Тень за спиной

Алексей Виноградов

Тень за спиной

Глава первая

Я гуляла по осеннему парку, наблюдая за людьми. Воздух был холодным и прозрачным, он обжигал губы, а из носа шел пар – призрачный, как и все, что осталось от меня прежней. Я завороженно следила, как парочка напротив кормит с руки наглых воробьев, их смех звенел в тихом воздухе. Молодая мама катила коляску, что-то напевая. Обычная жизнь. Чужая жизнь. Сверху, бесшумно и неспешно, упал желтый лист. Кленовый. Идеальной формы, будто вырезанный искусным мастером. Он плавно закружился в воздушном танце и приземлился мне на плечо, зацепившись за шерсть старого свитера. Я замерла.

– Ну что, – словно сказал он безмолвно. – Начнём знакомство.

Я аккуратно сняла его с себя, держа за черенок. Лист был холодным и чуть шершавым. Я повертела его в пальцах, глядя на причудливый узор прожилок. Карта моей собственной, скомканной и бессвязной жизни.

– Меня зовут Ольга – представилась я ему.

Ольга, которой двадцать шесть. Ольга, которая боится громких шагов за дверью. Ольга, которая вздрагивает от звука смс. Ольга, у которой на боку, под этим самым свитером, цветет сине-багровый синяк болезненный трофей от вчерашнего скандала. Всего лишь из-за не вовремя выключенного чайника. Я разжала пальцы, и лист, подхваченный порывом ветра, снова полетел, чтобы исчезнуть в груде себе подобных. А я потянула руку к лицу, поправив воротник, и украдкой посмотрела на часы. Ровно час до прихода Павла. Сердце привычно и гулко стукнуло в груди, посылая по телу волну тревоги. Блаженное одиночество прогулки закончилось. Пора возвращаться. Нужно успеть зайти в магазин, купить те стейки, которые он любит, и свежую зелень. И чтобы пакет был от того мясного, а не от соседнего. Он всегда замечал. Я глубоко вздохнула, впустив в легкие холод, и повернула в сторону дома. Того самого места, которое давно перестало быть домом, а превратилось в клетку с позолотой. Мои шаги, еще недавно такие легкие, снова стали тяжелыми и отмеренными. А в спину, казалось, мне дышала тень, моя личная, неотступная тень. И имя ей был Павел.

Я вернулась домой. Тишина в квартихе была гулкой, натянутой, как струна. Не та уютная тишина, когда можно расслабиться, а тревожная, полная ожидания. Я поставила сумку, механически налила себе чашку черного кофе. Павел не любил, когда я добавляла молоко, говорил, это несерьезно. С чашкой в руках я подошла к окну, обхватив ладонями горячий фарфор, пытаясь украсть у него хоть каплю тепла. За окном медленно спускались сумерки, зажигая в окнах напротив такие же, казалось, тихие и спокойные жизни. Я поправила рукав свитера, грубая шерсть намертво прилипла к синяку на запястье – еще одном напоминании о вчерашнем «недоразумении». Он просто слишком сильно схватил меня за руку, когда требовал показать телефон. Я сама виновата, что вырвалась. Мой взгляд в отражении в стекле был пустым, выцветшим, будто кто-то вытер из моих глаз все краски. Я не видела ни заката, ни голубей. Я видела только цифры, мерцающие в голове красным, как таймер бомбы. Тридцать семь минут до прихода Павла. До щелчка ключа в замке, до тяжелых, уверенных шагов в прихожей, до взгляда, который в первую секунду оценит меня, квартиру, настроение. Адреналин, кислый и знакомый, ударил в виски. Я отставила недопитый кофе и схватила кошелек. Продукты. Нужно успеть купить продукты, которые он любит. Стейки, обязательно от мясника с рынка, а не из супермаркета. Свежий розмарин. И красное вино, то самое, из региона Бордо. Он всегда замечал подмену. Он замечал всё. Я натянула куртку и, уже выходя из квартиры, на секунду застыла, прислушиваясь к тишине. Она все так же зловеще гудела. Я резко дернула дверь и вышла на лестничную клетку, стараясь не оборачиваться. Но чувство было знакомым и назойливым, будто чья-то невидимая рука уже легла мне на плечо, готовая в любой момент развернуть и прижать к стене.

Магазин находился в нашем же доме, и эта мысль почему-то всегда приносила жалкое утешение: хоть здесь, в этих стенах, подъезде и лифте, я была в относительной безопасности. Я быстро собрала всё необходимое: стейки, зелень, бутылку того самого вина. Действовала на автопилоте, сверяясь с внутренним списком, как робот, выполняющий программу. У кассы никого не было, кроме Галю, пожилой женщины, которая работала здесь, кажется, вечно. Она видела, как мы с Павлом только заселились, счастливых и улыбающихся. Теперь она чаще видела меня одну, с потухшим взглядом.

– Оленька, – кивнула она, принимая продукты. Её взгляд скользнул по моему лицу и задержался. Я почувствовала, как внутренне сжимаюсь. Я тщательно маскировала синяк под глазом слоем тонального крема, но свет в магазине был ярким, беспощадным.

Галя наклонилась чуть ближе, понизив голос до шепота, полного неподдельной жалости.

– Новый «друг»? – спросила она, едва слышно.

Что-то во мне оборвалось. Не злоба, а какая-то ледяная, горькая усталость. Притворяться больше не было сил. Я встретила её взгляд и коротко улыбнулась, уголки губ дрогнули.

– Нет, старый, – мой голос прозвучал ровно и пусто. Затем я оттянула рукав свитера, обнажив свежий, сине-багровый ореол на запястье. – А вот новый.

Глаза Гали расширились от ужаса. Она беспомощно покачала головой, что-то бормоча под нос:

– С вас семьсот тридцать четыре рубля, -: сказала она уже громко, срываясь, стараясь вернуться к нормальности.

Я молча протянула купюру. Мои пальцы были ледяными. Я знала, что она пожалела меня. Но в тот момент я ненавидела её жалость почти так же сильно, как ненавидела себя за эту слабость. Она была живым доказательством того, что всё видно. Что моя тайна, не тайна, а всеобщее достояние, предмет шепотков за спиной.

– Держитесь, Оля, – тихо сказала Галя, протягивая сдачу.

– Спасибо, стараюсь.

– Почему ты всё это терпишь? – выдохнула Галя, забыв о кассе и деньгах. Её шёпот стал громким, полным отчаяния за меня. – Оленька, милая, беги от него. Пока не стало поздно.

Эти слова, как ножом, прорезали тот защитный кокон апатии, в котором я существовала. «Беги». Какое простое, такое невозможное слово. Я посмотрела на её морщинистое, испуганное лицо, и комок подкатил к горлу. Притворяться больше не получалось.

– Не могу, Галина Викторовна, – мой голос сорвался, став тонким и надтреснутым, как у потерявшегося ребёнка. Я снова натянула рукав, пряча синяк, пряча стыд. – С радостью бы, Вы не представляете, как бы я с радостью…

Я не договорила, просто покачала головой, вбирая воздух, который казался густым и тяжёлым, как сироп. Слёзы, которых я себе не позволяла, предательски подступили к глазам, застилая мир влажной пеленой.

– Он найдёт, – ответила я, уже обращаясь не столько к ней, сколько к самой себе, к своему вечному страху. – Он сказал, что если я уйду, он убьёт. Или найдёт. И тогда…

Я не стала договаривать. Смысл висел в воздухе между нами, холодный и неоспоримый. Галина Викторовна протянула руку через стойку, дотронулась до моей кисти, быстрый, тёплый, материнский жест.

– Есть люди, которые помогут. Приюты какие-то.Мой племянник в полиции…

– Нет! – это вырвалось у меня резко, почти испуганно. Я отшатнулась, как от огня. Полиция, приюты – это были бы громкие звуки, следы, действия. А Павел был охотником. Любой шум только приблизил бы его. – Вы ничего не понимаете. Он всё знает. Он везде.

Я схватила пакет с продуктами, который вдруг стал невыносимо тяжёлым.

– Спасибо вам. Но никому. Пожалуйста.

Развернулась и почти побежала к выходу, чувствуя её беспомощный взгляд у себя в спине. Его взгляд я почувствую позже. А пока счётчик в голове безжалостно отсчитывал последние минуты тишины. Двенадцать минут. Я мчалась не домой, а навстречу приговору.

Глава вторая

Я стояла у плиты, пытаясь приготовить ужин на скорую руку. Руки сами выполняли привычные движения – включила конфорку, плеснула масла на раскаленную поверхность, выложила стейки. Шипение жира было единственным звуком, нарушающим гнетущую тишину. А в голове, словно заевшая пластинка, крутился разговор с Галиной Викторовной. «Почему ты всё это терпишь? Беги от него». Она была права. В чем-то простом и очевидном, доступном любому нормальному человеку, она была абсолютно права. Нужно было уходить. Еще вчера. Еще месяц назад. Еще год назад. Но за этим простым «нужно» следовало страшное и неизбежное но. Но он найдёт. Эта мысль въелась в мозг, отравляя любую попытку надежды. Он найдет. Он всегда находил. В прошлый раз, когда я сбежала к подруге Юле на другой конец города, он явился под дверь через три часа. Стоял с цветами и таким ледяным спокойствием во взгляде, что у Юли потом тряслись руки. Он просто «почувствовал», где я. Он всегда чувствовал. У него был нюх хищника на мою слабость и страх. Я перевернула стейк, наблюдая, как мясо покрывается румяной корочкой. Идеально, как он любит. Работать он мне не разрешал. Сначала это подавалось как забота: «Я достаточно зарабатываю на нас двоих, сиди дома, отдыхай, занимайся собой». Потом «забота» сменилась железной аргументацией: «В офисе полно мужиков, которые будут на тебя смотреть. Ты не справишься с нагрузкой. Ты слишком наивная».

Ревность. Она была не эмоцией, а системой тотального контроля. Каждый мой выход из дома – это целая операция. Нужно было иметь алиби, маршрут, доказательства. Парк рядом был моей отдушиной. Моей крошечной, украденной свободой. Эти короткие прогулки, когда я могла дышать полной грудью, не оглядываясь по сторонам каждые пять секунд, были для меня как глоток воды в пустыне. Я гуляла, смотрела на людей, на собак, на детей, и на минуту представляла, что я одна из них. Обычная. Свободная. Дым от пригоревшего масла щипнул за глаза, и я вздрогнула, снова вернувшись в реальность. Сковорода. Нужно было следить за сковородой, а не витать в облаках. Я сбавила огонь, сердце бешено колотясь. Эти мысли были опасны. Они будили тоску по другой жизни, а за тоской приходила ярость. А ярость была непозволительной роскошью. Она делала тебя неосторожной. Я поставила таймер на телефоне. До его прихода оставалось пять минут. Ровно столько, чтобы разложить еду по тарелкам, налить вино и сделать свое лицо спокойным, почти улыбающимся. Стереть с него все следы мыслей о парке, о Гале, о свободе. Ведь он всегда находил. Не только мое местоположение. Он находил мои тайные мысли. Читал их по моим глазам. И тогда шипение на сковороде сменялось другим, более страшным звуком – звуком его тихого, леденящего душу голоса, который спрашивал: «О чем это ты тут так задумалась, моя хорошая?» И никакой парк в мире не мог спасти от этого. Пока руки автоматически раскладывали салат, сознание отступило назад, в тот день, когда эта каторга только начиналась под маской счастья.

Три года назад. Мы встретились в кофейне. Дождь лил как из ведра, и я заскочила в первое попавшееся место, промокшая до нитки. Он сидел за соседним столиком с ноутбуком. Первое, что я заметила – его руки. Сильные, с длинными пальцами. И улыбка. Она была теплой, как первый луч солнца после грозы.

– Кажется, потоп смыл вас прямиком сюда, – сказал он, и в его глазах плескалась не насмешка, а самое настоящее участие. – Разрешите предложить согревающий капучино? Выглядите вы, простите, как котенок, которого выгнали на улицу.

Я смутилась, но согласилась. Он был очаровательным. Не навязчивым, а внимательным. Расспрашивал о моей работе, о книгах, которые я люблю, слушал, не перебивая. Он казался тем самым принцем из грёз, воплощением всех тех историй, которые я читала в юности. Умный, успешный, с прекрасными манерами. Через две недели он засыпал меня цветами, через месяц признался в любви. Мир казался ярким и безоблачным. А потом был тот самый первый звоночек. Тихий, почти незаметный. Мы ужинали в ресторане, и мне пришло сообщение от коллеги, Алексея. Мы работали над общим проектом, и он спрашивал о деталях. Я, недолго думая, ответила прямо за столом. Павел улыбался, но его улыбка вдруг стала какой-то… напряженной.

– И кто этот счастливец, что отвлекает тебя от нашего вечера? – спросил он легким, будто шутливым тоном.

– Да так, коллега, Алексей, – отмахнулась я. – По работе.

– Алексей… – он протянул имя, как бы пробуя его на вкус. – А он часто пишет тебе после десяти вечера? Надо же, какая самоотдача.

В его голосе не было гнева. Только легкая, едва уловимая ревность, поданная под соусом заботы. Мне тогда даже польстило. «Он так сильно меня любит, что ревнует к первому встречному», – подумала я, глупая.

– Не будь глупым, – улыбнулась я ему в ответ. – Это просто работа.

– Конечно, прости, -:он тут же смягчился и взял мою руку в свою. – Просто я так скучаю по тебе весь день, что мне жаль тратить на кого-то еще даже секунду нашего времени.

Тогда эти слова показались мне романтичными. Резкий звук таймера выдернул меня из прошлого. Я вздрогнула и потянулась к телефону, чтобы его выключить. Сердце бешено колотилось. Теперь эта «романтика» оборачивалась другим, горьким послевкусием. То, что тогда казалось милой ревностью, было первым трещинкой, первым кирпичиком в стене, которая теперь окружала меня со всех сторон. Я сделала глубокий вдох, заставила уголки губ поползти вверх в подобие улыбки и поставила тарелки на стол. Ключ щёлкнул в замке. Он был дома. Звук заставил меня вздрогнуть, обрывая тяжёлые воспоминания, но они, словно призраки, остались стоять за спиной, наполняя воздух невидимым напряжением. Я успела сделать последнее движение – поставить его тарелку на стол, – когда дверь открылась.

Два года назад. Тот корпоратив. Я так редко виделась с коллегами вне работы, так редко позволяла себе расслабиться. Мы с девчонками смеялись, болтали, выпили по бокалу вина. Я отправила Павлу сообщение: «Задержусь немного, у нас небольшой праздник». Он ответил сухо: «Ок». Когда я вернулась, было уже около одиннадцати. Он сидел в гостиной в темноте, освещённый только мерцающим экраном телефона. Воздух был ледяным.

– Весело было? – спросил он тихо. Слишком тихо.

– Да, – осторожно ответила я, снимая пальто. – Мы…

– Я думал, ты работаешь в бухгалтерии, а не в отделе развлечений, – он перебил меня, поднимаясь с кресла. Его фигура казалась огромной в полумраке. – Кто был? Тот Алексей?

– Паш, ну при чём тут… – начала я, но он резко шагнул вперёд.

– При том, что я не намерен делить свою женщину с какими-то алкоголиками с работы! – его голос гремел, заставляя меня инстинктивно отпрянуть. – Уходишь с работы. Завтра же пишешь заявление.

В голове у меня всё перевернулось. Работа была моим последним клочком независимости, окном в другой мир.

– Нет, – вырвалось у меня. Впервые я сказала ему «нет». -:Я не буду уходить. Это моя работа.

Он замер. Тишина стала звенящей. Затем он медленно, почти театрально, подошёл ко мне вплотную. Его лицо исказила гримаса, которую я видела впервые.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что не уйду, – ответила я, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Удар был стремительным и оглушающим. Не по лицу, он пришёлся по плечу, таким сильным и тупым, что я отлетела к стене, задохнувшись от боли и шока. Слезы брызнули из глаз сами собой.

– Ты меня ударил… – это было всё, что я смогла выжать из себя.

Он не ответил. Я, не помня себя, рванулась к двери, выскочила на лестничную клетку, в одних носках. Бежала, не видя ничего перед собой, рыдая. Я не знала, куда бегу, знала только прочь. Он нагнал меня у лифта. Схватил за руку так, что кости хрустнули.

– Куда? – его голос был холодным и ровным, как сталь. Он прижал меня к стене, своим телом заслонив от всего мира. Я чувствовала его дыхание на своем лице. – Ты куда это собралась, а?

Я рыдала, не в силах вымолвить ни слова.

– Запомни раз и навсегда, – он приблизил губы к самому моему уху, и его шёпот был страшнее любого крика. – Не смей. Больше. Перечить. Мне. Поняла?

Я кивнула, захлёбываясь слезами, униженная, разбитая, сломленная. На следующий день я написала заявление по собственному желанию. Павел вешал куртку в прихожей. Его взгляд скользнул по накрытому столу, по мне, застывшей с салфетками в руках.

– Паша, привет, – выдавила я, и голос мой прозвучал неестественно бодро. – Ужин готов.

Он медленно подошёл, остановился передо мной. Его глаза, как сканеры, изучали моё лицо.

– Что-то случилось? – спросил он мягко. – Ты какая-то нервная.

– Нет, всё хорошо, – я улыбнулась ещё шире, чувствуя, как трещит маска. – Просто устала немного.

Он протянул руку и провёл пальцами по моей щеке. Ласково. Но его прикосновение обжигало, как раскалённое железо. Оно напоминало о том шёпоте на лестничной клетке. О том, что это спокойствие – обманчиво. И что стена вокруг меня стала только выше и прочнее.

Глава третья

Павел обнял меня сзади, положив подбородок на макушку. Его объятия были тяжелыми, сковывающими.

– Паша, ужин на столе, – проговорила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Он молча поцеловал меня в шею и отпустил. Но вместо того чтобы пройти к столу, он протянул руку.

– Дай телефон, мой разрядился. Нужно срочно позвонить по работе.

Ложь. Грубая и прозрачная. Его телефон всегда был на зарядке в машине. По горлу сдавил комок страха. Я вспомнила свою переписку с Юлей днем. Мы обсуждали сериал, она отправила мне смешной мем со смайликом. Ничего предосудительного. Но для Павла не было ничего «непредосудительного». Я медленно, словно в замедленной съемке, протянула ему свой телефон. Пальцы дрожали. Он взял его с той же непринужденностью, с какой взял бы со стола свою кружку, и прошел в гостиную, устроившись в кресле. Я осталась стоять на кухне, прислушиваясь к тихим щелчкам. Он проверял всё. Сначала историю браузера. «Как избавиться от синяка», «приют для женщин» – эти запросы я стирала до кристальной чистоты. Потом звонки. Потом… мессенджеры. Тишина затянулась. Потом она сменилась другим звуком, ледяным и тихим.

– Оля. Иди сюда.

Я поплелась, как на эшафот. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и держал мой телефон перед собой, как вещественное доказательство. На экране была открыта переписка с Юлей.

– Объясни, – он ткнул пальцем в экран, в тот самый безобидный смайлик. – О чем это вы?

– Мы обсуждали сериал, Паш. Юля сказала, что главный злодей смешной, и отправила смайлик.

– Смешной, – он повторил это слово с такой ядовитой насмешкой, что мне стало физически плохо. – А почему именно вчера? В 22:34? Что было перед этим? Что ты ей такого написала, что она решила, что это уместно слать тебе «смешные» смайлики почти в одиннадцать вечера?

Его голос был тихим, но каждое слово било по нервам.

– Я ничего. Просто спросила, смотрела ли она новую серию.

– Не ври мне! – он резко встал, и я инстинктивно отпрянула. Он заметил это и улыбнулся. Улыбка была холодной и безжизненной. – Ты думаешь, я не вижу? Ты вся напряглась. Говори правду. О чем вы на самом деле говорили? Она тебе подсказывает, как от меня сбежать? А? Это она тебя надоумила спорить со мной?

Он приблизился ко мне вплотную, загораживая свет. Его дыхание обжигало кожу.

– Нет! Паша, я тебе всё сказала! Это просто смайлик!

– Ничего просто не бывает! – прошипел он. – За каждым словом, за каждым знаком стоит скрытый смысл! Я тебя знаю. Ты наивная. Ты не видишь, как люди манипулируют тобой. Эта твоя Юля, она тебя использует, чтобы влиять на тебя. Чтобы разрушить нашу семью.

Он схватил меня за подбородок, заставив посмотреть на себя.

– С сегодняшнего дня ты перестаешь с ней общаться. Поняла? Удалишь её из друзей везде. И чтобы я больше не видел этих ваших «безобидных» смайликов.

Его пальцы впивались в мою кожу. В глазах стояли слезы унижения и бессилия. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

– Хорошо, – ответила я.

Он отпустил меня, снова став спокойным и ласковым, будто ничего и не было.

– Иди, подогрей ужин. Я проголодался.

Я повернулась и побрела на кухню. Рукой я вытерла предательские слезы. А другой рукой, в кармане, я сжала телефон, который он вернул мне. Холодный кусок пластика, ставший моей тюрьмой и главным свидетелем против меня. Я знала, что завтра проверка повторится. И послезавтра. Это никогда не кончится. Но что-то внутри меня, зажатое и затоптанное, вдруг дернулось. Слова Галины Викторовны, воспоминание о том, как он ударил меня, ярость от этого унизительного допроса – всё это сложилось в одну опасную, отчаянную искру. Я остановилась посреди кухни, сжала кулаки и, не оборачиваясь, сказала тихо, но четко:

– Паш… Слушай. Она моя подруга. Почему я не могу с ней просто общаться? Я же не запрещаю тебе общаться с твоими друзьями.

Тишина в гостиной стала абсолютной. Я слышала, как в соседней квартире включили телевизор. Слышала, как за окном проехала машина. И слышала, как это молчание за моей спиной налилось свинцом и угрозой. Прозвучали медленные, тяжелые шаги. Он подошел так близко, что я почувствовала тепло его тела у своей спины. Он не касался меня, но его присутствие было физическим давлением.

– Повтори, – его голос прозвучал у меня над самым ухом. Без эмоций. Холодно, как лед.

Я не повторила. Во рту пересохло. Инстинкт самосохранения кричал замолчать, отступить, извиниться.

– Ты сравниваешь? – он продолжил тем же ровным, мертвенным тоном. – Ты сравниваешь моих друзей, с которыми я решаю рабочие вопросы, с этой шлюхой, которая учит тебя, как дерзить своему мужчине?

– Она не шлюха! – вырвалось у меня, и это была ошибка.

Он резко схватил меня за плечо, развернул и прижал к холодильнику. Дверца звякнула. Его лицо было искажено не злостью, а чем-то гораздо более страшным – холодной, безраздельной властью.

– Давай расставим точки над i, – прошипел он. – Я твой мужчина. Я обеспечиваю тебя, я забочусь о тебе, я решаю, что для тебя хорошо, а что плохо. Твои «подруги» это плохо. Они вбивают тебе в голову глупости. Они разрушают нашу семью. Поняла?

Я задыхаясь кивнула, не в силах отвести взгляд от его безучастных глаз.

– А теперь ответь мне. Ты будешь слушаться меня или продолжишь перечить, защищая ту, кому на тебя плевать?

Горло сжалось. Я пыталась сглотнуть, но не могла.

– Я буду слушаться.

Он отпустил меня, снова превратившись в спокойного, уставшего мужчину. Он даже провел рукой по моим волосам.

– Вот и умница. А то сама не знаешь, что для тебя лучше. Иди, подогрей ужин.

На этот раз я послушно кивнула и, наливая в тарелку остывший суп, смотрела в черную гладь окна на свое отражение, бледное, с огромными глазами, полными стыда и ненависти. В первую очередь к самой себе. За эту слабость. За этот страх. За то, что не смогла защитить ни себя, ни свою подругу. Искра погасла, оставив после себя лишь горстку пепла и горькое понимание: любая попытка сопротивления будет стоить слишком дорого. Я стояла у плиты, разогревая суп. Руки дрожали, и ложка громко стучала о край кастрюли. Казалось, этот стук отдается эхом в оглушительной тишине, что повисла между нами. Я чувствовала его взгляд у себя за спиной – тяжелый, изучающий, будто он видел меня насквозь, видел каждый предательский вибрации страха, что бежали по моей коже. Он не уходил в гостиную. Он сел за кухонный стол, прямо за моей спиной, и молча наблюдал. Это было хуже любой истерики. Это была пытка ожиданием. Я знала, что это не конец. Что расплата лишь отложена.

– Расскажи, – раздался его голос, заставив меня вздрогнуть. – О чем вы с ней вообще говорили? Конкретно. Хочу знать все.

Я замерла, сжимая половник. Мозг лихорадочно пытался воспроизвести дневную переписку, выискивая любые невинные фразы, которые он мог бы истолковать превратно.

– Ну она спрашивала, как мои дела, – начала я, голос предательски дрогнул. – Я сказала, что все нормально…

– Нормально? – он перебил меня. – Почему нормально? Разве у нас тут не все замечательно? Ты что, намекаешь ей, что у нас что-то не так?

– Нет! Паш, я просто так, формально ответила. Потом она скинула мем, этот смайлик и спросила, смотрела ли я новую серию. Все.

Я обернулась, пытаясь найти на его лице хоть каплю понимания. Но его выражение было каменным.

– Удаляй ее, Ольга. Сейчас.

Это прозвучало как приговор. Я медленно вынула телефон из кармана. Палец дрожал, скользя по экрану. Я нашла в списке контактов Юлю, ее улыбающуюся аватарку. Я нажала «ОК». Аватарка исчезла.

– Из мессенджеров тоже, – последовала новая команда. – И из соцсетей. Чтобы ни одной зацепки.

Я покорно открыла приложения, одно за другим, и удаляла ее везде. Каждый щелчок отзывался болью в груди. Я стирала не просто контакт – я стирала часть своей прежней жизни, последнюю ниточку, связывающую меня с миром за пределами этих стен. Когда я закончила, я показала ему телефон.

– Готово.

Он молча взял аппарат, проверил историю звонков, переписки в мессенджерах. Убедившись, что следа не осталось, кивнул и вернул его мне.