ступеням, набирая высоту шаг за шагом. Камень дышал сухим холодом. Слева и справа нависали стенки прохода, резные водостоки были закованы прозрачными сосульчатыми лезвиями, каждый капель застывшего времени был виден, как на ладони. Юстиан остановился у выступа и не спешил, взгляд его уходил через плечи стен, прямо в узкую горловину перевала, туда, где белое сжималось в тонкую нить.

– Да ну на… – Сантор щурился, прижимая рукавицу к брови, чтобы убрать блики. – Эй, Варатрасс! Посмотри туда.

– Eashu dfeash u zirrib?!29 – дарнат от неожиданности выдохнул в полголоса, протёр глаза, стёр ледяную крошку со скул и снова всмотрелся.

Дварф, сморщив нос от неприязни к любым чудесам в неурочное время, перевёл взгляд туда же. Мороз вытягивал кожу на лице, от чего глаза становились узкими, но вид в ущелье не исчезал.

– Я тоже вижу это, Энлиссарин… – сказал Транг после короткой паузы. – Но…

– Мираж? – сир Равенхей не отводил взгляда. – Возможно ли, Джерум?

– Всё бы ничего, но… – фариец почесал бороду, раздробив ногтем тонкий ледяной налёт. – Хм-м-м-м… Не знаю.

Валирно’орда, наконец поднявшись и заранее протерев глаза краем рукава, глянул туда, куда смотрели все. Узкая, многотарровая глотка гор вдалеке вдруг заканчивалась невероятным – зелёной, почти вертикальной полосой, как разрез, за которым просвечивала другая пора года.

– Я, к сожалению, не знаю, может ли климат быть столь непредсказуемым и изменчивым…

– Нет. – ответила Амори спокойно, будто говорила о многократно проверенном. – Это место всегда было таким. Было особенным.

– Всегда? – Торальд провёл пальцем по каменной табличке за спинкой трона.

Лёд тонко треснул под подушечками, отвалился прозрачной чешуёй.

– Нракс Юстиан… – повторил он шёпотом.

Слово прозвучало шёпотом, однако отдалось во всём проходе. Он оглядел крепость взглядом хозяина по праву крови и памяти. Массивные стены, ниши, тёмные ходы, балконы, словно уступы для горных духов. Всё это было не декоративностью, а волей, застывшей в камне.

– Это место… эта крепость. – произнёс он, не спеша, будто проверяя обвес снаряжения перед спуском. – Построены не раньше нулевого года.

– Думаешь? – Сантор откликнулся коротко, но в голосе его явственно прозвучало: „Обоснуй“. – Вот оно как…

– Да. – ответил Джерум фар’Алион, глядя на ту же табличку. – Нракс „Меч зари“ Юстиан был третьим в престолонаследовании и, как и старший сын короля Ингура Йорского – король Олаф, он участвовал в битве при Водаминском Столпе.

– Откуда ты всё это знаешь, всезнайка? – усмехнулась Дарт, не скрывая скепсиса. – Слишком уж чистая вычитка, слишком конкретные детали.

– Ничего удивительного, – вставил следопыт, не сводя глаз с узкой зелёной полосы впереди. – ибо всё это преподают, как основу подготовки любого мечника. Об этом писал мемуары Надрусс Эльнобар.

– Он фигурировал при том сражении, – подхватил Джерум. – как и Нракс, как и Олаф Первый, Варатрасс…

– И что было дальше? – дварф не дал договорить, глотнул воздух порезче, чем следовало.

Любая крошка конкретики была ему дорога: из таких крошек он собирал в голове карту происходящего.

– Ты в своих шахтах никогда не слышал об этом? – Варатрасс еле заметно улыбнулся, без злобы, но с тенью тяжести, которую не спрячешь.

Он шагнул ближе, тень за спиной вытянулась, как длинная трещина по стене, и замерла.

– Встретившись с войсками Гондура Железного Кулака, – продолжил он. – они одолели врага. Это была заключительная битва и кульминация Кризиса Короны.30

– Запутали… – пробурчал Мрангброн, покосившись на зелёную кромку в конце белого горла перевала. – С концами вы меня запутали!