Всё на смерть похоже

Мы все собрались на втором этаже. Тем, кому повезло, наблюдали происходящее с балкона. Там, внизу, у самого подножия, скопилось несколько сот призраков, ставших людьми. Казалось, они не знали, что с вновь обретенной плотью делать, настолько это было неожиданно и странно для них. Они беспрестанно метались по площади монастыря, и, кажется, готовились к штурму последнего оплота благочестия и верности идеалам. Я это ясно осознавал, но мне сложно было представить, что будет, если они победят. Мной овладела какая-то апатия: ну победят, и что? Не скатится же мир в тартарары. Хотя мысль эта была зловредной и, видимо, владела только моим умом. Все были как будто в ступоре. Молчали. Сам игумен ничего не говорил, просто смотрел вниз туда, где суетились бывшие призраки. А те не теряли времени даром: слышно было, как они взяли бревно и начали колотить в дверь. Но я наверняка знал, что такие двери не так легко выбить, и, по крайней мере, у нас есть минут 30. Мерные удары нарушали тишину, установившуюся в этой большой комнате. Настоятель приказал почему-то именно мне принести письмо епископа. Я знал, что оно было в кабинете игумена на первом этаже. Осторожно стремясь быть не заметным и не услышанным, я спустился вниз. Повсюду был мрак. Очертания предметов едва различались в густой тьме коридора. Мощные удары тарана в дверь, сотрясали весь корпус, но они пока держались, ибо были сработаны на совесть. Пробравшись в кабинет, я в нерешительности остановился. На огромном столе, заваленном книгами и бумагами, горела одинокая свеча: ее свет обозначал лишь узкое круглое пространство вокруг стола, остальное было во мраке тьмы. Но даже при таком тусклом свете я легко узнал конверт, который мы принесли в монастырь. Он лежал поверх кипы бумаг нераспечатанный. Я протянул к нему руку, но вдруг ощутил прикосновение к своему плечу, обернулся и увидел ее. Лик девушки был прекрасен и мирен, моя рука потянулась к мечу, но она решительно приблизилась ко мне и ее нежные губы припали к моим. Язык ее проник в мой рот, долгий, мучительный поцелуй разлился по нашим телам. Холодные руки сомкнулись на моей шеи, а когда она отняла свои уста от моих, то страстно заговорили:

– Я была юной и совсем чистой девушкой. Мне было 18 лет, когда однажды в темном подъезде моего дома, вечером, два грубых мужика зажали меня, задрали юбку и надругались надо мной. Мне было больно и страшно. Потом я не знала, что мне делать, постоянно вспоминала об этом, это сводило меня с ума, и я не захотела больше жить. В чем я виновата? Я ничего не знала: ни любви, ни семейной жизни, ни радости рождения ребенка, только этот ужас. В чем я виновата, обреченная на эти мучения и в жизни и в смерти?

Ее уста вновь припали к моим. Я с силой оттолкнул ее и выхватил меч. Она удивленно уставилась на меня:

– Что ты!? Ты дал мне новую жизнь, так продолжи ее – стань моим супругом!

Это было уж слишком: сначала дай мне кровь, теперь будь моим супругом. Я схватил конверт и устремился наверх. Мне даже в голову не пришло задаться вопросом, а как она здесь оказалась, когда все ее собратья там, за стенами, и пытаются штурмом взять нашу последнюю крепость? Она осталась призраком? Впрочем, думать об этом всерьез было некогда. Сжимая письмо в лихорадочно трясущихся руках, я торопливо, спотыкаясь о выеденные червем деревянные ступени, несся наверх, туда, где меня ждали, жаждущие спасения монахи. Я пришел вовремя, потому что их нетерпение, а точнее безысходный ужас достигло наивысшего предела. Пожалуй, лишь игумен, оставался совершенно спокоен. Он взял из моих рук письмо, неторопливо вскрыл конверт, скрепленной красной сургучовой печатью с вензелем владыки и, развернув сложенный вдвое лист бумаги, начал читать, повернувшись лицом к востоку. Это была всем известная молитва «Да воскреснет Бог и расточатся врази его». Мы наблюдали, что будет дальше. При первых же произнесенных словах молитвы вдруг все стихло внизу. Не было слышно ни криков штурмующих нас призраков, ни ударов тарана в дверь. И когда молитва была прочитана полностью, мы осторожно спустились вниз. Впереди шел игумен. Он решительно открыл дверь в твердой уверенности, что опасность миновала. Так и было: кругом ни души, тишина да догорающие на стенах монастыря факелы. Близился рассвет, и багровые отблески восходящего солнца были видны над горизонтом.

На следующий день мы покинули монастырь и вернулись домой. Прошло время, история эта в суете дней почти забылась. Но однажды летним вечером, когда я стоял на остановке и ожидал своего автобуса, я увидел ее – девушку-призрака. Она стояла чуть в стороне от меня, вполоборота ко мне, так, что я мог видеть лишь часть ее лица. Почувствовав мой взгляд, она обернулась, улыбнулась мне, как старому знакомому. В этот момент подошел автобус, и она села в него. Я лишь, как зачарованный смотрел вслед удаляющемуся автобусу. На следующий день после этого случая меня и моих старых друзей монахов-гештальтгерольдов вызвал к себе владыка Тиберий: он вручил мне пакет и велел отправиться в скит, чтобы отдать этот пакет лично в руки настоятелю.

Скит располагался за Старым кладбищем на окраине города. Туда ходил 13 автобус, именно тот, на котором уехала вчера моя старая знакомая. А еще ходили слухи, что в районе, близком к Старому кладбищу, видели какое-то странное существо похожее на огромного червя с клыкастой пастью. Оно наводило ужас на жителей той части города к которой примыкало Старое кладбище. Люди боялись и просили помощи. Епископ поручил нам разобраться и навести порядок.

Глава II. Чёрная лилия

Одного лишь надо мне бы:

Повстречаться с пареньками,

Чтоб, обняв меня руками,

Притянули бы к земле.

Поиграть бы с ними мне!

Адам Мицкевич «Дзяды»

За два дня до того, как отправиться с моими друзьями монахами- гештальтгерольдами в дорогу, чтобы снова выполнить поручение владыки, я узнал от моей тети Эльвиры, что ее сын, а мой двоюродный брат, Конрад, попал в больницу. Она позвонила мне по телефону вечером, когда я ужинал и захлебываясь слезами, запричитала в трубку:

– Ох, Буревойчик, что творится: мой Конрад в больнице!

Я начал успокаивать ее как мог, но это было бесполезно. Единственное, что удалось мне добиться – узнать в какой больнице и палате лежит Конрад. Но в целом тетя Эльвира осталась безутешной, несмотря на мои уверения, что все разрешится самым лучшим образом. Хотя я в этом и не был внутренне уверен. Когда я положил трубку, мама стояла на пороге столовой и держала в руках кухонное полотенце, она смотрела на меня вопросительно.

– Конрад в больницу попал.

Пояснил я, не вдаваясь в подробности, которых я не знал. Но мама уже попыталась успокоить меня, видимо заметив на моем мужественном лице следы смятения.

– Ты же знаешь тетю Эльвиру, она в любой ситуации паникует. – Успокоила она меня.

– Мда, возможно.

Ответил я в задумчивости и продолжил, есть куриную лапшу, столь любовно приготовленную моей мамой. Внутренне я уже решил, что завтра прямо с утра, схожу в больницу проведаю брата.

Утром я тщательно побрил щетину на моем красивом лице и отправился в городскую больницу. Она располагалась совсем недалеко от моего дома, поэтому я за три минуты дошел пешком. Комплекс больницы номер два, состоящей из поликлиники и нескольких пятиэтажных корпусов был построен в 1970-х годах на южной окраине города, в которой когда-то располагалась Инвалидная слобода.

Брат лежал во втором корпусе в хирургическом отделении. Когда я пришел в приемный покой и назвал номер палаты, сестра, которая молча меня выслушала и не поднимая головы что-то писала на бланке перебила меня и сказала, что Конрада ночью перевели в реанимационное отделение и сейчас к нему нельзя, он в тяжелом состоянии, проводится курс интенсивной терапии.

Я в растерянности отошел от окошка регистратуры и наткнулся в коридоре на тетю Эльвиру. Ее и так пухлое лицо еще больше распухло от слез. Она с трудом могла вымолвить хоть слово, рыдания не давали ей это сделать. Уткнулась ко мне в грудь, я стал ее утешать, гладить по голове. Когда почувствовал, что тетя немного успокоилась, спросил ее:

– Что? Как?

– Вчера все было нормально. Ну, в том смысле, что чувствовал неплохо себя Конрадик – ни температуры, ни болей, но врач посоветовал лечь в больницу, обследоваться, подозрение на язву. И вот я сегодня пришла к нему, и еще утром говорила с ним по телефону и мне сказали…

Тетя Эльвира не договорила, снова зашлась слезами. Я решил не допрашивать ее больше, а попытаться все же проникнуть в реанимацию и двинулся по коридору, зная, что отделение реанимации находится где-то в конце него, можно сказать в тупике. Во второй больнице реанимация не очень большая человека на 3-4, не то, что в областной, там целых три этажа. Но дойти до отделения мне не удалось: оттуда вышел молодой врач в синем врачебном костюме реаниматолога и в такой же шапочке. Он на ходу протирал очки тряпочкой, а позади него маячило две медсестры, все они были чем-то озабочены. Мы буквально столкнулись в коридоре, врач удивленно на меня посмотрел и спросил:

– Вы кто? К пациенту?

Я только кивнул головой и хотел спросить о состоянии Конрада, но врач резко оборвал меня:

– Он умер.

Тетя Эльвира, которая увязалась за мной, вскрикнула и упада в обморок на пол. Пока я ее поднимал и усаживал на скамейку, врач с медсестрами уже ушли. Я оставил тетю на скамейке, она уже пришла в себя и остекленевшим взглядом смотрела в потолок. В отделении реанимации, дверь была приоткрыта, и я увидел на первой кровати, опутанным проводами и датчиками, Конрада. Лицо его было белое, как мел, а глаза открыты. Брат был мертв, мертвее некуда. Что я испытал? По правде сказать, ничего. С Конрадом мы последний раз общались, когда ему было 8 лет, а мне 12. Но смерть всегда ставит перед нами вопросы. Вот и сейчас я захотел узнать, что такое случилось, что молодого парня еще вчера вполне здорового, только с подозрением на что-то привезли в больницу, а сегодня уже увозят в морг. Убедившись, что тетя Эльвира также спокойно сидит на скамейки, я подошел к окошку регистратуры и спросил, где можно найти доктора. На этот раз медсестра подняла голову от своих бланков и посмотрела на меня. У нее были усталые глаза, и он кивнула головой на дверь, которая располагалась за моей спиной. Я подошел к этому кабинету, на двери было написано «Смотровой кабинет». Оказавшись в кабинете, я был встречен неприязненным взглядом доктора.

– Что вам нужно? Сюда нельзя посторонним.

– Я хотел узнать о Конраде Соколове.

– Вы родственник?

–Да, я брат.

– У него был сепсис вследствие заражения. Воспаление прогрессировало очень быстро, мы ничего не смогли сделать.

– Сепсис? – В голосе моем прозвучало недоумение. Доктор это заметил.

– Вы знали, что ваш брат был наркоман?

Я отрицательно замотал головой, эта информация стала для меня откровением. Выйдя из «Смотрового кабинета» увидел тетю Эльвиру, которая уже совершенно овладела собой и стояла около двери кабинета в ожидании.

– Буривой, они не отдают мне Конрадика. – Пожаловалась она.

Я обещал тете разобраться, но в тот день мне так и не удалось больше повидать врача и тело Конрада нам выдали только на третий день. Я никак не мог поверить в его наркоманство поэтому решил использовать ночь, когда читал псалтирь по усопшему, рядом с гробом брата, чтобы осмотреть его руки.

Гроб стоял посреди самой большой комнаты в квартире Конрада Соколова. Мерцала только одна свеча на аналое, где я читал псалтирь. Она освещала небольшое пространство вокруг меня и отсветы ее падали на лицо Конрада. Он был облачен в свой любимый черный костюм, который надевал в самые торжественные случаи. Теперь, пожалуй, и наступил в его жизни самый торжественный случай.

Я дочитал кафизму и умолк. Прислушался. В доме было абсолютно тихо. На лице брата плясали тени от свечи, я подошел к нему, расстегнул рукав рубашки, но удалось обнажить только часть запястья, рукав пиджака собрался в гармошку и не поднимался выше. Я вынул из кармана перочинный нож, который всегда носил с собой и разрезал рукав до локтя. При свете свечи в тех местах, где проходила вена, обнаружил ряд маленьких точек, будто от шприца. Заправив тщательно рукав на место, так чтобы не видно было разреза случайно задел внутреннюю обивку гроба, часть ее оторвалась. На обнажившейся доске я заметил странный орнамент, он состоял из повторяющегося узора в виде латинской буквы W, центральная часть которого была опущена, и из нее как бы торчала стрела, также заострены были и боковые стороны буквы. Я постарался заправить тщательно обшивку, но все это было чрезвычайно странно и подозрительно. Зачем было наносить такую странную маркировку на гробовые доски непонятно. Но, конечно, больше меня смутили эти странные точки на руке Конрада. Я был в замешательстве.

На другой день состоялись похороны брата. На кладбище я наблюдал, как опускают гроб в могилу и снова думал о том, как мало общались мы с братом уже в пору, когда он был взрослый. Но все же мне сложно было поверить, что брат был наркоманом. На поминках, я решился спросить тетю Эльвиру:

– Тетя, ты ничего необычного за Конрадом последнее время, перед тем как он попал в больницу, не замечала? – Попытался я аккуратно сформулировать свой вопрос.

Она рассеяно и грустно посмотрела на меня, было видно, что она не сразу поняла, о чем я ее спрашиваю, но потом до нее дошло, что я спросил и она ответила:

– Нет. Все нормально было. Он не на что не жаловался.

Я вынужден был спросить напрямую.

– Он не употреблял наркотики?

Тетя Эльвира посмотрела на меня с возмущением и упреком.

– Нет, что ты!

Она на какое-то время задумалась, потом, будто что-то вспомнив, сказала:

– А ты знаешь последнее время к нему на дом приходила какая-то медсестра.

– Зачем?

– Он же футбол любил, если помнишь. Играл в любительской команде и как-то в одной из игр сильно потянул связки. У него болела нога, ночью он не мог уснуть, и врач прописал ему обезболивающее средство. Вот он с какой-то медсестрой договорился, и она к нему по вечерам в течение недели приходила, делала укол.

Тетя Эльвира опять заплакала, и я решил больше у нее ничего не спрашивать. Поминки прошли, я остался переночевать у тети. Ночью долго не мог заснуть, все ворочался с боку на бок и думал об обстоятельствах смерти брата: кто эта медсестра? Как ее найти? Что это за странные знаки на гробовых досках? Зачем они? На все эти вопросы я ответить не мог. И даже не знал, за что зацепиться. Засыпая решил завтра сходить в похоронное бюро, узнать хотя бы о маркировке.

Утром я расспросил тетю о том, кто занимался организацией похорон. Тетя немного пришла в себя, как казалось, во всяком случае, она не плакала, но по-прежнему, что называется, притормаживала. Вот и теперь не сразу поняла мой вопрос, а когда до нее дошел смысл моего вопроса ответила:

– А, это Таня всем распоряжалась. Она договаривалась с «Чёрной лилией», это похоронное бюро. Они все и делали

– Какая Таня? – Не понял я.

– Ну, медсестра. Я же тебе говорила, которая Конраду уколы делала.

Я был немало удивлен такой заботливости этой неизвестной мне девушки и попытался узнать у тети как ее можно найти. Она растерялась и сообщила мне, что не знает этого. Таня приходила в определенное время, делал укол, немного сидела, иногда соглашалась попить чай.

– А в какой она больнице работала, ты хоть знаешь?

– Да, я ее спрашивала об этом. Она говорила, что работает в какой-то частной клинике. Позабыла вот название ее.

Больше от тети Эльвиры мне добиться ничего не удалось. Но город у нас не такой большой, и в нем всего две частные медицинские клиники «Автомобилист» и «Надежда», а похоронное бюро и вообще одно. Я уточнил в городском справочнике бюро под названием «Чёрная лилия» располагалось на окраине города и почему то совершенно в другой стороне от городского кладбища, довольно далеко. Хотя такое бывает, наверное, не обязательно же все устраивать на кладбище или рядом с ним. Но когда я приехал в «Черную лилию» на следующий день ранним утром (привык вставать рано) я понял что ошибался и осознал, как плохо знаю историю собственного города. Похоронное бюро располагалось именно рядом с кладбищем. Это стало ясно, когда автобус 11 маршрута, курсирующий от остановки, расположенной около моего дома на Белый Бак (так назывался район, где находилось похоронное бюро) остановился на своей конечной остановке, которая так и называлась – Петропавловское кладбище.

Выйдя из автобуса, я огляделся: прямо передо мной находилась старая автобусная остановка, еще советских времен, выкрашенная в несколько слоев синей краской, по этим слоям можно было считать возраст остановки, как по кольцам на пне возраст дерева. За постройкой виднелась невысокая каменная кладбищенская ограда и густой сосновый лес, он высился над всей территорией погоста, покрывая его во всякое время года густой тенью. За оградой мне были не видны могильные памятники и кресты.

Глянув на юг, вдали увидел три девятиэтажки. Их от кладбища отделяло поле, заросшее сорной травой. Таким образом, погост вместе с бюро существовали в некотором удалении от основной части города, хотя мимо и проходила трасса, соединяющая наш город с Москвой. Я увидел, что вход на кладбище был открыт. Он располагался метрах в пятидесяти от похоронного бюро, и я как человек церковный, решил сначала посетить могилки тех, кто давно окончил свою жизнь.

Ворота на кладбище выглядели довольно основательно, они имели каменную арку, покоящуюся на двух мощных столбах, сложенных из природного камня. Сразу за воротами начиналась широкая аллея, с правой стороны от нее находился домик строителя, сарайчик с инвентарем и куча песка, видно для того, чтобы подсыпать на могильные холмики. Я пошел по аллеи, отмечая про себя, как все ухожено и аккуратно: мусора нигде нет, оградки все покрашены, трава везде скошена. Но сразу же бросилось в глаза, что нигде над могилами не было крестов. Вместо них небольшие плоские бетонные плиты, которые были вкопаны вертикально в землю. Подойдя к одной такой могиле я прочитал на плите имя захороненного под ней: «Суховеркова Августина Романовна: 1837 – 1907 гг.». Мне показалось, что фамилия какая-то знакомая. Углубившись по тропинке, я обнаружил еще несколько могилок с захоронениями людей по фамилии Суховерковы. Расположены они были в одной части кладбища, и было очевидно, что все эти люди родственники. И тут я вспомнил, почему эта фамилия мне известна: Суховерковы род колдунов и ведьм, в котором профессиональные навыки передавались из поколения в поколение. И вот, похоже, многие из них лежат на этом заброшенном кладбище.

Я покинул участок Суховерковых и снова вышел на центральную аллею. Вскоре моему взору предстала роскошная гробница из серого мрамора, расположена с левой стороны от аллеи. Я подошел ближе и прочитал надпись на камне: «Протоиерей Лука Ковров: 1873 – 1927 гг.». Этого я знал из истории нашей епархии, он был главой раскольников в 1920-х годах. Труп его нашли в 1927 г. в кафедральном соборе, завернутый в ковер. До сих пор это убийство не раскрыто. У него также на могиле не было креста, только памятник. Но могила хорошо ухожена: горела лампада и в вазе стояли свежие цветы. Ходили слухи при его жизни, что он был секретным осведомителем ГПУ и регулярно докладывал о своих собратьях, многие из которых были арестованы по его доносам и расстреляны. То, что его могила так хорошо ухожена, меня не удивило, так как я знал, что еще жива его внучка. После его смерти жену и дочку гпушники переправили в Ленинград, где они получили хорошую квартиру и содержание.

Я прошел дальше по аллеи до самого конца кладбища и обнаружил там с правой стороны участок со стандартными могильными плитами, на которых была выбита звезда Давида, но по надписям было понятно, что под плитами лежат не евреи, а вполне русские люди: Ивановы, Петровы и прочее. «Да это же субботники!» – догадался я, вспомнив, что была когда-то в наших местах такая экзотическая секта. Получалось так, что на этом кладбище хоронили каких-то изгоев общества, тех, кого нельзя было предать освященной земле. Я вернулся на центральную аллею и направился к зданию похоронного бюро.

Здание бюро располагалось практически вплотную к ограде кладбища. Точнее основной корпус его, вытянутое каменное сооружение было частью ограды. Во дворе бюро лежали каменные плиты-заготовки разного размера, а также готовые памятники, но еще без надписей. Вход в здание был оформлен как в супермаркете: застекленные двери, которые открывались автоматически. Довольно забавное ноу хау. Над входом красовалась облупившаяся надпись «Чёрная лилия». Во дворе возился работник бюро долговязый, мрачный мужик в серой робе. Он насыпал песок в тележку, я спросил его:

– Любезный, как директора найти?

Рабочий прекратил насыпать песок, услышав мой вопрос. Какое-то время, опираясь на лопату, рассматривал меня, потом кивнул головой на вход в бюро и сказал:

– Там, наверное.

Я поблагодарил и направился к входу, но дверь почему-то автоматически не открылась.

– Кнопку нажми с правой стороны. – Крикнул мне рабочий. Действительно – квадратная красная кнопка была именно в этом месте, я нажал ее, и дверь открылась, на меня повеяло прохладой, и я сразу оказался в большом, хорошо освященном зале, заставленном гробами разного вида и размера, а также крестами и памятниками. Здесь лежали аккуратные кучи венков, охапки искусственных цветов, на столах стопки венчиков и разрешительных молитв. Все эти ритуальные принадлежности буквально заполонили все здание, оставляя только неширокий проход и площадку прямо перед входом. В помещении было тихо, и я не видел никого, к кому можно было бы обратиться. Перемещаясь по проходу и осматривая гробы, обратил внимание, что в некоторые из них, внутри, на еще не задрапированных обивкой досках имелись такие же знаки, как в гробу моего брата. Я наклонился над одним из гробов и ногтем потер черный знак, он легко стирался. Потер еще несколько знаков, размазав сине-фиолетовую краску по доске гроба.

– Плесень. – Вдруг услышал я скрипучий голос позади и, повернувшись, увидел высокого, худого человека лет сорока. Он был как-то странновато одет: узкие черные брюки, белая рубашка, какой-то долгополый черный сюртук и ботинки с квадратными носами.

– Не знаем, как уж бороться с ней.

– Плесень такую странную форму принимает? – Недоумевал я.

– Кристаллическая структура, наверное. – Настаивал на своем хмурый незнакомец. – Вас что интересует: гроб, памятник, венки, оградка. Мы все ритуальные услуги оказываем, в том числе косметика, бальзамирование. Единственная услуга, которую мы не оказываем – кремирование.

– Почему?

– Печей у нас нет, но если что можем со смежниками договориться.

– Какими смежниками?

– Мефодиевские коммунальные системы – у них есть кочегарки.

Мне показалось, что разговор стал заходить в какую не ту сторону, и я спросил, наконец:

– С кем имею честь общаться?

– Я руководитель этого предприятия, Эрик Котов.

Он не стал спрашивать, кто я, однако, наверное, для хозяина такого заведения это было и не важно. Я невольно посмотрел на потолок и там тоже увидел такие же знаки, как на гробовых досках. Котов проследил за моим взглядом и печально кивнул головой, как бы подтверждая, что плесень даже на потолке появилась.

– Эрик, вчера ваша контора участвовала в организации похорон Конрада Соколова. Я его двоюродный брат, хотел узнать, кто вам заказывал организацию похорон?

Котов еще больше нахмурился, на его широком лбу появились морщинки, как и в уголках глаз. Он жестом предложил мне пройти по дорожке к столу, который был установлен в другом конце зала. Открыл ящик стола и вынул довольно толстую тетрадь, раскрыв ее на середине, быстро провел пальцем по странице и сказал:

– Да, вот, Татьяна Тобольцева заказывала, все оплатила наличными и даже заказала уход за могилой в течение года, мы и такую услугу оказываем по желанию клиента.

– Адрес указан?

– Нет. У нее не было регистрации в паспорте.

Это конечно непорядок, но не о чем не говорит: мало ли почему не регистрировалась, может она вообще не местная, но тогда все-равнодолжна быть регистрация.

Котов молча выжидал, что я скажу. Мы вышли из здания бюро. Во дворе по-прежнему возился рабочий, методично насыпая песок в тележку и отвозя ее куда-то вглубь кладбища. Мы остановились на пороге, и нам открылся великолепный вид на кладбище.

– Прекрасный вид. – Заметил Эрик

– Думаете? А почему нет ни одного креста на могилках?

– Как? Вы не знаете? Здесь же изгои захоронены: колдуны, ведьмы, самоубийцы, опившиеся пьяницы ну и прочие, кого ваша церковь не разрешает хоронить на освященной земле.

Я примерно так и догадывался, слух невольно резануло вот это котовское «вашей церкви», но я не стал ничего уточнять. Спросил только: