Тень за спиной

– Молодец. Видишь, как все просто, когда не пререкаешься? – Он встал и подошел ко мне, снова положив руки на мои плечи. На этот раз его прикосновение было почти нежным.

– Я же только тебя и защищаю. От дурного влияния. Ты не понимаешь, как этот мир жесток. А я твоя крепость.

Я смотрела ему в грудь, не в силах поднять глаз. Его слова, обволакивающие и ядовитые, проникали внутрь, и где-то в глубине, в самом темном уголке души, им верилось. Может, он и правда прав? Может, это я сама все порчу своим непослушанием?

– Я знаю, – тихо сказала я. – Прости.

Он наклонился и поцеловал меня в макушку.

– Все, забудем. Давай ужинать.

Мы сели за стол. Он ел с аппетитом, рассказывая что-то о работе. Я кивала, поддакивала, изображая подобие улыбки. Но внутри все было пусто. Я чувствовала себя марионеткой, у которой только что перерезали последнюю ниточку, связывающую ее с живым человеком. И теперь я была полностью в его власти. Одна.

Глава четвёртая

Это произошло вечером, через несколько дней после истории с Юлей. Я мыла посуду, а он сидел на диване и смотрел телевизор. В голове у меня все еще звенела та звенящая тишина, что осталась после удаленного контакта. Руки двигались автоматически, словно ватные. Я взяла кружку. Ту самую, с надписью «Лучшей на свете» – он подарил ее мне на годовщину, когда мы только начали жить вместе. Тогда эти слова казались правдой. Теперь иероглифы лжи. Кружка выскользнула из мокрых пальцев. Падение показалось вечным. Бело-синяя керамика ударилась о раковину, разлетелась на несколько крупных осколков и десятки мелких, разбросав их по столу и полу. Звон стекла прозвучал, как выстрел. Я застыла, смотря на осколки, сердце уйдя в пятки. Телевизор умолк. Я не сразу осмелилась обернуться. Когда повернулась, он уже стоял посреди кухни. Он смотрел не на меня, а на осколки. Его лицо было абсолютно спокойным. И от этого становилось только страшнее.

– Подожди, Паш, я сейчас все уберу… – залепетала я, хватая тряпку.

Он медленно подошел. Встал над осколками. Потом поднял на меня глаза. И в них не было ничего человеческого. Только черная, кипящая ярость.

– Ты… – его голос был тихим, хриплым от сдерживаемой злобы. – Ты специально?

– Нет! Клянусь, это случайно! Она просто выскользнула!

– Не ври! – его рык оглушил меня. Он резко двинулся вперед, и я инстинктивно отпрянула, наступив на осколок. Острая боль пронзила ступню, но я даже не вскрикнула, парализованная страхом.

– Ты всегда так! Всегда все портишь! Подарил тебе что-то хорошее, от души, а ты плюешь на это!

– Паша, прости, я…

Он не дал договорить. Резким, отрывистым движением он толкнул меня в грудь. Я не удержала равновесия и упала на пол, прямо на осколки. Они впились в ладони, в бедро. Слезы брызнули из глаз от боли и унижения.

– Ничего святого! – кричал он надо мной, его лицо было перекошено. – Круглая дура! Руки-крюки! Я рядом с тобой как на вулкане! Ходишь, как неприкаянная, все ломаешь, все роняешь! Может, тебе вообще из этой квартиры выметаться, раз ты здесь все ненавидишь?!

Я сидела на полу среди битой керамики, прижимая порезанные ладони к животу, и рыдала, не в силах остановиться. Его слова жгли больнее, чем осколки. Он посмотрел на меня с отвращением, пнул ногой самый крупный осколок и, развернувшись, ушел в спальню. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задребезжала посуда в шкафу. И наступила тишина. Ледяная, абсолютная. Та самая, что хуже любых криков. Я сидела на холодном полу, истекая кровью и слезами, и понимала, что он не вернется. Не поможет. Не спросит, не больно ли. Это молчание было наказанием. Собрав последние силы, я поднялась, пошла в ванную, промыла порезы. Боль была острой, но привычной. Как и чувство стыда. Как и тяжелое, давящее одиночество в центре его ледяного молчания, которое длилось до самого утра. Я сидела на краю ванны, смотря, как розовые разводы от крови растворяются в воде. Порезы на ладонях жгли, но эта боль была почти благом – она была реальной, осязаемой, в отличие от той сокрушительной пустоты, что разлилась внутри.

Из-за двери доносился мерный гул телевизора. Он смотрел футбол. Как ни в чем не бывало. Как будто не было ни разбитой кружки, ни моего падения на осколки, ни его уродливых слов. Этот привычный бытовой звук был страшнее любой тишины. Он означал, что для него инцидент исчерпан. Он выплеснул свой гнев и двинулся дальше. А я осталась сидеть с его яростью, впившейся в меня тысячью осколков. Слово «дура» звенело у меня в ушах, смешиваясь с хриплыми криками болельщиков с экрана. «Руки-крюки». Я посмотрела на свои ладони – изящные, с длинными пальцами. Когда-то я играла на пианино. Когда-то я рисовала. Теперь они только роняли и били. Я нашла пластырь, заклеила самые глубокие порезы. Действовала медленно, будто сквозь вату. Потом, опираясь на стену, пошла на кухню убирать осколки. Каждый кусочек керамики, который я бросала в мусорное ведро, отзывался глухим стуком где-то в груди. Это был звук чего-то безвозвратно разбитого. И дело было не в кружке.

Когда я нагнулась, чтобы поднять осколок с надписью «лучшей», меня вдруг затрясло. Меня рвануло к унитазу, и меня вырвало – пустой, судорожной спазмой, от которой слезились глаза. Тело отказывалось принимать эту реальность. Я доползала до уборки, вытерла пол начисто, чтобы не осталось и намека на происшествие. Потом поставила на стол его любимый чай, печенье. Ритуал примирения. Ритуал капитуляции. Он вышел из спальни уже под утро, когда я сидела, смотря в окно на светлеющее небо. Он прошел на кухню, налил себе чаю. Взгляд его скользнул по моим заклеенным пластырем рукам. Никакой реакции.

– Машину нужно отвезти в сервис, – сказал он своим обычным, ровным тоном. – После обеда.

Я просто кивнула. Он сделал глоток чая, поморщился.

– Не доложила сахара, как обычно.

Это было все. Ни слова о вчерашнем вечере. Ни «прости», ни «как ты». Только ледяное молчание, которое растянулось на весь день, на всю неделю, став новой, еще более прочной стеной между нами. И я понимала, что это молчание мое наказание. И отбывать его придется до тех пор, пока он не решит, что я достаточно наказана. Он налил себе еще чаю, его движения были размеренными и спокойными, будто вчера ничего не произошло. Он сел напротив, и его взгляд, тяжелый и оценивающий, пополз по мне, от заклеенных пластырем рук, в которых я все еще сжимала свою кружку с недопитым чаем, выше, задержавшись на бедрах, на талии. Я внутренне сжалась, чувствуя, как под этим взглядом кожа покрывается мурашками. Он отхлебнул чаю, поставил кружку на блюдце с тихим звоном и произнес бесстрастно, как констатируя погоду:

– Что-то ты поправилась, Оль. Тебе пора худеть.

У меня отвисла челюсть. Я посмотрела на него, не веря своим ушам. После всего, что случилось, после моего унижения и слез… это первое, что он говорит?

– Что? – выдавила я.

– С этого дня есть ты будешь меньше, – продолжил он, не меняя тона. В его глазах читалось лишь холодное решение.

Во рту пересохло. Сердце застучало где-то в горле.

– Что значит «меньше»? – прошептала я, уже зная ответ. Зная его. Зная, что ничего хорошего это не сулит.

Он посмотрел на меня прямо, и в его взгляде не было ни капли насмешки. Только абсолютная, тотальная власть.

– Меньше значит один раз в день. Вечером, со мной. Чтобы я мог контролировать.

В глазах потемнело. Один раз в день. Это же голодовка. Это…

– Паша, я так не могу. У меня кружится голова, если я не поем…

– Привыкнешь, – отрезал он, поднимаясь из-за стола. – Лишний вес – это болезнь. Лень. Я о тебе забочусь. Хочу, чтобы ты была здоровой и красивой.

Он подошел ко мне, положил руку мне на плечо. Его прикосновение заставило меня вздрогнуть.

– И не вздумай тайком жрать. Я все равно узнаю.

С этими словами он вышел из кухни, оставив меня сидеть с моим холодным чаем и с нарастающим ужасом в груди. Он отобрал у меня друзей. Отобрал свободу. Теперь он отбирал у меня еду. Основное, что нужно человеку для выживания. Я медленно подняла дрожащую руку и провела ладонью по своему бок. Я не поправилась. Я это знала. Это была просто еще одна точка контроля. Еще один рычаг давления, чтобы сломить, чтобы заставить исчезнуть окончательно. И самый страшный ужас вызывало то, что часть моего измученного сознания уже начала в это верить. «А может, я и правда растолстела? Может, он и правда хочет как лучше?» Я отодвинула от себя кружку. Чай в ней казался мне теперь отравой. И посмотрела на свое отражение в темном экране выключенного телефона – бледное, испуганное, с огромными глазами. Глазами голодного зверька в клетке.

Его слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые. «Один раз в день». Они звенели у меня в ушах, пока я механически мыла свою единственную кружку и смотрела, как за окном просыпается город. Просыпается, чтобы жить. А я должна была готовиться к голоду. Но где-то в глубине, под слоем страха и отчаяния, шевельнулось что-то упрямое. Если уж он решил, что мне «пора худеть», значит, я могу использовать это против него. Слабая, едва заметная надежда. Я вошла в спальню. Он лежал на кровати, уткнувшись в телефон. Я остановилась в дверном проеме, подобрав слова.

– Хорошо, – тихо сказала я. – Если ты считаешь, что мне нужно похудеть. Я хочу заниматься спортом. Пойти в спортзал. Это будет полезнее, чем просто голодать.

Он медленно опустил телефон и уставился на меня. В его глазах вспыхнула знакомая, едва заметная искорка подозрения, которая всегда предшествовала буре.

– В спортзал? – он фыркнул, и в его голосе зазвенела насмешка. – Нет. В спортзал ты не пойдешь.

– Но почему? – не удержалась я, и голос мой дрогнул. – Там тренер, правильные нагрузки…

– Я сказал, нет! – он резко поднялся с кровати, и я инстинктивно отступила на шаг. – Ты думаешь, я не знаю, что там творится в этих качалках? Там на тебя все мужики смотреть будут. На такую толстую. Будут глазеть, строить из себя тренеров, трогать тебя за бок, «помогать». Ты этого хочешь?

Его слова были словно удары плетью. «Толстая». «Глазеть». Он выстраивал вокруг меня стену из моего же мнимого уродства, чтобы оправдать свою тюрьму.

– Нет, я… – попыталась я возразить, но он уже шел к шкафу.

Он рылся на верхней полке и вытащил оттуда свернутый спортивный костюм. Старый, растянутый, безразмерный, серо-болотного цвета. Он швырнул его мне в руки.

– Вот твой спортзал, – прошипел он. – В нем и будешь бегать. По утрам. По парку. Ровно полчаса. Я буду следить.

Я смотрела на бесформенный комок ткани в своих руках. Это была не забота. Это был приговор. Он не хотел, чтобы я была здоровой. Он хотел, чтобы я была изолированной, голодной и несчастной. И чтобы даже мое «оздоровление» проходило под его тотальным контролем, вдали от чужих глаз, в одежде, которая скроет меня от всего мира. Я сжала костюм в руках, чувствуя, как грубая ткань впивается в порезы на ладонях. Эта боль была единственным, что напоминало мне, что я еще жива.

– Хорошо, Паша, – ответила я, разворачиваясь к выходу. – Буду бегать.

И в этих словах не было покорности. В них было что-то другое. Холодное и твердое. Потому что парк был моим местом. Моей маленькой свободой. И теперь, даже в этом уродливом костюме, под его дистанционным наблюдением, эти полчаса станут для меня чем-то большим, чем просто пробежкой. Они станут моим планом. Моим первым шагом.

Глава пятая

Бег в том безразмерном костюме был унизительным. Он болтался на мне, как на вешалке, ткань натирала кожу, а прохожие бросали странные взгляды. Но я бежала. Каждое утро. Ровно полчаса. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Это был мой ритуал, мой крошечный акт неповиновения. Пока ноги отрывались от земли, в голове проносились обрывки мыслей, планов, воспоминаний о другом «я» – той, что могла свободно дышать. Однажды вечером Павел встретил меня с работы необычно оживлённым.

– Знаешь, Оль, я тут прочитал статью, – начал он, пока я разогревала ужин – В нашем районе участились кражи. И насилие. Мне за тебя страшно.

Ледяной палец провёл по моей спине. Его «забота» всегда была предвестником новой ловушки.

– Я же бегаю только утром, там много людей, – осторожно сказала я.

– Утром, вечером эти уроды могут подкараулить где угодно, – он покачал головой, изображая искреннее беспокойство. – Я не переживу, если с тобой что-то случится. Поэтому я принял меры.

Он вынул из кармана мой телефон и положил его на стол между нами.

– Что за меры? – спросила я, чувствуя, как сердце уходит в пятки.

– Я установил на твой телефон одну программу. Для безопасности.

Он произнёс это так, будто подарил мне букет цветов.

– Она будет показывать мне твоё местоположение в реальном времени. На всякий случай. Если ты вдруг пропадёшь, я сразу тебя найду.

В ушах зазвенело. Комната поплыла. Местоположение. В реальном времени. Это означало, что теперь он видел меня везде. Не только в парке во время пробежки. Он видел, если я задерживалась в магазине на пять минут. Видел, если решала пройти лишний квартал. Видел каждую мою точку на карте, как заключённую в клетке.

– Паша это же полное нарушение… – попыталась я найти слова, но голос предательски дрогнул.

– Нарушение чего? – его тон мгновенно сменился с заботливого на холодный. – Нарушение твоего права на то, чтобы тебя изнасиловали в подворотне? Я делаю это для тебя! Для нашего спокойствия! Или ты хочешь, чтобы со мной каждый раз истерика была, когда ты задерживаешься?

Он смотрел на меня, и в его глазах я прочитала не заботу, а торжество. Он знал, что я понимаю. Это был не щит. Это был ошейник с GPS-трекером.

– Покажи, – тихо попросила я.

Он взял свой телефон, несколько раз тапнул по экрану и показал мне. На карте светилась яркая точка. Наша квартира. Рядом стояла моя фотография и подпись: «Ольга». Он провёл пальцем по экрану, открыв историю моих перемещений за день: дом, парк, дом. Аккуратная, предсказуемая петля. Прямо как у дрессированного животного.

– Видишь? Теперь ты в безопасности, – он улыбнулся той самой леденящей душу улыбкой, что всегда появлялась после его «побед».

Я молча взяла свой телефон. Он казался втрое тяжелее. Теперь это был не просто кусок пластика, а мой надзиратель, мой соглядатай. Каждый раз, выходя из дома, я буду знать – он следит. Он видит. Он всегда там. В ту ночь я лежала без сна, глядя в потолок. Стены комнаты, которые и так давно давили, теперь казались прозрачными. Он мог видеть сквозь них. Он был везде. В каждом уголке города, куда бы я ни пошла, его незримое присутствие витало рядом со мной, как смог. Свобода, и без того призрачная, окончательно растворилась. Теперь я была не просто птицей в клетке. Я была птицей с чипом, за которой следят извне, не оставляя ни малейшего шанса на побег. Или всё же шанс есть? Нужно просто стать умнее. Хитрее. Нужно научиться обманывать не только его, но и его технологии. Но как?

Утром он ушел на работу, оставив меня с телефон-тюремщиком в кармане. Я натянула уродливый спортивный костюм и, как зомби, побрела в парк. Каждый шаг отзывался эхом в голове: «Он видит. Он знает». Я бежала по привычному маршруту, но сегодня это не приносило ни капли облегчения. Пейзаж за решеткой не радует, если знаешь, что за тобой наблюдают через прицел. На выходе из парка, у самого перехода, я, погруженная в свои мрачные мысли, не сразу заметила выруливающую со двора машину. Резкий визг тормозов заставил меня вздрогнуть и отпрыгнуть на обочину. Сердце бешено заколотилось, в висках застучало.

– Эй, чуханка! Что не смотришь по сторонам Под колёса специально кидаешься? – крикнул водитель, выскакивая из машины.

Голос был до боли знакомым. Я подняла взгляд, и мир на секунду замер. Передо мной стоял Валера. Валера, с которым мы вместе учились в институте, сидели на одной паре, смеялись до слёз над шутками преподавателей, Он смотрел на меня, и его сердитое выражение медленно сползало с лица, сменяясь сначала недоумением, а потом шоком.

– Ольга? – произнес он неуверенно. – Это ты? Боже, я тебя не узнал.

Я почувствовала, как вся кровь отливает от лица. Я стояла перед ним в этом мешковатом, грязном костюме, с неумытым лицом и мокрыми от пота волосами. Я видела, как его взгляд скользнул по моей фигуре, по моему испуганному, осунувшемуся лицу, и в его глазах читалось неподдельное потрясение. Он подошел ближе.

– Оль что с тобой? – спросил он тихо, и в его голосе не было ничего, кроме искренней тревоги. – Ты так изменилась. Ты же раньше…Ты в порядке?

Этот простой вопрос, заданный с настоящим участием, сломал какую-то плотину внутри. Слезы подступили к глазам, предательски горя. Я сглотнула ком в горле и попыталась улыбнуться.

– Да все нормально, Валера. Просто бегаю. Худею.

Он покачал головой, не веря.

– Да что ты говоришь. Ты же похожа на… – он не договорил, но я поняла.

Похожа на забитое животное. На больного человека. В кармане мой телефон вдруг завибрировал. Павел. Он видел, что я остановилась. Он звонил проверить. Я резко дернулась, как будто меня ударило током.

– Мне пора! – выпалила я, отступая назад. – Бежать еще круг. Извини за неудобство.

– Оль, подожди! – крикнул он мне вслед. – Дай хоть номер свой!

Но я уже бежала. Бежала прочь от его жалостливого взгляда, от голоса, напомнившего о другой жизни. Бежала, чувствуя, как телефон в кармане вибрирует снова и снова, настойчиво, как электрошоковый ошейник, возвращающий собаку на место. Я бежала, а в ушах звенели его слова: «Что с тобой?» И самый страшный ответ, который вертелся у меня в голове, был: «Я и сама уже не знаю». Я влетела в подъезд, сердце колотилось так, что, казалось, вырвется из груди. За спиной я услышала быстрые шаги.

– Оль, погоди! Ты чего? – Валера догнал меня у лифта. Его лицо выражало полное недоумение и тревогу.

Я в панике оглянулась, словив взгляд по камерам наблюдения, по соседским дверям. Каждая тень казалась угрозой.

– Не здесь, – сказала я, хватая его за рукав и почти втаскивая в лифт. – Пойдем быстрее.

Мы поднялись на мой этаж. Мои пальцы дрожали, когда я вставляла ключ в замок. Войдя в квартиру, я первым делом швырнула телефон на диван, как раскаленный уголь. Затем схватила беспроводные наушники, сунула их в карман и, снова взяв Валеру за руку, потянула за собой.

– Оль, ты шпион что ли? – попытался он пошутить, но в его голосе сквозила растерянность.

Мы спустились во двор и сели на скамейку, спрятанную за разлапистыми елями. Здесь нас не было видно из окон. Я судорожно вдохнула, пытаясь унять дрожь в коленях.

– Если бы, – выдохнула я наконец, глядя прямо перед собой. – Если бы я была шпионом, возможно, мне было бы проще. Шпионажу хотя бы учат. А этому… – я обвела рукой вокруг, словно указывая на всю свою жизнь, зажатую в стенах этого двора, – ..этому не учат.

Я посмотрела на него. На его знакомое, открытое лицо, на глаза, в которых не было ни капли той вечной подозрительности, что была в глазах Павла.

– Он поставил слежку на моем телефоне, – тихо сказала я. – Видит каждое мое движение на карте. Если бы я осталась с телефоном дома, он бы увидел, что я не двигаюсь, и начал бы звонить. А если бы я взяла его с собой и остановилась тут надолго… ему бы это тоже не понравилось. А наушники…

Я ткнула пальцем в свой карман,

– Он видит, что я слушаю музыку. Это объясняет, почему я могу сидеть на месте.

Валера слушал, не перебивая. Его лицо постепенно менялось, понимание сменялось шоком, а затем – холодной яростью.

– Так это тот самый Павел? – спросил он, сжимая кулаки. – Ты живешь с мудаком, Ольга! Это же ненормально! Ты что, в заложниках тут?

Заложница. Да. Именно это слово и описывало мое существование.

– Он не мудак, – по привычке попыталась я защититься, но слова прозвучали пусто. – Он просто, он так заботится. Ревнует.

– Это не забота, Оль! Это психическое расстройство! – Валера говорил громче, чем следовало, и я снова нервно оглянулась. – Слушай, тебе нельзя тут оставаться. У тебя есть куда уйти? К родителям? К подруге?

Я горько усмехнулась.

– Родители в другом городе. А подруг у меня больше нет.

Он смотрел на меня, и в его глазах было столько боли за меня, что стало невыносимо стыдно. Стыдно за свою жизнь, за свой страх, за этот жалкий спортивный костюм.

– Валера, тебе надо идти, – сказала я, поднимаясь. – И пожалуйста, никому не говори, что видел меня. И уж тем более не звони, не пиши. Он проверяет все.

Он встал рядом, его лицо было серьезным.

– Ольга, это ненормально. Запомни. Ты не должна так жить. Если что что-то случится, ты знаешь, где я работаю. Старое здание на Ленина, помнишь? Приходи. В любое время.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова, он смотрел на меня. Это был взгляд из другого мира. Мира, где люди ходят без ошейников, где можно разговаривать с друзьями, не прячась, где тебя не отслеживают, как дичь.

– Оль, беги от него, – голос Валеры был тихим, но в нем звучала сталь. – Пока не стало совсем поздно.

Горькая усмешка сама сорвалась с моих губ.

– Куда, Валер? Мне некуда бежать. У меня даже работы нет. Он заставил уволиться.

Он покачал головой, его взгляд упал на мое лицо, и вдруг заострился. Он мягко, но настойчиво повернул мою голову к свету, и его пальцы на мгновение задели край большого синяка на виске, того самого, что остался после «нечаянного» толчка о дверной косяк. Я зажмурилась, пытаясь вырваться, но было поздно.

– Он тебя бьет? – его голос стал низким и опасным. – Так что ли? Отвечай!

Я молчала, глядя в землю. Мое молчание было красноречивее любых слов. Валера выдохнул, и этот выдох был полон такой ярости, что я невольно съежилась.

– Слушай, – он снова присел передо мной, чтобы быть на одном уровне, и посмотрел мне прямо в глаза. – Я сейчас работаю тренером по рукопашному бою. Давай я тебя потренирую. Хоть сдачи сможешь дать, если что… если что припрёт.

Ирония ситуации была настолько горькой, что я чуть не рассмеялась. Сдачи? Павлу? Он был выше и тяжелее. А главное в его глазах горела ярость, против которой любая физическая защита была бессильна.

– Валер, он следит за мной, – прошептала я, снова озираясь по сторонам. – Каждый мой шаг. Он в курсе всего. Если я начну куда-то ходить на тренировки… он узнает. И тогда… – я не стала договаривать.

– Так то… – он провел рукой по своим коротко стриженым волосам, размышляя. – Я, в общем, не против… – он запнулся, подбирая слова. – Мы можем тренироваться тут. В парке. Во время твоих пробежек. Случайные встречи, понимаешь? Никто не заметит. Я научу тебя самому основному. Как вырваться, как освободиться от захвата. Это лучше, чем ничего.

Я смотрела на него, и впервые за долгие месяцы в груди что-то дрогнуло. Не надежда, она была слишком хрупкой и далекой. Но появилось ощущение… возможности. Маленького, но своего собственного сопротивления. Не просто бегства, а умения дать отпор.

– Он убьет меня, если узнает, – сказала я вслух, и это была не метафора.

– Тогда он не должен узнавать, – так же тихо ответил Валера. – Оль, ты не можешь так продолжать. Ты сломаешься окончательно. Дай мне хотя бы попытаться тебя научить выживать.

Я медленно кивнула. Это был безумный, отчаянный план. Но это был план. Мой первый шаг к тому, чтобы перестать быть просто жертвой.

– Завтра, – прошептала я. – В семь, у большого дуба.

– Договорились. И, Оль… – он встал, готовясь уйти. – Держись.

Он ушел, а я еще долго сидела на скамейке, сжимая в кармане наушники. Внутри все трепетало от страха. Но вместе со страхом, как робкий росток сквозь асфальт, пробивалось что-то новое – хрупкое, но твердое чувство собственного достоинства. Впервые я почувствовала, что у меня может быть союзник. И оружие. Пусть пока только знание, как вырваться из захвата. Но это было начало. Я зашла в квартиру, и тишина снова обрушилась на меня, но на этот раз она была другой. Не гнетущей, а звенящей от недавно произошедшего, от сказанных слов, от рискованной договоренности. Я прошла в ванную, щелкнула выключателем, и под холодным светом люминесцентной лампы передо мной в зеркале возникло мое отражение. Я смотрела на него, как Валера смотрел на меня, словно видя впервые. Бледная, почти серая кожа. Синяк на виске, отливающий желтизной по краям. Глаза – огромные, с расширенными зрачками и темными кругами под ними, в которых читался немой вопрос и животный страх. Волосы, тусклые и безжизненные, собранные в небрежный хвостик. И этот уродливый, мешковатый костюм, который висел на мне, как на вешалке, скрывая и без того истощенное тело.

– Похоже, действительно пора что-то менять – прозвучало у меня в голове.

Это была не мысль, а физическое ощущение, будто я наконец-то проснулась после долгого тяжелого сна. Я видела не просто изможденное лицо. Я видела карту своего поражения. Каждый синяк, каждую морщинку страха, всю ту пустоту, в которую он меня превратил. Я сама себя не узнаю. Куда делась та девушка, что смеялась до слез с Валерой в институте? Та, что с упоением защищала диплом, горела глазами на своей первой работе, выбирала красивые платья и с нетерпением ждала выходных, чтобы встретиться с друзьями? Она была здесь. Запертая под слоем страха, замурованная в этой бледной оболочке. И она пыталась выбраться. Сначала – тихим непослушанием в виде прогулок в парке. Теперь – с помощью рискованной договоренности о тайных уроках выживания. Я медленно провела пальцами по синяку. Боль была тупой и привычной. Но сегодня она вызывала не стыд, а странное, холодное спокойствие. Да, он ударил меня. Да, он следит. Да, он пытается контролировать каждый мой вдох.