Тайна старого маяка

Вера Морозова

Тайна старого маяка

Холодный приют у моря

Последние километры дороги были похожи на медленное погружение в холодную воду. Асфальт, истертый до седых проплешин, давно сдался, уступив место каменистой грунтовке, что змеилась между пологими холмами, покрытыми жесткой, выгоревшей травой и редкими, скрюченными от ветра соснами. Машина Ильи, городской седан, созданный для гладких шоссе, протестующе гудел, переваливаясь через ухабы. Подвеска стонала при каждом толчке, и этот звук, низкий и жалобный, казалось, был единственным ответом, который давал этот край чужакам.

Илья вел машину, сосредоточенно хмуря брови. Его пальцы крепко сжимали руль, костяшки побелели. Он смотрел на дорогу как на инженерную задачу: здесь выровнять, тут подсыпать гравия, вон тот поворот слишком крутой, нужно будет продумать подъездные пути. Его мозг, привыкший к чертежам и расчетам, уже прокладывал невидимые линии будущего отеля, видел, как строгие, чистые формы из стекла и бетона вырастут из этого дикого пейзажа, вступая с ним не в конфликт, а в сложный, выверенный диалог. Он видел в этом вызов, профессиональный Эверест. Морская Тишь была не просто местом, а возможностью доказать всем, и в первую очередь себе, что он способен творить, а не только исполнять.

Рядом, в пассажирском кресле, затихла Алина. Она не смотрела на дорогу. Прижавшись щекой к холодному стеклу, она глядела на пейзаж, и в ее больших, обычно ясных голубых глазах отражалась свинцовая тяжесть неба. Она молчала уже почти час, с того самого момента, как они свернули с последней более-менее приличной трассы. Ее молчание было плотным, почти осязаемым, и Илья чувствовал его кожей, как чувствуют приближение грозы.

– Почти приехали, – сказал он, нарушая тишину. Голос прозвучал слишком бодро, неестественно в этом сером, безмолвном мире. – Еще пара поворотов, и увидим городок. Андрей писал, что дом найти легко, он стоит на отшибе, на холме. Лучший вид на побережье.

Алина не ответила, лишь медленно провела кончиком пальца по запотевшему изнутри стеклу, оставляя тонкий, влажный след. Она видела не потенциал для строительства, а лишь унылую, суровую красоту, от которой веяло не вдохновением, а вековой тоской. Камни, похожие на обломки костей гигантского зверя, низкое небо, готовое в любой момент пролиться холодным дождем, и ветер. Он не стихал ни на минуту, завывая в щелях кузова, пригибая к земле чахлые деревья. Этот ветер казался ей живым существом, старым и злым, которое не радо было их появлению.

– Ты замерзла? – Илья бросил на нее короткий взгляд, полный заботы и легкого раздражения. Он любил ее безмерно, но ее способность впитывать и отражать любую, даже самую мимолетную меланхолию окружающего мира иногда выводила его из равновесия. Он строил мир из фактов и цифр, она – из ощущений и предчувствий.

– Нет, – тихо ответила Алина. – Просто… странное место. Оно будто нежилое.

– Как это нежилое? – усмехнулся Илья. – Тут люди веками живут. Рыбаки. Крепкий народ. Просто мы отвыкли от такой первозданности. В Москве каждый клочок земли чем-то занят, кричит, требует внимания. А здесь – тишина. Пространство. Дышать можно.

Но Алина чувствовала, что эта тишина была обманчивой. Под ней скрывалось что-то еще – напряженное ожидание, затаенная боль. Она была художником, ее глаза и душа были настроены на тонкие вибрации мира, и сейчас все ее существо гудело от низкочастотного, тревожного сигнала, исходящего от этой земли.

Наконец, за очередным поворотом, им открылся вид на Морскую Тишь. Городок не спускался к морю, а скорее цеплялся за скалистый склон, словно боялся соскользнуть в свинцовые, беспокойные воды залива. Два десятка домов из потемневшего от времени и соли дерева, сгрудившихся вокруг крохотной площади с облупленным зданием, над которым висела выцветшая вывеска «Продукты». Узкие, кривые улочки стекали к пристани, где покачивались на волнах несколько старых сейнеров, покрытых ржавчиной и облепленных ракушками. Ни одного яркого пятна, ни одного цветка в палисаднике. Все было выкрашено в цвета моря и камня: серый, бурый, грязно-зеленый. Над крышами вился дым из печных труб, который ветер тут же рвал в клочья и уносил прочь.

Когда их машина медленно въехала на главную улицу – если так можно было назвать этот разбитый проулок, – Алина почувствовала на себе взгляды. Они были не любопытными, не враждебными, а скорее… оценивающими. Безмолвными и тяжелыми. Старик в резиновых сапогах, чинивший сеть у порога своего дома, поднял голову и проводил их долгим, немигающим взглядом из-под седых, косматых бровей. Женщина, развешивавшая на веревке грубое белье, замерла с прищепкой в руке, и ее лицо, обветренное и суровое, было похоже на вырезанную из дерева маску. Даже дети, игравшие на берегу с какими-то обломками, прекратили возню и молча смотрели им вслед. Казалось, их машина, блестящая и чужеродная, нарушила некий невидимый порядок, растревожила сонное, застывшее время этого места.

– М-да, гостеприимством тут и не пахнет, – пробормотал Илья, стараясь говорить беззаботно, но Алина уловила в его голосе нотку напряжения. – Суровый северный нрав. Ничего, привыкнут. Наш проект даст им рабочие места, вдохнет новую жизнь. Они еще спасибо скажут.

Алина промолчала. Ей казалось, что этому месту не нужна новая жизнь. Оно жило своей, особой, скрытой от посторонних глаз жизнью, и меньше всего хотело, чтобы его тревожили.

Дом, который снял для них Андрей, действительно стоял на холме, чуть в стороне от городка, и отсюда открывался вид на всю бухту и уходящую в седую дымку линию горизонта. Это было крепкое, двухэтажное строение из камня и дерева, обнесенное невысокой каменной оградой. Внутри пахло сыростью, остывшим печным дымом и чем-то еще – слабым, едва уловимым ароматом лаванды, словно кто-то пытался перебить застарелый запах запустения. Мебель была старой, но добротной: массивный стол, несколько стульев с высокими спинками, железная кровать, скрипнувшая под их вещами.

Илья, сбросив куртку, тут же принялся осматривать дом с деловитым видом. Проверил проводку, открыл и закрыл краны, подергал оконные рамы.

– Крепко строили, на века, – одобрительно заключил он. – Фундамент надежный. Немного подновить, и будет отличная база на время строительства. Андрей хорошо выбрал.

Алина же подошла к широкому окну в гостиной. Стекло было холодным и толстым. Отсюда, с высоты, залив казался огромной чашей, наполненной жидким оловом. Волны лениво накатывали на галечный пляж, и их рокот был похож на тяжелое, размеренное дыхание спящего гиганта. Небо и вода сливались на горизонте, и не было понятно, где кончается одно и начинается другое. Все было погружено в единую серую мглу.

Именно в этот момент это и произошло. Словно невидимый занавес на мгновение приподняли. Порыв ветра разогнал клочья низких облаков, и в образовавшемся разрыве, на самом краю длинного, уходящего в море мыса, она увидела его.

Маяк.

Он не был похож на те изящные башни, что она видела на открытках. Этот был приземистым, мощным, сложенным из черного, поросшего мхом камня. Он стоял на отдельном, почти отвесном утесе, соединенном с берегом лишь тонкой ниткой полуразрушенного моста. Он не стремился ввысь, а словно врастал в скалу, был ее продолжением. Фонарь на его вершине был темным и слепым. Маяк не обещал спасения. Он был похож на стража, на одинокого воина, оставленного на вечном посту. Или на надгробие на могиле, размером с целое море.

Алина невольно отшатнулась от окна. Она не испугалась в обычном понимании этого слова. Это было нечто иное. Глубинная, инстинктивная тревога, холодная и острая, как осколок льда, вонзившийся под ребра. Образ маяка, черный и несокрушимый на фоне серого неба, отпечатался в ее сознании с фотографической четкостью, и вместе с ним пришло иррациональное, но абсолютно ясное чувство – чувство огромной, застарелой скорби, что исходила от него, как холод от глыбы льда. Она ощутила его одиночество так остро, словно это была ее собственная боль.

– Илья, посмотри, – прошептала она.

Илья подошел к ней, обнял за плечи. Он тоже посмотрел в окно. Облака снова сгустились, и силуэт маяка стал расплывчатым, призрачным.

– Ого, – с уважением протянул он. – Вот это мощь. Настоящая крепость. Интересно, какого года постройки? Судя по кладке, конец девятнадцатого века. Надо будет съездить, посмотреть поближе. Как думаешь, его можно будет как-то вписать в общую концепцию? Представь, отреставрировать его, зажечь свет. Он станет символом нашего отеля.

Его слова, полные практического энтузиазма, звучали для Алины кощунственно. Вписать? Отреставрировать? Ей казалось, что к этому месту нельзя прикасаться, что его нужно оставить в покое, дать ему и дальше нести свою молчаливую стражу.

– Мне он не нравится, – тихо сказала она, зябко поведя плечами. – От него веет чем-то… злым.

Илья посмотрел на нее, и его взгляд смягчился. Он провел рукой по ее волосам, убрал выбившуюся прядь.

– Алинушка, ты просто устала с дороги. Шесть часов за рулем по таким ухабам кого угодно вымотают. И погода эта унылая. Завтра выглянет солнце, и ты увидишь все в другом свете. Это просто старый маяк, куча камней. Ничего злого в нем нет.

Он говорил разумные, правильные вещи. И Алина почти поверила ему. Почти. Но холодный осколок внутри не таял. Она знала, чувствовала всем своим существом, что дело не в усталости. Этот маяк, эта земля, это море – они хранили какую-то тайну, и тайна эта была темной и горькой. И она, сама не зная почему, боялась, что они невольно потревожат ее.

Вечером, оставив неразобранные сумки в доме, они спустились в городок, чтобы поужинать. Единственное заведение, где можно было поесть, называлось просто – «Прибой». Это был небольшой трактир у самой пристани, пропахший жареной рыбой, пивом и табачным дымом. Внутри было сумрачно и тесно. За несколькими грубо сколоченными столами сидели мужчины – те самые рыбаки, которых они видели днем. Их лица были непроницаемы, разговоры велись вполголоса.

Когда Илья и Алина вошли, все разговоры разом смолкли. Десяток пар глаз уставился на них. В этой тишине особенно громко скрипнула под ногой Ильи половица. Он уверенно прошел к свободному столику в углу, Алина следовала за ним, чувствуя себя так, словно идет по сцене под светом софитов.

За стойкой стоял кряжистый мужчина лет сорока пяти, с тяжелым подбородком и настороженным взглядом. Он молча кивнул в ответ на приветствие Ильи.

– Нам бы поужинать, – сказал Илья. – Что у вас есть?

– Рыба, – коротко ответил трактирщик, не меняя выражения лица. – Жареная. С картошкой.

– Отлично. Две порции, пожалуйста. И два чая.

Мужчина снова кивнул и скрылся за занавеской, ведущей, видимо, на кухню. Разговоры за столиками понемногу возобновились, но теперь они звучали тише, и Алина была уверена, что они с Ильей – главная тема этих перешептываний.

– Расслабься, – негромко сказал Илья, накрыв ее холодную руку своей. – Мы для них экзотика. Столичные пижоны. Скоро привыкнут.

Еда оказалась простой, но на удивление вкусной. Свежая, только что выловленная камбала, обжаренная до хрустящей корочки, и рассыпчатая картошка. Они ели молча, слушая обрывки разговоров и ровный, монотонный гул моря за окном. Говорили о погоде, о ценах на рыбу, о прохудившейся крыше у кого-то из соседей. Обычные бытовые разговоры, но Алина не могла отделаться от ощущения подспудной тревоги, которая витала в самом воздухе этого трактира.

А потом случилась ссора. Она вспыхнула внезапно, за соседним столом, где сидели трое мужчин. Один из них, седой, с лицом, похожим на печеное яблоко, стукнул по столу пустым стаканом.

– Не пойду я завтра, – отрезал он. – Говорю вам, не пойду.

– Да что с тобой, Егорыч? – возразил ему молодой, черноволосый парень. – Улов хороший идет. Самое время. Туман обещают, так нам не привыкать, что ли?

– Вот именно, что туман, – голос старика дрогнул. – Не простой туман будет. Густой, как молоко. Я его нутром чую. А в таком тумане она и зовет.

При этих словах в трактире снова повисла тишина. Трактирщик, вышедший из-за занавески, замер с подносом в руках. Все взгляды были устремлены на старика.

– Перестань, отец, – вмешался третий, самый старший из рыбаков, с окладистой бородой. – Не мели чепухи. Наслушался бабьих сказок. Сколько раз ходили в туман, и ничего.

– Ничего? – Егорыч криво усмехнулся. – А Ваньку Петрова забыл? А Степана? Тоже в туман ушли, да так и не вернулись. Лодки пустые нашли. Она их забрала. Голос ее услышали и пошли на него, как телята. Прямо на камни у маяка.

Лицо бородатого рыбака окаменело.

– Замолчи, Егорыч. Не поминай лиха. Это все несчастный случай. Течение там сильное, да скалы. А голоса… это ветер в снастях воет. Нечего молодежь пугать.

– Я не пугаю, я предупреждаю, – упрямо повторил старик. – Сам не пойду и вам не советую. Жизнь дороже любой рыбы.

Он тяжело поднялся, бросил на стол несколько мятых купюр и, не глядя ни на кого, направился к выходу. Дверь за ним хлопнула, и в наступившей тишине снова стал слышен лишь шум прибоя.

Илья смотрел на все это со смесью любопытства и снисхождения.

– Местные суеверия, – прокомментировал он вполголоса, когда гул голосов снова наполнил помещение. – В каждом таком замкнутом месте есть свои легенды. Призраки, русалки, зов утопленников. Способ объяснить то, чего они не понимают. Опасные течения, внезапные штормы. Проще свалить все на мистику, чем изучать лоцию.

Алина ничего не ответила. Она смотрела в темное окно, за которым бушевал невидимый ветер и где-то там, во мгле, стоял на своем утесе черный маяк. И слова старого рыбака – «она и зовет… прямо на камни у маяка» – отозвались в ней не насмешкой, а глухим, леденящим эхом. Она вдруг с абсолютной ясностью поняла, что та скорбь, которую она почувствовала, глядя на маяк, была не просто ее фантазией. Это место действительно было пропитано горем.

Они вернулись в свой холодный дом на холме. Илья тут же разжег огонь в камине, и комната наполнилась живым теплом и запахом горящих поленьев. Он был в хорошем настроении, возбужденный предстоящей работой и новизной обстановки. Разобрал свои бумаги, разложил на столе карты и схемы.

– Завтра утром приедет Андрей, – сказал он, больше для себя, чем для Алины. – Пройдемся по участку, сделаем предварительные замеры. Нужно будет поговорить с местной администрацией, если она тут, конечно, есть. Узнать насчет коммуникаций. Работы непочатый край.

Алина сидела в кресле у огня, закутавшись в плед. Она пыталась заставить себя разделить его энтузиазм, пыталась думать о будущем, о красивом отеле, о новой жизни, которую они здесь начнут. Но мысли ее были тяжелыми и неповоротливыми. Они снова и снова возвращались к черному силуэту на скале, к тревожным взглядам местных, к словам старого рыбака.

Она встала и снова подошла к окну. Ночь была безлунной. Темнота снаружи была абсолютной, плотной, как бархат. Ни огонька, ни звезды. Городок внизу спал, укрывшись этой темнотой. Море рокотало, и в его голосе слышались вечность и полное безразличие к человеческим судьбам. Маяка не было видно, но Алина чувствовала его присутствие так же отчетливо, как тепло огня за спиной. Он был там, в этой непроглядной тьме, немой свидетель и, возможно, причина старых трагедий.

Илья подошел сзади, снова обнял ее.

– Все хорошо? – спросил он тихо. Его рациональный мир был прост и понятен, и он искренне не понимал ее тревоги.

– Да, – солгала она. – Просто устала. Ты был прав.

Она прижалась к нему, ища защиты в его силе, в его уверенности, в его неведении. Но даже его объятия не могли согреть тот холодный осколок, что засел в ее душе с того самого момента, как ветер на мгновение разогнал облака. Она закрыла глаза и снова увидела его – черный каменный палец, указующий в свинцовое, равнодушное небо. И ей показалось, что она слышит тихий, далекий шепот, похожий на плач, затерявшийся в бесконечном стоне ветра.

Первая жертва прилива

Утро пришло не рассветом, а сменой оттенков серого. Тяжелая, влажная мгла, казалось, не рассеялась, а просто посветлела, превратившись из чернильной в свинцовую. Она просачивалась сквозь щели в оконных рамах, оседала холодной испариной на стеклах и дереве, несла с собой неотвязный запах соли и мокрого камня. Море не утихло за ночь. Его глухой, размеренный рокот стал фоном для всего – для скрипа половиц, для редких криков чаек, для их собственного дыхания. Он был похож на биение огромного, равнодушного сердца, и это низкочастотное биение проникало в кости, заставляя внутренности вибрировать в унисон.

Илья проснулся первым, как всегда. Он лежал на спине, глядя в потолок, сложенный из широких, потемневших досок, и слушал. Слушал дом, море, ветер. Его мозг уже работал, раскладывая предстоящий день на четкие, понятные задачи. Встретить Андрея. Проехать к участку. Сделать предварительную топосъемку. Запросить в местной администрации, если таковая имелась в этом подобии поселения, планы коммуникаций. Он чувствовал привычный прилив энергии, зуд нетерпения в кончиках пальцев. Этот край был вызовом, сложной головоломкой из логистики, геологии и человеческого фактора. И он был готов ее решить. Вчерашний вечер в трактире, странная ссора рыбаков – все это он списал на особенности местного колорита. Изолированные сообщества всегда порождают причудливые мифы. Это было просто еще одним параметром в уравнении, который следовало учесть.

Он повернул голову. Алина спала, свернувшись под тяжелым одеялом. Ее лицо в тусклом утреннем свете казалось почти прозрачным, хрупким. Длинные русые волосы разметались по подушке. Даже во сне ее брови были едва заметно сдвинуты, словно она видела тревожные сны. Илья почувствовал укол нежности, смешанный с уже знакомым легким раздражением. Он хотел защитить ее от всего, в том числе и от ее собственной впечатлительности, которая в этом суровом месте казалась опасной уязвимостью. Он хотел, чтобы она увидела то же, что и он: не гнетущую тоску, а чистоту линий, первозданную мощь, холст, на котором они вместе создадут нечто новое и прекрасное. Но он знал, что она видит другое. Она не смотрела, а впитывала. И то, что она впитала вчера, было ядом.

Он осторожно встал, стараясь не скрипеть половицами, и подошел к окну. Маяка не было видно. Он утонул в тумане, который теперь напоминал густое молоко, поглотившее и линию горизонта, и сам утес. Казалось, за стеклом нет ничего, кроме этой белой, клубящейся пустоты. Илья нахмурился. Такой туман мог стать проблемой для строительных работ. Еще один фактор, который нужно внести в проектные риски.

Алина проснулась от холода, пробравшегося под одеяло, когда Илья встал. Она не открывала глаз, прислушиваясь к его тихим шагам. Она слышала, как он разжигает огонь в камине, как щелкают сухие поленья, как начинает потрескивать пламя. Эти звуки должны были успокаивать, но тревога, поселившаяся в ней вчера, никуда не делась. Она свернулась еще плотнее, пытаясь удержать остатки тепла и сна, но перед ее внутренним взором снова и снова возникал образ черного маяка на фоне серого неба. И слова старого рыбака, Егорыча, звучали в голове с пугающей отчетливостью: «А в таком тумане она и зовет». Она – кто? Голос, о котором он говорил, казался ей чем-то реальным, частью этого места, таким же, как ветер или соленые брызги.

Когда они спустились в городок пару часов спустя, чтобы найти хоть какую-то лавку и купить кофе, Алина сразу поняла: что-то случилось. Городок и вчера не выглядел оживленным, но сегодня он казался вымершим. Дым из труб шел по-прежнему, но на улице не было ни души. Даже дети, возившиеся вчера у лодок, исчезли. Единственным движением был неугомонный ветер, трепавший старую сеть, оставленную на просушку у стены дома, да медленное, тяжелое колыхание волн у причала. Тишина была неестественной. Не умиротворенной, а напряженной, как струна.

– Странно, – пробормотал Илья, тоже ощутив эту пустоту. – Будний день, а все будто попрятались.

Вывеска «Продукты» на облупленном здании у площади была повернута табличкой «Закрыто». Единственным местом, где горел свет, был трактир «Прибой». Дверь была приоткрыта, и из щели тянуло теплом и запахом вчерашней жареной рыбы.

Когда они вошли, Илья понял причину затишья. Почти все мужское население городка было здесь. Но они не пили, не разговаривали громко, как вчера. Они сидели небольшими группами, по двое-трое, и тихо, почти шепотом, переговаривались. Воздух был густым от табачного дыма и невысказанного напряжения. Все головы повернулись к вошедшим, и в десятке пар глаз Илья увидел одно и то же: угрюмую настороженность и что-то еще, похожее на глухую, застарелую скорбь. Вчерашнее любопытство сменилось отчуждением. Теперь они были не просто чужаками, а неуместными свидетелями общего горя.

За стойкой стоял тот же кряжистый хозяин, Кирилл Замятин. Его лицо, казалось, высекли из камня, и сегодня на нем не было даже тени вчерашней сдержанной любезности. Он молча кивнул, его взгляд был тяжелым, как прибрежные валуны.

– Кофе есть? – спросил Илья, понизив голос.

Замятин снова кивнул и принялся протирать стакан тряпкой с таким ожесточением, будто пытался стереть с него невидимое пятно.

– Что-то случилось? – не выдержал Илья.

Хозяин трактира медленно поднял на него глаза. В их глубине Илья увидел холодную, темную ярость.

– Не ваше дело, – отрезал он. Голос был тихим, но в нем звенела сталь.

Илья почувствовал, как внутри поднимается волна раздражения от этой враждебности, но промолчал. Он сел за тот же столик в углу, что и вчера. Алина села напротив, она казалась совсем маленькой и съежившейся в этом прокуренном, полном мужского горя пространстве. Она не смотрела по сторонам, уставившись на свои руки, лежавшие на столе.

Обрывки разговоров долетали до них, складываясь в мрачную картину.

—…лодку нашли на рассвете. У самых Скал Плача…

– Пустая. Сети на борту, все как есть…

– Течения там нет такого, чтобы унесло. Он бы выплыл…

– Говорил же я ему, говорил вчера… старый дурак, – голос, принадлежавший бородатому рыбаку, вчерашнему оппоненту Егорыча, дрогнул и оборвался.

Илья похолодел. Он уже все понял. Егорыч. Тот самый старик, который вчера так яростно отказывался выходить в море. Его рациональный ум тут же начал выстраивать логическую цепочку: старик, вопреки своим же страхам, все-таки вышел в море. Ночью. В туман. Сердечный приступ? Может, оступился, упал за борт. Трагическая, но вполне объяснимая случайность.

Замятин поставил на их стол две чашки с мутной горячей жидкостью, которую здесь называли кофе. Он двигался бесшумно, его тяжелая фигура излучала угрозу.

– Говорил же, не суйтесь, – прошипел он так тихо, что услышать мог только Илья. – Приехали на нашу голову. Зло с собой привезли.

Илья вскинул голову, готовый ответить резкостью на резкость, но Замятин уже отвернулся и пошел обратно к стойке. «Зло привезли». Какая дикая, средневековая чушь. Он сделал глоток горячей, горькой жижи. Вкус был отвратительный.

В этот момент дверь трактира распахнулась, впуская клуб влажного тумана и молодого парня в мокрой штормовке. Он замер на пороге, тяжело дыша. Все разговоры мгновенно стихли.

– Нашли, – выдохнул парень. Все, кто сидел, подались вперед. – Выбросило… на камни под маяком.

В трактире воцарилась такая тишина, что стал слышен гул моря за стеной. Она была тяжелой, плотной, наполненной десятком сбившихся дыханий. Кто-то из стариков перекрестился. Бородатый рыбак медленно опустил голову на руки, его широкие плечи затряслись в беззвучных рыданиях.

Под маяком.

Эта деталь не укрылась от Ильи. Он бросил взгляд на Алину. Она была белее мела, ее огромные глаза были прикованы к его лицу. В них плескался такой неподдельный ужас, что Илье стало не по себе. Он видел, как в ее сознании суеверный бред старика, туман, маяк и смерть соединились в одну неразрывную, кошмарную цепь.

– Пойдем отсюда, – тихо сказал он, кладя на стол несколько купюр.

Алина кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Они вышли из душного, пропитанного горем трактира в холодную мглу. Ветер с моря усилился, он нес мелкую водяную пыль, которая оседала на лице и волосах. Алина дрожала, и Илья, обняв ее за плечи, повел прочь от пристани, вверх по склону, к их дому.

– Это ужасно, – прошептала она, когда они отошли на достаточное расстояние. – Илья, он же вчера… он знал. Он чувствовал.