Эд Гейн. История главного отрицательного персонажа «Психо», «Техасской резни бензопилой» и «Молчания ягнят»

Плодом их союза, лишенного любви, стал крепкий мальчик Генри, родившийся 17 января 1902 года. Жизнь Генри была тяжелой и одинокой, а его смерть в расцвете сил 40 лет спустя станет лишь одной из множества темных тайн, которые окружают потомство Джорджа и Августы Гейн.

Когда Джордж в очередной раз остался без работы, Августа решила, что есть только одно возможное решение, единственный шанс для семьи предотвратить экономическую катастрофу – Джордж должен работать на себя. Двое ее братьев были преуспевающими бакалейщиками в Ла-Кроссе, торговавшими «продовольственными продуктами и товарами первой необходимости». Бизнес рос с каждым годом, и город с легкостью вместил бы еще один такой магазин. В 1909 году Джордж Гейн стал владельцем небольшой продуктовой лавки по адресу Каледония-стрит, 914.

Однако проблемы не заставли себя ждать. Джордж явно не справлялся в одиночку. Августа знала, что нужно делать. Она и так уже заправляла домом, а теперь должна была взять под полный контроль еще и бизнес. Записи в городских справочниках Ла-Кросса за 1909 и 1911 годы говорят о многом: не только о все более плачевном положении Джорджа в мире, но и о характере его отношений с Августой. Чуть ранее Джордж Гейн указан как владелец магазина, а через два года владелицей уже значится Августа. Напротив имени Джорджа Гейна указано скромное «клерк».

Тем временем у пары родился еще один ребенок. Хотя Августа не чувствовала особой близости с первенцем, она приписывала свою отчужденность полу ребенка. В конце концов, это был мальчик. С дочерью все сложилось бы иначе. И она, стиснув зубы, позволила мужу снова надругаться над ней. Все последующие недели она молилась каждую ночь, чтобы Господь благословил ее рождением девочки.

В 1906 году, 27 августа, Августа родила второго ребенка. Это был мальчик, и они назвали его Эдвардом Теодором. Когда Августа услышала, что снова произвела на свет ребенка мужского пола, она ощутила горечь предательства. Но Августа была не из тех, кто поддается отчаянию. Она была сделана из более крепкого материала. И поэтому, взяв спеленутого младенца на руки, она дала священную клятву.

Ее сын не вырастет таким, как остальные мужчины. Похотливые, потные, сквернословящие создания, которые используют женские тела такими грязными способами. Ее сын, пообещала она, будет другим.

Уж Августа об этом позаботится.

3

Лучший друг мальчика – его мать.

Норман Бейтс в фильме Альфреда Хичкока «Психо»

Много лет спустя ему снова и снова задавали один и тот же вопрос: «Расскажи нам что-нибудь о ней, Эдди. Какой была твоя мать?»

Как только он начинал о ней думать, его глаза наполнялись слезами, а горло так распухало, что было трудно глотать. Она была чистейшей добротой, наконец говорил он. Не как другие. Они-то получили по заслугам. Но она не заслужила столько страданий.

Всю свою жизнь она трудилась в поте лица, молилась и боролась, чтобы спасти его от зла этого мира. И он изо всех сил старался быть лучше. Но почему-то всегда ее подводил.

Он вспомнил, как однажды мать вложила ему в руку несколько монет и велела сбегать за буханкой хлеба в немецкую пекарню в квартале от их дома. Они все еще жили в Ла-Кроссе, так что ему было не больше семи. Каким-то образом к тому времени, как он добрался до магазина, монеты исчезли. Он долго стоял на углу улицы, сдерживая слезы и боясь идти домой. Когда он наконец нашел в себе смелость вернуться и признаться дрожащим от рыданий голосом, она посмотрела на него сверху вниз с той смесью горечи и печали, которая всегда наполняла его глубочайшей ненавистью к самому себе. «Ты ужасный ребенок, – сказала она тихим, убитым горем голосом, более пугающим, чем любой крик. – Только мать способна любить тебя».

Она никогда бы не совершила столь глупую, непростительную ошибку. Августа Гейн всегда справлялась с любой задачей, без промахов или жалоб. Она явно была самой способной в семье. И самой сильной.

Мысленно возвращаясь в свое детство, он обычно представлял ее стоящей в их старом продуктовом магазине. Она была огромным нависающим присутствием, которое выполняло почти всю работу: обслуживало покупателей, управлялось с кассой, вело бухгалтерские книги. Тем временем жалкое подобие ее мужа – его отец – шаркало по магазину в своей обычной убогой манере, переставляя товары на полках в соответствии с ее указаниями и иногда доставляя продукты.

Если у Августы и были какие-то недостатки, младший сын о них не подозревал. Он понимал, что кощунственно даже думать о таком, но в его глазах мать была непогрешима, как сам Господь Бог. Он вспомнил время (это было, по сути, его самое раннее воспоминание о ней), когда был еще совсем малышом. Он стоял наверху лестницы в их старом доме на Гулд-стрит. Внезапно он потерял равновесие и почувствовал, как мощная сила тянет его – или толкает? – вниз по крутым деревянным ступеням. Все внутри похолодело от страха. Вдруг кто-то крепко сжал его правую руку. Мать стояла позади него с дикой гримасой на лице. Она трясла его и кричала. Он разразился громким плачем под напором нахлынувших на него противоречивых эмоций: страха, облегчения, чувства вины. Почему она так на него рассердилась? Он понятия не имел, но знал, что, должно быть, сделал что-то ужасное, раз это привело ее в такую ярость. Его захлестнуло отчаяние. Это он во всем виноват.

С того момента – и даже в зрелом возрасте – он полностью полагался на свою мать. Только она могла оградить его от опасностей жизни.

У него сохранилось еще одно детское воспоминание о Ла-Кроссе.

За бакалейной лавкой находилась деревянная постройка без окон, куда ему было запрещено входить. Естественно, она производила на него огромное впечатление. Он видел, как животных – большеглазых телок и хрюкающих свиней – загоняли в заднюю часть этого сарая и несколько раз слышал страшное мычание, доносившееся из-за отошедших досок. В нем вспыхнуло любопытство.

Однажды, когда родителей не было рядом, он выскользнул через черный ход и подбежал к запрещенному месту. Дверь была приоткрыта достаточно, чтобы он смог заглянуть внутрь. Там, подвешенный к потолку вверх ногами, раскачивался на цепи зарезанный боров. Отец стоял сбоку от животного, удерживая его, в то время как мать рассекла длинным ножом свиное брюхо, распахнула края раны и, сунув руку внутрь, занялась блестящими канатами кишок, которые выскользнули из туши в большой металлический таз у ее ног. На обоих были надеты длинные кожаные фартуки, забрызганные кровью.

Должно быть, он издал какой-то звук, потому что мать обернулась всем телом, чтобы посмотреть на него.

Всю оставшуюся жизнь он помнил этот момент с поразительной ясностью: свисающий на цепи боров, рассеченная туша, вывалившиеся на землю внутренности; мать стоит рядом, вся в крови и слизи.

Спустя годы, когда его спрашивали об Августе, он отвечал: «Она была не похожа ни на кого в мире».

Затем, подобно гниющим пробудившимся трупам в тех журналах ужасов, которые он так любил читать, в нем воскрешалось отчаяние, погребенное где-то глубоко внутри, и хотя к тому времени ему было уже немного за 50, он начинал плакать – громко и беспомощно, как младенец.

4

Горожане, привлеченные дешевизной земли, вышли на поиски новых возможностей <…> Когда они прибыли, то вместо пасторальной жизни, которую они себе рисовали, их ждал лишь нескончаемый изнурительный труд: рубка леса, корчевание пней, заравнивание ям, осушение, возведение изгородей и вскапывание земли. На каждый успешно возделанный участок приходился как минимум один непригодный для земледелия. Из относительно бедных оставшихся земель бо́льшую часть можно было продать и перепродать, разоряя одного поселенца за другим, поскольку почва здесь была плодородна не более чем песчаная дюна.

Висконсин: путеводитель по штату барсуков

К тому времени как Эдди исполнилось семь, Августа стала бесспорной главой семьи, ее движущей силой и лицом, принимающим решения. В 1913 году она решила, что Гейнам пора заняться фермерством. Годы тяжелого труда в магазине, когда она работала денно и нощно и тряслась над каждым пенни, наконец окупились. Ей удалось скопить достаточно денег на скромную ферму. Гейны стали землевладельцами, зажиточными людьми. Можно было неплохо зарабатывать на молочных коровах и ржи. Но у Августы был еще один мотив: она хотела увезти себя и свою семью, особенно маленького Эдди, подальше от тлетворного влияния города.

В конце того же года Гейны переехали на небольшую молочную ферму в низинах около Кэмп-Дугласа, в 65 километрах к востоку от Ла-Кросса. По неизвестным причинам они пробыли там меньше года. Вероятно, Августа, вечно искавшая способ улучшить благосостояние семьи, увидела возможность обзавестись еще большим участком земли. Или, быть может, чувствовала, что даже на таком расстоянии они все еще жили слишком близко к Ла-Кроссу, который в своей усугубляющейся религиозной мании она считала новым Содомом.

Как бы то ни было, в 1914 году семья Гейнов переехала во второй – и последний – раз, на ферму в 80 гектаров в Плейнфилде, известную местным жителям как старое владение Джона Гринфилда. В эпоху, когда правом землевладения располагали исключительно мужчины, реестровые записи свидетельствуют о том, что ферма Плейнфилд была куплена и передана в собственность не Джорджу, а Августе Гейн.

Августа осталась довольна новыми владениями, и, надо отдать должное, то было довольно солидное место, особенно по меркам этого неблагополучного района. Сам дом представлял собой аккуратный двухэтажный каркасный коттедж белого цвета, в форме буквы «Г», с гостиной, кухней, двумя спальнями на первом этаже и пятью комнатами наверху. Среди дворовых построек имелись приличных размеров амбар, курятник и сарай для инструментов. Также к одному концу дома была пристроена похожая на сарай летняя кухня с дверью, ведущей в обычную кухню.

Августа немедленно принялась обставлять комнаты своей скудной, но прочной мебелью, приобретенной за годы замужества. Лучшие предметы интерьера она припасла для гостиной: красивое вишневое бюро с незатейливым узором из листьев по фасаду; добротное деревянное кресло-качалку с резными подлокотниками; небольшой книжный шкаф из сосны, на пяти узких полках которого аккуратно стояли тома в кожаных переплетах; внушительных размеров восточный ковер, слегка потертый, но с богатым геометрическим рисунком, и несколько картин на стенах, включая семейные портреты в тяжелых позолоченных рамах и (столь любимую Августой) репродукцию с изображением Христа, смотрящего на ангела в небе.

Августа, разумеется, была рачительной домохозяйкой, настаивавшей на том, чтобы в ее доме, как она выражалась, все было надраено до блеска. Она отчаянно гордилась своим перфекционизмом. В мире могли быть люди богаче ее, но никто не содержал дом в бо́льшей чистоте. Дом Гейнов не был особняком, зато в нем всегда царил абсолютный порядок – по крайней мере, пока была жива Августа.

У их владений была еще одна особенность, которую Августа начала ценить, обустроившись на новом месте, – крайняя изоляция. Ферма находилась в десяти километрах к западу от деревни Плейнфилд, что было значительным расстоянием во времена грунтовых дорог и повозок, когда фермеры редко выбирались из дома, а ежемесячная поездка в городской магазин становилась важным событием. Их ближайшими соседями были Джонсоны, чья ферма располагалась менее чем в полукилометре от дороги. В остальном дом Гейнов окружали лишь поля, болота, редкие рощицы и гектары, гектары бледной песчаной почвы.

Удаленность фермы вполне устраивала Августу. Ей не потребовалось много времени, чтобы убедиться, что религиозные и нравственные стандарты Плейнфилда возмутительно низки. Ее все более извращенное восприятие рисовало порядочных, трудолюбивых и богобоязненных односельчан бесчестным и ненадежным сбродом. Августа считала, что слишком хороша для них. Чем меньше она будет иметь с ними дел, тем лучше. А поскольку Плейнфилд мог похвастаться лишь католической, методистской и баптистской церквями, – но не лютеранской, – у нее было еще меньше поводов общаться с соседями. Августа сама занималась нравственным и религиозным воспитанием своих сыновей. В тех редких случаях, когда ей все же приходилось выбираться в город, она улавливала негодование, исходящее от торговцев и прохожих на улице. Возможно, они ощущали ее высокомерие просто по тому, как она себя вела. Или, быть может, проезжая мимо фермы Гейнов, завидовали ее преуспеванию.

Августа не возражала против того, чтобы жители Плейнфилда сторонились ее. Напротив, она совершенно не хотела быть частью этого скопища вероотступников и нечестивцев. Ей не нужна была другая компания, кроме сыновей. Ферма стала для Августы собственным замкнутым мирком.

Как бы ей того ни хотелось, Августа не могла полностью отрезать сыновей от внешнего мира. Когда Эдди исполнилось восемь, он начал посещать начальную школу Рош-а-Кри, крошечное однокомнатное здание с дюжиной учеников. Позже Рош-а-Кри объединили с другой сельской школой, Уайт Скул, и именно там Эдди Гейн завершил свое формальное образование, окончив в 16 лет восемь классов. Эдди был способным, хоть и не слишком одаренным, учеником и достаточно хорошо осваивал все предметы. (Много лет спустя, в первые дни его печальной славы, Гейна подвергнут тщательному психиатрическому обследованию и заставят пройти ряд тестов, выявив у него средний уровень IQ.) Он очень любил читать. Действительно, на протяжении всей своей жизни он занимал себя чтением книг и журналов на различные и порой весьма специфические темы.

Он считал, что книги – это отличный способ расслабиться. А еще благодаря им можно многому научиться.

Хоть Эдди и преуспел в учебе, его школьные годы не были особенно счастливыми. Он чувствовал себя ужасно одиноким, безнадежно отрезанным от своих одноклассников. Они так непринужденно общались друг с другом: жаловались на домашние обязанности, обменивались местными сплетнями, подслушанными за столом, взволнованно обсуждали большой пожар на складе Коновер или предстоящее ослиное дерби в Плейнфилде. Страстно желая быть принятым, он наблюдал за ними и пытался имитировать их поведение, но по какой-то причине все равно не вписывался.

Несколько раз за свое детство и юные годы Эдди, казалось, был близок к тому, чтобы завести настоящую дружбу. Но стоило ему вернуться домой и рассказать матери о новообретенном приятеле, как та начинала возмущаться. У семьи того мальчика дурная репутация: о прошлом отца ходили темные слухи, а мать и вовсе слыла женщиной легкого поведения. Августа и слышать не хотела, чтобы ее сын общался с подобными людьми. Как Эдди мог так себя вести? К этому времени ее голос уже срывался на крик. Неужели она воспитала идиота?

Эдди начинал плакать и уходил в свою комнату. На следующий день в школе он не решался даже взглянуть в сторону того мальчика.

В глазах сверстников Эдди Гейн явно чем-то отличался. Однако ни разу в его жизни – по крайней мере, пока его тлеющий психоз не перерос в явное помешательство – никто не заподозрил в нем психически неуравновешенного человека, опасного для окружающих. И правда, нужно было обладать весьма проницательным взглядом, чтобы заметить в поведении юного Эдди (например, в его социальной некомпетентности и растущей изоляции) признаки зарождающегося безумия. Но были в нем вещи, которые, безусловно, казались его одноклассникам странными: то, как бегали его глаза, когда он пытался с кем-то заговорить; пугающая кривая ухмылка, не сходившая с его лица даже во время разговора о несчастном случае на оленьей охоте, в результате которого погиб Юджин Джонсон, или о сердечном приступе старика Бекли; его привычка смеяться в самый неподходящий момент, как будто он один услышал какую-то странную, предназначенную лишь ему шутку.

Иногда одна из девочек оборачивалась и ловила на себе его взгляд, такой пристальный, что даже в столь юном возрасте чувствовала себя грязной, опороченной. Бывали моменты, когда мальчики, сбившись с кучку, начинали шептаться о сексе, а Эдди, приблизившись к группе и подслушав разговор, багровел и тут же отскакивал в сторону, как ошпаренный.

В Эдди было еще кое-что, что одноклассники обоих полов замечали в нем с раннего возраста. Он не походил на других мальчиков. Что-то в его манерах – мягкость голоса, смиренность позы, нервные, трепещущие движения рук во время разговора – казалось им отчетливо девчачьим. Эдди обладал еще одной женственной чертой: он легко ударялся в слезы. Он определенно не понимал шуток. Они помнили, как дразнили Эдди из-за его глаза. У него был жирный мясистый нарост в углу левого века. Не уродство, но из-за него веко обвисало. Однажды один из мальчиков съязвил на эту тему – на самом деле он не сказал ничего злого, просто пошутил об «обвисшем мешке на глазу». Дурацкая ухмылка Эдди мгновенно исчезла, и на глазах у всех он разрыдался, как маленькая девочка.

Для Эдди все эти вещи, касающиеся его одноклассников – их насмешки, бесчувственность и особенно пошлые разговоры, – только подтверждали всеведение его матери. Она была права во всем. За пределами тесных границ семьи мир был суровым и жестоким местом.

Не то чтобы условия жизни в семье Гейнов были менее тяжелыми. Как бы упорно они ни трудились, жалкое хозяйство едва могло их прокормить. Бесплодная борьба с землей была настоящей каторгой, особенно с тех пор, как Джордж совсем отстранился от дел. К тому времени как Эдди стал подростком, основными занятиями его отца, судя по всему, были безделье, пьянство и издевательство над женой и детьми. Он часто порол мальчиков, когда напивался. Правда, и Эдди, и Генри – несмотря на невысокий рост и хрупкое телосложение – уже были слишком большими, чтобы их бить. Но Джордж все еще мог ругаться и бушевать. Во время одного из своих алкогольных припадков он даже обвинил жену в супружеской измене. Учитывая патологическое ханжество Августы, не говоря уже о ее отказе общаться с кем-либо из соседей, кажется очевидным, что на тот момент психическое состояние Джорджа было немногим лучше, чем у его жены.

Даже будь у нее такое постыдное желание, Августа вряд ли нашла бы время изменять мужу, поскольку, кроме работы по дому, ей пришлось взвалить на свои плечи и другие обязанности, до которых он больше не снисходил. Теперь, когда мальчики достаточно подросли, чтобы самостоятельно ездить в город и закупать продукты на месяц, она вообще не покидала ферму. Жизнь в Плейнфилде была не сахар, но Августа не собиралась оставлять деревню. Развод был немыслим, ей бы пришлось преступить свои же религиозные убеждения. Если Господу угодно обременить ее мужем-скотом и жизнью, полной неустанного труда, она не станет противиться Его воле.

Отрезанный от социальных контактов, полностью оторванный от жизни, обреченный на существование в беспросветной нищете в отдаленном пустынном регионе с двумя измученными и враждебными родителями, Эдди, никогда не отличавшийся эмоциональной устойчивостью, все дальше и дальше уходил в мир своих фантазий. Ферма Гейнов, возможно, и не давала богатого урожая, но она оказалась весьма плодородной почвой для безумия.

По мере того как Эдди и Генри взрослели, а Джордж все глубже погружался в черную пучину своей меланхолии, Августа все чаще и одержимее возвращалась к одной и той же терзающей ее теме – порочности современных женщин.

По газетным фотографиям и журнальным иллюстрациям она знала, как они выглядят – с этими их короткими юбками, пудрой и губной помадой. Испорченные, падшие создания, а женщины Плейнфилда, увещевала Августа своих сыновей, были худшими из худших.

Когда шли проливные дожди и работать на открытом воздухе было невозможно, Августа устраивалась в кресле-качалке в сырой, тускло освещенной гостиной и, усадив мальчиков у своих ног, рассказывала им историю Ноя, предрекая еще однин всемирный потоп, который смоет грехи женщин. Или, потянувшись за тяжелой семейной Библией, она клала ее на колени, открывала на Откровении Иоанна Богослова и читала вслух:

И повел меня в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.

Иногда она зажмуривала глаза и, раскачиваясь в своем кресле, дрожащим голосом по памяти цитировала отрывки из Книги Притчей Соломоновых:

Сын мой! Внимай мудрости моей, и приклони ухо твое к разуму моему, чтобы соблюсти рассудительность, и чтобы уста твои сохранили знание.

[Не внимай льстивой женщине;] ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый <…>

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Впервые книга Гарольда Шехтера была опубликована в 1989 году.

2

В буквальном переводе с английского plainfield означает «плоская местность, равнина».

3

4-H – базирующаяся в США сеть молодежных организаций, которая находится в ведении Национального института продовольствия и сельского хозяйства (USDA). Ее название отсылает к первоначальному девизу – «Голова, сердце, руки и здоровье» (Head, heart, hands and health), – где четыре раза встречается начальная буква Н.

4

Здесь автор имеет в виду не Элайджа Уотермана, а Уильяма Н. Келли, выходца из штата Нью-Йорк и первого поселенца Плейнфилда, перебравшегося туда в 1848 году.