Робкие создания

– Ах, Гил, ну не стой столбом! А то Хелен решит, что ты ей не рад. Это дочь маминой кузины Нэнси, работает в Парке. Я же тебе рассказывала.

Кэтлин подошла к проигрывателю и сняла иглу с пластинки; раздался скрежет, от которого Хелен и Гил поморщились. Наступила давящая тишина.

– Да-да, припоминаю, прошу прощения. Должно быть, я отключился на словах “мамина кузина”, – сказал он и снова посмотрел на Хелен. – Что ж, приятный сюрприз.

– Вы знакомы? – спросила Кэтлин, переводя взгляд то на мужа, то на гостью.

– Еще бы, Хелен ворвалась ко мне в кабинет в первую же неделю работы и выдала целую тираду про плетение ковров.

Хелен рассмеялась, услышав его версию событий, но спорить было бы странно.

– Зато это сработало! Щедрые клиенты не пожалели шерсти.

Поскольку в глазах Кэтлин не мелькнуло ни малейшей заинтересованности, Хелен решила не утомлять ее пересказом забавных подробностей того случая, пока Гил ходил на кухню за напитками.

– Да уж, у моего мужа отбоя нет от услужливых клиенток, – сказала Кэтлин, когда Гил вернулся с тремя стаканами джина.

Вязкая голубоватая жидкость не внушала доверия. Сделав глоток, Хелен почувствовала жжение в носу и резкую горечь спирта. Пока она отходила от этого неприятного ощущения, из коридора послышался шум. На пороге гостиной появились мальчик и девочка, оба в пижамах.

– Они хотели познакомиться, пока не ушли спать, – объяснила Кэтлин, жестом приглашая детей войти.

Девочка лет десяти, худенькая и бледная, замерла от смущения, а мальчик, на пару лет младше, сиял от радости и хитро улыбался. На грудном кармане его халата красовался полицейский значок, из-за пояса торчал серебристый длинноствольный пистолет.

– Это Сьюзен и Колин. Дети, поздоровайтесь, это Хелен, ваша троюродная тетушка или вроде того.

– Здравствуйте, – застенчиво пробормотали они.

– Привет, – сказала Хелен, сочувствуя их неловкости.

Ужасно, когда детей заставляют играть на публику. Она жалела, что не догадалась захватить им подарок – карандаши или краски. Да хоть что-нибудь, лишь бы у них остались добрые воспоминания о ней.

– Ух ты, Колин, да у тебя пистолет совсем как настоящий! – воскликнула Хелен: на игрушку явно стоило обратить внимание.

– Это “Бантлайн спешиал”, – ответил мальчик, густо покраснев. – Я выиграл его в конкурсе.

– Как здорово! А что нужно было сделать, чтобы победить?

– Нарисовать рисунок и отправить.

– Ничего себе! Ты, наверное, на всю жизнь запомнишь тот день, когда получил приз?

– Мы уж точно запомним! – вмешался Гил. – Он с тех пор постоянно устраивает нам засады и стреляет исподтишка.

– Ну, бегите, – сказала Кэтлин, указав подбородком на дверь. – Можете немного почитать, только чур не баловаться.

Дети поплелись прочь, расстроенные тем, что мама не разрешила поиграть во взрослые игры – или чем они тут собрались заниматься. “Рановато их отправили спать, – подумала Хелен, – учитывая, что солнце еще высоко и у мальчишек на поле матч по крикету в полном разгаре. Бедолаги вынуждены подчиняться приказам родителей – неудивительно, что им только и остается, что стрелять по ним из игрушечного пистолета”.

– Извините, наверное, они не лягут спать, пока дома есть посторонние, – сказала Хелен.

– Не переживай, они тебе только спасибо скажут.

– Наверняка будут весь вечер играть в “Монополию”, пока мы тут сидим, – согласился Гил. – Маленькие несносные капиталисты!

В столовой с видом на сад на отполированный дубовый стол поставили лучшую, как показалось Хелен, посуду в доме – от королевской мануфактуры “Роял Вустер”. Она также отметила для себя отсутствие пресловутых солонки и перечницы – видимо, павших жертвами износа, с годами приводящего к истощению запаса свадебных подарков. А вот в семье Хансфордов, например, солонка и перечница служили идеальными снарядами, которые отец Хелен за обедом порой швырял в стену в порыве гнева. Но трудно вообразить, что такое могло произойти в доме Радденов.

Гуляш – а именно от него исходил аппетитный аромат, который гостья уловила в прихожей, – выглядел на сервировочном блюде многообещающе, но на вкус оказался так себе. Кусочки мяса были плохо прожарены – с трудом резались и жевались. К ним прилагались картофельное пюре и консервированная стручковая фасоль – безвкусная, но вполне съедобная. Хелен упорно пыталась прожевать резиновую говядину, чтобы не обижать хозяйку вечера, – кусочек встал у нее поперек горла. Сквозь слезящиеся глаза она заметила, что Кэтлин и Гил без всяких комментариев отставили свои тарелки, и с некоторым облегчением последовала их примеру. Разговор неизбежно свелся всего к двум объединяющим темам: общие родственники и Уэстбери-Парк.

– Жалко, что твои родители не смогли приехать, – сетовала Кэтлин. – Я так обрадовалась, когда позвонила твоя мама, – такой сюрприз! Я, конечно же, их пригласила, но у меня сложилось впечатление, что они нечасто выбираются из дома.

Нетвердой рукой Кэтлин щедро подлила в бокал кларета. Хелен обратила внимание на то, что Гил тоже наполнил свой, но пить не стал. “Чтобы она притормозила” – подсказало ей внутреннее чутье.

– Это все из-за отца. Его можно уговорить навестить Клайва, моего брата, но лишь изредка. А так он практически не встает с дивана.

– Твоей матери, должно быть, очень тяжело. А одна она поехать не может?

– Не может или не хочет, кто ее знает.

– Что ж, все семьи счастливы по-своему, – заключила Кэтлин.

– Скорее они просто научились уживаться друг с другом. – Хелен никогда не обсуждала брак своих родителей. Никто не знал их достаточно хорошо, чтобы интересоваться этой темой, кроме Клайва, – а ему и так все было понятно, к тому же брат придерживался довольно странных представлений о свободе и верности. Его жена Джун с радостью подискутировала бы о недостатках своих свекров, но Хелен мало волновало ее мнение, так что спрашивать не было смысла.

На ее памяти родители были счастливы лишь во время войны, причем не как пара, а по отдельности. Отец при первой же возможности ушел добровольцем в инженерные войска – мать до сих пор не могла ему простить, что он так легко ее оставил. В армии он провел лучшие годы своей жизни, в окружении мужчин, занимаясь “настоящим делом”. Мама тоже была в некотором роде счастлива, отправив дочку к сестре в Нью-Форест: подальше от гитлеровских бомб и мужниного буйного нрава.

– Может, мне стоит как-нибудь к ним заглянуть, как думаешь? – спросила Кэтлин, унося со стола тарелки с недоеденной говядиной.

– Конечно! Мать будет рада тебя видеть, а отец спрячется в гараже – он терпеть не может бабское общество.

Гил захохотал – как показалось Хелен, вполне сочувственно.

– Ох, да он настоящий тиран, – заметила Кэтлин.

– Вовсе нет, самый обыкновенный мужчина, – возразила Хелен на случай, если Кэтлин передумала приезжать к ним в гости. – Мне кажется, многим мужьям становится не по себе, если жена счастлива просто так – без их участия. – Говоря это, она специально не смотрела на Гила, чтобы не спровоцировать его на спор, но он все равно не сдержался.

– Ты слишком плохо о нас думаешь, – ответил он без тени возмущения. – Надеюсь, я смогу переубедить тебя своим примером.

– Да уж, постарайся, – сказала Кэт, направляясь с тарелками к двери. – А то ты в меньшинстве.

– Это точно! Я смотрю, вы уже договорились объединиться против меня.

– Поддержка жены и коллеги – ничто по сравнению с женской солидарностью, – ответила Хелен с улыбкой.

– Вот именно! – согласилась Кэт. – Минутку, я принесу десерт.

Гил обратился к Хелен:

– Слушай, а кто тебя собеседовал? Спрашиваю только потому, что обычно этим занимаюсь я, но явно не в твоем случае.

– Главврач и некий доктор Франт.

– А, Лайонел, – спокойно протянул Гил. – И как он тебе?

– Не знаю, меня больше волновало его мнение обо мне. Пожалуй, он держался довольно отстраненно, не слишком приветливо.

– Очень на него похоже.

– А вот главврач чудный, просто супер.

Доктор Марли Холт лично провел Хелен экскурсию по клинике и окрестностям, показал теплицы и огород, мастерскую и типографию, палаты и комнату отдыха, в которой паркет был испещрен царапинами от высоких каблуков. Где бы они ни появлялись, пациенты тут же поворачивались к нему, как подсолнухи к солнцу, чтобы оказаться в лучах его внимания. А доктор в свою очередь всякий раз останавливался и подбадривал каждого. Хелен чувствовала себя придворной дамой, сопровождающей монарха во время королевской прогулки.

– Доктор Холт хороший человек. Говорят, что в сороковых, когда он только приступил к работе в Парке, первым делом велел открыть большие железные ворота на въезде. С тех пор они ни разу не закрывались. Пока Марли у руля, все будет в порядке. Он положил конец многим ужасным практикам. Можно сказать, вытащил нас из средневековья.

Хелен прекрасно понимала, о чем говорит Гил. Она отчетливо помнила, как впервые оказалась в отделении инсулинокоматозной терапии. Пациенты лежали в темноте в состоянии искусственной комы, словно мертвецы. Сама процедура напоминала скорее пытку, нежели лечение, и все ее естество восставало против этого зрелища. По указанию врачей пациентов воскрешали, вводя им глюкозу через трубку для принудительного кормления. Хелен запомнила этот кошмар на всю жизнь.

– Отчасти поэтому я и хотела устроиться именно в Уэстбери-Парк. Я слышала о нем много хорошего, а когда впервые прогулялась по территории, Парк показался мне похожим скорее на университет, чем на больницу.

На лужайках сидели люди: читали или просто грелись на солнышке. Если не присматриваться, можно было бы подумать, что это студенты, – выдавал только возрастной разброс и неопрятный вид некоторых из них. Пациенты без присмотра копались на грядках или пропалывали клумбы. Из открытого окна доносились звуки фортепиано.

– Тебе дать сигарету? – спросил Гил, похлопывая себя по карманам и доставая мятую пачку “Плейерс”. – Только дома нельзя – у Сьюзен астма. Давай посидим в саду.

– Вообще я не курю, но ты не переживай: мой отец курит по три пачки в день, после такого мне уже ничего не страшно.

– Нет уж, если ты не будешь, то и я обойдусь.

Кэт принесла с кухни желе размером с кирпич, в котором вперемежку застыли ягоды клубники и малины.

– А вот и десерт! – объявила она.

– Ух ты! Выглядит аппетитно! – послушно откликнулся Гил.

Хелен всегда казалось, что желе – еда для детей, однако ягоды были вымочены в вишневом бренди, и от десерта исходил ощутимый запах алкоголя. Кэтлин разложила порции по формочкам, украсила взбитыми сливками и сверху вставила тонкую вафлю в форме веера.

– А как ты попала в эту профессию? – спросила Кэт. – Твоя мать говорила, что до этого ты работала учительницей.

– Сначала я действительно преподавала искусство в школе для девочек в Хартфордшире. Потом стала волонтером в психиатрической больнице, занималась с бывшими военными. Там была замечательная женщина, Пэм Хики, она как раз вела арт-терапию.

– О, так я ее знаю! – неожиданно оживленно воскликнул Гил. – Больница в Нэпсбери?

– Да! Пэм и посоветовала мне устроиться в Уэстбери-Парк, потому что здесь придерживаются тех же этических принципов. По ее словам, мне было бы комфортно с вами работать. Следующие три года я продолжала им помогать во время школьных каникул, и арт-терапия понравилась мне больше преподавания.

– Тогда ты наверняка знакома с Ронни Лэйнгом, – сказал Гил.

– Едва ли. У него совершенно другой уровень, я же была всего лишь волонтером. Вряд ли он обратил на меня внимание.

– Еще как обратил! – заверила ее Кэтлин.

– Можно сказать, я его поклонник, – объяснил Гил. – У него очень любопытные тезисы. Есть у него одна книжка, “Расколотое «Я»”, советую почитать. Довольно занимательно.

– Я читала, – ответила Хелен.

Гил посмотрел на нее так, будто она обыграла его на собственном поле.

– Что думаешь?

– По-моему, сложновато, – призналась она. – Причем и по языку, и по смыслу. Но тем не менее очень интересно.

– А я даже предисловия не осилила, – весело отозвалась Кэтлин.

– У него хватает оппонентов, – примирительно заметил Гил. – Лайонел Франт, например. Но я склонен согласиться с Хелен, мне тоже понравилось.

– Буду рада, если ты посоветуешь еще что-нибудь из хороших книг, – сказала Хелен, довольная разговором на близкую им обоим тему. С его стороны, признать в ней равную по интеллекту было самым надежным способом сделать ее своей союзницей.

– У меня в кабинете их много, поройся на полках и выбирай любую.

Они продолжили обсуждать общих знакомых, с которыми когда-то довелось поработать, как вдруг раздался скрип двери и на пороге появился Колин. Потирая глаза костяшками пальцев, мальчик сообщил, что ему приснился страшный сон.

– Ложись в постель, я скоро приду, – пообещала Кэт, а Хелен расценила это как сигнал к тому, что ей пора прощаться.

Вечер выдался отличный, к тому же было интересно понаблюдать за Гилом в кругу семьи, в уютной атмосфере загородной жизни с ее дорогим фарфором, мягкой мебелью и аляповатыми безделушками, и обнаружить, что не такой уж он и строгий. И все же Хелен показалось, что всю эту обстановку организовала Кэтлин, а Гил здесь совсем ни при чем – слишком он из нее выбивался.

Вряд ли ее снова пригласят. О том, чтобы звать кого-то в свою комнату у миссис Гордон, – завтрак, обед и ужин входят в стоимость аренды; никаких гостей после десяти вечера – и думать было нечего. При этом неизвестно, как поддерживать отношения без взаимности. Теперь, когда семейная обязанность выполнена, а любопытство удовлетворено, про Кэтлин можно забыть.

На следующий день, в субботу, Хелен написала открытку, в которой лаконично поблагодарила хозяев за вкусный ужин (не упомянув несъедобную говядину), интересную беседу и знакомство с замечательными детками. Правильнее всего было бы отправить ее по почте, чтобы пришла в понедельник, но вместо этого Хелен положила открытку в сумку, решив собственноручно отдать Гилу, убеждая себя, что марка тоже стоит денег.

Идти на ухищрения, пускай и неосознанные, Хелен не пришлось, поскольку к ее приходу Гил уже ждал ее в художественной мастерской. Он сидел, закинув ногу на ногу, в плетеном кресле, составлявшем часть заготовленного натюрморта. При ее появлении Гил вставать не стал.

– Привет, – поздоровалась она и протянула ему открытку. – Спасибо, что пригласили меня в гости в пятницу. Я чудесно провела время.

Гил фыркнул:

– Скучно было?

– Вовсе нет!

– Я не ожидал увидеть тебя, думал, будет кто-то из оравы неприятных родственников Кэт.

– В каком-то смысле ты не ошибся.

Он улыбнулся, взял из вазы с фруктами яблоко, собираясь его надкусить, и удивился, обнаружив, что оно восковое.

– Если бы я знал, что придешь ты, приложил бы больше усилий.

Ее щеки вспыхнули – комплимент, кажется, переходил все границы дозволенного. Чтобы скрыть смущение, Хелен повесила пиджак на деревянную вешалку, накинув вместо него свой привычный испачканный красками халат. Гил оставался спокоен и уходить не спешил.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, не без удовольствия отметив пренебрежение канонами буржуазной чопорности.

– Не знаю, например, пригласил бы для тебя более интересную компанию.

Хелен чувствовала, что он наблюдает за тем, как она застегивает пуговицы на халате и кладет в нагрудный карман ножницы с тупыми концами, ластик и любимый угольный карандаш – если не держать все эти вещи при себе, они в любой момент могут испариться. За те пару недель, что она отработала в Уэстбери-Парке, Хелен научилась при отсутствии прочих улик определять статус человека по содержанию его нагрудного кармана. У врачей – авторучка, у медсестер – градусник, а у пациентов – зубная щетка.

– Нет, правда, мне очень понравилось у вас, – заверила его Хелен, закончив подготовку к рабочему дню. – Так бы коротала вечер одна, а компанию мне бы составил разве что пудель миссис Гордон.

– “Пудель миссис Гордон” – как будто название песни Ноэла Кауарда! Ну-с, пора и мне приступать к работе, – сказал Гил, поднимаясь с кресла. – Очень уж мне у тебя нравится, так спокойно.

– Здесь никого не бывает с часу до двух, пока я в столовой. Приходи.

– Спасибо, но без тебя будет совсем не то.

Как только за Гилом закрылась дверь, Хелен медленно выдохнула. Она вдруг осознала, что стоит, вцепившись в спинку стула, сердце бешено колотится, как если бы кто-то вдруг выдернул ее из глубокого сна, – в душе мешались ощущение физического возбуждения и легкое предчувствие опасности. Ей никогда не приходилось испытывать таких чувств: ничего общего с ровной привязанностью, характерной для ее отношений с бывшим любовником и несостоявшимся женихом. Она пообещала себе впредь любой ценой избегать Гила, но подспудно знала, что не станет этого делать и с нетерпением предвкушала следующую встречу.

На следующей неделе после тяжелого рабочего дня и неприятного эпизода с одним пациентом Хелен вышла из кабинета позже обычного и внезапно обнаружила, что скутер не заводится. Поворот ключа в замке зажигания не вызвал даже легкую вибрацию. Что за невезение! Пока она жила в Хартфордшире, всегда обращалась в местную автомастерскую, где полностью обслуживали “веспу” и при необходимости могли пригнать пикап.

После недавнего переезда в Кройдон она еще не успела обзавестись полезными связями и не представляла себе, что делать. Именно в подобных ситуациях Хелен начинала особенно сильно переживать из-за отсутствия мужа. Это замечательно, конечно, когда есть любовник, но вот на такой, сугубо практический случай, когда требуется поработать гаечным ключом, мужчина необходим.

Она подумала позвонить Клайву, но тут же отбросила эту мысль. Шесть часов, Джун наверняка накрыла ужин, к тому же слово жены значит больше, чем просьба сестры. Придется ехать домой на автобусе, а утром вызвать механика, наугад, на свой страх и риск ткнув пальцем в строчку телефонного справочника.

От мерзкой измороси тщательно уложенные утром волосы спутались и разлохматились. Хелен решила вернуться в клинику и позаимствовать в шкафчике для забытых вещей зонт. На крыльце она столкнулась с Гилом, который, жмурясь от струйки дыма, пытался прикурить сигарету от окурка.

Должно быть, у нее все было написано на лице, потому что он отвлекся от своей сигареты и спросил:

– Все в порядке?

– Да. Нет. Дурацкий скутер заглох.

– Подвезти?

– Нет, спасибо, все нормально, честно. Доеду на автобусе, а утром буду разбираться.

Гил проигнорировал ответ Хелен, взял ее под локоть и направился к “Форду-Зефиру”, как обычно, припаркованному у входа.

– Я настаиваю. Где ты живешь?

– В Аддискомбе.

– Ну вот, мне почти по пути. А утром попросим Артура разобраться со скутером.

– Что за Артур?

– Мастер на все руки, он здесь все ремонтирует. И нет ничего, чего бы он не смог починить.

Хелен смутно припоминала, как седовласый мужчина в комбинезоне песочного цвета с помощью вантуза и крепкого словца прочищал в комнате для персонала раковину. Тогда он не показался ей особенно дружелюбным, и она задумалась о том, как он отреагирует на просьбу починить мотоцикл – дело, выходящее далеко за рамки его обязанностей.

– Но ведь чинить мой скутер – не его работа, – запротестовала Хелен, но Гил усадил ее в машину и кинул на заднее сиденье пару туфель и карту Лондона с окрестностями.

Салон был прокуренный и грязный, сзади валялась куча хлама: детские спортивные сумки, поломанные теннисные ракетки с лопнувшими струнами, мужские парадные туфли и пачка журналов, перевязанная бечевкой. Все это говорило о привычке откладывать неприятные дела, такие как уборка, на потом. Хелен предполагала, что он, как все мужчины, относится к машине с трепетом и любовью, но в очередной раз ошиблась на его счет.

– Ты права, он не обязан чинить твой скутер, но если его умаслить, то он будет рад помочь. Я время от времени дарю ему бутылку виски.

– Да у тебя к каждому сердцу есть ключик.

– Не к каждому, – ответил Гил, покосившись на нее.

Дождь полил сильнее. Он потушил сигарету в наполненной окурками пепельнице и закрыл окно. Они выехали с территории Парка и двинулись по тихим улочкам; по обеим сторонам дороги тянулись живые изгороди и фермерские поля. Всего в двадцати минутах от активно строящегося центра Кройдона – городок только зарождался – простиралась бесконечная сельская местность. Хелен доставляло особенное удовольствие наблюдать в поездках на работу и с работы, как постепенно редеют красные кирпичи и бетон, уступая место полям и деревьям.

Теперь, когда вопрос со сломанным скутером решился, ее мысли вернулись к другой проблеме, с которой только предстояло разобраться. Не сумев сдержаться, Хелен тяжело вздохнула.

– Что-то случилось? – спросил Гил.

– Тяжелый день, – призналась она. – На одном занятии произошла неприятная ситуация, с которой я справилась не лучшим образом. Вот и все.

– Расскажешь подробнее?

– Один из пациентов, Перри, – он не в первый раз пришел, но раньше все было в порядке, – сегодня вел себя немного… Несдержанно. Рисовал картинки подчеркнуто сексуализированного характера, наверное, чтобы меня шокировать, а затем принялся громко и довольно агрессивно рассказывать, что ему хотелось бы сделать. Сперва я старалась не обращать на него внимания, и он перешел на крик, а когда я попыталась с ним заговорить, его это только раззадорило. Я понимала, что никакой реальной опасности нет, но другому пациенту показалось, что Перри мне угрожает. Он решил вмешаться, замахнулся на него кулаком, и ситуация вышла из-под контроля. Мне пришлось позвать на помощь, прибежали четыре санитара, скрутили и увели Перри. Я видела такое раньше, в другой больнице, и такая мера всегда казалась мне чрезмерной, слишком жестокой.

– Понимаю.

– Он кричал: “Я сам пойду, я сам пойду!” – но его трясло, и они едва могли его удержать. Чуть позже я зашла к нему в палату, чтобы проверить его состояние, – ему дали успокоительное, и он уснул. Мне кажется, это полный провал.

– Иногда мы вынуждены ставить на первое место безопасность других пациентов – и свою собственную.

– С тобой такое случалось?

– Конечно! И я тоже всегда воспринимал такие ситуации как свою ошибку. Но с годами я стал гораздо более терпим к применению спецсредств с целью обезопасить окружающих от буйного пациента, да и его самого от себя – в отличие от практики ежедневного приема лекарств.

– Думаешь, лекарства не работают?

– Смотря что ты имеешь в виду под словом “работают”. В лучшем случае они временно смягчают некоторые симптомы, но при этом провоцируют появление других. Мой скептицизм идет гораздо дальше. Я думаю, нам следует в принципе задуматься о тех, кого мы называем “больными”, а кого “здоровыми”.

– Неужели ты, психиатр, не веришь в существование психических заболеваний?

– Я уверен, что не все состояния, упомянутые в “Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам”, являются таковыми. Например, гомосексуальность. Большинство так называемых психических расстройств – это просто поведение, не одобряемое обществом.

Лобовое стекло начало запотевать. Гил поспешно наклонился вперед и протер его рукавом пальто, оставив на стекле крошечные ворсинки.

– Согласна. В Нэпсбери мы могли часами рассуждать об этом, но как эти теории помогут конкретному пациенту, который страдает? Как же их тогда лечить?

– Прежде всего, необходимо их согласие. Все остальное – злоупотребление. Кроме того, нужно быть сдержаннее, когда речь идет о навешивании ярлыков. “У пациента симптомы А, Б и В”. Ага! Тогда он, должно быть, шизофреник! “А что такое шизофрения?” Это состояние, характеризующееся симптомами A, Б и В. Это ни о чем не говорит.

– Кажется, у тебя серьезные претензии к собственной профессии.

– Иногда мы все делаем правильно. Пациенты поступают к нам в неудовлетворительном состоянии. Стоит отметить, что далеко не всегда по своей инициативе, гораздо чаще – когда становятся бременем для своей семьи. Мы лечим их, лечим, а через пару недель или месяцев они научаются соответствовать “норме”, и тогда мы отпускаем их домой.

– И в чем же проблема?

– Я не утверждаю, что мы все делаем неправильно, вовсе нет. Когда я только получил степень, женщины из палат длительного пребывания сидели там целыми днями и ничего не делали, и так продолжалось десятилетиями. Разумеется, между ними и персоналом постоянно возникали конфликты. Сейчас для них открыты комнаты отдыха, где можно вязать, листать журналы и слушать музыку. Им разрешили прихорашиваться и даже печь пироги. Эти инициативы быстро начали приносить свои плоды. Очень скоро противостояние между “ними” и “нами” практически исчезло. – Стоило Гилу заговорить о том, что он считал для себя важным, из его тона исчезла вежливая сдержанность, а в голосе зазвучала страсть, как у истинно верующего. – Но ведь это крохи, почти ничего! Чего бы мне искренне хотелось, так это того, чтобы мы жили все вместе, как сообщество равных, без деления на пациентов и докторов; чтобы не стало сумасшедших и адекватных, больных и здоровых, нормальных и ненормальных. И тогда эти старые, никому не нужные ярлыки окончательно придут в негодность.