Эта девочка

5

Возраст двенадцатилетия для меня омрачен гадкими событиями. Они оставили глубокий след в моей жизни, и только видя, слыша или вычитывая где бы то ни было это число, я замираю.

Артур превзошел уровень своих гедонистических возможностей и посягнул на запретное: мое тело. Разрешив внутри себя это сделать, он выпил с дьяволом на брудершафт и продал свою душу. Он, как и прежде, мог кутить и развлекаться, но по происшествии лет десяти-двадцати дьявол попросит счёт и навсегда заточит душу брата в аду.

Он продал себя, и совершил преступление против меня – с этого момента Артур окончательно лишился себя как человека.

Конечно, это все метафоры, но именно так я характеризую злодеяние, и жду возмездия. Я слишком слаба и труслива, чтоб привлекать суд земной, поэтому ярко представляю, как будет беспощаден и жесток небесный – есть он или нет.

… Было лето – июнь месяц. Поздняя ночь. В доме тишина: все спали. Артур вернулся из клуба. Странно, что так рано, обычно он приходил с рассветом.

Он осторожно зашёл в мою комнату. Я сразу проснулась, спросонья, но узнала его и насторожилась. Братско-сестринских отношений между нами как таковых не было, он не интересовался моими успехами или неудачами, и это было взаимно, потому тревога внутри разрасталась до невообразимых размеров – от страха я подобралась к изголовью. Я смогла дотянуться до ночника и включить его.

Глаза у брата были красноватые, а зрачки необычайно широкие. Я тихо позвала его, а он только шикнул, будто не хотел слышать мой голос, он будто трезвил его, возвращал в реальность. Я так фантазирую, надеясь, что у него всё-таки была совесть, и он не настолько пьян, чтоб осознать, что задумал.

В двенадцать лет я не понимала, чего именно он хотел, но инстинктивно сжалась в комок и вцепилась в одеяло. Сердце забилось часто-часто. Брат не сделал мне ещё ничего плохого, но я чувствовала животный страх. Меня накрывала паника, и я начала торговаться с Артуром.

Я достала из-под подушки чёрствый кусочек хлеба и сказала, что это папин талисман от чертей и недругов, но Артур усмехнулся и легонько ударил меня по руке. Хлебушек упал, и я услышала хруст – Артур раздавил его. Папа меня не спасет.

«Тсс! Ты же не хочешь разбудить маму и папу?»

Я неуверенно мотнула головой.

«Как же я забыл! У отца-купца был насыщенный день – он так устал, а мама-драма тебя точно по головке не погладит за то, что ты потревожишь ее сон».

Я поникла, пришибленная чувством вины. Мои настоящие страхи не настолько важны и ценны, чем крепкий здоровый сон родителей. К тому же почему я должна была бояться родного брата? Что бы я сказала родителям?

«Завтра вы с мамой пойдете в зоопарк!»

Я ожила на мгновение, и Артур резко набросился на меня. Я вскрикнула, даже легонько укусила его за плечо. Он навалился на меня всем телом и схватил за шею. Артур поглядел мне в глаза. Я почувствовала, как мое тело будто превращалось в пластилин: оно отяжелело, онемело, застыло. Оно стало чужим. Звериный озлобленный взгляд Артура слово пригвоздил его к кровати. В это мгновение со мной что-то случилось. Когда я перестала чувствовать свое тело, мое сознание улетело из спальни на воображаемую прогулку. Я только сильнее учуяла запах никотина вперемешку с парфюмом, исходящими от брата. Отныне этот смрад будет запускать цепочку домино из воспоминаний.

Я представляла зверей в зоопарке, пока Артур трогал мое тело. Он отныне украл мою власть над ним (телом). Даже это меня так сильно не беспокоило, как страх потревожить родителей, особенно ругань разбуженной матери из-за моих причудов. Зато утром мама проснется выспавшейся и, как обещал брат, мы пойдем гулять. И как я могла этому поверить?!…

В воображении я глядела на животных, любовалась рыбками в аквариуме, наблюдала за змеями и лягушками в террариуме. Рядом была мама и радовалась вместе со мной. Иногда я вскрикивала от боли. Мне почему-то становилось очень стыдно и хотелось заплакать. И вот я почти разрыдалась. Брат заткнул мне рот ладонью. Зоопарк исчез, а я брыкалась под телом Артура.

«Молчи, иначе мама никуда не отведет».

И я молчала. Глотая слезы и терпя боль, я бежала в мамины объятия. Она целовала меня в щеку и признавалась, что я лучшая в мире дочь. Я зажмурилась так сильно, кое-как сжала пластилиновые руки, придавленные Артуром, в кулаки, и это помогло мне забыть про тело.

В голове осталась лишь я и мама. Наконец, я почувствовала, что могу вздохнуть: брат встал с кровати, но я не спешила расслабляться. Он наклонился надо мной и прошептал:

«Ты ведь хорошая девочка, и никому ничего не расскажешь, иначе мамочка не отведет в зоопарк, а папа перестанет дружить с тобой!»

Наконец, он ушел.

Я сквозь слёзы прошептала: «я люблю тебя, мама…»

6

Впервые в жизни я произнесла эти слова. Мать мне их никогда не говорила, но в ту ночь, они просто вылетали из меня. Я ещё долго лежала с зажмуренными глазами и бесконечно твердила, что люблю маму. Мне кажется я на время тронулась умом и превратилась в младенца. Я прижала кулачки к груди, подтянула ноги к животу и тихо-тихо плакала – совсем как забытый младенец в пеленках, который уже не ждёт взрослого, но всё-таки поскуливает, надеясь, что к нему подойдут и возьмут на руки.

Под утро я заснула, а когда проснулась первая мысль, что пришла в голову: «какой кошмар мне приснился!». Не открывая глаза, я просунула руки под подушку, но не нашла папиного талисмана. Я вскочила с кровати и тут же упала на колени – так болело все тело. На полу я и увидела крошки хлеба…

Я совсем не плакала, даже когда увидела грязную в крови простынь. Мне нужно было срочно все это убрать, чтоб никто не успел заметить, и привести себя в порядок.

Неужели мы пойдем гулять.. с мамой? Я слабо в это верила, но все же подготовилась, нарядилась и даже расходилась по комнате. Теперь в теле ощущалась небольшая ноющая боль, как после занятий по физкультуре иди езды на велосипеде…

Мать уехала рано утром. Прогулка со мной не входила в ее планы. Я плакала от обиды полдня и грустила, что Артур меня обманул. Я смутно помнила, что творилось ночью, все происходило, как во сне, но теперь – днём – я ясно чувствовала боль за то, что он меня одурачил. Мать не пошла со мной в зоопарк.

Ещё целых три раза брату удавалось меня одурачить. Я не могла сказать ему нет, но я сделала новый талисман – попросила папу поцеловать свежий кусочек хлеба – надеясь, что он спасет меня от брата. Я даже собрала крошки от того сухаря, что раздавил Артур в роковую ночь. Я выложила их на платочек, и каждую ночь высыпала у порога. Я думала, что это остановит брата, пока горничная всё-таки не вымела «волшебную пыльцу».

Но я была беззащитна. Ещё я верила, что, может, обмен удастся, и мама полюбит меня, если я потерплю ещё одну ужасную ночь? К тому же злодейство происходило глубоко за полночь, после я резко засыпала, будто меня усыпляли, а на утро я ощущала произошедшее приснившимся кошмаром. У меня была надежда, что Артур не обманывает, и мама одарит меня вниманием, но и про талисманы всё-таки не забывала…

7

… К нам в гости частенько приходили подруги матери со своими детьми. Я помню одну гостью – богатую вдову, она приходила с сыновьями – близнецами десяти лет. С ними я дружила. Мальчишки были задорными и весёлыми. Я даже приглашала их в свою комнату. Там мы играли и читали книжки. Я показала им свою любимую – сказки Андерсена. В книге были потрясающе живые картинки. Я больше всего любила русалочку.

Мне и раньше нравились сказки, но после того, как меня испортил брат, я сильнее испытывала к ним необъяснимую любовь в перемешку с грустью. Когда я глядела на русалочку – одиноко облокотившуюся на камень на дне моря и смотрящую вверх – очень хотелось плакать. Я завидовала ей и не понимала. У нее была любящая семья, а ей хотелось на землю к парню, которого она едва знала. Это было странно. Я мечтала обернуться русалкой и уплыть далеко-далеко в море.

Иногда я настолько растворялась в фантазиях, и начала верить, что моя вселенная – мир чудес, волшебства, добра и магии, где я и родилась, но волею судьбы меня поместили в прóклятую семью.

Я выдумала подругу-русалку и назвала Нитой. Я искренне верила в нее и мечтала уплыть с ней. Я рассказала о ней близнецам и мы вместе стали искать способ, чтобы отрастить хвост и уплыть в море. Мальчишки тоже были не прочь обменять ноги на хвост, охотиться на акул и искать сокровища в затопленных кораблях.

Я придумывала различные обряды: гуляла возле ручья у дома, собирала ракушки и прятала их под подушку, чтобы утром проснуться под водой.

Я глядела на водную гладь, закрывала глаза и, буквально, чувствовала запах воды и водорослей! Внутри я рыдала навзрыд, что не могла вернуться домой – в море. Эти моменты были словно ностальгия: я будто и в самом деле была русалкой, но вынуждена бродить по свету, а не плавать в воде…

Как мучительны были эти переживания! Как страстно я мечтала уплыть, лишь бы не ходить домой!

Мне было двенадцать лет, но я все же надеялась, что план по подкладыванию ракушек под подушку осуществится. Я так же верила, что и кусок хлеба, поцелованный отцом, спасет от домогательств брата…

Но я просыпалась на своей кровати. Вокруг была та же комната, и никакого волшебного подводного мира. Для меня это было горем.

Вскоре богатая вдова стала реже к нам приходить, а если и гостила, то без детей. Близнецы разболтали своей матери, что я хожу на ручеёк и вызываю русалочек, та рассказала моей.

Она была в бешенстве и сказала, что никогда не чувствовала такого стыда за меня – «здоровую девку», у которой уже «грудь начала расти, а мозгов как у пятилетки». Матери было неинтересно, почему я придумывала сказки, ей невдомёк, насколько мне ужасно жилось в реальности, раз мечтала «уплыть» в море. Мать припугнула меня походом к психиатру, и я рассталась с Нитой…

Я рассталась и с идеей, что брата остановят крошки хлеба на пороге, и он не зайдет внутрь – волшебных бобов не существовало.

У меня начались месячные. Я повзрослела и прозрела, не знаю, связано ли это с наступившей менструацией, но однажды я удивилась: дверь можно и закрывать на ночь! Не зря же на ней присутствовала эта функция.

Наверное, я просто приняла: мать-антарктида не растает, русалкой я не обернусь, а вот единственное, что остановит брата – закрытая на ключ дверь. Я попробовала. Это помогло. Но как я тряслась, когда он дёргал ручку снаружи! Я боялась его гнева из-за моего отказа, больше, чем насилия! Я боялась лишиться покорности!

Но Артур не злился ни утром, ни днём, он вообще ходил как ни в чем ни бывало. Вскоре он уехал на учебу в Англию. Больше он меня не трогал.

8

Я не плакала. Я не грустила и не горевала. Оплакивание случившегося ужаса произошло гораздо позднее, через годы, когда я выросла и набралась смелости принять то, что случилось. Тогда и произошел катарсис: я рыдала несколько месяцев…

До этого же моя душа выбрала замереть и вытеснить злодеяние. Я представляла его так: оно засело внутри меня, как неизведанное нечто, но отныне родное мне, и не просто родное, а часть меня, как новая кость или орган. И мироощущение разделилось на до и после появившегося спрятанного секретного органа. Я называла его косточкой.

Главным страхом жизни отныне стало разоблачение. Я не думала о косточке, но помнила, что она есть, она очень мешала мне, я боялась, что кто-то узнает о ней. Иногда я находила в себе силы признать, что дрожу от ужаса, если кто-то догадается о том, что делал брат. Свое тело я чувствовала куском плоти, закоченевшим в стыде. Он был настолько силен, что хотелось исчезнуть из мира. Я была благодарна стыду: он защищал меня от воспоминаний. Как только они всплывали, в мое тело будто ударяла молния, и мысли о прошлом тут же рассеивались…