Рай за обочиной (Диссоциация)

– Молодые люди!

Эля и Пётр синхронно повернули головы к трём конным патрульным – два парня и девушка. Все трое, похоже, не так уж и сильно старше их. У всех троих форменные куртки раздуты от поднадетых бронежилетов.

У Эли от бега покраснели щёки и горло саднило, а холодный воздух на вдохе был ещё холоднее. Спина под пальто вспотела. Сердце истошно колотилось.

Один из полицейских спешился и приблизился к ней, откозырнул, показал удостоверение и представился заученно:

– Старший сержант Загородько. Вам нужна помощь?

Позади его коренастой фигуры на серой лошади восседала девушка полицейская.

Эля попятилась и замотала головой, беспомощно и виновато оглядываясь на Петра. Тот неловко ухмыльнулся и попытался объясниться:

– Всё в порядке, товарищ полицейский.

– Да, всё в порядке, – подхватила Эля. – Мы просто немного повздорили…

– Точно? – строго спросил старший сержант Загородько, чтобы удостовериться, на что Эля твёрдо ответила:

– Точно.

Полицейский критически осмотрел их. Затем обернулся на коллег и спросил:

– Сопроводим ребят до выяснения?..

Те пожали плечами. Загородько ещё раз посмотрел на стоявших перед ним Петра и Элю, на всякий случай спросил у обоих документы, проверив которые, сказал:

– Ну, ладно. Как знаете. Раз всё в порядке, то простите за беспокойство.

Хрустя ветками, конные полицейские удалились. Оставшись у павильона «Гаража» вдвоём с Петром, Эля тихо проговорила:

– Простите…

Потом, когда они шли к выходу из парка, Пётр проговорил:

– М-да, хорошо, что доблестные полицейские не учуяли, что до этого марафона мы пили. А почему вы убежали?..

Квартирник на Новоясеневской

Сойя пригласила к себе – в коммуну на Новоясеневскую. После занятий Эля отправилась не домой, а в темноту: дождалась трамвая и сгинула в осеннем московском вечере. В то время, когда мокрый асфальт осветился отражающимся в нём электричеством, а по стенам домов ползли тени веток, перемежаясь с проводами, Эля спряталась в светлом трамвае, с определённой долей медлительности катившем по мокрым рельсам в противоположную сторону от той, куда она ездила обычно.

От университета до Новоясеневской – час на метро. Это окраина Москвы, по застройке идентичная окраине почти любого города: через дорогу на лес глядят выстроившиеся в геометрическом порядке серийные панельные многоэтажки восьмидесятых годов постройки. Один из домов, с фасада облицованный голубым, накренился. Как мосты, от него были перекинуты подпорки к соседнему дому – такого же типа.

Эля нахохлилась, спрятав замёрзший кончик носа в шарф (крепко пропах духами и сигаретами), огляделась вокруг – темно и пустынно, только машины проезжают мимо, слепя ближним светом. Холод пробирается под воротник – и это то ли на улице холодно, то ли от тревоги. Сначала Элина рука скользнула по бедру в карман пальто и выудила оттуда почти невесомую пачку сигарет, в которой ещё болталась и зажигалка. Сигарета в губы, дрожащее пламечко. Потом другой рукой Эля нащупала в сумке телефон, вынула, включила. Подушечки пальцев прикоснулись к холодному дисплею.

Эллина Калинина, 19:32

Мне здесь так тревожно

Пётр Старицкий, 19:34

Что такое?

Эля нажала на кнопку записи голосового сообщения. На записи шум ветра перебивал голос и рвал на клочья слова, когда она говорила:

– Я приехала к подруге из вуза в район, где я никогда не была. Я не знаю, куда идти. Мне очень тревожно. Здесь никого нет.

Шум проезжающих мимо машин. Прямая улица – по которой безнаказанно разгуливают ветра.

Эля открыла диалог с Сойей.

Эллина Калинина, 19:40

Я на Новоясеневской. Куда идти?

Пластмассовый сон, 19:41

Мы сейчас подойдём

«Мы?» – удивилась про себя Эля и встревожилась ещё сильнее, до холодного спазма над желудком.

Вдалеке улицы показались две фигуры. По мере приближения в одной из них стало можно различить Сойю. Вторая – высокая худосочная девушка в длинной, в пол, юбке. Эля подумала о том, как, должно быть, неудобно, когда подол юбки намокает и становится тяжёлым и холодным.

Эля тоже была в длинном узком пальто, плечи обмотаны объёмным ажурным шарфом, а на голове – широкополая шляпа, на полях которой посверкивали бисеринки дождя… Издалека её удлинённый силуэт выглядел как с модных гравюр эпохи модерна. Только вот под изящным на пальто, купленном ей матерью в порыве что-то купить, на Эле была отнюдь не юбка или платье, а огромный отцовский свитер из девяностых и узкие джинсы, заправленные в ботинки типа берцев, но с молнией со внутренней стороны.

Две фигуры приблизились так, что стали различимы лучше. Сойя бросила вперёд и чуть не сбила Элю с ног, повиснув на ней. Неожиданно…

– Привет, милая! – пропела Эле в ухо своим нежным голосом.

От неё пахло дождём, во взлохмаченных фиолетовых волосах искрились дождинки. Калева положила одну руку ей на спину, на влажную куртку, а вторую, в которой держала сигарету, отставила в сторону. На тонкой белой бумаге, проступая коричневыми жилками, вскипала смешивающаяся со смолой дождевая вода. Дым во влажном воздухе был гуще.

– А это – Ди, – представила Сойя свою спутницу.

Высокая девушка в длинной юбке и плюшевой леопардовой шубке отозвалась из темноты:

– Привет, – голос, в противоположность голосу Сойи, у неё был звонкий, мальчишеский, менее обволакивающий, но более упрямый.

Внешне, насколько Эля могла разглядеть в темноте улицы, по стилю Ди отдалённо напоминала Марлу в исполнении Хелены Бонем-Картер, если не саму Хелену Бонем-Картер.

– Привет, – поздоровалась в ответ Эля, с интересом рассматривая леопардовую шубку, вероятно, добытую где-то в секонд-хенде. – Какая шуба!

– Спасибо-о! – пропела Ди и тоже сделала комплимент: – А у тебя красивый шарф!

Между ними суетилась Сойя, среди троих бывшая самого низкого роста.

– Я так рада, что вы понравились подруга подруге! – восторженно воскликнула она. – Ладно, пойдёмте! Тут очень сыро.

– Да, – согласилась Калева.

Ни у кого из них троих не было зонта, а дождь не унимался. Мелкая морось, расходясь, всё больше и больше превращался в полноценный дождь. С одной стороны на улице светились полупрозрачные окна домов, а через дорогу – темнела стена леса.

У высокой Ди на ворс леопардовой шубки нанизывались искристые бисеренки холодного дождя. Эля всматривалась в её лицо: выбеленное лицо с контрастными тёмными бровями и ресницами, на губах – рубиновая помада, очень привлёкшая Элино внимание. Она поинтересовалась:

– Что у тебя за помада?

Ди назвала бренд, а потом пояснила:

– Он больше всех похож на “Russian red” от M.A.C., но дешевле.

Её макияж выглядел чище, чем у Сойи. И глядя на неё, Калева внутри себя тряслась мелкой дрожью от того, как плохо выглядела сама. По крайней мере, она очень стеснялась прыщей, периодически появлявшихся кое-где на лице, и того, как наверное, неаккуратно выглядит на ней старая сливовая помада, которую ей отдала бабушка, и которая, пожалуй, уже стёрлась с губ за целый день.

В подъезде, куда зашли Эля с Сойей и Ди, и на этаже, куда они поднялись, из всех очень выделялась одна дверь – старая, металлическая, глядящая на гостей всевидящим оком, выложенным бусинами вокруг глазка. Ди просто нажала на ручку и потянула дверь на себя.

– Вы не запираете дверь? – удивилась Калева.

Ди ответила ей, передёргивая прямыми плечами под шубой:

– Если только на ночь, – и переступила порог квартиры, которую они называли коммуной.

Три фигуры отразились в вытянутом зеркале, прислоненном к стене. По периметру оно было обклеено забавными рисунками витражными красками. На мгновение, прежде чем снять обувь, Эля замерла, чтобы заглянуть в зеркало…

Сливовая помада стёрлась с губ. Щёки алели.

– Кстати, крутая шляпа, – сделала комплимент Ди. – Всё шла и смотрела.

– А? Да? – переспросила Эля. – Мне кажется, к твоему образу она подойдёт больше. Хочешь примерить?

– Давай! – согласилась Ди. – Но тебе подходит. Особенно – к помаде.

Эля сняла и передала ей шляпу. Ди подошла к зеркалу, держа шляпу за поля, и изящным движением надела на голову. Продолжая придерживать поля, она покрутилась у зеркала. Лицо её озарила восторженная улыбка.

– Вау! – воскликнула Ди. – Теперь я тоже хочу такую!

Эля улыбнулась.

От прихожей небольшой коридор вёл на кухню, откуда доносились звуки музыки и запах еды, бередивший чувство голода в пустом желудке Эли.

Вошедшие девушки начали снимать верхнюю одежду. Тёмное пальто, чёрная косуха, леопардовая шубка… Нашли крючки, куда повесить куртки, бордовая широкополая шляпа полетела на верхнюю полку, взмахнув полями, как крыльями. В груде обуви нашлось место и для трёх пар ботинок (как потом найти чёрные берцы среди горы чужих чёрных берцев?) – а Калева, Сойя и Ди переобулись в шлёпанцы.

– Через час у нас будет квартирник, – напомнила Ди, обращаясь к Калеве. – Останешься? А есть хочешь? Можешь поесть с нами.

– Да, не откажусь… – кивнула Калева. – А где можно помыть руки?

Местом, где можно помыть руки, оказалась тесная ванная комната – старая, с белым кафелем и облупившейся синей краской. Но и здесь жильцы разбавили упадок и скуку рисунками витражными красками на зеркале и кафеле и распечатками мемов на двери – бумага, при этом, была заботливо вложена в пластиковые файлы.

В кране, как в зеркале, за белёсыми известковым налётом, двигалось отражение Калевы. Помыв руки и не найдя нигде полотенца, которым могла бы вытереться, она отряхнула воду с рук о брюки. И она уже собралась покинуть ванную комнату, как её внимание приковало отражение за стаканчиками с зубными щётками на полке. Замерла – она, её лицо?.. Удивление, сомнение. Сегодня до этого мгновения она и не задумывалась, что выглядит – так. И неужели её можно даже потрогать?

Она получше обтёрла руку о бедро и достала из заднего кармана телефон – чтобы сфотографировать своё отражение. Это, получается, копия копии. Вдвое – ненастоящее…

Но настоящее ли то, изначальное, с чего копирует зеркальное отражение?

Загадочное физическое тело, существование которого Калева никак не может признать – принять – поверить. Но если оно отражает фотоны, а потом ещё это скопище частиц отражается от зеркальной поверхности, то значит, что оно (она!) реально?..

Кто вообще сказал, что это всё, в принципе, – реально?..

Фотографию своего отражения, копию копии, Калева загрузила в чат с Петром Старицким.

– Мы не поняли «Матрицу»! – заявлял сидевший на кухне парень с партаками на коленях. – Начнём с того, что Вачовски сами не поняли «Матрицу»! Это – фильм о постмодерне. Это порождение постмодернистской культуры, обличающее постмодерн. Сам этот фильм – не то, чем кажется: он кажется чем-то, а в сущности – ничто, симулякр. Реальность постмодерна – это симулякр: всё и вся пытается казаться, а не быть… – Говоривший сидел на табуретке, только две ножки которой стояли на полу, потому что он носками отталкивался от скользкого линолеума. Парень был разгорячён, а раскачивание на табуретке как будто помогало собрать в единое целое мысли, запутавшиеся в растрёпанных чёрных волосах. – Постмодерн – абсурден! Мы сами не верим в его существование. Самая популярная на сегодняшний день теория заговора – это то, что мы, якобы, живём в матрице, если мы полагаем, что она основывается на фильме – то это же самая настоящая квинтэссенция постмодерна…

Калева стояла в дверях, слушая то, как рьяно вещает этот парень, ей было даже интересно. Лишь только неконтролируемые процессы размышлений в голове были запущены. Почему-то она зацепилась за одно единственное слово, которое как будто выбивалось, выпадало – такое смешное: «якобы». Мыслительный поглотил его, начал переваривать, доводя до абсурда: «Якобы… почему – якобы, Якобы? Что сделали Якобы?..» – покуда слово не обнажилось и не отделилось от своей семантике. И в реальности, тем временем, продолжалось фоном:

– Повторяю: постмодерн абсурден! То, что мы живём в матрице – это метафора, возведённая до абсурда. Постмодерн – это симулякр. Матрица – метафора постмодерна. Постмодерн – отображение общественного сознания бездушного общества потребления. Общество атомизировано, лишено эмпатии – и топорно воспринимая метафору о матрице, мы расчеловечиваем друг друга, низводя других людей до NPC, а себя представляя главными героями…

Калева пыталась слушать, ей было интересно, но она не могла не думать о чём-то другом, к чему её приводила цепочка мыслей, неизбежно начинающаяся с уже услышанного. То же с ней часто случалось, например, на лекциях.

– Причём одним из главных маркеров «игрового персонажа» считается способность испытывать дереализацию! – говорил парень, раскачиваясь на табуретке. Помимо него и Калевы на тесной кухне, конечно же, находилось и несколько других ребят, но они просто молча пили чай и слушали.

– Капитализм убил искусство, превратив его в ремесло. Постмодерн вырождается – и мы должны ему в этом помочь, – заключил черноволосый парень.

Сидевший за тем же столом парень около-интеллегентного вида (белая рубашка, чёрные брюки, остренькая рыженькая бородка), заметил:

– Смотри, Исса, ведь постмодерн трансформируется в метамодерн, но между ними, как и между другими этапами исторического процесса, нет чёткой границы. Может быть, мы уже сейчас – в метамодерне?

«Нет чёткой границы, – мысленно подхватила Калева, – это как горизонт АВ у выщелоченных чернозёмов», – что прервало другую её мысль: «Дереализация…»

– Может быть, мир заставляет нас чувствовать одиночество и отчуждение, потерянность? – несмело подала она голос оттуда, где стояла, и все её молча слушали (само внимание). – Может быть, мы заблудились, и от этого не воспринимаем окружающих людей подобными себе?..

Кухня была небольшая и довольно тесная, вряд ли рассчитанная на большие компании – так что места за столом, на табуретках, хватало не всем. Поэтому, наверное, чтобы выпить чаю, высокая Ди как-то сложилась и, как баба-на-чайнике, расположилась на разделочном столе между плиткой и хлебницей. Она свесила длинные ноги, скрытые юбкой из переливающейся сине-графитовой ткани, как будто перешитой из бабушкиных штор. Кажется, эта ткань называется тафта. Сверху на Ди – чёрная майка, скрытая под объёмным серо-голубым кардиганом грубой вязки. Ди сидит и изящно попивает чай из аккуратной фарфоровой чашечки с позолоченной каёмкой, другой рукой придерживая под ней блюдечко с такой же позолоченной каёмкой, и внимательно слушает, о чём говорят.

А парни за столом обратили внимание на застывшую в дверях Калеву – стоило той подать голос. Она пожалела, когда ощутила на себе их взгляды, но тут же успокоилась: никто не собирался агрессивно спорить с ней. Наоборот – тот, чернявый, Иса, согласился с ней:

– Да, ты права. Современное общество атомизировано. Одиночество в толпе – обыденное явление для современного человека. Поэтому мы здесь, – и потом его тон стал более дружелюбным. – Хочешь чаю? Проходи, не стесняйся!