Эта девочка

Юля Соболевская

Эта девочка

1

Я глядела на дверь и все не решалась позвонить. В какой-то миг меня качнуло, и я почувствовала, что начала засыпать, стоя на ногах: бессонное дежурство давало о себе знать.

– И зачем я только сюда припёрлась! – пробубнила я.

Дело было не только в недосыпе: до отвращения не хотелось здесь находиться, вот и мое тело решило стремительно «отключиться»…

Всё же я осторожно позвонила в дверь. Тревога неприятно кольнула в груди, мое негодование все не заканчивалось: зачем я сюда пришла? Что бы там ни было, пусть все закончится скорее!

Я закрыла глаза и представила, как ложусь в ванну, наполненную до краев горячей водой. Я окунаюсь, вода расплескивается, а мне заложило уши. И вот я сижу в ванне, слегка оглушенная, но довольная и счастливая…

– Привет, сестрёнка!

Я резко открыла глаза. Слух внезапно вернулся, ванна исчезла, а передо мной стояла маленькая кудрявая блондинка – моя невестка – жена брата. Я не раз слышала, как он за глаза называл ее уличной болонкой…

– Привет! – я неважно помахала рукой и переступила порог.

В нос ударил аромат свежей выпечки. Принюхавшись, я почувствовала запах ванили.

– Вкусно пахнет! – заметила я.

– Да-да, мы тебя ждали, – щебетала невестка. – Давай куртку.

Я пошла мыть руки, и не заметила, как за мной увязалась женщина в униформе. Я от неожиданности отпрянула от нее, а она всего лишь подала мне чистое полотенце.

В родительском доме у нас был дворецкий, который держал целый штат слуг, но я давно отвыкла, что мне под нос прислуга полотенце суёт!

Истинное счастье, что я здесь не живу. Сейчас быстро попью чай с невесткой и убегу еще на пару лет.

Я села на белоснежный диван и посмотрела на стол. Ароматный ванильный кекс лежал на красивом блюде, но аппетита что-то он у меня не вызывал. В хрустальной конфетнице по-царски лежала розовая пастила. Я слабо улыбнулась: помнила невестка о моих слабостях. Я очень любила это лакомство.

Но и оно казалось пластмассовым и фальшивым. Даже почудилось, что она присыпана позолотой, а не сахарной пудрой.

Если найти в мире место – красивое и причудливое – все в нём станет мёртвым, если там хотя бы однажды подышал мой брат. Здесь он жил. Я добровольно пришла в склеп. Мне стало холодно, а в голове, словно вспышки от фотоаппарата, замелькали «кадры» из прошлой жизни…

– Ты замёрзла? – услышала я вопрос.

Я вздрогнула. Голос прозвучал звонко и с эхом, будто спрашивающий крикнул в колодец, где на самом дне сидела я.

– Все хорошо, – я встрепенулась и с удивлением заметила, что обхватила себя руками, будто продрогла до костей!

Я заморгала часто-часто, огляделась и улыбнулась встревоженной невестке. Да, для меня здесь склеп, но все же тут живут люди. И даже не бедствуют!

Я отпила горячего чая и согрелась.

– Поля, давай, ближе к делу, – с нетерпением пожелала я. – Ты хотела о чем-то поговорить? Я очень устала. Сутки выдались сумасшедшие.

Поля грустно опустила глаза и часто заморгала ресницами. Наверное, она ожидала более теплой беседы. Я очень ей сочувствовала, но дружить мне не хотелось: она выбрала в мужья моего брата. Там, где есть он – я выбираю самоустраниться. Поля громко шмыгала носом.

– Понимаешь, со свадьбы больше восьми лет прошло, а мы виделись пару раз: на дне рождении Тимы, и крестинах… Ты ушла из дома, ни с кем общаешься. Даже с матерью… И Тима тебя не видит. Я хочу, чтобы он знал тетю…

Поля замолчала.

Я не в первый раз слышала подобные упрёки. Манипуляции на тему неблагодарной дочери, которая не общается с матерью – отдельные виды самых изысканных издевательств! Я искренне не понимаю, чего ожидают люди, когда произносят подобное? Они хотят найти истину или навесить на собеседника чувство вины? Я решила уточнить у невестки, какой же ее мотив:

– Да, Поля, все так и есть. Что же ты хочешь от меня?

Она будто не слышала:

– Я понимаю… Отец… Отца не стало, ты его очень любила, но не забывай о других родных, которые нуждаются в тебе. Мы все, и Артур очень скучает.

Когда речь заходит о моем брате, к сожалению, рассудительность покидает мое сознание, и выступают эмоции. Я чувствую себя рептилоидом, готовым крушить вокруг и орать на всех подряд. Я глубоко вдохнула и резко спросила:

– Это он сказал?

– Нет, – растерялась Поля. Она положила руки на колени, опустила голову, и, будто стыдясь смотреть на меня, тихо заговорила: – Но… это так. Я просто знаю. Вижу, как он мучается…

Я с облегчением выдохнула. Конечно, Артур ничего ей не говорил. Его устраивает, что я выбрала самостоятельную жизнь.

Я вспомнила день выписки из роддома, когда впервые увидела племянника. Я не разделяла общих нежных переживаний и не умилялась новорожденному. Меня охватил ужас при виде маленькой копии старшего брата. Пусть я и понимала, что этот младенец – чистый лист, мои чувства были в разладе с разумом. Я бы могла подавить их в себе, улыбнуться, присоединиться к всеобщему восхищению, но тело мое начинало трясти. Я не могла обмануть его. Лавина подавленного горя, будто просилась наружу, она хотела низвергнуть мои слёзы на только что родившегося младенца. Поля с сыном на руках подходила ко мне, а я, попятившись назад, медленно двигалась к стене. Помню, я сильно вжалась в неё, а улыбающаяся Поля с ребенком подошла впритык и хотела, чтоб я взяла на руки племянника. Меня охватила паника, ужас и отвращение. Я залепетала «не хочу, не надо» и выбежала из комнаты. Брат опустил глаза, а мать глядела с презрением и злостью. Потом она устроила истерику, орала на меня и называла больной эгоисткой…

Потом Поля как-то высказывала мне, что ей не понравилось, как я отпрянула от ее сына, будто он «кусок какашки»… Даже после этого она все равно пригласила меня в гости. Мне было жаль ее. Она искренне желала, чтоб в ее семье царили тепло и душевный уют. Я с рождения не знала, что бывают такие семьи. Поля хотела слишком многого: она вышла замуж за мужчину, который мог обеспечить ее деньгами, но о любви и привязанности речи не шло.

– Поля, навряд ли твой муж будет по кому-то скучать, – я старалась говорить ровно и негромко. – Я знаю брата, не ври мне, пожалуйста. Помню только однажды, когда он ходил опечаленный: негде было дурь достать. Это редко случалось, но все же бывало…

Поля раскраснелась и стала обеспокоено ёрзать на диване.

– Очень жаль, если мои слова тебя расстроили, – лукавила я.

Я сочувствовала Поле, но и злилась. Она оказалась девушкой с теплым сердцем, и отличалась от бывших жеманных зазноб брата, ей хотелось простоты и душевности. Хотя она и соблазнилась толстым кошельком брата, но теперь тосковала по крепким объятиям, весёлым застольям и открытым беседам. Наверное, ещё и недосып сказывался, но сил любезничать с ней не было. Да и выступать в роли психолога я совсем не желала. Хотелось брякнуть «сама дура виновата» и уйти восвояси…

– Артур – типичный мажор, и ценности у него совсем не семейные…

– Но как же…

– Большой дружной семьи не будет, – я поджала губы. – Тепла и понимания между нами никогда не было, так уж случилось, и, прости, навряд ли у тебя есть суперсила, чтоб как в сказке, снять проклятье нелюбви. Да и зачем оно тебе: ноша непосильная. Из палок и мусора дворец не построишь.

– Я просто хотела не быть одинокой…

– Понимаю, – я кивнула. – Но такова реальность. В детстве я часто плакала, а сейчас смирилась. Но ты не одинока: у тебя есть сын. Занимайся его воспитанием. Я же в этом участвовать не хочу, прости.

Поля сидела онемевшая и как будто слегка пришибленная моей правдой. Я же поспешно встала и направилась к выходу. За мной закрылась дверь, а Поля, наверное, так и сидела обездвиженная.

Я шла быстро-быстро, а хотелось побежать. Все же я замедлилась, остановилась и вздрогнула всем телом. Меня слегка затошнило, будто я съела что-то несвежее.

– Траванулась в этом гадюшнике! – пробубнила я и направилась домой.

Я искупалась и легла спать. Сон не шел. За сутки я поспала часа два, но разговор с невесткой все не выходил из головы.

Я вспоминала прошлую жизнь.

2

Я родилась в обеспеченной семье. Отец заработал достаточно, чтоб несколько последующих поколений не бедствовали.

Папа старше матери на десять лет. Они принадлежали разным мирам. Я улыбаюсь: звучит фантастически. Мать торговала бельём на рынке, отец по рынкам не ходил. Не знаю в какой точке мира произошел надлом, и они встретились, но такова судьба. Наверное мне и моему старшему брату нужно было родиться в союзе этих двух совершенно разных людей.

Вот так и получилось: я – вылитая копия матери с характером отца, брат – наоборот – похож на отца, но унаследовал материнский нрав.

Мать сбежала с третьего курса экономического, и работала на рынке со своей тёткой. Родителей у нее не было. Предыстория печальная: их лишили родительских прав.

Некоторым людям, наверное, не нужно рожать детей, и моей матери это касается тоже.

Мама всегда была хорошенькой: высокая, худенькая, кудрявая и русоволосая. Так и привлекла отца. К счастью глаза у меня не голубые, как у нее, а папины – карие.

Отец женился на матери, и теперь у неё целая сеть магазинов нижнего белья…

Папа всегда напоминал мне повзрослевшего принца Эрика из диснеевского мультфильма о русалочке: он был высокий брюнет и всегда улыбался так тепло и нежно.

В детстве мне искренне казалось, что он выбрал в жены не настоящую русалочку, а ведьму Урсулу, что притворялась ей…

Родительский дом страшил меня. Мать обставила его по своему вкусу, и он мне совсем не нравился, даже пугал. В нем не было ярких красок, он походил на ледяной дворец снежной королевы, с острой мебелью в одной цветовой гамме.

Вообще все было острым, скользким и холодным в доме. Так я глядела на мир дома детскими глазами. Я знала весь гардероб моей матери, всю ее обувь, а это были самые разные туфли на шпильках. Она меняла их каждый день. Я видела только их. Я узнавала, что она идёт ко мне по звукам каблуков.

Я видела красивые стройные голени с тонкими щиколотками, и слышала приглушённый ее (матери) голос. Но она не обращалась ко мне, не звала меня. Она разговаривала с моей няней. Я разглядывала носки ее туфель, мне казалось это увлекательным и забавным, но я не помню, что видела ее руки. Она не наклонялась ко мне и не обнимала. Я даже не помню её запаха. Мне хотелось учуять мою маму, потрогать ее щеки, заглянуть в глаза, но она так и осталась для меня неизученным инопланетным существом в ярких туфлях.

Фантазирую, от нее пахло вкусным дорогим парфюмом… Будучи чуть старше я и предположила идею, что папа по ошибке женился на Урсуле, иначе я не могла взять в толк, зачем она мне демонстрировала свои идеальные ноги?! Чтоб хвастаться, конечно же! Это были ноги, а не щупальца осьминожки! На самом деле я просто была ей неинтересна, но мне понравилась идея с разоблачением Урсулы…

С папой все было по-другому. Я помню его широкую грудь, большие руки и улыбающееся лицо. Он был тёплый как солнышко. Папа хватал меня на руки и кружил, кружил, кружил… Я визжала от радости.

Помню я сидела на его руках и гладила пальцами по лбу. Мне нравилось, когда папа поднимал брови, и на лбу образовывались гладкие складочки. Я была в восторге. Я считала их наличие признаком взрослости и мудрости. Папа был великолепен со складками на лбу. Я мечтала о таких же. Я усаживалась к нему на колени, просила поднять брови и гладила пальцами по мягким кожаным дюнам!

Родители – это проводники в мир. Через их отношение к ребенку у него и складывается последующая взаимосвязь с миром. Я росла, мир мне представлялся полярным и контрастным, женщины-няни меня пугали, они казались холодными и странными существами, но и ослепительно красивыми, как туфли матери. Правда, когда они разговаривали со мной, мне хотелось заткнуть уши, потому как их говор напоминал жуткие звуки стучащих каблуков. Няням было разрешено многое: с позволения матери они и подзатыльники мне раздавать могли, и накричать, и отшлепать.

Знал ли отец об этом?

Наверное, он был слишком занят работой, и полностью доверял матери. Я же была так запугана, что и не думала, плохо это или хорошо, я думала все, что происходит – правильно.

Мои няни менялись часто, и мне не очень везло: ни с одной у меня не случилось любви. Они все были похожи на мать.

В этом была взаимосвязь: она их выбирала. Каблуков они не носили, но вели себя отстранённо-холодно. Они всего лишь выполняли свою работу, были неплохим функционалом, но душой не вовлекались. Я чувствовала их отвращение рядом со мной. Я была замкнутой, погруженной в себя, маленькой интроверткой. Из меня слово было не вытащить, а няни и не старались.

Сейчас я осмелюсь предположить, что каждая будто что-то отыгрывала на мне. Иначе почему они все были так холодны? Ни одну не насторожил момент, что мать ребенка позволяла его бить! Им словно дали разрешение использовать меня унитазом для слива неразрешенных проблем…

Мать я не видела по несколько дней, но всегда ждала ее. Она приходила внезапно, цокая каблуками, давала распоряжения, подходила ко мне и глядела как на обезьянку в зоопарке, спрашивала у няни, как я ем и какое у меня поведение, и опять уходила.

Я много рисовала и лепила для нее. Все поделки я аккуратно складывала в кучку и ждала заветный топот каблуков. Когда он раздавался, я оголтело бежала на встречу, размахивая руками, в которых держала пачки рисунков.

Урсулу-мать скорее раздражало мое поведение. Она без интереса глядела сначала на рисунки, потом на меня, а потом на няню. Затем она уходила. Я не понимала, что происходило, но помню, как замирала и цепенела, а внутри меня что-то угасало.

Нянькам тоже не нравились мои поделки, они совсем не реагировали на них, им было важнее удовлетворение моих физиологических потребностей – это и было их работой. Именно в те моменты одиночества, когда со мной было много людей, но никому не было дела до моих чувств, со мной что-то произошло. Я спрятала рисунки и поделки и стала очень-очень тихой и замкнутой. Наверное, это оказалось всем в радость: бесшумный молчаливый ребёнок – наверное, счастье для любой няньки или родителя…

Мужчины – папины друзья и знакомые или коллеги по работе были, как на подбор, мягки со мной. Мне нравилось, когда приходили папины гости. Я любила усесться папе на колени и разглядывать всех. Было очень интересно и безопасно…

Конечно, повзрослев, я не глядела на мир так контрастно: женщины-матери – холодные, мужчины-отцы – теплые. Не все так полярно, но как бы то ни было общий язык я лучше находила именно с мужчинами.

С папой у меня много теплых воспоминаний, хотя я нечасто видела его из-за работы. Они с матерью спали в разных комнатах, и когда мне было страшно засыпать, я бежала к нему под одеяло. Я верила, что папа спасет меня от чертей и призраков. И однажды папа-волшебник подарил мне талисман от кошмаров – он принес из кухни корочку черного хлеба, поцеловал его и положил мне в ладошку. Его нужно было спрятать под подушку перед сном, и тогда ночь пройдет спокойно, быстро и безопасно.

Папин талисман охранял мои сновидения…

Проходили годы, я росла, и житье в родительском доме становилось все невыносимее. Равнодушная Урсула и теплый, но отсутствующий принц Эрик, занятый работой, были несостоявшимися родителями, пусть и отца я очень любила и всегда ждала. Правда, я больше помню чувства грусти и печали в бесконечном ожидании, а счастье короткой встречи ощущалось призрачно, будто проблеск солнечного луча в затянутом облаками небе.

Когда в мою комнату стал пробираться старший брат, дом и вовсе казался мне гигантским драгоценным камнем, сияние которого режет глаза, и хочется плакать…

Я пряталась от одиночества в книжках. Мне нравилось фантазировать и сочинять истории. Изначально родители вдохновили меня поглядеть на семью, как на диснеевский мультфильм, только с небольшими моими поправками. Сказка в моих фантазиях пошла наперекосяк, потому что папа-принц женился не на той принцессе. Себя же я видела плодом этой роковой ошибки, несчастной русалочкой, лишённой хвоста и изгнанной на землю. Я мечтала, что однажды всё-таки обернусь русалочкой и вернусь в море…

А вот кем был старший брат?

3

Артур был желанным ребёнком. Он старше меня на десять лет, как и отец мать. Мать очень любит его и, уверена, он в детстве был удостоен ее объятий, а не демонстрации острых шпилек. Его она называла нежно «сынок», меня же низко и словно разочаровано «эта девочка». Меня удивляло, как мать расцветала рядом с братом, и как леденела, когда мимо проходила я. Меня она родила, потому что отец очень хотел девочку, а не потому что она так страстно желала стать матерью дочери. Наверное, меня бы и не покалечила участь нелюбимого ребёнка, но, видя, какой живой бывала мать с Артуром, детское мое сердечко разрывалось от обиды. Я и старалась расколдовать ее, когда рисовала или что-то мастерила, но никаким волшебством чары было не снять. Нет любви – из пустоты она и не возьмётся. Мать не хотела, чтоб я родилась, и искренне об этом заявляла…

Артур высокий голубоглазый брюнет, обаятельный, атлетичный, красивый и, конечно, самовлюблённый – мечта провинциальных малолеток. Он вылитый отец с глазами матери. Как и я – похожа на мать, но с глазами папы. Эта необычная диковинка в нашем облике навела меня на мысль, что я гляжу на мир как папа, он – как мать.

Папа – погруженный в себя интроверт, сдержанный, дипломатичный, но в отношениях со мной очень открытый и теплый. Я такая же, правда мне некуда было выражать нежность, кроме как ему.

Мать – яркий экстраверт, люди – её энергия, она любит быть в центре внимания. Казалось любая дорога, где она ступала, есть сцена, а снизу – с партера – рукоплещут поклонники. Артур был таким же.

Мне нравятся эти качества характера, наверное, кого-то бесят такие люди, но я думаю так: нравится человеку внимание, ну и пусть получает его, имеет полное право, лишь бы меня не трогал. Бывает и так: вдруг этот человек вступает в негласный бой с тобой, потому как решает, что ты соперник и претендуешь на его «сцену» – другое дело. Хотя это только его «война».

Я нарочно ни с матерью, ни тем более, с братом сражаться за мнимую власть не хотела. Но мать видела во мне соперницу, иначе не могу объяснить, почему она так менялась при виде меня. Я чувствовала себя букашкой, к которой она испытывала лишь отвращение и ненависть, и так и желала, столкнуть со своей арены. А я всего лишь хотела просто быть!

Артур относился ко мне всё-таки теплее, чем мать, называл «сестрёнкой», но разница в возрасте была значительной, общих тем для бесед никогда не находилось, да я и не особо помню, когда мы разговаривали. Просто я знала, что у меня есть брат, который учится в Англии, и раз в квартал приезжает на каникулы.

Сколько бы мне лет ни было, хоть пять, хоть десять, хоть пятнадцать, я помню, что у Артура всегда был переходный возраст. Он застрял в вечном пубертате. Хотя был очень умным, хитрым и любознательным парнем. Друзья у него были такие же. Когда они приходили к нам в гости, моя голова гудела от такого количества «братьев» в разных обличиях.

Если описывать его образ жизни, получится скудноватый замкнутый круг: дом – работа – клубы – запрещённые вещества – случайные связи. Я бы не просуществовала в таком режиме долго, а-ля американские горки, пусть и считаю его (режим) бедным и убогим.

Артур – типичный мажор, кутила, чтоб стать счастливым, ему достаточно одной красивой молоденькой женщины, зелья, чтоб растормошить нейромедиаторы, и гулянки на всю ночь. Желательно – все это вместе. Он настолько пал в удовлетворении неизменных потребностей, что получать радость от обычных вещей, например, объятий с другом, прогулки с собакой – просто не мог. Нужно было изнасиловать свой мозг и нейромедиаторы, чтоб почувствовать себя счастливым. Мне он всегда напоминал орущего младенца, который вечно хотел жрать.

Я часто спрашивала себя, почему я не такая? Почему меня не постигла участь избалованного ребёнка? Может нелюбовь матери создала мне границы, которых у Артура совсем не было? Но любимый ребенок и избалованный ребенок – это не одно и то же. Баловать можно от и отсутствия любви, компенсируя благами неумение чувствовать. Вот, возьми денег – только отстань от меня. Артура же любили мать и отец. Наверное, хотели, чтобы он не чувствовал себя обездоленным, а вырос сын, который от вседозволенности превратился в отчаянного гедониста, с неутомимым серотониновым голодом.

Я же от материнской нелюбви и скудного отцовского внимания чувствовала себя маленькой бомжихой или нищенкой. Мне кажется я и вокруг себя создавала ощущение жалости, тоски и почему-то отвращения – в моих фантазиях люди испытывали эти чувства, когда были рядом со мной. Я была гадким утёнком, беспризорницей и больным умирающим котёнком в помёте. Только, когда рядом был отец, мое самоощущение менялось, я гордилась, что у меня есть папа, и я его дочь.

Мне всегда было интересно, кем же ощущал себя Артур? Наверное, он бы и не понял, о чем я его спрашиваю – навряд ли он мог так рефлексировать.

Помню в один вечер он привел друзей домой, они курили, выпивали, громко разговаривали и смеялись. Мне было лет десять-одиннадцать, я вышла к ним в пижаме, подошла к нему и спросила: «А зачем ты все это делаешь? Может пойдем завтра в зоопарк?»

Раздался такой хохот, словно я сморозила вселенскую глупость, а брат, смеясь ответил: «Какой зоопарк, сестрёнка?! Я уже большой мальчик! Иди спи!»

Помню, я тогда удивилась, но ведь взрослые тоже ходят в зоопарк? И там никогда не бывает так громко, как тогда в зале с пьяными смеющимися молодыми людьми.

В общем, наши с братом вкусы совсем не совпадали. Но однажды темной ночью он предложит мне сходить в зоопарк в обмен на мое молчание…

4

Шли годы, Артуру почти исполнилось тридцать – родители просили внуков. Наверное, это эгоистичное пожелание, но брат воодушевился, и вскоре привел домой невесту. Как и отец когда-то, он познакомился с простой бедной девушкой, гораздо младше себя. Я до сих пор не знаю, где они встретились, но отношения развивались так быстро, что свадьбу сыграли через месяц после встречи с родителями.

Даму сердца звали редким именем Аполлинария – мы все называли ее Поля.

Мать бесилась. Ей не нравилась невестка. Она мечтала о девушке из общего круга – достойной и богатой – забывая, как сама будучи простушкой, пленила отца и вышла за него замуж.

Полю она за глаза называла Аполлинарией-ламинарией. Она считала сноху морской водорослью: скучной пустышкой, и верила, что та не полюбила Артура, а соблазнилась его положением. Наверное, так думали многие. Я же смутно помню свои переживания по поводу выбора брата и скорой свадьбы. Я скорее выбрала позицию наблюдателя, особо не вовлекаясь в происходящее.

На момент росписи Поле было двадцать лет – она моя ровесница. Образования у нее не было: она окончила одиннадцать классов и ещё не успела понять, кем станет, когда вырастет. Наверное, встретив Артура ей и пришло озарение – она родилась, чтоб выйти за него замуж.

Поля полностью зависела от мужа, потому она терпеливо сносила и его поздние приходы, и разгульный образ жизни. Днём Артур работал, по ночам – отдыхал в клубе. Конечно, такое происходило не каждый день, но часто настолько, чтоб Аполлинария начинала испытывать тревогу.

Она часто донимала меня звонками и жаловалась на мужа и его плохое поведение. Я слушала в пол-уха. Ничего нового в тех получасовых беседах не узнавала: Артура ничего не изменит. В конце концов она устала тревожиться о часто отсутствующем супруге и занялась своей внешностью.

Есть такое убеждение, что сын выбирает в жены девушку похожую на мать. Внешне Поля несильно на нее похожа, единственное – тоже блондинка – правда, крашеная. По характеру невестка мне даже нравилась: она была простодушной и милой, пусть и глупой и алчной, раз выскочила замуж за первого встречного мажора. Честно признаюсь, сама не знаю, как бы я поступила на ее месте, ведь я не родилась в ее теле, и судьба у меня другая. Но рассуждать интересно. Похожи невестка и сноха в одном – обе «любили мишуру, цацки и бабки». Это я случайно услышала в разговоре двух горничных. Наверное, им виднее…

Иногда же Артур выбирал дом, а не гулянки. Пожелание родителей исполнилось: Поля ждала ребёнка.

С рождением сына Артур как будто изменился. Стал домашним любящим внимательным отцом и мужем. Поля доставала меня звонками и бесконечно расхваливала супруга. Вскоре ему наскучила тихая семейная жизнь, и он вернулся к привычной клубной рутине.

Невестка плакалась мне. Я попросила ее больше не звонить – мне становилось дурно от такого количества чужих слёз и переживаний. Я не психолог.