«Грант» вызывает Москву

Гамарин спокойно улыбнулся одними уголками рта:

– Тех, кого они чистят, в городе не будет.

– Мне необходимо связаться с Москвой. – Шрагин встал и отошел к окну, давая понять Гамарину, что больше говорить с ним не намерен.

Подполковник соединился с кем-то по телефону.

– Как обстоит дело с Москвой? – спросил он все так же спокойно. – А какие надежды?.. Спасибо… Связи с Москвой, товарищ Шрагин, мы не имеем уже вторые сутки…

Шрагин продолжал смотреть в окно на улицу, но он ничего там не видел. Он напряженно думал, как ему поступить. Если строго придерживаться стратегии и тактики порученного ему дела, он должен отказаться от использования присланных сюда людей. Но как тогда поступить самому? Немедленно уехать? Или остаться и создать группу из местных жителей?

– Телеграфная связь, надеюсь, есть? – Шрагин вернулся к столу Гамарина.

– Теоретически есть, – подполковник снова улыбнулся уголками тонкого рта, и это вызвало у Шрагина бешенство, которое ему нелегко было подавить. – Сегодня, например, мы получили из Москвы телеграмму, которая была отправлена… – Гамарин заглянул в бланк телеграммы, лежавшей перед ним, и добавил: – Пятого августа.

– А наша внутренняя связь по эфиру?

– Увы! – развел руками Гамарин. – В первую же бомбежку разбит наш приемопередаточный центр. В исключительных случаях мы связывались через Одессу, но, например, сегодня утром Одесса не смогла дать нам связь.

– Вам было приказано Москвой подготовить для группы радиста. Это сделано? – спросил Шрагин, стараясь не смотреть на подполковника. – Или, может, он тоже участвует в облавах?

– Нет. Для этого он слишком одиозная фигура в городе. Он ждет вас на своей квартире…

Гамарин не договорил: шумно открылась дверь, и в кабинет вошел высокий тучный полковник. Швырнув планшет на диван, он снял фуражку и, выхватив из кармана большой носовой платок, начал вытирать потное лицо и бритую до блеска голову.

– Жарища! – произнес он, тяжело дыша. – Жарища во всех мыслимых смыслах.

– Это товарищ Шрагин, – сказал ему Гамарин поспешно, точно предупреждая, что в кабинете находится посторонний.

Рука полковника замерла с платком на бритой голове.

– Наконец-то прибыл! Здорово. Я – Бурмин. – Он перехватил платок левой рукой, крепко сжал руку Шрагина и, не выпуская ее, сказал: – Наверное, клянешь нас последними словами?

– Я просто не знаю, что делать.

– Понимаю, понимаю… – Полковник Бурмин сел в кресло напротив Шрагина. – Я ночью из обкома говорил по «ВЧ» с Москвой, наслушался всякого. – Он быстро повернулся к Гамарину. – Ну, как ты мог такое сморозить? Поместить этих людей в гостиницу, да еще по нашей броне, и вдобавок сунуть их в облаву!

– Я вам докладывал, – сухо произнес Гамарин.

– Застраховался? – Полковник Бурмин смотрел на Гамарина с откровенной насмешкой. – Будто ты не понимаешь, что сейчас на моей шее. Тебе, тебе, Юрий Павлович, были поручены все эти дела, и ты обязан, обязан был все предусмотреть.

– Даже бог всего не мог предусмотреть, – глядя в сторону, сказал Гамарин.

– С тобой, Юрий Павлович, каши не поешь, ложка всегда у тебя, – устало сказал Бурмин и, тяжело поднявшись с кресла, кивнул Шрагину: – Идем ко мне.

В затемненном с ночи кабинете полковника кисло пахло табаком. Раздернув шторы и распахнув окно, полковник сел за стол. В кабинет врывался тревожный шум города.

– Ну, что ты на все это скажешь? – спросил полковник.

– Говорить поздно, надо решать. Группа фактически подорвана, ее нужно передать вам для ваших нужд.

– А ты сам?

– А мне надо уезжать… или остаться и создавать новую группу из коммунистов, которых здесь оставляют для подполья. Ваше мнение?

– Я доложил комиссару все как есть, – сказал полковник Бурмин. – Он обложил меня всячески и приказал немедленно исправить положение.

– Исправить? – изумленно спросил Шрагин. – Как?

– Комиссар сказал, что ты знаешь, как это сделать. Он только очень нервничал, что тебя еще нет…

Шрагин молчал. Он уже был спокоен, и его мозг работал с особенной четкостью. Так с ним бывало всегда, когда он оказывался перед лицом тяжелых обстоятельств.

– Век живи, век учись, – заговорил Бурмин. – Сам понимаешь, сколько сейчас на меня всякого свалилось. Решил, что этим делом должен заниматься человек, освобожденный от всего другого. – Полковник шумно передохнул и продолжал, будто прислушиваясь к шуму на улице: – И ведь прекрасный работник – четкий, дельный, поворотливый… Но, видно, только когда налаженное годами дело катится с горы. А в этих условиях оказался…

– Надо сейчас же отдать приказ, – перебил его Шрагин. – Моих людей снять с операции по чистке города. Сегодня же они должны быть переведены из гостиницы на частные квартиры. Это надо сделать ночью. Послезавтра утром собрать их…

Глава 3

Когда на другой день утром Шрагин вошел на территорию завода, он сразу понял, что делали небольшие группы людей – и штатских и военных – у силового цеха и немного поодаль, у стапелей, где возвышался стальной громадой недостроенный крейсер. «Минируют», – догадался Шрагин и вдруг с болью представил себе, как будут рушиться все эти сложные и так дорого стоящие сооружения и этот корабль-красавец… Ему вспомнилась первая студенческая практика на Балтийском заводе. Инженер, который знакомил студентов с заводом, повел их вдоль стапелей. На одном они увидели маленькие человеческие фигурки, копошившиеся на дне громадного котлована, – здесь будущее судно только зарождалось. На другом стапеле они уже видели контуры судна, растущие вверх, красиво выгнутые его бока, распертые стальными ребрами. На третьем стапеле уже настилали палубу, а на последнем был корабль, почти готовый к спуску. Он стоял наклонно, точно изготовившись к прыжку в море, и был удивительно красив – он весь был в сиянии голубых звезд электросварки… Да, человек, однажды видевший чудо рождения корабля, навсегда проникнется уважением к людям, которые это чудо совершают, сами того не замечая…

Главного технолога на заводе не оказалось. В зале перед его кабинетом за вздыбленными чертежными досками не было ни одного человека. Шрагин постоял в раздумье и пошел в дирекцию.

Просторная приемная директора была забита встревоженными людьми. Помощник директора – молодой парень с худым узким лицом и светлыми прямыми волосами – метался между телефонами и кричал в трубки одно и то же:

– Директор на объектах! Я ничего не знаю! Придет, тогда все выяснится!

– Вот приедет барин, барин все рассудит, – злобно сказал кто-то в толпе.

Шрагин пробился к помощнику директора и тихо спросил:

– Что здесь происходит?

– Что, что… Не прибыли грузовики на сборный пункт, а там несколько сот человек: семьи, дети. Люди прибежали сюда. А что я могу сделать?

Зазвонил еще один телефон. Шрагин поднял трубку и услышал строгий голос:

– Кто со мной говорит?

– Инженер главного технолога Шрагин.

– Вы член партии?

Шрагин чуть не сказал «да», но, немного помедлив, ответил:

– Беспартийный.

– Ладно, все равно. Ваши машины по ошибке задержаны военной комендатурой. Ошибка исправлена. Там в комендатуре есть ваш человек, но он не знает, где сборный пункт. Немедленно звоните в комендатуру, наведите порядок. Скажите еще раз фамилию!

– Шрагин.

– Действуйте, товарищ Шрагин.

Шрагин сказал помощнику, чтобы он немедленно соединил его с военной комендатурой.

Приемная опустела, люди побежали на сборный пункт. Шрагин остался вдвоем с помощником.

– А самому мне что делать? – растерянно спросил парень. – Жена с грудным ребенком там, на сборном пункте, а я здесь.

– Беги на сборный пункт, я за тебя останусь. Как-нибудь справлюсь, – сказал Шрагин, не раздумывая.

Только парня и видели, даже спасибо не сказал.

Шрагин сел за стол. Он отвечал, как умел, на телефонные звонки, делал в книге аккуратные записи о каждом разговоре и сбоку ставил пометку: «Дежурный инженер Шрагин», – это потом может пригодиться.

Часа через два пришел директор.

– Переведи телефон на меня, – сказал он, проходя в кабинет и нисколько не удивляясь тому, как изменился его помощник. Он, наверное, просто не заметил, кто сидел за столом.

В приемной остались двое мужчин, которые пришли вместе с директором. Они тоже не обращали на Шрагина никакого внимания и, отойдя к окну, разговаривали о чем-то.

Зазвонил звонок где-то над дверью в кабинет, и Шрагин понял, что это вызывает директор. Когда он вошел, директор удивленно приподнял брови:

– Вам что?

– Вы звонили.

– Где помощник?

– Я за него. Он побежал на сборный пункт, там у него жена с грудным ребенком.

– Кто вы такой?

– Инженер из отдела главного технолога Шрагин.

– Шрагин? Что-то я вас не знаю.

– Я новенький, – улыбнулся Шрагин.

– Почему не уехали со своим отделом?

– Я только вчера оформился, ничего не знал.

– Как это вчера?

– Да так, переведен к вам с Балтийского.

– Переведен? Сейчас?!

– Да. Вот выписка из приказа.

Директор прочитал выписку, вернул ее Шрагину и вдруг рассмеялся:

– Канцелярия наша из железа – хоть потоп, а она свое дело крутит. Ну что же, действуй пока при мне. Признаться, я забыл о помощнике. Как тебя зовут?

– Игорь Николаевич.

– Так вот, Игорь Николаевич, сиди здесь на телефонах. Я опять пойду на территорию. Отовсюду буду тебе звонить, докладывай только о самом важном. Понял?

Директор ушел.

Шрагин невольно улыбнулся: здорово у него все складывается…

Когда время уже шло к вечеру, директор вернулся. С серым, мрачным лицом он подошел к Шрагину и, глядя на него отсутствующими глазами, сказал:

– Все. Смертный приговор вынесен, исполнение – по ситуации.

– Кому?

– Заводу вынесен приговор! Заводу! – закричал директор. Он был на грани истерики. – Сам все проверил! Каждый заряд. А я же все это сам строил! Сам! Понимаешь ты это?!

В кабинет вошли два офицера со знаками различия инженерных войск: капитан и лейтенант.

– Явились, убийцы, – мрачно усмехнулся директор. Казалось, он уже успокоился. – Здесь будете команду ждать?

– А где же еще?.. – отозвался капитан и сел на диван. Рядом с ним сел лейтенант.

– Я сейчас еду в горком, – сказал им директор. – Буду позванивать.

– Приказ я должен получить от полковника Стеблева, – строго уточнил капитан.

– Знаю, знаю, – раздраженно сказал директор. – Я такой приказ не смогу и выговорить.

Капитан промолчал и заговорил о чем-то с лейтенантом.

– А с тобой мы решим так… – обратился к Шрагину директор. – Помощник мне пока еще нужен, так что ты к семи утра явись сюда, если, конечно… – директор запнулся и потом быстро закончил:…если ночью не сработает приговор…

Шрагин шел по улицам города. Опускались медленные летние сумерки. На заводе как будто все в порядке, он зацепился там неплохо. Он шел теперь на квартиру, где ему предстояло жить.

Когда готовилась операция, этот жилищный вопрос выглядел довольно надежно. Большая квартира принадлежала немке-колонистке, которая двадцать лет проработала в этом городе учительницей немецкого языка. Муж ее давно умер, а она в прошлом году вышла на пенсию. Единственная ее дочь училась в Ленинградской консерватории, была комсомолкой. Словом, можно было надеяться хотя бы на то, что на открытую подлость хозяйка квартиры не способна. В большой ее квартире, занимавшей весь дом, только одна комната принадлежала не ей, и до первых дней войны в этой комнате жил инженер местной электростанции. Он переехал. Теперь эту комнату должен занять Шрагин, ордер у него в кармане. На нем дата – 14 июня 1941 года. Хоть это местные товарищи сделали как надо…

Дом Шрагину понравился. Каменный, одноэтажный, старомодный, он находился и в центре и в то же время на тихой улице, засаженной акацией и каштанами. Своим фасадом он не бросался в глаза, но выглядел вполне прилично, хотя было видно, что не ремонтировался он, вероятно, с царского времени.

Шрагин нажал кнопку звонка возле двери с накладными деревянными завитушками. Подождав немного, он позвонил еще раз.

Никто не отзывался. Наверное, в дом есть черный ход со двора, а этот, парадный, может, и вовсе не работает. Шрагин прошел вдоль дома и через калитку в узорчатых железных воротах попал во двор, который больше был похож на сад. Обойдя дом, он постучал в низенькую дверь. Она тут же открылась, и Шрагин увидел высокую женщину с замысловатой прической из седеющих волос, с дряблым лицом.

– Вам кого? – спросила она без всякой тревоги.

– Прошу прощения, я ваш новый сосед, – сказал Шрагин.

– Наконец-то! Заходите! – Женщина пропустила Шрагина мимо себя и заперла дверь.

Они прошли в небольшую переднюю парадного входа. Здесь стояли ломберный стол и два кресла. Пол покрывал потертый ковер.

– Вы Эмма Густавовна? – спросил Шрагин.

– Да, я Эмма Густавовна Реккерт, – с достоинством ответила женщина.

– В горжилотделе мне приказали жить с вами в мире и согласии, – улыбнулся Шрагин. – Меня зовут Игорь Николаевич.

– Вы извините меня, но раз уж я ответственный съемщик, я хотела бы видеть ордер, – немного смущаясь, сказала Эмма Густавовна.

Она внимательно прочитала бумажку и подозрительно поглядела на Шрагина.

– Вы получили его, когда прежний жилец еще жил здесь?

– Да, он почему-то тянул с переездом, а главное, я сам задержался… – небрежно сказал Шрагин, отметив про себя внимательность женщины к таким формальным мелочам.

– Ну что же, будем знакомы, – сказала Эмма Густавовна. – Ваша комната вот там, последняя дверь налево. Ключ висит на гвоздике. Там же и ключ от парадного. Должна предупредить, что мебель в комнате, какая она ни есть, принадлежит мне. Прежний жилец платил мне за нее десять рублей в месяц.

– Я последую его примеру, – улыбнулся Шрагин.

Комната оказалась довольно большой. Открыв штору затемнения, Шрагин увидел, что окно выходит во двор. Старинная деревянная кровать, стол, кресло и стул. Шкаф с зеркальной дверцей. На полу у кровати коврик с вышитыми на нем козликами. Все эти вещи уже давно несли свою службу людям, и если они выглядели еще вполне прилично, то только потому, что люди, которым они служили, были бережливы и аккуратны. В дверь постучали.

– Хочу показать вам места общего пользования, – сказала Эмма Густавовна из коридора. Когда Шрагин вышел, она повела его, как экскурсовод по музею. – Вот эта дверь – в кухню, слева у парадного – ванная и туалет, – объясняла она. – Дрова для подогрева колонки и для кухонной плиты лежат в чулане, вон та дверь. Кстати, за дрова прежний жилец тоже рассчитывался со мной. Впрочем, он пользовался ими непонятно редко – я имею в виду для ванны.

– Вероятно, он предпочитал одиночеству в ванной общество к бане, – рассмеялся Шрагин.

– Вероятно, – улыбнулась Эмма Густавовна.

Приготовив постель, Шрагин прошел в ванную и долго блаженствовал там под тугим холодным душем. Возвращаясь, он погасил свет в коридоре и на ощупь пробирался в свою комнату. И вдруг он услышал молодой взволнованный женский голос:

– Мама, это же ужасно, как ты не понимаешь этого!

«Здесь ее дочь», – озадаченно констатировал Шрагин. Это было непредусмотренным осложнением. По имевшимся в Москве сведениям, студентка консерватории Лиля Реккерт, когда началась война, поступила на курсы медсестер и уезжать к матери не собиралась. В этом новом обстоятельстве следовало немедленно разобраться.

Шрагин постучал в дверь, из-под которой пробивался свет.

– Пожалуйста, – услышал он голос Эммы Густавовны и вошел в просторную комнату, которая, судя по обстановке, была гостиной. Посреди комнаты стоял рояль из красного дерева. У стены – целый строй стульев с плюшевыми сиденьями и маленький диван с резной спинкой. За круглым столом в глубоких креслах друг против друга сидели Эмма Густавовна и светловолосая девушка с заплаканным лицом.

– Простите, пожалуйста, – виновато улыбнулся Шрагин, – но оказалось, что у меня нет спичек.

– Лили, принеси, пожалуйста, возьми у меня на туалете, – сказала Эмма Густавовна. Когда девушка принесла спички, Эмма Густавовна сказала Шрагину: – Кстати и познакомьтесь, это моя дочь Лили.

– Очень рад. Игорь Николаевич.

– Лиля, – девушка подчеркнуто иначе, чем мать, назвала свое имя и, кивнув Шрагину, отошла к окну. Ей было лет двадцать, может, чуть больше. Светлые волосы гладко зачесаны и на затылке завязаны тугим узлом. На болезненно бледном ее лице резко выделялись большие серые глаза, снизу подчеркнутые синеватой тенью, а сверху – золотистыми пушистыми бровями. Внешность у нее была привлекательная, но красивой ее назвать было нельзя. Чувствовалась какая-то нервная напряженность во всем ее облике.

Эмма Густавовна вздохнула и тихо сказала:

– Вот остались мы с ней вдвоем и, что с нами будет, не знаем, не ведаем. – Она подняла взгляд на Шрагина, ожидая, что он скажет, но, не дождавшись, спросила: – Но и вы как будто уезжать не собираетесь?

Шрагин заметил, как Лиля требовательно и гневно посмотрела на мать.

– Да, я пока не уезжаю, – сказал Шрагин. – У меня вообще дикое положение.

– Посидите с нами, – предложила Эмма Густавовна и показала на кресло. – Видишь, Лили, товарищ тоже не уезжает…

– Это его дело, – отозвалась Лиля, продолжая стоять у окна.

– Это верно, каждый за себя решает сам, – подхватил Шрагин. – Но мой случай действительно дикий. Представьте себе, меня только что перевели сюда на завод из Ленинграда.

– Из Ленинграда? – радостно встрепенулась Лиля и подошла к столу, не сводя глаз со Шрагина.

– Да, из Ленинграда, а что? – спросил он.

– Это мой самый любимый город на свете, – тихо сказала девушка.

– Не забывай, Лилечка, что ты на всем свете знаешь только два города, – наставительно заметила Эмма Густавовна.

– Ах, мама, ничего ты не понимаешь! – устало произнесла Лиля и села в кресло.

– Да, так вот… – продолжал Шрагин. – Вопрос о моем переводе был решен еще до войны. Но наркомат тянул бумажную волынку, и практически меня оформили на здешний завод только вчера.

– Вот уж вовремя так вовремя! – покачала головой Эмма Густавовна.

– И всем здесь, понятно, не до меня. Но тем не менее кто-то все же обязан сказать мне, как я должен поступить?

– Вы что, хотите, чтобы вам кто-нибудь напомнил, что вы советский человек и рассчитывать жить тут при фашистах не имеете права? – насмешливо спросила Лиля.

– Лили, прекрати, пожалуйста! – по-немецки сказала Эмма Густавовна.

– Во всяком случае, – тоже по-немецки заговорил Шрагин, – вы, Лиля, не имеете никаких оснований думать обо мне скверно, а тем более говорить.

– Тогда мне остается только предполагать, – иронически и тоже по-немецки сказала Лиля, – что вас оставляют здесь партия, правительство и лично товарищ Сталин.

То, что они перешли на немецкий, почему-то сразу обострило разговор. Шрагин встал:

– Прошу меня извинить…

– Игорь Николаевич, пожалуйста, не уходите! – взмолилась Эмма Густавовна. – Хоть вы, может быть, поймете и пожалеете старого человека. Уже третий день мы с дочерью мучаем друг друга. Мне трудно… – Ее голос задрожал, и из глаз потекли слезы.

Лиля подбежала к ней, прижалась щекой к ее лицу.

– Мама, мамочка, но я сама не знаю, что делать! Успокойся ради бога!

Эмма Густавовна вытерла слезы кружевным платком и виновато улыбнулась Шрагину:

– Видите, какая у нас неврастеническая квартира.

– Я сам виноват, ворвался в ваш разговор…

– О! Она всегда такая! – воскликнула Эмма Густавовна, перебивая Шрагина. – Ведь она весь мир, всю жизнь видит только и двух красках – черной и белой. Она мне говорит: «Ты советский человек, ты должна отсюда бежать». И ей не понять, что я не могу бежать от могилы моего мужа, ее отца. Все, что было в моей жизни хорошего, прошло в этом городе, в этом доме. Она этого не понимает.

– Мамочка, а ты не хочешь понять меня! – страстно заговорила Лиля. – Ты человек пожилой, с тебя нет спроса. А что будет го мной? Идти работать на фашистов?! Лучше смерть! Бежать, оставив тебя одну?.. – Она подождала ответа и воскликнула с тоской: – Хоть бы кто-нибудь понял мое состояние!

– Глупенькая, пусть они сюда являются, нас это не касается. Мы будем с тобой вдвоем и останемся честными людьми. И раньше были войны, и раньше занимали города, но разве все жители этих городов автоматически становились предателями? – Эмма Густавовна улыбнулась Шрагину. – Может, останется с нами и наш новый сосед. А, Игорь Николаевич?

– Увы, Эмма Густавовна, я в своих поступках не волен – я подчиняюсь приказу, который я должен в конце концов получить. – Шрагин посмотрел на часы. – Но я отлично понимаю всю сложность вашего положения. Понимаю и вас и Лилю. Я бы очень хотел вам помочь, но как? А теперь я должен идти, извините. Мне очень рано вставать. Спокойной ночи.

Вернувшись в свою комнату, Шрагин думал не о Лиле и ее матери, а о том, что в общем квартира, кажется, подобрана удачно…

Глава 4

Шрагин проснулся, как по будильнику, без семи минут шесть. Раздернул на окнах шторы и замер. Ему показалось, что он уже видел, и не однажды, и этот сад и это по-южному дремотное утро, когда солнце уже осторожно скользит по верхушкам деревьев, а на земле еще лежат синие пятна теней – следы, оставленные ночью. Шрагин грустно улыбнулся, это же Ольгины слова – «следы, оставленные ночью». И он уже знал, что сейчас за окном совсем не тот сад, который привиделся ему в первое мгновение. Тот сад – в Ялте, был он перед окнами дома отдыха, в котором Шрагин в прошлом году проводил свой медовый месяц с Ольгой. Они любили в такой вот ранний час сидеть на подоконнике, раскрыв в сад окно, смотреть, как рождается день, и разговаривать шепотом. Однажды Ольга показала на пятна теней под деревьями и таинственным шепотом сказала: «Смотри, это следы, которые оставила ночь. Ты же ловец шпионов, ты только так и должен все видеть…» Черт побери, какой это был радостный месяц! Наверное, за всю свою жизнь они не посмеются столько, как за тот май. Как невообразимо далеко все это!..

Шрагин осторожно открыл окно, и в комнату вместе с прохладным, пряно пахнущим воздухом ворвался отдаленный грохот, похожий на гром. Воспоминания отброшены, его мысли устремлены вперед, в начинающийся новый день, полный неизвестного. Шрагин стал быстро одеваться.

Прежде всего – на завод.

Смертный приговор, о котором говорил директор, еще не был приведен в исполнение. Возле стапелей сидели солдаты, некоторые из них, сняв рубахи, подставили солнцу спины. «Исполнители приговора», – подумал Шрагин. Тысячи людей годами, как трудолюбивые муравьи, строили завод, потом на этом заводе строили красивые, могучие корабли. И вот пришли саперы, и они, тоже люди, где-то что-то строившие, заложили взрывчатку и теперь, греясь на солнышке, ждут приказа, чтобы в одно мгновенье превратить завод в груду развалин. Но иначе поступить нельзя: подарить врагу такой завод означало бы подарить ему свою силу, которая тут же станет смертью тысяч и тысяч наших людей. Невероятная логика войны.

Директор завода стоял у входа в заводоуправление с тем самым капитаном инженерных войск. Когда Шрагин подошел к ним; директор только мгновенье недоуменно смотрел на него, а затем спросил:

– Ну, что хорошего скажешь нам?

– Ничего.

– А хотелось бы… – вздохнул директор. – Ночью я задремал на диване в горкоме и вдруг вижу – входит генерал и говорит «Все в порядке, директор, прогнали мы Гитлера, давай запускай завод…» Очнулся, а передо мной стоит он… – директор кивнул на капитана. – Стоит и спрашивает: «Где полковник Стеблев?»

Капитан согнулся, подтянул брезентовые голенища сапог и сказал, будто извиняясь:

– Служба такая.

– Зверская у тебя служба, капитан, – убежденно сказал директор, точно не понимая всей бессмысленности своих слов, и обратился к Шрагину: – В общем чуда не будет, и ты, честно говоря, больше мне не нужен. Ты без семьи? Ну и хорошо. Иди к мосту и подсаживайся к кому придется. Не думай, не думай, действуй. Сегодня попутный транспорт еще будет… – Он протянул Шрагину руку. – Действуй!

Шрагин зашел в дирекцию и позвонил в управление НКВД подполковнику Гамарину.

– У меня к вам просьба, – умышленно не здороваясь, сказал он. – Сегодня днем, как условлено, я встречаюсь со своими товарищами, но до этого мне хотелось бы с кем-нибудь из них поговорить.

– Как раз у меня сейчас Григоренко, – сказал Гамарин. – Куда ему подъехать?

– Я прошу его через двадцать минут быть на углу Советской и Херсонской.

– Ясно. Больше вам ничего не нужно? – спросил Га-марин.

– Нет. Спасибо.

Когда Шрагин подходил к условленному месту, он еще издали узнал Григоренко, хотя никогда до этого его не видел. На перекрестке стоял, поглядывая во все стороны, франтовато одетый молодой человек. На нем был новый габардиновый плащ стального цвета, серая шляпа и ярко-желтые туфли. Шрагин нарочно не условился о приметах и теперь, замедлив шаг, с любопытством наблюдал за парнем. Проходя мимо него, Шрагин встретился с ним глазами, не подав никакого знака. Но когда, сделав несколько шагов, оглянулся, он увидел, что парень его нагоняет.