Игра в правду

Он сделал шаг вперед. Теперь их разделяли сантиметры. Она чувствовала его дыхание на своем лице – теплое, неровное. Запах его кожи, дорогого одеколона, смешанный с дождем и чем-то неуловимо мужским, диким, заставил ее голову кружиться.

– Я ненавижу тебя, – вдруг вырвалось у нее, но это была ложь, и они оба это знали. Это была попытка отгородиться, вернуться в привычные рамки вражды, которые вдруг стали такими тесными, такими фальшивыми.

– Врешь, – тихо парировал он, и его губы искривились в горькой усмешке. – Здесь, снаружи, ты можешь лгать. Но не мне. Уже не мне. Ты не ненавидишь меня. Ты боишься меня. Потому что я единственный, кто видит тебя настоящую.

Его слова обожгли, как раскаленное железо. Он был прав. Черт возьми, он был прав. Она боялась его больше, чем чего бы то ни было в этой жизни. Потому что он обладал силой уничтожить ее, не как конкурента, а как человека. Он знал ее слабости.

– А ты? – бросила она вызов, заглядывая ему в глаза, пытаясь найти там хоть крупицу привычного высокомерия. – Ты меня ненавидишь?

Он медленно покачал головой, не отрывая от нее темного, горящего взгляда.

– Нет. Я тебя хочу. С того самого дня, как ты вошла в переговорную комнату три года назад, с этой своей наглой, фальшивой улыбкой и умными, ядовитыми глазами. Я хотел тебя тогда. Хочу сейчас. И, кажется, сейчас это единственное честное, что во мне осталось. Это желание.

Признание повисло между ними, грубое, неприкрытое, лишенное всякой романтики. Это не было признанием в любви. Это было признанием в голоде. В жажде. И от этой откровенности у нее перехватило дыхание и похолодело в животе.

Она не помнила, кто сделал первый шаг. Возможно, они двинулись навстречу друг другу одновременно, повинуясь какому-то древнему, неосознанному импульсу. Его руки схватили ее за лицо, грубо, почти жестоко. Большие, сильные ладони, которые обычно сжимали дорогую ручку или клавиатуру, теперь впились в ее кожу, притягивая ее к себе.

Их губы встретились.

Это не был нежный, вопрошающий поцелуй. Это было столкновение. Битва. Акт агрессии и капитуляции одновременно. Его губы были твердыми, влажными, требовательными. Они не просили – они брали. Они выжимали из нее всю ложь, всю злость, всю накопившуюся годами боль и превращали ее в неистовый, дикий огонь.

Аня откликнулась с той же яростью. Ее пальцы впились в его волосы, дергая, притягивая его еще ближе, стирая последние крохи расстояния между ними. Она кусала его губы, отвечая на его жесткость своей собственной. В этом поцелуе не было ничего красивого. Он был мокрым, грубым, безрассудным. В нем была вся их исповедь, вся их вражда, все их вынужденное откровение.

Он прижал ее к холодному металлу машины, и лед на спине смешался с огнем на губах, создавая невыносимый, головокружительный контраст. Его тело, твердое и мускулистое, вдавилось в нее, и она почувствовала каждую его мышцу, каждую линию. Она чувствовала его возбуждение, жесткое и требовательное, и ее собственное тело отозвалось ему вспышкой влажного, стыдного жара.

Он оторвался, чтобы перевести дыхание, его лоб уперся в ее лоб. Дыхание срывалось, вырываясь клубами пара на холодном воздухе.

– Боже, – простонал он, и в его голосе было столько отчаяния и ярости, что ее сердце сжалось. – Что мы творим?

– Не знаю, – прошептала она, захлебываясь. Ее губы горели, распухшие от его поцелуев. – Не знаю. Только не останавливайся.

Это была мольба. Капитуляция. И он услышал ее.

Его губы снова нашли ее, но теперь поцелуй изменился. Он стал глубже. Медленнее. Более исследующим. Он не просто брал, он познавал. Его язык скользнул в ее рот, и вкус его был темным, пряным, совершенно чужим и до боли желанным. Одна его рука все еще сжимала ее щеку, а другая опустилась на ее талию, прижимая ее к себе так сильно, что она почувствовала каждый изгиб его тела.

Аня отвечала с той же безрассудной отдачей. Ее руки скользнули под его куртку, под тонкую ткань водолазки, нащупывая горячую, напряженную кожу его спины. Она слышала его стон, глубокий, гортанный, когда ее ногти впились в него. Это был звук чистейшей, животной правды. Никаких слов. Только звуки. Только тела.

Он оторвался от ее губ, и его горячий рот принялся исследовать ее шею, ее ключицу, оставляя на коже влажные, горящие следы. Она запрокинула голову, упираясь затылком в холодное стекло машины, и позволила ему это делать. Ее пальцы срывали с его головы его же куртку, жаждала прикоснуться к нему, ощутить его без барьеров.

– Аня, – прошептал он ей в шею, и ее имя на его губах звучало как проклятие и как молитва. – Ты… ты настоящая. Только здесь. Только сейчас.

Она поняла. Этот поцелуй, эта яростная, почти жестокая ласка, была продолжением их разговора. Еще одной главой в их книге правды. Они не могли выразить словами все то, что накопилось, и их тела взяли на себя эту работу. Они выплескивали друг в друга всю свою боль, все одиночество, всю ту страсть, которую годами подавляли под масками вражды.

Его рука скользнула под ее пиджак, под блузку, ладонь легла на ее обнаженную спину. Прикосновение его горячей кожи к ее вызвало у нее судорожный вздох. Это было слишком. Слишком реально. Слишком честно.

И так же внезапно, как началось, все закончилось.

Он отстранился. Резко. Словно его ударило током. Его глаза, еще секунду назад полные тьмы и желания, теперь стали широкими, испуганными. Он смотрел на нее, на ее распухшие губы, на растрепанные волосы, на горящие щеки, как будто видел призрак.

– Нет, – прохрипел он. – Это безумие.

Аня, опершись о машину, пыталась отдышаться. Ее тело кричало от протеста, требуя вернуть его тепло, его прикосновения. Но разум, медленно и мучительно возвращающийся, кричал о том же – это безумие.

– Да, – согласилась она, и ее голос дрожал. – Безумие.

Он отступил на шаг, потом на другой. Воздух между ними снова стал холодным и разреженным.

– Я не могу… мы не можем… – он не закончил, просто провел рукой по лицу, и в его движении была такая безнадежная усталость, что ей захотелось плакать.

– Знаю, – прошептала она.

Еще один взгляд. Долгий, мучительный, полный всего, что они не могли сказать и что только что сделали. В нем была благодарность за эту вспышку правды и ненависть за то, что она случилась. Потом он резко развернулся и зашагал прочь, его фигура быстро растворилась в темноте парковки.

Аня осталась одна. Прижавшись спиной к холодной машине, с губами, все еще горящими от его поцелуев, и с душой, перевернутой до самого основания. Дождь снова начал накрапывать, мелкими холодными каплями, но она почти не чувствовала его.

Она прикоснулась пальцами к своим губам. Они дрожали. Так же, как и все ее тело. Это не была дрожь страха или холода. Это была дрожь шока. От столкновения с абсолютной, неприкрытой правдой, которая пришла к ней в образе поцелуя ее злейшего врага.

Она села в машину, но не завела мотор. Просто сидела, глядя в темное лобовое стекло, по которому стекали капли дождя. Она чувствовала его вкус во рту. Чувствовала его руки на своей коже. Слышала его стон.

И понимала, что ничего уже не будет прежним. Их война перешла на совершенно новый, опасный и абсолютно неизведанный уровень. Уровень, на котором они знали друг о друге слишком много. Уровень, на котором они прикоснулись к самой сути друг друга. И это прикосновение было страшнее и желаннее любого сражения.

Она закрыла глаза, позволив волне стыда, возбуждения, страха и какой-то невероятной, щемящей тоски накрыть себя с головой. Это было послевкусие правды. Горькое, пьянящее и навсегда изменившее ее.

Глава 4. Ложь

Понедельник ворвался в ее жизнь с оглушительным грохотом будильника, резким светом из-за тяжелых штор и свинцовой тяжестью во всем теле. Аня открыла глаза и на несколько секунд забыла, кто она и где. А потом память накрыла ее с головой, как ледяная волна.

Поцелуй.

Его губы. Его руки. Его стон, пропитанный болью и желанием.

Она села на кровати, схватившись за голову. Сердце колотилось где-то в горле, бешено и беспорядочно. Это не был сон. Это был шрам, выжженный на ее губах, на ее коже, глубоко в душе. Она прикоснулась пальцами к губам, словно ожидая снова почувствовать ожог.

«Безумие», – прошептала она в тишину спальни. Это слово висело в воздухе, такое же тяжелое и реальное, как и она сама.

Душ не смыл с нее ощущение его прикосновений. Дорогой костюм, тщательно подобранный, ее доспехи, вдруг стал невыносимым. Ткань казалась грубой, впивающейся в кожу, напоминая о том, как его пальцы впивались в ее спину. Она смотрела на свое отражение в зеркале лифта – идеальная картинка: собранные волосы, безупречный макияж, холодное, отстраненное выражение лица. Ложь. Сплошная, тотальная ложь. Под этим слоем лака и самообладания бушевало что-то темное, горячее и абсолютно неуправляемое.

Офис встретил ее привычным гудящим многоголосием. Запах свежего кофе, стук клавиатур, голоса сотрудников. Ее крепость. Ее царство. Но сегодня стены казались хлипкими, а трон – шатким.

– Анна Викторовна, совещание по проекту «Феникс» через пятнадцать минут в переговорной номер три, – доложила ассистентка, появившись на пороге кабинета с планшетом в руках. – Команда уже собирается. И… – девушка замялась, – представители «ОрбИТ» тоже уже здесь.

Кровь с гулым стуком ударила в виски. Аня почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Холодные, противные.

– Хорошо, – ее голос прозвучал ровно, будто выточенным изо льда. – Я буду через минуту.

Она осталась одна, опершись о стол ладонями. Они дрожали. Предательски. Она сжала кулаки, до белизны в костяшках. «Соберись, черт возьми. Ты Анна Викторовна. Ты железная леди. Он – твой враг. Все как всегда».

Но ничего не было как всегда.

Она вошла в переговорную последней, как и полагается королеве. Воздух в комнате был прохладным, пахнущим озоном от кондиционера и дорогим кофе. За длинным столом сидели ее сотрудники. И напротив – он.

Игорь.

Он был в своем классическом темно-синем костюме, который идеально сидел на его широких плечах. Белая рубашка, галстук. Ни единого намека на ту ночь. Ни единой черточки, которая выдавала бы того раненого, страстного мужчину с парковки. Его лицо было маской холодной, почти скучающей вежливости. Он разговаривал со своим замом, не глядя на нее.

Аня заняла свое место во главе стола, прямо напротив него. Она чувствовала его присутствие каждым нервом, каждой порой. Как будто в комнату принесли заряженное устройство, которое могло взорваться в любую секунду.

– Начнем, – сказала она, и ее голос, к ее собственному удивлению, звучал твердо и властно. – Проект «Феникс» вступает в ключевую фазу. Нам необходимо согласовать итоговые макеты и медиаплан.

Она говорила, глядя на своих сотрудников, на экран с презентацией, куда угодно, только не на него. Но ее периферийное зрение было настроено на него с точностью лазера. Она видела, как он сидит, откинувшись на спинку кресла, его поза была расслабленной, но пальцы, лежащие на столе, были слегка сжаты. Она видела его руку, ту самую, что с такой силой держала ее лицо.

– Ваша концепция, как и прежде, грешит поверхностностью, – его голос прозвучал как удар хлыста. Ровный, холодный, без единой эмоции. – Все эти яркие цвета и броские слоганы не имеют глубины. Они не цепляют.

Его слова были точным повторением того, что он сказал ей в комнате для лжецов. Но тогда в них была горечь и понимание. Сейчас – только ледяное презрение.

Аня медленно перевела на него взгляд. Впервые с начала совещания. Их глаза встретились. И в его, темных и непроницаемых, она не увидела ничего. Ни тени того смятения, той страсти, что были там всего два дня назад. Только гладкую, отполированную поверхность. Ледяную пустыню.

Ее сердце сжалось от чего-то острого и болезненного. Это было хуже, чем если бы он смотрел на нее с ненавистью. Это было полное отрицание. Стирание.

– Глубину, Игорь Дмитриевич, – парировала она, и ее голос зазвенел сталью, – создает не только серьезность, но и эмоция. Наша задача – привлечь внимание, а ваша – обеспечить технологическую составляющую. Давайте не будем путать роли.

Она улыбнулась. Той самой, фальшивой, дежурной улыбкой, которую он так легко распознал. Улыбкой, которая не доходила до глаз. И она видела, как его взгляд на секунду задержался на ее губах. Быстро, почти неуловимо. Но она поймала этот взгляд. И в ее животе что-то екнуло.

– Эмоция должна быть уместной, – отрезал он, возвращая взгляд к экрану. – А не напоминать истерику.

Ее сотрудники заерзали на местах. Воздух накалился. Игра началась. Старая, знакомая игра во вражду. Но теперь правила изменились. Теперь каждый ее блеф, каждый его укол были отравлены памятью о той ночи.

Они спорили еще полчаса. Каждое его слово было отточенным лезвием, каждое ее возражение – ядовитым шипом. Они парировали, атаковали, отступали. И все это время под столом ее колени подрагивали от напряжения, а его присутствие ощущалось как физическое давление.

Он был беспощаден. Он оспаривал каждую мелочь, каждую деталь, выискивая слабые места с хищной точностью. И она делала то же самое. Они дрались с ожесточением, которого не было даже до их странного перемирия в комнате правды. Теперь это была не просто профессиональная вражда. Это была месть. Месть за ту уязвимость, которую они показали друг другу. Попытка затоптать в грязь то хрупкое, что едва успело родиться.

– В таком случае, мы настаиваем на изменении цветовой гаммы, – говорил он, глядя на ее директора по креативу. – Эти кислотные тона режут глаз и девальвируют продукт.

– А мы настаиваем на том, что именно эта палитра привлечет целевую аудиторию, – парировала Аня, чувствуя, как гнев пульсирует у нее в висках. – Или вы, как всегда, считаете, что только скучные, консервативные решения имеют право на жизнь?

Он наконец посмотрел на нее. Прямо. И в его взгляде на секунду мелькнуло что-то знакомое. Не злость. Не холод. Усталость. Та самая, глубинная усталость, которую она видела в комнате для лжецов.

– Я считаю, что решения должны быть эффективными, Анна Викторовна, – произнес он, и в его голосе вдруг прозвучала хрипотца. Та самая, что была у него тогда, на парковке. – А не просто красивыми картинками для галочки.

Эта фраза, произнесенная с той же интонацией, что и в ночь их откровений, сработала как удар ниже пояса. Она почувствовала, как краснеет. Не от злости, а от стыда. От воспоминания. Она видела, как его пальцы снова сжались. Он тоже поймал этот отзвук. Эту случайную искру правды, прорвавшуюся сквозь лживый диалог.

Наступила неловкая пауза. Их сотрудники переглядывались, чувствуя, что в воздухе витает что-то большее, чем просто профессиональные разногласия.

– Я предлагаю сделать перерыв, – сказала Аня, вставая. Ей нужно было выйти. Нужен был воздух. Она не смотрела на него. – Пятнадцать минут.

Она вышла в коридор, направляясь к кухне, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Ей нужно было воды. Опомниться. Прийти в себя.

Она стояла у кулера, наливая в стаканчик ледяную воду дрожащей рукой, когда почувствовала его присутствие за спиной. Она не оборачивалась. Знала.

Он подошел вплотную. Не касаясь ее. Но она чувствовала тепло его тела через сантиметры воздуха.

– Аня, – произнес он тихо, так, чтобы никто не услышал.

Она замерла, не в силах пошевелиться.

– Это не может повториться, – его голос был низким, напряженным. – То, что было… это была ошибка.

Она медленно обернулась. Они стояли так близко, что она видела мельчайшие детали его лица. Темные тени под глазами. Легкую щетину на щеках. Напряженные мышцы вокруг рта.

– Какая именно часть была ошибкой? – прошептала она, глядя ему прямо в глаза, бросая вызов. – То, что мы говорили правду? Или то, что мы перестали ее бояться?

Его лицо исказилось. В его глазах бушевала борьба. Он хотел сказать что-то резкое, оттолкнуть ее. Но не мог.

– И то, и другое, – выдохнул он. – Мы не можем этого позволить. Ни там. Ни здесь.

– Почему? – настаивала она, чувствуя, как в груди разливается странная, горькая смесь торжества и боли. – Потому что это опасно? Или потому что это единственное, что заставляет тебя чувствовать себя живым?

Она видела, как он сжимает челюсти. Ее слова попали в цель.

– Потому что это уничтожит нас обоих, – прошипел он. – Ты это знаешь.

Из переговорной послышались голоса. Перерыв подходил к концу. Игорь отступил на шаг, и его лицо снова стало гладким, непроницаемым.

– Нам нужно заканчивать, – сказал он громко, официальным тоном. – У меня еще одно совещание через час.

Он развернулся и ушел. Аня осталась стоять с недопитым стаканчиком воды в руке, глядя ему вслед. Его слова эхом отдавались в ее ушах. «Уничтожит нас обоих».

Возможно, он был прав. Но сейчас, чувствуя жгучую пустоту, которую оставило его присутствие, и ледяной холод его отстраненности, она думала только об одном. Что быть уничтоженной этой правдой было бы гораздо лучше, чем медленно умирать в этой лжи.

Она вернулась в переговорную. Их взгляды снова встретились через стол. Вражеские. Отстраненные. Но теперь под этим слоем льда бушевало море огня. Они снова лгали друг другу. Лгали с таким упорством и мастерством, каких у них не было никогда прежде. Потому что теперь их ложь была единственным щитом от той невыносимой, шокирующей правды, что связала их вместе.

И самая большая ложь из всех была та, что они произносили сейчас, глядя друг на друга с холодным безразличием, в то время как каждое их существо кричало о другом.

Глава 5. Правила срыва

Неделя растянулась в бесконечную череду серых, изматывающих дней. Каждое утро Аня просыпалась с одним и тем же ощущением – будто ее грудь сдавили тисками. Сжали в понедельник утром в переговорной и не отпускали. Она делала вид, что живет своей обычной жизнью. Проводила совещания, утверждала бюджеты, ужинала с потенциальными клиентами. Но все это было автоматом. Тело выполняло привычные ритуалы, а разум витал где-то в другом измерении. В измерении, где пахло дождем и его кожей, где губы помнили ожог, а в ушах стоял эхо его голоса, говорящего правду.

Она ловила себя на том, что в самые неподходящие моменты – во время разговора с бухгалтером или просмотра контракта – ее рука сама тянулась к губам. Память тела была упрямее разума. Оно не хотело забывать. Оно жаждало повторения.

«Это уничтожит нас обоих». Его слова стали навязчивой мелодией, звучавшей в ее голове без остановки. Он был прав. Это безумие. Эта связь, родившаяся из самых уязвимых и темных уголков их душ, не могла привести ни к чему хорошему. Они были как два химических элемента, которые при соединении давали взрывчатый, непредсказуемый состав. Они могли уничтожить друг друга. Или создать что-то совершенно новое. Но риск был слишком велик.

И все же. Мысль о том, чтобы отказаться от этого, причиняла почти физическую боль. Комната для лжецов и все, что случилось после, стало единственным местом, где она дышала полной грудью. Где она была жива. Все остальное – суррогат, подделка, яркая и бессмысленная мишура.

В четверг вечером она сидела в своем кабинете, глядя на ночной город за окном. Огни мелькали, словно призывные сигналы с другой планеты. Она взяла телефон, нашла в контактах номер того самого психологического центра. «Анонимные лжецы». Собрание завтра, в семь вечера.

Палец замер над кнопкой вызова. Не нужно звонить, чтобы записаться. Достаточно просто прийти. Но этот звонок был бы не записью. Это был бы акт самоопределения. Решение. Признание самой себе, что она не может не пойти. Что она хочет этого. Что она боится этого больше всего на свете и одновременно ждет этого со сбивчивым, стыдным нетерпением.

Она не позвонила. Просто убрала телефон. Решение было принято без слов.

Игорь стоял перед зеркалом в своей просторной, холодной спальне и пытался завязать галстук. Пальцы не слушались, делая движения неуклюжими, раздраженными. Он видел свое отражение – успешный мужчина, владелец растущего бизнеса, эталон контроля и целеустремленности. Ложь. Сплошная, тотальная ложь.

Он видел другого человека. Того, чьи руки дрожали, прикасаясь к ее коже. Того, чей голос срывался, когда он признавался ей в самом постыдном. Того, кто чуть не потерял голову на парковке, прижав ее к машине, жаждая впитать ее в себя, стереть границы между их болью, их гневом, их голодом.

«Ошибка», – сказал он ей. Самая большая ложь из всех, что он произнес за последнее время. Это не была ошибка. Это было падение в пропасть, о которой он даже не подозревал. И теперь он летел вниз, и единственное, что он хотел – это лететь быстрее.