Облака на ощупь

В те редкие посещения Москвы Тимоша не проникся любовью к этому городу, его мечты были связаны с северной столицей нашей страны. Однажды он посмотрел документальный фильм о создании и развитии города на Неве и влюбился в него. После появления доступного интернета сынок будто помешался на красоте и архитектуре тех мест: он скачивал и любовался изображениями достопримечательностей и других красот этого великолепного города. Окончив школу, он приложил все усилия, чтобы поступить в университет Санкт-Петербурга. С детства Тима прекрасно рисовал и хотел стать архитектором. Он грезил о том, как вернётся в родной город с дипломом о высшем образовании, чтобы украсить его гармоничными и красивыми зданиями, сооружениями и памятниками. Однако чем дольше мой сын учился вдали от архитектурного уродства своей малой родины, тем реже он говорил о возвращении домой.

Мы все скучали по нашему Тимоше, но не терзали его разговорами о грусти или тоске. Только когда отец в очередной раз попал в больницу, сообщили сыну о необходимости провести летние каникулы в кругу семьи.

После обследования папы врачи сообщили о необходимости сделать операцию на сердце, которую смогут выполнить лишь специалисты из Москвы. Оформив все документы, я решила вместе с ним поехать в госпиталь. Мама была очень впечатлительным и ранимым человеком, поэтому не годилась на роль сопровождающего, который должен контролировать все процессы как в полёте, так и на земле. Собираясь в поездку, отец попросил взять с собой длинное вечернее платье в пол и пару туфель. На мой вопрос о надобности такого багажа он ответил: «Я наконец-то отведу тебя в театр».

«Какой, к чёрту, театр, когда речь идёт о другом: о жизни и смерти», – подумала я, но просьбу папы исполнила. В полёте отцу стало хуже, в госпиталь мы отправились сразу после приземления на московскую землю. Меня в палату к папе не пустили, объяснив это запретом посещений, и предложили покинуть больницу. Через пару часов отец позвонил мне, чтобы успокоить. Его голос был игривым и бодрым. Он потребовал, чтобы я пошла в театр, а потом ему всё подробно рассказала, потому что врачи не разрешили ему составить мне компанию.

Тимоша сдавал экзамены, поэтому сразу не приехал в Москву. К нему в Питер я не поехала, поскольку должна была находиться рядом с отцом. Но не стала сопротивляться настойчивым просьбам родителя и купила билет на ближайший спектакль в тот самый Центральный академический театр теперь уже Российской армии, о котором моя семья говорила с придыханием. На следующий день, надев черное бархатное платье в пол и туфли на шпильке, я села в такси и отправилась в храм искусств.

От гостиницы театр оказался не очень далеко, машина подъехала со стороны служебного входа, поэтому мне нужно было обойти здание, чтобы оценить роскошь его архитектуры. Народ у входа не толпился, времени до начала спектакля оставалось достаточно, чтобы осмотреть все вокруг. Я огляделась и напротив увидела палисадник с цветущей сиренью, в центре которого красовался памятник Александру Суворову. Меня удивило такое соседство с театром Российской армии, но рассуждать на эту тему я не стала, обошла здание вокруг. Обшарпанный фасад меня немного обескуражил, старые рамы с грязными окнами, пыльные затоптанные ступени главного входа неприятно удивили. Я подумала про первое обманчивое впечатление и вошла вовнутрь. Тяжёлые двери были огромными и слишком современными, чтобы соответствовать облику этого здания. Подойдя к гардеробу, я увидела несколько немолодых женщин, одетых в униформу, состоящую из серого костюма и белой рубашки, которые предложили взять бинокль в аренду. Мой билет был приобретен на третий ряд, но от предложения я отказываться не стала: мне хотелось всё внимательно разглядеть. Служащие театра предложили воспользоваться лифтом, чтобы подняться в буфет.

Зайдя в маленькую кабинку лифта, я испытала неприятные ощущения, хотя никогда прежде не страдала клаустрофобией – боязнью замкнутого пространства. Когда двери лифта закрылись, он с грохотом стал двигаться вверх. Поднявшись на третий этаж, я решила погулять по коридорам театра, но в этот день работал только Малый зал, поэтому холл театра не был освещён и производил гнетущее впечатление. Только уходящие солнечные лучи позволили разглядеть скромное оформление холла, красные совдеповские дорожки на полу и очень простые плафоны на потолке. Откинув ненужные ассоциации, я направилась к буфету, но на пути встретила взрослую женщину, которая тоже была одета по форме. Женщина странно улыбнулась и поприветствовала меня. Я доброжелательно сказала: «Здравствуйте!» Через несколько минут я встретила ещё одну служительницу этого храма культуры, которая широко улыбалась и вместо приветствия почему-то сказала: «Спасибо вам». Я удивилась и уточнила: «За что?» Женщина внимательно посмотрела на меня и ответила: «За ваше уважение к нам», а потом объяснила, что в театр теперь перестали наряжаться.

Одежда посетителей уже несколько лет больше напоминала дачный образ людей, опоздавших на электричку, двигающуюся за город. Шорты, рюкзаки, кроссовки и футболки стали постоянными элементами нарядов нынешних ценителей театральной сцены. Однако все сотрудники до сих пор были обязаны крахмалить белоснежные рубашки и носить строгие костюмы. Женщина отметила моё уместное платье и наградила званием настоящего театрала. Я улыбнулась в ответ и решила выпить бокал шампанского, чтобы окончательно соблюсти все необходимые традиции.

Открыв невероятно тяжёлую дверь с надписью «Буфет», я очутилась в «Советском Союзе». В небольшом помещении, выкрашенном в белый цвет, стояли столы, накрытые скатертями, которые лишь подчеркивали древний возраст изрядно покоцанной мебели времён моего рождения. В глубине зала в огромной кадке располагался несуразный фикус. Вдоль стены размещались предметы, ушедшие из нашего быта: телефонный аппарат с дисководом и аудиомагнитофон с отломанной крышкой. Шторы висели не на всех крючках, в воздухе витал неприятный запах еды. Мне подумалось, что я слишком придирчива, поэтому решила не портить себе настроение первыми впечатлениями. Подойдя к стойке буфета, я увидела холодильный шкаф, который дребезжал и бился в конвульсиях. Через грязную стеклянную дверцу виднелись начатые бутылки шампанского, закупоренные туго свёрнутыми бумажными салфетками. Переведя взгляд на замызганный чайник на столе, я решила больше не обращать внимания на антураж. После моего вопроса: «Здесь есть кто-нибудь?» сзади я услышала мужской неприятный голос: «Да, щас иду». Обернувшись, я увидела высокого, очень полного мужчину с немытыми волосами и вдавленными в лицо маленькими очками, одетого в белую несвежую футболку, от которого сильно пахло потом. Буфетчик сидел в зале и читал газету. Скорее, он производил впечатление неопрятного посетителя театра. Я попросила фужер шампанского и бутерброд с рыбой. Мужчина что-то пробубнил себе под нос и просил рассчитаться наличными деньгами. Забрав свой заказ, я села на очень старый стул и пригубила содержимое бокала.

Через десять минут в буфет потянулись зрители. Они действительно напоминали уставших дачников после работ на огороде. На их фоне я смотрелась белой вороной. Очень пожилые женщины, которые производили впечатление завсегдатаев этого театра, были одеты чуть лучше, но спортивные кроссовки абсолютно не соответствовали летним платьям и костюмам, надетым для театра. Понаблюдав за посетителями и допив шампанское, я решила заглянуть в уборную.

Огромное помещение с зеркалами давно не видело ремонта. Старые, обшарпанные кабинки или не имели щеколды, или закрывались на крючки. Я вымыла руки над шатающейся раковиной и решила выйти из туалета, мне навстречу попались две очень молодые девушки, которые держали фужеры с шампанским. Они громко смеялись и с бокалами отправились в кабинку с унитазом, чтобы там покурить. Запрет курения в общественных местах толкнул молодых симпатичных девушек выпить шампанское в компании сливного бачка.

Немного погрустив об окончательном крахе театральных традиций, обескураженная, я вышла в коридор, который наводнился посетителями. На стенах традиционно размещались фотографии актёров труппы, лица которых мне были неизвестны. Огромные снимки, запечатлевшие сцены из спектаклей, не завораживали. Погуляв по коридорам, я отправилась в зал. Некогда роскошные паркет, двери и сиденья сейчас производили удручающее впечатление. Заняв своё место, я даже обрадовалась, что папа сейчас не со мной. Его и без того измученное сердце вряд ли выдержало бы такие испытания и разочарования.

В назначенное время начался спектакль. Он шёл в двух действиях, но в антракте я не решилась снова посетить местный буфет. Из любопытства я заглянула в оркестровую яму. За режиссёрским пультом находился человек, который не собирался изменять своим привычкам и курил прямо там. После окончания спектакля зал аплодировал стоя. Актёры играли хорошо и заслужили аплодисменты.

Двигаясь по коридору к выходу, я испытала горечь. От былой роскоши не осталось и следа. Меня окружали старая мебель, безвкусный интерьер и общая запущенность здания и театральных помещений. Сдав арендованный бинокль сотруднице гардероба, я снова услышала комплименты в свою сторону и, грустно улыбнувшись, вышла на свежий воздух. Грусть, разочарование и необъяснимая тоска охватили мою душу, я перешла дорогу, чтобы посидеть на лавочке возле памятника великому полководцу. Тёплый летний ветер донёс до меня потрясающий аромат сирени. Я сидела напротив театра в виде пятиконечной звезды и смотрела на здание, которое мечтала увидеть с раннего детства. Слёзы невольно полились из моих глаз.

Мою печаль прервал телефонный звонок. Я быстро смахнула слёзы и ответила: «Алло». Мужской голос в трубке представился профессором кардиологического отделения госпиталя, он объяснил, что состояние здоровья моего отца резко ухудшилось, утром нужно было срочно проводить операцию, но больной отказывался от манипуляций до встречи со мной. Вызвав такси, я сразу отправилась в госпиталь. Мой торжественный наряд сильно обескуражил сестринский пост, но безумно понравился папе. Он тяжело дышал и очень плохо выглядел. Увидев меня, папа попытался встать с постели, но смог только присесть на кровати. Я поругала непослушного пациента, но отец махнул рукой и потребовал рассказать о моём визите в театр во всех подробностях.

Я присела на край кровати и поведала папе о роскоши храма искусств, которой прежде не встречала никогда, белых перчатках красивого стройного буфетчика, игриво обслуживающего всех красивых женщин, пришедших на спектакль, великолепных плафонах, люстрах и ковровых дорожках невиданной красоты. Отец ловил каждое моё слово и радовался, словно дитя. Он попросил показать фото театра, но я объяснила, что просто не успела запечатлеть всё то, чем наслаждалась этим вечером. Довольный и совершенно спокойный, он поблагодарил меня за рассказ и пообещал больше не ругаться и не спорить с врачами. Я поцеловала отца в лоб, пожелала спокойной ночи и отправилась в гостиницу.

Ночью я не могла уснуть, мне казалось, я напрасно обманула отца. Строительство этого здания имело огромное значение в жизни бабушки, не избалованной богатством и достатком, для отца оно было настоящим сокровищем, но я должна была рассказать правду о нынешнем состоянии театра, но так не хотелось его огорчать. Эти мысли мучили меня до самого утра, лишь с первыми лучами солнца я задремала. Мой чуткий сон прервал телефонный звонок, мужской голос в трубке сообщил: «Ваш отец умер во сне до начала операции. Примите мои соболезнования и приезжайте в госпиталь как можно скорее».

Нужно было позвонить маме и обсудить, что делать дальше. Сделав глубокий вздох, я набрала нужный номер и услышала родной голос в трубке. Мама мужественно приняла это известие и сказала, что отца нужно похоронить здесь, на краю земли, вместе с бабушкой. Мы простились, я позвонила Тимоше, который, бросив всё, приехал в Москву тем же вечером и помог организовать наш отъезд домой.

Дни подготовки к похоронам прошли, словно в тумане. Волна огромной усталости и осознание невосполнимой утраты накрыла меня только после поминального обеда. Мы с мамой вернулись домой, я ушла в свою комнату и только там смогла дать волю своим чувствам. Мама не стала меня тревожить, своему горю она предалась в спальне, где когда-то была очень счастлива.

Несколько дней прошло, прежде чем я вновь решила поужинать с мамой за одним столом. Мы не знали, с чего начать разговор, и я зачем-то рассказала о своём посещении театра, который так обожал отец. На этот раз притворяться и обманывать я не стала, потом передала наш последний разговор с отцом. Мама грустно улыбнулась и поблагодарила за мой поступок. Она знала, какое особенное место занимал этот театр в сердцах её свекрови и мужа, поэтому искренне радовалась тому, что они никогда не увидят то, во что он превратился теперь. Мы обняли друг друга и тихонько заплакали…

С мамой мы остались жить на краю земли, Тимофей после получения диплома архитектора нашёл престижную работу в Санкт-Петербурге и решил окончательно обосноваться в этом великолепном городе, комфортном для жизни людей и услады глаз туристов.

Я часто бываю в Москве проездом, но посетить театр-звезду больше не решаюсь. Неприятные воспоминания о единственном визите в «тот самый театр» со временем перестали приносить моему сердцу боль. Однако иногда я воскрешаю в своей памяти рассказы бабушки и папы об одном из грандиозных архитектурных экспериментов начала тридцатых годов прошлого столетия. Надеюсь, что когда-нибудь театр снова станет яркой звездой на культурном небосклоне нашей большой страны.

Выпускница интерната

Своих родственников мои родители не знали, оба выросли в одном детском доме, в раннем детстве они мечтали обрести новую семью, но, став подростками, осознали, что их судьбы и будущая жизнь зависели только от собственных решений и поступков. В старших классах они познали взрослую жизнь и поклялись никогда не расставаться. Воспитатели приюта предупреждали юную воспитанницу о последствиях близости с неопытным юношей, но это не уберегло выпускницу интерната от нежелательной беременности.

Скандал в стенах детского дома удалось скрыть, поскольку влюблённые к моменту окончания обучения достигли своего совершеннолетия. Директор приюта предложила будущей матери доносить ребёнка под своим присмотром, оставить дитя на попечение государственных органов и начать новую жизнь без обузы и проблем. Однако беременная девушка уже любила неродившееся дитя и не хотела раньше времени сиротить его. Она сама помнила каждую бессонную ночь в ожидании своей мамы, которая должна была спасти её от одиночества, но так и не появилась в жизни маленькой и несчастной девочки.

Выпускникам интерната должны были предоставить квартиру в родном городе, но чиновники в ответ отрицательно мотали головой, разводили руками и предлагали ждать строительства нового жилья. Влюблённые «вооружились» скромной домашней утварью, собранной сотрудниками детского дома, и отправились в соседнюю «вымирающую» деревню, где можно было практически даром занять комнату в общежитии. Когда-то жители этого населённого пункта гордились успехами своего труда и побед в социалистических соревнованиях, о чём свидетельствовали остатки облезлой доски почёта на центральной площади возле местной администрации, но с переходом к рыночной экономике в стране завод закрылся, колхоз развалился, народ хлынул в соседние города в поисках хоть какой-нибудь работы.

Местная молодёжь трудиться за копейки отказывалась, но молодая приезжая семья искала любое занятие для заработка. Поселковая администрация с огромной радостью приняла в свой штат молодого дворника и юную уборщицу. После моего появления на свет работал только папа. Денег катастрофически не хватало, но односельчане помогали картошкой и вещами. Когда мне исполнился год, отец получил повестку в армию и был вынужден отправиться на военную службу.

Мама ждала своего солдата, писала трогательные письма, отсылала наши фотографии. После срочной службы отец заключил контракт с Министерством обороны и остался служить в своей части. Он обещал приехать в свой отпуск домой, но не вернулся. Маме сообщил, что встретил другую женщину, влюбился и предложил отдать меня в детский дом, где сам провёл свои детство и юность.

Раздавленная предательством любимого человека, молодая женщина впала в отчаяние. Она отказалась от еды, лежала на своей старой скрипучей кровати и постоянно плакала. Этот период своего детства я не помнила, но в осознанном возрасте невероятно страдала, если видела слёзы мамы, даже если она просто резала лук.

Мне сложно представить, как ей удалось прийти в себя, но вскоре после расставания с отцом она смогла «выбить» нам квартиру в родном городе, куда мы переехали, как только получили заветные ключи.

Мама отдала меня в детский садик, устроилась уборщицей в ЖЭК и поступила в товароведческий техникум. Спустя год она стала работать кассиром в продуктовом ларьке рядом с нашим домом, а после получения диплома товароведа устроилась в центральный магазин. Тогда я впервые попробовала сыр с большими дырками и копченый балык красной рыбы.

По вечерам мы мечтали о поездке к тёплому морю, диковинных омарах и несметных богатствах. С мамой мы никогда не ссорились, я её старалась не огорчать, но иногда она горько плакала в ванной и могла допоздна засидеться с подружками в компании крепких горячительных напитков.

Учёба в школе мне давалась нелегко, но я увлеклась психологией, читала много специфичной литературы и вскоре освоила правила безупречного общения, позволяющие выстраивать благоприятные отношения с окружающими людьми. Я усердно занялась общественной жизнью школы и закончила её без троек. Однако этих навыков для поступления в институт на бюджетное отделение оказалось недостаточным, я с треском провалила вступительные экзамены, но не стала пропускать целый год и подала документы в педагогическое училище. Мне хотелось стать профессиональным психологом, но дорогостоящее обучение было не по карману нашей семье, поэтому я ограничилась дипломом учителя начальных классов и после окончания училища отправилась работать в школу, которую закончила сама.

Педагогический состав школы с радостью принял меня в коллектив и всячески старался мне помочь. Я получила в распоряжение свой первый «А» и на целых четыре года стала старшей строгой сестрой для двадцати совершенно разных, но безумно интересных чужих детей.

Тогда я считала себя самым счастливым человеком: любимая работа была в радость; парень Миша, с которым я встречалась ещё с училища, сделал мне предложение стать его женой.

Мы познакомились на вечеринке у жениха моей подруги и сразу стали встречаться. Мой избранник не был красавцем, но обладал чувством юмора и красиво ухаживал. Миша был старше меня на пять лет, к моменту нашего знакомства заканчивал юридическую академию и получил приглашение работать в Арбитражном суде. Он вырос в полной и состоятельной семье, где мечтали о роскошной и успешной невестке. Увидев меня, мама Миши скривилась и все пять лет нашего союза всем своим видом показывала свое недовольство выбором сына.

После смерти бабушки Миши он получил в наследство её квартиру и решил объединить наши судьбы узами брака. Его родители пришли в ярость от этого решения, долго выпытывали срок моей беременности, которой не было, но в конце концов сдались и согласовали дату свадьбы.

Моя мама тоже была не восторге от будущего зятя. Миша ей казался манерным и пафосным мужчиной, застрявшим в детских рассуждениях о планах на жизнь, но сопротивляться нашему браку она не стала. Сентиментальная женщина достала все свои сбережения, чтобы купить мне самое роскошное свадебное платье и туфли. На примерку она позвала своих лучших подруг, с которыми дружила больше двадцати лет. Разбитные неунывающие хохотушки-разведенки покупку платья превратили в настоящий праздник с весельем и шутками. С собой в свадебный салон они захватили шампанское и во весь голос, не стесняясь в выражениях, обсуждали наряды, демонстрируемые мною. Мне казалось, им ничего не нравилось, но, когда все трое вдруг затихли, а потом в голос расплакались, я поняла, что нашла нужную модель.

Платье мы спрятали в шкаф и обещали друг другу забыть о нём до праздника, но по вечерам я видела, как мама смотрела на него, аккуратно трогала белоснежную фату и украдкой смахивала слёзы.

Она нашла мне самого модного парикмахера и визажиста. Мы вместе ходили на генеральную репетицию всего образа и не могли дождаться самого главного дня в моей жизни…

Свадьба прошла в небольшом, но очень уютном ресторане. Сначала в зале царила напряженная обстановка, но мамины подружки забрали микрофон у тамады и закатили весёлый праздник.

Спустя полгода совместной жизни мы с Мишей отправились в первый совместный отпуск, где я забеременела. Ранний невыносимый токсикоз омрачал первые месяцы особого положения, но скоро мой организм настроился на необходимый лад и без осложнений и проблем позволил доносить нашего сына, которого мы решили назвать Егором. В сочетании с отчеством нам казалось, наш сын должен был вырасти настоящим большим и грозным начальником.

Перед поступлением в роддом мы с Мишей купили кроватку, мама подарила первую одежду для малыша, родители мужа привезли самую красивую и дорогую коляску. По моим расчётам, ребёнок должен был появиться в начале марта, но рано утром в канун Дня защитника Отечества мне стало нехорошо. Скорую помощь мы вызывать не стали, Миша сам отвез меня в роддом, который на днях открылся после капитального ремонта. В приемном покое меня осмотрели, сказали, что я приехала слишком рано, но домой отпускать не стали и решили понаблюдать до следующего утра. Я нежно поцеловала супруга и попросила съездить на продуктовую базу, чтобы купить всё необходимое для празднования рождения нашего первенца…

В палате мне поставили какую-то капельницу, потом вкололи ещё какие-то лекарства, и я уснула. Дикая боль внизу живота разбудила меня, когда за окном было темно. Мне тяжело было вставать с кровати, но на мой призыв о помощи никто не прореагировал. Выйдя из палаты, я почувствовала какой-то глухой звук, из меня хлынул поток тёплой воды. «Началось», – подумала я и поплелась в ординаторскую, но там никого не застала, пустой оказалась и сестринская комната. В глубине коридора я услышала женский смех и, корчась от боли, пошла к источнику шума. Открыв дверь, я увидела шикарно накрытый стол и весь медицинский персонал, который праздновал наступление государственного праздника. «Извините за беспокойство», – тихим голосом сказала я. «Господи, чего вы не спите?» – грозно спросила самая крупная женщина в белом халате. «У меня сильно болит живот и отошли воды», – крехтя, ответила я. «Петровна, пошли глянем, что этой малахольной надо», – скомандовала женщина. Меня проводили в предродовую комнату, нехотя провели осмотр, пощупали живот и сообщили, что оснований для переживания нет, вкололи внутривенно какие-то лекарства, отправили спать, а сами вернулись за стол.

Спустя четверть часа боль действительно утихла, я уснула и проспала до утра. Открыв глаза, я почувствовала сухость во рту и странный запах железа. Отбросив одеяло, я обнаружила, что вся новенькая ночная рубашка, выданная мне при поступлении в роддом, оказалась в крови. От ужаса я закричала в голос, но ко мне никто не подошёл. Рожениц в отделении было мало, в палате я лежала одна. Спустив ноги на пол, я встала, кровь ручьём полилась по моим ногам. Пошатываясь в разные стороны, я вышла в коридор и закричала: «Помогите кто-нибудь…»

Дальше всё происходило будто в тумане: капельницы, уколы, носилки, отборные маты, упрёки в чей-то адрес, белые халаты и яркий свет операционных ламп. Меня ввели в наркоз, но где-то в глубине я слышала отдельные фразы женских голосов: «Она всё равно кровит, надо удалять матку». – «С ума сошла, она ещё молодая девчонка». – «А если оба умрут?» – «Ищи причину, ищи, ищи…»

От наркоза я отошла в реанимации. У меня болело абсолютно всё, я аккуратно пощупала живот и почувствовала огромный пластырь вдоль всего живота. Предчувствие несчастья меня не покидало, но я должна была услышать о трагедии от врачей. Заведующая зашла меня проведать и между делом сообщила о большой потери крови и смерти моего сына. Я стала рыдать навзрыд и требовать объяснений, но врачиха скомандовала медицинской сестре вколоть мне какую-то жидкость, парализующую речь и сознание. Всё вокруг закружилось, померкло, и я снова провалилась в тягостный и тяжёлый сон. Мне снились кошмары, больничный пол, залитый моей кровью, и маленький мальчик, которого резали люди в белых одеждах. Я проснулась от собственного крика и обнаружила, что моя подушка была мокрой от слёз. Медицинская сестра заметила моё пробуждение и снова вколола в меня какую-то дрянь, от которой я уснула вновь….

Спустя несколько дней меня подняли с кровати и перевели в палату, наполненную весёлыми, жизнерадостными роженицами. Медицинские сёстры молча ставили капельницы и ничего не объясняли. Только в конце следующей недели меня пригласили в ординаторскую для разговора. Бледная, измождённая физической и душевной болью, я пошла на встречу. В чистом кабинете мне предложили присесть. Крупная женщина, которая занималась мной той роковой ночью, оказалась заведующей отделением. Она пристально посмотрела на меня и объяснила, что смерть ребёнка наступила по моей вине, поскольку я не сообщила при поступлении в роддом информацию об аллергии на препараты. Мои доводы об отсутствии необычной реакции на лекарства заведующая слышать не хотела и заявила, что врачи не смогли сохранить мне матку, для прохождения реабилитации она перевела меня в гинекологическое отделение соседнего корпуса. Вместо слов сочувствия и соболезнования утрате я услышала нравоучительный ледяной монолог про бережное и ответственное отношение к здоровью. Женщина встала со стула, сообщила, что меня ожидает муж, и ушла, я закрыла лицо руками и заплакала. В кабинет стали заходить врачи, увидев меня, они отводили глаза и молчали. Я вернулась в свою палату, чтобы забрать свои вещи. Вдруг ко мне подбежала молодая женщина и засунула в сумку какие-то листы бумаги. «Что это?» – вяло спросила я. «Выписка из медицинской карты», – шепотом сказала женщина. Она наклонилась ко мне и тихонько объяснила, что успела сделать копии назначения врачей для экспертизы. Я ничего не поняла, но выбрасывать бумаги не стала.