Иуда

– Ты ж меня знаешь: я – могила.

– Тогда завтра после шести поднимайся ко мне.

– А доцентша? Она ж меня терпеть не может…

Кешка тяжело вздохнул:

– Повторяю для обалдуев: мать уехала в город-герой Ленинград.

Следующим вечером ровно шесть Валька стоял на Юдинском пороге, жонглируя початой бутылкой «Агдама».

– Закусь в этом доме найдется? – спросил он Кешку, по-заговорщицки кивнув в сторону бутылки.

– В Греции все найдется, – усмехнулся хозяин, пропуская Балбеса в квартиру.

В последний раз Валька был у Юдиных лет пять назад, заходил за каким-то учебником. С тех пор в квартире «доцентши» многое изменилось. Вместо портретов Льва Яшина и Юрия Гагарина, над Кешкиным столом висели новые лики – Че Гевары и легендарной ливерпульской четверки. Портрет же Фиделя Кастро остался на месте. Валька взглянул на него, ухмыльнулся и, изображая игру на гитаре, загнусавил:

Куба верни наш хлеб,Куба возьми свой сахар.Нам надоел твой косматый ФидельКуба, иди ты на хер!

От неожиданности Иннокентий чуть язык не прикусил. Придя в себя, бросился к окну и плотно закрыл форточку.

– Ты что, совсем башкой ослаб? – заорал он на Вальку. – Ты пришел план действий составлять или бредятину нести?

– А че такого? – удивился тот. – Гадость редкая: толченое стекло, а не сахар. Это все знают.

Кешка недовольно засопел, не находя для возмущения слов. Надо ж было ему пересечься с этим дебилом! Сколько лет общались на уровне: «Здоров! – Привет!», и вот опять судьба столкнула их на одном пятачке.

Почувствовав недоброе, Валька обнял соседа за плечо.

– Ды ты не дуйся. Ставь закусь на стол – будем кумекать над планом операции под кодовым названием «Неуловимые мстители».

Кешка одобрительно кивнул головой и отправился в кухню. Балбес же двинул на экскурсию по квартире. Да, многое изменилось здесь за пятилетку. Вместо маленького «КВНа-49», на полированной тумбочке возвышался новенький «Горизонт» с невероятно огромным экраном. «Для слепых, что ли?» – завистливо подумал Валька, тыкая грязным пальцем в настольные часы-полусферу, вокруг которой описывал дугу спутник.

– Растет благосостояние трудящихся! – произнес он вслух.

– Маманька, знаешь, как вкалывает, – выкрикнул Кешка из кухни. – В командировки вон ездит, с дипломниками занимается, весной репетиторство берет, и Иван Петрович, родственник наш, хорошо помогает. Он сейчас – большая шишка…

Балбесу было по барабану, где Юдины берут деньги. Главное, что у них с матерью ничего похожего в доме нет. Он таращился на красивые портьеры в кружки и квадраты. На торшер с бордовым бархатным абажуром, возвышающийся над венским креслом-качалкой. На лакированную югославскую стенку с фарфоровыми статуэтками за стеклом. На переливающуюся «хрустальную» люстру-одуванчик. На огромную чеканку с русалкой, украшающую прихожую. На камышовые «шишечки» цвета шоколада, торчащие из высокой напольной вазы…

Но что Вальку уже совершенно добило, так это магнитофон «Электроника-302», на панели которого красовалась умопомрачительная блондинка с прической «бабетта». Казалось, еще мгновение и она подмигнет ему своим хитрым зеленым глазом. Такие переводные картинки в Союз привозили дембеля, проходившие службу в группе войск, размещенных в ГДР. Несколько подобных красоток Балбес видел на гитарах у серьезных пацанов. Например, у вышедшего недавно на волю Фиксы, который теперь каждый вечер хрипит на весь сквер:

Сижу на нарах, как король на именинах,и пайку серого мечтаю получить…

Дааа, печально смотреть на чужое добро, которого у тебя нет! А есть лишь конура на четырнадцать квадратов, в которой, кроме двух никелированных кроватей, коврика с оленями, неуклюжего шкафа с разбитым зеркалом, ободранного буфета и колченогого стола с подпалиной от утюга, нет ни фига.

Приунывший Балбес тяжело вздохнул и, шаркая «гостевыми» тапочками, двинул в кухню. Там он расстроился еще больше, увидев белоснежный гарнитур и украшающие стены большие декоративные тарелки с хохломской росписью. В углу ласково урчал белый эмалированный холодильник с округлыми боками и дверцей, украшенной хромированными полосками с надписью «ЗИЛ». Ни дать ни взять – капот автомобиля.

У них с матерью холодильника не было вообще. Скоропортящиеся продукты зимой в сетке вывешивали за форточку, а летом таковых не покупали. Разве что масло, которое держали в банке, а банку – в кастрюле с холодной водой…

Кешка поставил на стол полкурицы, бутерброды с ветчиной, порезал лимончик и голландский сыр, высыпал на блюдо сухарики с изюмом, достал из холодильника маринованные грибочки и соленые огурцы.

– Вот это пирок! – потер свои немытые «грабли» вечно голодный Валька. – Похаваю, как белый человек. А то у меня от килек в томате – изжога, а от горохового супа – сплошной пердеж, га-га-га!

Вытянув из горлышка принесенной бутылки газетный кляп, Балбес скомандовал хозяину:

– Стаканы! Давай хряпнем за то, чтоб всем нашим врагам икалось и не глоталось!

– Не люблю я портвейн! – брезгливо скривился Кешка.

Валька с недоумением посмотрел на соседа.

– Портвейн не любят, его пьют, – и ободряюще ударил соседа по загривку.

У того чуть очки с переносицы не слетели.

– Чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган!

– Сказал же: не пью я это дерьмо.

– А чем нынче греет нутро творческая интеллигенция?

Кешка сходил в гостиную, взял в баре бутылку с яркой наклейкой, на которой симпатичный петушок восседал на пеньке.

– Ликер «Кянукук», – объявил он гостю. – Маманька из Эстонии привезла. Это, я понимаю, вещь.

Валька осушил рюмку сладкого тягучего «Кянукука», и его аж перекосило.

– Фу-у-у! Ерунда какая. Пойло для гимназисток. Вот «Агдамчик» – это да… Обладает отменной убойной силой. Опять же, цена вполне доступна рабочему классу.

Он отхлебнул прямо из «ствола», проигнорировав испачканную «гадостью» посуду.

– Ты вот портвейном брезгуешь, а я, когда вмазать нечего, даже лосьон огуречный употребляю. Развожу его газировкой, он, родимый, сразу белеет, и – хряп! Вроде как и водярки навернул и огурчиком сверху закусил.

Кешка презрительно фыркнул. Черти с кем приходится общаться ради дела. «Впрочем, цель оправдывает средства», – утешил он себя.

Тем временем Балбес, как пылесос, сметал со стола все. Даже стоявшую на окне пачку кукурузных хлопьев и ту усосал. Допив свое пойло, стал отрыгивать, выражая «китайскую благодарность» за угощение.

Иннокентий поставил на огонь чайник, засыпал в заварочник три ложки сушеной мяты и три индийского чаю из желтой пачки с красивым слоником на боку, достал из пенала коробку зефира, большие пиалы с казахским орнаментом и хрустальную сахарницу с торчащей из нее маленькой хрустальной ложечкой.

– Сахар клади по вкусу, – предложил он гостю.

Тот взял и навалил себе полпиалы. Так же, как пять лет назад, сыпал соль в стакан с томатным соком. Нет меры у пацана и все тут…

– Слышь, Юда, я буду Данькой, а ты этим… ну как его… Валеркой, – изрек Балбес, ковыряя в ухе кривым пальцем.

– Почему?

– Ну он был… ученый такой… культурный – вечно очки на носу поправлял. Совсем, как ты, га-га-га… А я это… Данька… Простой, как…

– Граненый стакан, – подсказал ему Кешка.

Тот чуть не задохнулся от хохота:

– Точно… га-га-га! Как стакан… с портвейном.

Несмотря на «не совсем рабочую» форму, список пакостей все же был составлен, и заговорщики тут же приступили к изготовлению первого диверсионного приспособления.

Сбегав к себе домой, Валька принес небольшую медицинскую клизму.

– Во вещь! – вытянул он вперед большой палец. – Фикса рассказывал, что такие «груши» на зоне заполняют самогонкой, вставляют себе в очко и… цвирк. Запаха изо рта – никакого, а все бухие в хлам – га-га-га. Знаешь, как из пердильника спирт всасывается в кровь? У момэнт!

Кешка равнодушно сдвинул плечами – ему зековский опыт был без надобности. Из пустого стержня шариковой ручки он сосредоточенно мастерил распылитель. Соединив его с клизмой блинным велосипедным ниппелем, получил довольно толковую брызгалку.

Приступили к испытаниям: набрали в «грушу» воды, поместили ее в карман школьной форменной куртки Балбеса. Распылитель аккуратно пристроили в нижнюю петлю рядом с пуговицей на куртке. Валька подходил к Кешке, интересовался у него временем, сжимая при этом клизму, и тот неизменно оставался мокрым в районе ширинки.

– Классная подлянка, зуб даю! – ударил себя Балбес по ляжкам. – Помнишь, как тебе в столовке кто-то штаны компотом забрызгал? Так это был я с клизмой, гы- гы… В каком классе ты тогда был?

Кешка наморщил лоб.

– В пятом, кажись… Точно в пятом, тогда еще Терешкова в Космос полетела. Помнится, тогда же ты мне куртку новую липучкой изгваздал и в «Дневнике наблюдений за природой» все страницы ею склеил, скотина…

– Дык это ж месть была за жадность твою, – заржал Валька. – Ты тогда спор мне продул и задолжал один киносеанс. Я уже намылился на «Самогонщиков», а ты, типа, заболел… Ну, я и разозлился…

– Что было, то было, – хохотнул Кешка, и, поглядев на свои мокрые брюки, сменил тему. – Будет Дятел ходить по школе обоссанным – класс! У тебя квас дома есть?

– Какой квас? – возмутился Валька. – Только натуральные ссаки с конкретным запахом. Ради такого дела своих не пожалею. Га- га- га… Буду заслуженным донором СССР.

На следующий день вся школа обсуждала новость: математик мочится прямо в штаны. Вот она, настоящая причина его затянувшегося холостячества. Какой нормальной тетке нужен мужик с недержанием мочи?

Рассеянный Кушнарев только к последнему уроку обнаружил странные вонючие подтеки на своих светло-серых брюках, причем, не сам – техничка баба Геня подсказала. «Так вот почему весь день на меня таращились коллеги и ученики», – дошло до математика и он помчался в кабинет труда. Вернулся оттуда в синем рабочем халате, но вести урок так и не смог, дал самостоятельную. До самого звонка он силился понять, откуда на его одежде взялась эта моча, но так ни до чего и не додумался.

– 1:0, – злорадствовал Кешка, поглядывая на озадаченного математика. – То ли еще будет!

Вечером они с Балбесом с удовольствием обсуждали реакцию окружающих на свой «акт возмездия». Насмеялись вдоволь.

– А давай сделаем так, чтобы Дятел обосрался, – выступил Валька с новой инициативой.

Кешка недоверчиво покачал головой.

– Это уже из разряда фантастики.

– А вот и нет! Мне пацан один из Китай-города рассказывал, что они в прошлом году химичку свою так проучили: засадили шприцем под дерматин ее сидения крепкий раствор этого… медного аммиака…

– Аммиаката меди, – поправил его Иннокентий.

– Ну да, как-то так. Короче, внутри, под дерматином, вата превратилась в такую жижу-вонючку. Эта корова на стул упала – квак: вонь туалетная – на весь класс и вся ее задница – в дерьме. Только надо, чтоб аммиак этот дня три в ватин повпитывался.

– Значит, укол надо сделать в пятницу после занятий, – рассудил Кешка. – Где у Дятла первый урок в понедельник?

– В нашем классе, – довольно потер руки Валька. – И я как раз в пятницу дежурю.

– Ну, шприц, положим, у меня есть, а вот с аммиакатом меди…

– Это я беру на себя, – заверил Балбес.

В понедельник с математиком произошло новое ЧП, закончившееся разбирательством в кабинете директора. Учительский стул долго исследовали химик с физиком, завуч с директором и вызванный в школу милиционер, но так никто ничего и не понял. Ключи от помещения были только на щитке в учительской и у технички бабы Гени. Все выходные школа была закрыта. Класс утром открывал сам Дятел, он вошел туда первым. Чудеса в решете.

До конца рабочего дня математик снова ходил в халате трудовика. Школьники злорадствовали: «Обделался – признай! Так нет, мистические силы виноваты в том, что Дятел, садясь на стул, сначала выпустил газовую очередь, а затем опоносился – до сих пор сортиром несет».

Ровно неделю «неуловимые» сидели тихо, а в воскресенье снова собрались на «военный совет».

– У нас в понедельник – контрольная, – сообщил подельнику Иннокентий. – От ее результатов будет зависеть четвертная…

– Так давай ее сорвем, – предложил Балбес. – Я как раз выцыганил у знакомого радиолюбителя старый селеновый выпрямитель. На переменке вставишь его выводами в розетку. Он нагреется и начнет вонять тухлой редькой. Гарантирую немедленное прекращение контрольной.

– Нет, Валька, – замахал Кешка руками, – лично я ничего вставлять не буду. В отличие от тебя, мне, в случае провала, есть что терять.

– Фью-ииить, – присвистнул Балбес. – А еще Валерка-неуловимый. Ладно, воткнем его не в вашем классе, а под ним, в бомбоубежище. Там всегда открыто и розетки есть. Только всунуть надо будет пораньше, а то, пока вонища до вас доползет, контрольная уже закончится.

Дятел написал на доске задания для всех трех вариантов и углубился в классный журнал. Ребята склонились над тетрадками. Кешка, первым услышав ожидаемые «ароматы», быстро переписал в блокнот задания всех вариантов и приступил к обдумыванию своего. Запах усилился, математик плотно закрыл окно. Не помогло. Все стали переглядываться. Девчонки достали из карманов носовые платочки, приложили их к ноздрям. Кушнарев подошел к стене, поднял глаза на вентиляционное отверстие под потолком – в этом месте несло тухлятиной особенно сильно. Было ясно: надо эвакуироваться. Дятел собрал тетради, вывел возбужденных ребят в коридор и со словами: «Дурдом, а не школа!» отправился к директору.

Спустя какое-то время ученики всех кабинетов, находившихся в этом стояке, были отправлены во двор наблюдать за тем, как младшая параллель сдает нормы ГТО. Балбеса среди них не было, он появился лишь под конец урока и дальше всех метнул гранату – аж на пятьдесят пять метров при норме тридцать восемь.

При виде муляжа гранаты Кешка возбудился. Какая-то, пока неясная, идея молнией вспыхнула в его мозгу и тут же погасла.

Тем временем учителя с завучами и уборщицы с завхозом прочесывали школу в поисках источника вони – безрезультатно. Пришлось отменить последние уроки.

В среду, на алгебре, Дятел снова раздал контрольные тетради и, хитро глядя на притихших учеников, объявил, что поменял местами варианты. Задания первого теперь достаются третьему, третьего – второму, второго – первому. Предусмотрительный Кешка достал из рукава нужную шпаргалку и незаметно перенес ее содержимое в контрольную тетрадь – дома он подготовил все варианты. На всякий случай.

Оценки за эту работу у класса оказались слабыми. Один Юдин написал ее на «отлично». Как Дятел не острил по этому поводу, а пятерку в журнал таки поставил. Правда, предупредил Иннокентия, что в ближайшее время обязательно даст ему индивидуальное задание. «Этого еще не хватало! – занервничал тот. – Нужно срочно придумать такую пакость, которая наверняка выведет математика из строя».

Кешка два дня ломал голову над этой шарадой и вдруг вспомнил Кацмановский шедевр «Кактус», который Вас-Вас грозился пристроить не куда-нибудь, а в «Зеленый портфель» журнала «Юность».

Небольшой ироничный рассказик повествовал о нерадивом ученике, решившем проучить старосту класса при помощи кактуса. Он растворил в стакане воды столовую ложку дрожжей. Набрал в шприц двадцать кубиков раствора и перед уроком залил их в тело стоящего на подоконнике колючего толстяка. По его замыслу, через двадцать минут кактус должен был раздуться и шумно лопнуть на глазах у противной девчонки. Но в этот день учитель пересадил ребят. Злоумышленник оказался как раз у окна, и разорвавшийся кактус впился своими колючками ему в ухо.

По странному совпадению, в их классе, на учительском столе, стояло такое же экзотическое создание, как и в юмореске у Эдьки. Надо ли говорить, что вскоре оно почему-то взорвалось, насмерть напугав девчонок и повредив Кушнареву роговицу глаза. В результате, тот до конца четверти провалялся в офтальмологическом отделении. Этому факту многие ученики порадовались – Дятла, которого с легкой руки Кешки, переименовали в Тридцать Три Несчастья, будет заменять вчерашняя студентка – молоденькая, хорошенькая, с пышным начесом и тремя прядками-завлекалочками на лбу.

Девушка, то бишь Ирина Львовна, оказалась веселой и щедрой на оценки – не так давно сама от страха тряслась на экзаменах. Как тут не помочь ребятам, сетовавшим на «зверства» приболевшего коллеги? Таким образом, Балбес легко получил за третью четверть тройку, а Кешка, благодаря последней контрольной, – пятерку.

Но «не долго музыка играла». В начале четвертой четверти Дятел уже был «при исполнении» и снова намеревался пить ученическую кровь. Ничему его жизнь не научила.

Сожалел ли Кешка о результатах содеянного? Вовсе нет! Да, математик мог совсем ослепнуть, но не ослеп же! Просто стал носить очки. Так Кешка с рождения их носит. К тому же, у Дятла был выбор. Когда с ним стали происходить необъяснимые вещи, он мог перевестись в другую школу – нет же, уцепился зубами за эту. Сам виноват!

Марина Львовна вернулась из командировки, и свои «планерки» заговорщики перенесли во двор. Кешка сидел на детской площадке, под «грибком», дожидаясь пока Сонька выкричится и Балбес сможет выскользнуть на улицу. Настроение было хуже некуда. Его раздражало буквально все: мерзкая погода, Сонькины вопли, исчерканный стрелочками асфальт во дворе, витрина молочного магазина с совершенно дебильным плакатом: «Кто пьет молоко, будет прыгать высоко, будет бегать далеко!».

На самом деле, причиной его дурного настроения был, конечно же, Кушнарев. От этой, последней, четверти, зависели годовые оценки. Следовало срочно менять тактику «подрывных» работ. То, что они делали с Валькой до сих пор, было детским лепетом. Пугать нужно по-крупному. Например…

И тут Кешкин мозг снова озарила вспышка, как тогда, на стадионе, во время сдачи норм ГТО: гра-на-та! Дятлу нужно забросить на балкон гранату, вернее, ее семисотграммовый муляж. Раздастся грохот, математик выскочит из комнаты, увидит «снаряд», испугается и начнет среди ночи орать на весь квартал. Соседи сбегутся, посмеются над идиотом и удалятся, крутя у виска пальцем. А через пару дней Кушнарев получит по почте письмо: «Не уберешься из школы – уберешься в могилу. Мне нужен труп, я выбрал вас. До скорой встречи! Фантомас».

Идея была потрясающей. Кешке не терпелось изложить ее Балбесу, а тот все не шел. Окончательно замерзнув, он вылез из-под «грибка» и стал наматывать круги вокруг дома. Остановился у стенда «Прожектор», где под стеклом уже висела свежая стенгазета «Они позорят наш район!».

Иннокентий любил такое чтиво. Он всегда был неравнодушен к сатире, бьющей не в бровь, а в глаз. На этот раз редколлегия «Опорного пункта правопорядка» порадовала его забавными карикатурами и остроумным стишком:

Ты покатился по кривой дорожке,Ты бросил безутешных стариков.И жизнь тебе подставила подножку.Чего ж ты хочешь, Петя Колобков?Стиляга Зайцев, хулиган Медведев,Фарцовщик Волков — вот твои друзья.А Лисова! Ее клянут соседи.Рыдает мать, стыдится вся семья.Коктейли, тряпки, жвачки, танцы, блюзы…А где учеба? Где полезный труд?Нет, Колобков, в Советском, брат, СоюзеИ не таких в мучицу перетрут…

На этом месте он вынужден был прерваться: за спиной уже пыхтел папироской вырвавшийся на волю Балбес.

– Давай краба! – протянул он соседу худую жилистую руку. – Забодала мамка в лохмотья… Ну че там?

– Понимаешь, – начал Иннокентий осторожно, – то, что мы делали до сих пор – это детский сад, малышовая группа…

– Во-во! – согласился Валька. – Предлагаю подключить Фиксу. Он – серьезный шишкарь. У него шобла – человек пятьдесят. Если их всех натравить на Дятла, от него только мокрое место останется.

– Чужих в наши планы посвящать нельзя. У меня есть идея получше…

***

Украсть гранату долго не удавалось – весь инвентарь физрук с военруком держали в бомбоубежище, в закрытом на замок ящике. Наконец случай подвернулся – школьная спартакиада. Валька спрятал муляж за пазуху и той же ночью метнул ее Дятлу на балкон. Как ни странно, тот не только не поднял шума, даже дверью не скрипнул. Небось, храпел, глухарь.

На следующий день Кушнарев на работу не вышел. На телефонные звонки завуча не ответил. Ходокам, посланным к нему домой, дверь не открыл. На Илью Ильича это было совсем не похоже. Спустя сутки физрук с трудовиком взобрались к нему на балкон и остолбенели: застегнутый в спальный мешок Кушнарев лежал на стареньком протертом топчане. На его правом виске растеклось большое чернильное пятно, при ближайшем рассмотрении оказавшееся гематомой.

– Чего это он? – прошептал физрук, тряся Дятла за плечо. – Спит или…

– Или, – подтвердил его худшие опасения трудовик. – Вызывай милицию!

Школа гудела, как улей: «Кушнарева убили! Скорее всего, это были грабители. Залезли на балкон первого этажа и, нарвавшись на спящего хозяина, ударили его по голове. А тот – возьми и помри».

Новость застала Иннокентия на уроке физкультуры. Физрук делился ею с завхозом, убиравшим с малявками территорию стадиона. Сам Кешка в этот момент сидел на скамейке и завязывал на кедах шнурки. Подняться на ноги он уже не смог. Кровь громко застучала у него в висках, стадион закружился каруселью. Парень не помнил, как оказался в медпункте, а затем и дома.

Полторы недели он был не в себе: температурил, страдал галлюцинациями. Три дня подряд в его дверь скребся Балбес. Кешка видел его в маленькую щелку слегка приоткрытого дверного глазка, но так и не открыл. Вскоре нежелательные визиты прекратились, а через неделю мать принесла в дом страшное известие: Валька арестован. Во дворе судачили, что под топчаном математика нашли закатившуюся туда учебную гранату с отпечатками Балбеса и что страдающая бессонницей соседка Кушнарева видела ночью в окно, как «высокий бритый хулиган из соседнего двора» во весь опор мчался от их дома.

Ка-та-стро-фа! Если Балбес на допросах распустит язык – это все. Кешка хотел закричать, но не смог выдавить из себя ни звука. Зато Сонька орала теперь каждый вечер. Голосила так, что волосы дыбом вставали. А по ночам, к Кешке снова стало наведываться «его кладбище». Именно так он именовал тех, причиной чьей смерти стал вольно или невольно. И если Вадька и Муха с Соловой молчали, то Дятел, как и при жизни, смотрел на него, как на вредное насекомое, и вел свои бесконечные монологи.

– Что, испугался? Я-то тебя, в отличие от многих, сразу раскусил. Гнилой ты… Не будет из тебя ничего путного. Всех продашь ради сиюминутной выгоды. Сегодня ты второгодника этого разменял, как мелкую монету, а завтра через мать свою переступишь…

Круглые пятаки Кешкиных глаз от возмущения сузились. Кадык судорожно задергался. Из глаз побежали слезы.

– Запомни, Юдин, – настаивал математик, – ты всю жизнь будешь носить результаты своих подлостей! Как заплечный рюкзак.

Иннокентий вертелся волчком, накрывал голову одеялом, затыкал уши ватными тампонами, но слова Дятла продолжали звучать у него в мозгу.

Спустя девять дней после смерти Кушнарева ночные кошмары прекратились, и к Юдину вернулся голос. За время болезни он сильно похудел, даже лицо подтянуло. Под глазами были синяки, меж бровей – вертикальная морщина. Краше в гроб кладут. Но «ничто не вечно под луной». Вскоре «неуловимый мститель» пришел в норму.

По «возвращении к жизни» Иннокентий узнал, что математику у них теперь ведет Ирина Львовна. Это не могло не радовать. Были и другие приятные новости. Первая: Валька не проболтался. Раз его, Кешку, никуда не вызывают, значит, об их тандеме никому не известно. Вторая: его рассказ «Буря в стакане воды» на днях появится в «Зеленом портфеле» «Юности». Третья: Эдик Кацман, в связи с переездом его семьи в другой город, покинул литстудию. Это означало, что Кешка становится теперь «Серебряным пером «Пегаса».

А совесть… Она у него была тактичной: если ее не хотели слушать, сразу же прекращала говорить. Время от времени она таки попискивала: сходи, мол, к Соньке, занеси ей денег на передачу Балбесу или сам спроворь «дачку» из чайной заварки, папирос, пряников, конфет-сосалок и прочей мути, столь ценной для тех, кто видит небо в клетку. Но Иннокентий так и не рискнул к ней прислушаться. Береженого бог бережет. Вдруг, получив передачу, Валька начнет приветы передавать. Или ляпнет что лишнее на свидании с матерью, а мильтоны – тут как тут со своими выводами о преступной группе. Валька, конечно, не предатель, но… балбес редкий. Вот когда его осудят и направят в колонию, Кешка к нему обязательно съездит. И передачу привезет. И посылку отправит. И письмо напишет.

После суда, на котором за непредумышленное убийство Балбесу дали четыре года, ни одно из Юдинских обещаний выполнено не было. Классик, как ему и положено, оказался прозорлив: «Суждены нам благие порывы, Но свершить ничего не дано»1. Кешка рассудил так: надо выждать годик. Пусть все устаканится, притупится, подзабудется. Рассудил и с легким сердцем поехал на Черное море набираться сил и здоровья перед выпускным классом.