Маэстро. Счастье вопреки

– Думаю, да. Но не сегодня, она еще отходит после операции и много спит. Завтра должна быть в более собранном состоянии. Думаю, будет рада тебя увидеть. Третий этаж, палата 233. Время посещений – с двух до семи.

– Понял…

– И еще, Макс.

– Да?

Оля подошла чуть ближе и положила руку мне на плечо.

– Я знаю, что вы с Олюшкой расстались не очень хорошо. И ты, может быть, до сих пор обижен и зол. Но не надо ей этого показывать, ладно? Или не приходи вообще, или оставь прошлое за дверью. Оля не железная и не стальная, какой хочет казаться. Она ранима и чувствительна, а сейчас уязвима вдвойне. И твои упреки и уколы исподтишка ей не нужны.

– Я не понимаю тебя, Лен.

– Да? – глаза Ждановой полыхнули огнем. – Скажешь, что арию из Риголетто ты распевал просто так, без намеков? Извини, но я не верю, Макс. И Оля тоже не поверила. Думаешь, она просто так уехала с утра в воскресенье? Нет, специально уехала, потому что боялась унижений от тебя.

А вот тут Лена меня уела. Я даже представить не мог, что Оля воспримет эту песню так тяжело.

Да, не скрою, я хотел ее задеть. Накрыло внезапно застарелой обидой. Захотел встряхнуть, чтобы вспомнила о прошлом и немножко устыдилась.

Увидеть ее эмоции хотел, а не эту холодную маску.

Но, кажется, я облажался… Унижать и заставлять бежать я Олю точно не хотел. Даже подумать не мог, что она так остро все воспримет.

– Я был не прав, – выдохнул, отводя взгляд. – Не думал, что Олю это так сильно заденет.

– Не думал, да. Потому что слишком плохо о ней думаешь. Тебя тоже можно понять, не спорю, но… Хочешь злорадствовать, рассуждать о карме – делай это наедине с собой, а не в палате у Ольги. Она уже сполна за все расплатилась. За все свои ошибки и грехи. Не надо ее добивать, пожалуйста. Хотя бы ради себя самого. Легче жить тебе от этого не станет.

Я даже не нашелся с ответом. Было неприятно, что Лена считает меня чудовищем, способным злорадствовать над болью когда-то любимой девушки.

Но я и сам хорош, что есть, то есть. Дал повод так думать. Не стоило припоминать старые грехи, коли сам гордился, что всё давно простил.

Лена ушла, забрав с собой собранный пакет и сумку с вещами, а я еще долго стоял, пялясь ей вслед.

В больницу поехать все же собирался. Хотел убедиться, что с Олей более-менее всё в порядке.

Глава 11 Жалость – это больно

Приходила в себя я тяжело. Тело было ватным и непослушным, а сознание вялым и затуманенным.

Даже не сразу поняла, что в больнице нахожусь. А когда поняла, то еще долго пыталась вспомнить, что со мной произошло.

Лишь спустя минут двадцать вернулись воспоминания: прогулка в парке, встреча и недолгий разговор с Тихомировым, слова, которыми он меня ранил, и несущийся на меня БМВ…

Кошмар…

Было больно и физически, и морально. Ну и стыдно, да. За то, что попыталась открыться и получила такую жесткую реакцию.

Даже жаль стало, что меня откачали. Что-то никак не давало мне распрощаться с этим миром.

Кажется, кто-то выше и правда решил, что сильно я нагрешила и еще долго мне предстоит ходить по мукам.

Медсестру я попросила позвонить Лене и сообщить, где нахожусь. Она единственный близкий человек, который у меня остался.

Родителям сообщать не собиралась. Я и без того была в раздавленном состоянии, и бороться с ними бы не смогла.

Сомневаюсь, что они бы меня приласкали и пожалели. Скорее снова гнобить бы начали. Нет, умерла так умерла, что называется.

Нет у них больше дочери.

Перепуганная Ленка тут же примчалась в больницу и с помощью Саши выхлопотала мне отдельную палату.

Я бы и в общей полежала, не переломилась бы, но в отдельной было куда комфортнее, конечно. Даже туалет с душем в ней были.

Первый день выдался тяжелым, тело болело, и меня то и дело пичкали сильными анальгетиками, от которых клонило в сон.

Что говорила мне Ленка, точно не вспомню. Хватило сил только на то, чтобы надиктовать ей список одежды и необходимых в больнице мелочей.

На следующий день стало чуть лучше, я уже была более-менее в нормальном сознании.

Ленка улыбалась, пряча тревогу в глазах. Пыталась меня растормошить.

– Ну и напугала ты нас, Олюшка. Я думала, поседею. Как ты так умудрилась?

– Буду внимательнее смотреть по сторонам, а не идти, не глядя на проезжую часть, – грустно улыбнулась. О встрече с Тихомировым в парке решила промолчать.

Даже лучшей подруге стыдно было об этом рассказывать. И так выгляжу, как побитая собачонка.

– Да уж будь добра. Второй раз ведь может и не повезти. И так, считай, в рубашке родилась. – Лена перевела дыхание и чуть ли не перекрестилась. – Уф, ладно, давай выдохнем. Главное, что ты жива. А переломы заживут. Ничего, моя хорошая, все у тебя будет зашибись. Скоро поправишься и будешь танцевать.

– Твои слова да Богу в уши.

– О, чуть не забыла. Цветы в вазе от нас с Сашей, а это тебе мои непоседы передали.

Здоровой рукой я взяла открытки, сделанные и подписанные детскими ручками, и улыбнулась.

Сквозь слезы, но улыбнулась. Было очень приятно. Хороших деток вырастила Лена. Хотелось бы и мне иметь таких.

– Они за тебя тоже переживают, Оль. И желают побыстрее поправиться. Хотели со мной в больницу поехать, но я не взяла, подумала, что они тебя сильно утомят.

– Ничего не утомят, пусть приходят. Ну и спасибо им передай. И обязательно поцелуй за меня.

– Обязательно, милая. Обязательно поцелую…

*****

– Привет, Оль. – голос Макса, раздавшийся в палате, заставил меня вздрогнуть. Вот кого-кого, а его у себя в палате увидеть я точно не ожидала.

Хорошо, хоть чай успела допить, а то бы точно поперхнулась от неожиданности.

Но тем не менее он стоял на пороге, с пакетом в руках и в небрежно наброшенном белом халате поверх черных брюк и черной футболки.

Такой нереально красивый, самый близкий когда-то, но давно уже ставший чужим.

Интересно, кто ему сообщил, что я попала в больницу? Саша, наверное.

– Можно пройти?

– Проходи, – киваю, устраиваясь поудобнее на кровати и по привычке баюкая загипсованную руку.

– Это тебе – он опускает пакет на стол и ставит стул поближе к кровати. – Фрукты, витамины. Всё, что разрешили врачи.

– Спасибо.

Тихомиров выглядит неуверенным и очень напряженным. Ведет себя так, словно ему каждый шаг и слово даются с неимоверным трудом.

У меня возникает ощущение, что он вообще не хочет здесь находиться. Будто повинность какую-то отрабатывает, навещая меня.

На горло себе наступает.

Ну и зачем пришел, спрашивается? Я не звала, и силой же никто его не заставлял приходить.

На душе становится тошно, и я старательно избегаю встречаться с Тихомировым взглядом.

И мечтаю, чтобы он поскорее ушел. Не нужны мне такие визиты вымученной вежливости.

– Как себя чувствуешь?

– Жить буду, – усмехаюсь. – Но плохо и недолго.

– Оль, не надо так, – все же бросаю украдкой быстрый взгляд и замечаю, как Максим резко меняется в лице. Становится белым как мел. – Нельзя так говорить. Тебе нужно поправляться и возвращаться к жизни.

Ага, было бы еще для чего жить.

Тихомиров говорит еще какие-то подбадривающие слова, которые я пропускаю мимо ушей, а потом внезапно произносит:

– Оль, если я тебя как-то задел или обидел, прости. И насчет того вечера у Ждановых. Ария из «Риголетто» была не к месту…

– Не надо, – прерываю его, – не извиняйся. Ты не сделал ничего, чего бы я не заслужила.

– Оль, послушай…

– Тебе пора, Максим. – натягиваю повыше одеяло и прикрываю глаза. – Я устала и очень хочу спать…

– Ладно, после поговорим. – раздается после нескольких минут молчания. – Отдыхай, Оль. Тебе сейчас это нужно.

Наконец, Тихомиров уходит, и я выдыхаю с облегчением. Только вот сна ни в одном глазу, а в туалет очень хочется. Аж распирает.

Поэтому осторожно встаю и плетусь в сторону уборной, но замираю у двери палаты. Дверь Максим прикрыл неплотно, и из коридора доносился его голос.

Вернее, голоса. Его и Жданова.

Ну и да, не удерживаюсь, подхожу ближе, приоткрываю пошире дверь и прислушиваюсь.

– Как она? – это спрашивает Саша.

– Так себе. Слаба очень, выпроводила меня из палаты, сказала, что хочет спать.

– Пусть поспит. Во сне организм восстанавливается быстрее. Спасибо, что приехал. Оле сейчас нужна поддержка.

– Да о чем ты, не мог я не приехать и не поддержать. Мне ее искренне жаль. Жаль, что и с мужем у нее не сложилась жизнь, и родители такие, что и врагов не надо. Теперь еще авария эта чертова.

ЖАЛЬ… ЖАЛЬ… ЖАЛЬ…

Это слово вырывается из общей массы, бьет по ушам, и я прикусываю губы до крови, чтобы не заорать. Как же больно это слышать…

Не нужна мне их проклятая жалость…

– Не смейте! – распахиваю дверь и буквально вываливаюсь из палаты. Делаю пару шагов и останавливаюсь под ошарашенными взглядами мужчин.

– Оля, ты чего?

– Не смей, слышишь? – не обращая внимания на медперсонал, пациентов и других посетителей, тыкаю в сторону Макса. – Не надо меня жалеть. Не надо! Лучше ударь, если тебе легче станет. Ударь, если так сильно меня ненавидишь. Но жалеть – не надо!

– Оля, тише, успокойся, пожалуйста, – Макс поднимает ладони и делает шаг вперед. – Тебе нельзя нервничать. Давай я помогу тебе вернуться в палату?

– Нет, – отшатываюсь от него и застываю….

Перед глазами всё плывет, а в левой стороне груди разливается острая боль… Сердце болит… разрывается просто. Дышать нечем…

В следующую секунду сознание меркнет, и я лечу на холодный больничный кафель. Такое бесконечно долгое падение…

Падение длиною в вечность. А может, это она и есть? Мое время всё же пришло?

– Оля!!!!! Оленька! Олененок мой! – кажется, в отдалении слышу голос Тихомирова, но этот голос исчезает слишком быстро, растворяется в поглотившей меня тьме…

Глава 12 Возвращение Музы

Максим

В дверях палаты замираю как вкопанный при виде лежащей в постели Оли.

Нет больше ледяной королевы, элегантной леди, знающей себе цену, какой я ее увидел в доме Ждановых.

На больничной кровати лежит хрупкая, измученная женщина, похожая на тень самой себя. Рука в гипсе, голова перевязана бинтами, лицо в ссадинах, а под глазом сильная гематома.

По сердцу как ножом резануло. Очень больно было видеть Олю в таком состоянии.

А еще ее взгляд. Настороженный, боязливый, похожий на взгляд загнанного в угол зверька. Это меня добивало.

Почему она так смотрит? Бояться меня не стоит, Оле это известно лучше, чем кому бы то ни было еще.

Даже тринадцать лет назад, при разрыве, я ничего плохого ей не сделал. Не тряс, не бил, не орал, не унижал.

Просто ушел, как она и просила.

Так с чего теперь такая реакция? Даже эта чертова песня не повод так на меня реагировать.

Каждый шаг дается с трудом, словно к ботинкам килограммовые гири привязали. Да и слова никак не хотят слетать с языка.

С трудом пересиливаю себя, чтобы заговорить, расспрашиваю о здоровье. Оля отвечает коротко и сухо, еще и шутит про «жить недолго», отчего у меня сердце чуть не обрывается.

Пытаюсь хоть как-то наладить диалог, но ничего не клеится. Извинения мои Оля тоже прерывает и просит уйти.

Я соглашаюсь, вижу, что ей тяжело. Решаю, что Ольге и правда надо отдохнуть, а поговорить мы сможем и позже. Когда она полностью восстановится.

Все равно в ближайшие месяцы уезжать из Каменки не планирую. Так что время у нас еще будет.

Попрощавшись, выхожу в коридор и сталкиваюсь с Сашей. Лена тоже в больнице, отошла поговорить с врачом.

– Спасибо, что приехал. – говорит Жданов. – Оле сейчас нужна поддержка.

– Да о чем ты, не мог я не приехать и не поддержать. – я вздыхаю. На душе тяжело и муторно. – Мне ее искренне жаль. Жаль, что и с мужем у нее не сложилась жизнь, и родители такие, что и врагов не надо. Теперь еще авария эта чертова.

Я ничуть не кривил душой. Такой судьбы я Оле даже в пылу самой острой обиды бы не пожелал.

И с удовольствием бы врезал и ее экс-муженьку, и уродскому папеньке.

Дверь в коридор открывается внезапно, и из палаты вываливается Оля. Еле на ногах стоит, придерживает сломанную руку здоровой, но все же делает пару шагов вперед и тычет в меня пальцем.

Смотрит то ли с ненавистью, то ли с безумием:

– Не смей, слышишь? Не надо меня жалеть, Тихомиров. Не надо! Лучше ударь, если тебе легче станет. Ударь, если так сильно меня ненавидишь. Но жалеть – не надо!

Мы с Сашкой переглядываемся и понимаем, что дело плохо. Кажется, у Оли на фоне аварии произошел нервный срыв.

Пытаюсь ее хоть как-то успокоить, обнять и увести в палату, но она лишь вскрикивает и отшатывается от меня, как от прокаженного.

А потом происходит самое страшное: Оля сначала сереет, потом бледнеет и хватается за грудь.

Я дергаюсь к ней за долю секунды до того, как она теряет сознание, и только поэтому успеваю поймать и не дать упасть на пол.

Подхватываю на руки и несу в палату. Укладываю на кровать и пытаюсь растормошить ее.

– Оля, Оленька, Олененок мой, открой глаза, пожалуйста. – сам не понимаю, что несу, бормочу всякий бессвязный бред.

Потому что мне, мать вашу, страшно. Страшно видеть ее такой и представлять, что она может больше никогда не очнуться.

Похлопываю по щекам, даже водичкой брызгаю, но реакции не получаю. И от этого становится еще страшнее.

Лишь нащупав пульс под тонкой кожей запястья, немного выдыхаю и посылаю Жданова за врачом.

А сам…Снова зову ее, пытаюсь добудиться. Глажу по волосам, виднеющимся из-под повязки, целую белую, безвольную руку.

Даже врачу, прибежавшему вместе с медсестрой, не сразу удается оттащить меня от Ольги.

Еле сумел выпустить ее из своих рук. Мышцы будто заживо окоченели.

– Каталку, живо! – резко бросает врач после беглого осмотра. – Готовьте МРТ.

– Что с ней, доктор? – тут же подрываюсь я.

– Сложно сказать, ЧМТ чреваты внезапными осложнениями. Нужно проверить, нет ли кровоизлияния в мозг, да и другие обследования не помешает провести.

Уже через пару минут каталку с Олей увозят, а я обессиленно опускаюсь на стул. Грудь стискивает от ужаса, и я готов уже хвататься за голову от отчаяния и бессилия.

Потому что не знаю, каким богам молиться, чтобы Оля выкарабкалась.

*****

– Максим! – вернувшаяся Лена смотрела на меня с осуждением. – Я же просила тебя быть осторожнее. Что ты такого наговорил Оле, что ей стало плохо?

– Да ничего, Лен. Мы едва парой слов перекинулись, и она попросила меня уйти.

– Милая, всё так и было, подтверждаю. Мы стояли в коридоре, разговаривали. Ну, сказал Макс, что ему Ольгу жаль. А она как-то нервно на это отреагировала. Побледнела, сознание потеряла. Никто ее не доводил.

– Ну, молодцы, блин, – Лена похлопала нам, – два слона в посудной лавке. Вам самим-то приятно было бы, если бы вас так «прилюдно» жалели. Гордость и самолюбие не ущемились бы, нет?

Мы с Саней переглянулись и вздохнули. Нет, нам тоже было бы неприятно. Но в тот момент даже в голову не пришло, что Оля нас услышит и так отреагирует.

Я же ничего плохого в виду не имел. А то, что муж у Оли редкостный мудак, как и ее родители – чистая правда. Она и сама это прекрасно знает.

Нет, нам определенно с ней надо поговорить и кое-что прояснить. Пока Оля из меня совсем монстра не сделала в своем сознании.

– Родная, – Саня обнял жену и нежно поцеловал в висок. – Не забывай, что Ольга после тяжелого ДТП. Стресс, эмоции, неправильное восприятие происходящего. Вот и среагировало слишком нервно. А если у нее в голове субарахноидальная гематома, то в этом не виноват ни Макс, ни я. Это последствия ДТП. Так что давай не будем нагнетать, ладно?

Жданову всё же удалось успокоить супругу, и потянулось мучительное время ожидания.

Казалось, что прошла целая вечность, прежде чем к нам вышел врач. Причем у него было такое выражение лица, что я вскочил и едва не сломал стул. Так крепко стиснулся кулак.

– Валентин Петрович, – пошатнувшуюся Лену успел поддержать Саня. Его крепкие руки уверенно обвили талию жены. – Совсем плохи дела, да?

– Да как раз нет. Спешу вас успокоить. Ни аневризм, ни гематом, ни мелких поврежденных сосудов в головном мозге Ольги нет. Как и отека. Мы всё проверили, от и до. Это хорошая новость.

– А какая плохая? – хрипло спросил я.

– У пациентки был острый приступ стенокардии. Явно на нервной почве. Не смертельно на данном этапе, но в потенциале ничего хорошего не сулит. Девушке нужен полный покой, понимаете? Никаких стрессов, никаких лишних волнений. Иначе так можно и инфаркт заработать.

– Мы понимаем. – кивнула Лена за нас всех.

– Вот и замечательно. Сейчас Ольге дадут успокоительное и вернут в палату. И да, пока я ставлю ограничения на посещения больной. Ей это пойдет на пользу…

*****

– Макс, ты слышал врача, – сказала Лена, когда мы вышли из больницы. – Оле нельзя нервничать. Так что лучше тебе пока не приходить в больницу.

– Я понял. Поверь, я не хочу стать причиной ее проблем со здоровьем. Не буду приходить, но… сообщай мне о ее состоянии, ладно?

– Зачем? – бросила на меня испытующий взгляд.

– Потому что мне не все равно, Лен. Что бы ты ни думала, я Оле зла не желаю и сегодня тоже нервов немало потерял, пока пытался ее в чувства привести. Прошлое осталось в прошлом, и я желаю Оле поскорее поправиться. Мне важно знать, что у нее все хорошо.

Казалось, Лену удовлетворили мои слова и расстались мы на позитиве.

Правда, состояние мое было паршивым. Остаток дня шлялся по городу без дела, а потом завалился в бар и надрался как сапожник.

Лишь бы не думать о том, о чем думать не стоило.

До квартиры добрался кое-как, упал в кровать и проспал до рассвета…

А на рассвете отправился в душ, закинулся таблетками от похмелья, наскоро позавтракал и ….

Начал писать музыку… Мелодия пришла сама, и теперь надо было перенести ее на бумагу…

Глава 13 Я хочу жить

Когда я прихожу в сознание, то снова вижу рядом с собой подругу. Пытаюсь улыбнуться, но нахлынувшие воспоминания стирают с моего лица улыбку.

Жаль…Мне жаль, что у нее не сложилась жизнь – в мозгу рефреном зазвучали слова Тихомирова, и сердце снова болезненно закололо.

– Оль, ты как? Сердце нормально? Не болит? Снова нас напугала до полусмерти, – Ленка улыбается, пытается шутить, а меня обдает волной жгучей, яростной обиды.

Зачем она позвала Макса? Зачем всё ему рассказала? Знает же, как мне было больно после встречи в их доме.

– Лен, – мой голос сухой и хриплый, больше похожий на воронье карканье. – Ты зачем позвала Тихомирова? Зачем просила его прийти? Он же меня презирает. Только теперь еще и жалость примешалась к презрению.

– Оль, нет! Макс сам изъявил желание навестить тебя. Я у него над душой с пистолетом не стояла, правда. Просто сказала, в какой больнице и палате ты лежишь. И он точно тебя не презирает. Тех, кого презирают и ненавидят, в больницах не навещают.

– Что-то по нему не похоже было, что он по своей воле пришел, – стряхнула украдкой выкатившуюся из глаз слезу. – Как будто на аркане приволокли.

– Милая, ты …

– Про мой разрыв с родителями ты ему рассказала?

– Тут Саша постарался, – Лена виновато опустила глаза. – Сама знаешь, мужики похуже базарных хабалок сплетничают порой. Я ему уже настучала по кумполу на этот счет.

– А ты, Лен, – нервно сглотнула. – Ты тоже считаешь меня такой? Жалкой, ни на что не годной, убогой неудачницей? Которую хочется пожалеть, как собаку с оторванной лапой?

– Оля, – у подруги вытянулось лицо. – Что ты такое говоришь?

– Уходи! – у меня окончательно сдают нервы. – Уходи, Лен. Возвращайся к мужу и детям.

Да, меня буквально прорвало, стресс последних месяцев, если не лет, начал истерикой выливаться наружу.

Захотелось отгородиться от всего и всех. Остаться в полном одиночестве и строгой изоляции. Чтобы больше никто не видел меня в таком состоянии и не жалел как ущербную и убогую.

– Милая, зачем ты так?

– Уходи, я сказала! Не нужна мне ваша проклятая жалость, не нужна! Идите кого-нибудь другого пожалейте! Я сама как-нибудь выкарабкаюсь, не переживай.

Не замечаю, как перехожу на крик, а Лена с расширившимися глазами опрометью выскакивает из палаты и больше не возвращается.

Зато вместо нее в палату входит медсестра, измеряет мне давление, считает пульс, а потом что-то вкалывает.

Что-то хорошее, погружающее меня в сон.

*****

Следующие два дня проходят как в тумане. Я ем, сплю, хожу на процедуры, тенью брожу по больничным коридорам, чтобы хоть как-то разогреть мышцы.

В палате тупо пялюсь в телевизор, даже не осознавая, что там крутят: ток-шоу, боевик или комедию.

Физическое состояние улучшается, зато морально всё хуже некуда. Становится стыдно перед Леной, но написать ей и извиниться не поднимается рука.

Что ж, видимо, такая у меня судьба – отталкивать всех, кого люблю.

Однако на третий день подруга приходит ко мне в палату. С новой порцией судочков и букетом белых роз.

Контейнеры отправляются на стол, цветы в вазу, а Лена с самым решительным видом садится ко мне на кровать.

– Значит так, подруга. Выброси из головы всякие глупости насчет того, что я считаю тебя жалкой. Это не так. Я за тебя переживаю, понимаешь? А переживаю потому, что люблю. И помочь тебе хочу. Олюшка, у всех бывают трудные периоды в жизни. У всех, их надо просто пережить. А ты как будто крест на себе поставила. Так нельзя. Пора уже прекратить мучить себя прошлым. Макс давно тебя простил, теперь прости сама себе грехи. Прости и живи дальше. Ты молода еще, Оль. Какие наши годы, ну? Ты обязательно еще будешь счастливой, только дай шанс самой себе.

– Думаешь? – шмыгнула носом, чувствуя, как от слов подруги по щекам начинают струиться горячие слезы.

Но я даже не пыталась их вытирать.

– Уверена. Так что заруби себе на носу: я никуда не уйду и одну тебя не оставлю. Можешь кричать, ругаться, проклинать меня – но я никуда не уйду. Даже не надейся.

– Ленка, прости, – не выдержав, обнимаю ее здоровой рукой и начинаю реветь еще сильнее. – Прости, что наговорила тебе такого. Я тебя тоже люблю и не хочу терять.

Минут десять, наверное, мы обе рыдаем, выплескивая эмоции. Лена берет себя в руки первой, подправляет макияж в уборной, а потом заваривает на двоих травяной чай.

– Оль, я понимаю твое состояние. Авария, сильный стресс, еще встреча с Максимом тебя подкосила.

– Да уж, – я сделала пару маленьких глотков и поставила чашку на тумбочку. – Меня конкретно так тряхануло после встречи с ним, словно током в 220 вольт ударило.

– Вот! А до этого ты пережила развод и разрыв отношений с родителями. Ничего удивительного, что ты сейчас эмоционально расшатана. И твою психику несет из стороны в сторону, как шлюпку при девятибалльном шторме. Но с этим надо что-то делать, Оль. Одна ты не вывезешь.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась я.

– Психолог, Оль. Тебе нужно поработать с психологом. И не смотри так, нет ничего постыдного в том, чтобы получить помощь специалиста. А признать проблему – это половина ее решения.

Я хотела было возмутиться сначала, но… вдруг поняла, что Ленка права. Недавняя истерика возникла ведь не на пустом месте.

Моя психика сейчас и правда напоминает последнего выжившего при кораблекрушении.

Так может, проще обратиться к спецу? Чем в одиночку мучиться, всё глубже скатываясь вниз по воронке депрессии?

Я ведь и правда поставила на себе крест. Может, действительно зря. Может, и для таких, как я, где-то есть еще один шанс? Шанс прожить нормальную, счастливую жизнь?

Поэтому киваю подруге:

– Я согласна, Лен. Надо поискать психолога.

– Не надо, я его уже нашла. Между прочим, лучшего в городе. И завтра она придет сюда.

– Взяла меня в оборот, да? – поразилась предприимчивости Ждановой. – Шустро ты.

– Нет, Оль. – Лена погрустнела. – Скорее, очень поздно я взялась за это дело. Тормошить тебя надо было раньше. Хватать за руку, вести к спецам. Чтобы ты не тратила время в ненужном браке. Столько лет потеряно зря. Прости меня.

– Ты не виновата, Лен. – вздохнула я. – Я сама выбрала плыть по течению. Загнала себя в ловушку. Выбрала жизнь с нелюбимым мужем в качестве наказания.

– Боже, Олюшка, как же так…

– Знаешь, Лен, – я встала и подошла к окну, из которого открывался потрясающий вид на мост молодоженов и Часовую башню. – Я вот задумалась… Может, это знак? Ну, приезд Тихомирова, авария. Такая жесткая встряска от судьбы. Чтобы я перестала быть рефлексирующим бревном и хотя бы попыталась изменить свою жизнь к лучшему. А одного развода явно было недостаточно. Мои проблемы лежат куда глубже.