Полная версия
Девочка в вязаной белой шапочке с огромным помпоном и большая белая собака на заснеженном берегу реки…
Владимир Кузнецов
Девочка в вязаной белой шапочке с огромным помпоном и большая белая собака на заснеженном берегу реки…
ПОСОБИЕ ДЛЯ «ЧАЙНИКОВ»:
КАК ПРОСРАТЬ ЛЕТО, 10 ДНЕЙ ОРГАЗМА И ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ РОМАН-ЭССЕ
2025 г.
ОТ АВТОРА:
Мой роман – он не о предательстве – это красивый и нежный памятник нашей юности. Памятник так и не состоявшимся человеческим судьбам, и не пришедшей в этот мир детской душе.
Напоминание людям о том, что Бог всегда помогает влюбленным, и только они сами, своими руками, разрушают его замыслы и свою жизнь.
Это напоминание – люди, будьте бдительны! Будьте нежны и бережны с тем бесценным даром, что иногда даёт нам Творец.
И имя этому дару – ЛЮБОВЬ!!!
Предающий любовь – будет многократно предан сам…
P.S. Для душевного спокойствия прототипов моих персонажей!
Прошу считать все события романа – плодом живого воображения автора, любые совпадения – случайными.
В. КУЗНЕЦОВ
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Книга уникальная!
Читается легко – на одном дыхании.
Это настоящая литература!
Это не современное чтиво, а роман для гурманов, выросших на классике, на произведениях Бунина, Булгакова, Рыбакова. Именно такие взрослые искушенные читатели получат истинное удовольствие от прочтения этого романа.
По своей задумке книга необычна и психотерапевтична. Как филолог – я восхищаюсь этой книгой. Как психотерапевт и семейный психолог, я рекомендовала бы её к прочтению всем супружеским парам.
Книга написана искренне, от души. В ней нет ни одной фальшивой строчки! Это подкупает читателя. Её хочется перечитывать снова.
О чём эта книга?!
Она о любви, о человеческих отношениях.
Это история двух Душ в человеческих телах, обременённых программами матрицы, родительскими и родовыми программами-предписаниями.
Эта книга – вне времени, как вся настоящая литература. Она всегда будет вызывать интерес у людей, которые хотят понять себя и разобраться в отношениях.
Книга написана очень талантливо, роскошным литературным языком, а сцены любви, как, впрочем, и вся книга, написаны с большой искренностью и любовью к женщине.
Виктория Владиславовна
Потапова – филолог, психотерапевт.
г. Санкт-Петербург
ТИГРА: «СПРАВЕДЛИВОСТЬ – НАШЕ КРЕДО!»
Милой моему сердцу Коте и Аистёнку посвящается…«Если предположить, что каждый день из тех 37 лет,
что мы знакомы, вмещал бы в себя всего лишь один
наш коитус ежедневно, то при условии стандартной
длительности женского оргазма в 1 минуту…»
– Тебя обидели сегодня… – Двадцать четыре раза. – Из них напрасно… – Двадцать четыре раза. – Ты заслужила сегодня похвалы… – Триста тридцать три раза! – А они тебя? – Не похвалили ни разу. «Золушка» Е. ШварцЭтот рассказ, он, пожалуй, выйдет совсем коротким и сумбурным. Я почти ничего не помню – так почему-то и хочется употребить набившее оскомину клише – из событий той ночи. Но общих-то ночей у нас с Котей и не было. По крайней мере, до моей армии. Правда, долго почти не было и после. Если честно, я могу сосчитать эти драгоценные ночи по пальцам. Одна – после моей срочной службы, ещё две – спустя 25 лет нашего знакомства, и нынешние три – 37 лет спустя. А-ля Дюма, блин!
А вот общие переживания и беды, как ни странно, были. Котина мама – терроризирующая и пользующая Котю заместо и в качестве штатной Золушки. Её отчим, занявший в сердце матери место Коти и её младшенького братца и поглядывающий на вполне себе физически оформившуюся падчерицу совсем не отцовским взглядом.
Моя девочка всегда искренне делилась своими печалями, не подозревая, какой вулкан она может пробудить. Конечно, однажды критическая масса зашкалила и получился маленький такой бах!
Признаюсь, я всегда был не сдержан на язык. Хазановское «в зоопарке тигру мяса недодают» – это про меня. Правдоруб. И ничего не могу с собой поделать. Ловлю себя за язык, осознаю, что надо бы смолчать, но… Как сказал старик Кант: «Две вещи удивляют меня – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне». Генетическое отрицание несправедливости.
Её же мама априори восприняла меня как потенциальную угрозу своей голубой мечте. Мечтала она сделать из Катюши стюардессу. Чем так опасен пэтэушник-отличник, здоровенный тяж-дзюдоист для её маленькой девочки? Похоже – тем, что мог дать ей тепло семьи, ребёнка и всё то, о чем втайне мечтает большинство женщин. Но зачем всё это стюардессе? Только мешает строить карьеру. И это точно не положено Золушке.
Итак, как-то Котя совершила фатальную оплошность. Попыталась познакомить нас с мамой. Вполне себе допускаю, что из самых лучших побуждений. Такая попытка – легализовать наши отношения в глазах родительницы. Только вышло всё неуклюже.
И меня, как всегда, забыли об этом намерении предупредить. Сюрприз! Котя пригласила меня домой.
Дело было жутко холодной зимой, когда мы вместе забирали её самого младшего братика из детского сада. Я тогда не хотел, чтобы хрупкая Котя одна тащила санки со здоровенным бутузом по огромным сугробам, и впрягся в санки на место лошадки. У подъезда моя девочка зовёт покрытого инеем меня подняться в квартиру – испить чаю с дороги и трудов праведных. Выглядит всё как обычная благодарность за помощь. Я осторожничаю, сомневаюсь в гостеприимстве мамы моей возлюбленной, но, сраженный напором и непосредственностью Катюши, уступаю.
В квартире мамы сначала нет. Мы втроём – я, Катя и её брат – чинно пьём чай с какими-то вкусностями. Неожиданно возвращается мама. Немая сцена.
Следует монолог, обращенный ко мне, примерно следующего содержания:
– Ты чего тут делаешь? Я тебя не приглашала!
И что-то ещё высокопарное:
– Изволь выйти вон!
Как говорится, ни здрасьте тебе, ни до свидания. С места в карьер. Я всё же здороваюсь, но встаю и начинаю выбираться из-за стола на выход.
Котя, пытаясь апеллировать к маме и попутно удержать меня:
– Это я Володю пригласила!
И что-то ещё несвязное лепечет, как мы забирали братика, как замёрзли. Однако всё выглядит как неубедительное оправдание.
Продолжение монолога мамы уже в адрес Кати, приводится естественно в моей интерпретации:
– Ты в комнатах прибрала, окна вымыла, полы натёрла, кухню выбелила, грядки выполола, под окнами семь розовых кустов посадила, семь мешков фасоли (белую отдельно от коричневой) разобрала, самое себя познала и кофе на семь недель намолола?!
Поправку к этому сказочному квесту можете сделать на свой вкус, исходя из бытовых реалий 20-го века.
Я резко останавливаюсь, монолог потенциальной тёщи уже наложился на Котины сетования о родительских притеснениях:
– Да Вы Катю просто используете!!!
И далее по тексту – о том, как она устраивает личную жизнь за Катин счёт. Сумбурно, но, по существу.
Потенциальная тёща превращается в гранитный монолит. Сказать, что я её удивил – не сказать ничего. С теплотой гранитной же глыбы, театральными нотками в голосе и чуть ли не заламывая руки:
– Пошёл вон!
… С Галиной Васильевной мы впервые обнялись тоже 37 лет спустя. Это к тому, как устойчивы стереотипы.
ТИГРА: «АИСТЕНОК»
Ну, вот зачем я пошел на курсы немецкого языка…?!
Надо отметить, что в благодатное советское время это были абсолютно правильные, я бы даже сказал академические курсы. Не чета нонешним псевдонаучным лохотронам по вытягиванию денег из граждан, возжелавших приобщиться к иноземным культурным ценностям. На правильных курсах учиться надо было три семестра, каждый по полгода. После каждого семестра обязательные переводные экзамены. Преподаватели, конечно, были родом из СССР, но с опытом проживания в европейских странах.
Группа у нас собралась небольшая, человек около пятнадцати, не более. Нам достался носитель баварского диалекта – такого немецкого, где речь, как листья шуршат или дождь идёт по крышам. Мягкий такой немецкий, почти музыкальный. Дядечка был похож на молодого Жана Габена. Главное, у него были великолепные манеры и поразительный кругозор. А ещё он изящно и со вкусом одевался. Я долго с благодарностью помнил его имя, но чехарда событий как-то нечаянно замылила и это. Пусть будет Юрий.
И вот, под католическое рождество, в лучших бюргерских традициях, дабы мы прониклись немецким духом и погрузились в атмосферу языка, нам был объявлен праздник. За чаепитием и танцами нам следовало общаться исключительно на немецком, дабы преодолеть языковой барьер и отточить навыки устной речи, умение входить в разговор. А какое же чаепитие без тортов? А главное достоинство любого торта – его свежесть. По этой причине, строго в день праздника, меня попросили сходить за тортами в ближайшую кулинарию.
Погода была так себе, одному идти не хотелось, и я прикинулся шлангом – типа, ничего не понимаю я в тортах и нужен мне при покупке консультант из числа лиц женского пола, как потенциальный специалист пищевой индустрии. Юрий согласился, и выбор спутницы был оставлен за мной, естественно на добровольных началах. Бегло анализируя наличествующий женский контингент на предмет соотношения критериев возраст-качество, я нечаянно наткнулся взглядом на огромные голубые глазищи, которые смотрели на меня несколько с вызовом и надеждой. При том, что чудо это сияло на лице абсолютно серого воробышка, ничем не выделявшегося до этого и сидевшего чуть ли не за последней партой. Вот интересно, поймёте ли вы меня, если свои ощущения тогда я переведу как – плеснуло синевой? Обладательницу волшебного колера звали Катя. Как оказалось впоследствии, звать её было бесполезно – она сама приходила. Или не приходила, но исключительно на свой выбор…
Мы пошли за тОртами, мы купили тОрты и, гордые выполненным поручением, принесли их к общему столу. Пустое. Главное в этой прогулке, что впервые в жизни я испытал к девушке нежность. Такую в детстве чувствуешь к птенцу, выпавшему из гнезда. Тому самому птенчику, которого аккуратно взяв в ковшик ладоней, ты сажаешь в картонку из-под обуви, заполненную ватой…
Она и похожа тогда была на птенчика. Тощая, голенастая, вся такая несуразная. И движения её тоже были птичьими, несколько дёрганными и неплавными. Желание уберечь – это, наверное, точный эквивалент того чувства. Это было ново, свежо и очень необычно. Тогда я уже знал и как выглядят влюблённость, и страсть. Но это…!
Кстати, о чём мы говорили и говорили ли вовсе, я абсолютно не помню. А вот первое чувство к ней помню. Она так навсегда и осталась для меня птенцом – голенастым Аистёнком! И это чувство я пронёс к ней через всю жизнь.
В итоге – праздник удался. Торты оказались вкусными, наш, всё ещё корявый немецкий, почти не мешал общению, и ещё мы танцевали. Медленные танцы. Конечно, не каждый раз с Катей, чтобы не выдать окружающим нарождающуюся привязанность.
В такой момент она и призналась, что её мучает жуткая мигрень, и мы собрались сбежать. Официальная часть мероприятия была окончена, и ничто не мешало нашему плану.
Мягкий морозец на улице после теплого чая бодрил. Между тем Катю не оставляли головные боли. Почти по пути к метро был один храм, очень уютный и с мягкой, сразу обволакивающей душу аурой. Мне показалось, что атмосфера его умиротворяюще подействует на юную натуру и её головную боль.
Тем более так удачно сложилось, что совсем недавно я уже был в этом храме. С другой девушкой и по её инициативе. Моей старшей подруге и наставнице в тонком искусстве поцелуя снова не повезло в любви. Она, комсомолка, активистка и тогда просто красавица, за каким-то лешим поперлась из нашего Свиблово в этот храм на 1905 года за моральной поддержкой. Прихватив попутно и меня в качестве верного Санчо Панса.
По сему я уже имел представление, куда Катю вёл, хотя и не говорил ей об этом. Как бы нечаянно оказавшись перед церковной папертью, я как бы и по случаю предложил ей зайти в церковь. На моё удивление она, не ломаясь, согласилась. В храме, по-моему, вела себя правильно, стянула с головы шапку с огромным помпоном, только что не крестилась. Тоже была комсомолка.
В церкви царил полумрак, было тепло и веяло ароматом ладана. Огоньки свечей в многочисленных поставцах иллюминировали и создавали атмосферу праздника. Церковный хор негромко тянул какие-то не очень понятные, но умиротворяющие слова церковных же песнопений. Атмосфера царила благостная. Я очень надеялся, что Катина боль здесь её отпустит. Увы, легче малышке не стало. Я осторожно взял её ладонь в свою. Ладошка-крошка была нежной и трепетной. Выпускать её совершенно не хотелось.
Мы вышли на улицу уже держась за руки. Второй раз в течение получаса морозный воздух коварно забрался под одежки. Даже мурашки побежали по коже. Катю же всё не отпускало, а ехать ей оказалось в Новогиреево, тмутаракань на другом конце Москвы. Честно сознавшись, что дома у меня сейчас никого нет, я галантно предложил ей наше Свиблово в качестве разумной альтернативы. Мол, и ехать ближе, и чаю горячего выпьем, а потом уже и до дому её провожу, как голова пройдёт. К моему удивлению Катя согласилась.
Дорога в метро прошла под чарами моей новой знакомой. Удивительно, но ничьих лиц, кроме её, я тогда не видел.
Дома действительно никого не оказалось. Я сразу повёл Катю в свою комнату, где предложил её прилечь на софу. При этом включил не верхний свет, а приглушенный ночник. И забота, и надежда на романтику одновременно. Принёс с кухни бокал крепкого и сладкого чаю. Из аптечки таблетку анальгина. Девочка с благодарностью приняла и то, и другое.
Я держал её за нежную ладошку, а ощущал, как держу её душу. Это было настолько интимно, что, пожалуй, даже секс не мог бы сравниться с этим. Пока она отдыхала, прикрыв глаза, я развлекал её чтением длинных стихов наизусть, когда-то ранее специально заученных для таких моментов. Блок, Есенин, серебряный век русской поэзии. Мерный ритм, возвышенные образы – что ещё нужно, чтобы убаюкать внимание и заворожить сердце девушки? Однако я чувствовал, как завораживаюсь и сам. Стихотворные волны неминуемо влекли меня к Кате. Хотя, надо признать, что ничего эротического в её фигуре тогда не было, и даже грудки смотрелись только скромными бугорками под её водолазкой болотного цвета.
Неожиданно Катя села на софе:
– Мне уже полегче. Пора, наверное, ехать!
Однако вставать с софы девочка не спешила и руки не отнимала. Наступал момент истины:
– Можно я тебя поцелую?
Она, казалось, ничуть не удивилась, а как бы даже и наоборот, ждала этого. Закрыла глаза, и я услышал:
– Можно!
Нельзя сказать, что я был тогда сильно искушен в любви, но, однозначно, достаточно подкован. В учительницы мне достались натуры творческие, увлекающиеся, я бы даже сказал, способные на самоотречение. И я понимал, что форсировать события не следует. Не выпуская её ладони, свободной рукой я привлек её за гибкую талию к себе и нежно приник к девичьим устам. Осторожно, как ноги невесты в первую брачную ночь, раздвинул её губы кончиком своего языка и коснулся её горячего язычка. Господи, кажется она пыталась вытолкать мой язык!
Я податливо уступил, однако тут же отвоевал, казалось, потерянные позиции и начал с её языком возвратно-поступательные движения, вынуждая её присоединиться к заданному ритму. Она старательно, как отличница на уроке, отвечала мне тем же. Постепенно мы ускорили взаимный ритм и глубину проникновений. Все действия Кати в тот момент походили на практический опыт естествоиспытательницы, ставящей эксперимент на себе в научных целях.
Для дальнейших манипуляций мне нужна была вторая рука. Я осторожно, боясь спугнуть мгновение, перенёс ладошку Кати на свой короткостриженый затылок и оставил её там. Девочка поняла меня правильно и взялась неискушенно гладить мои стриженные волосы. Касания её руки были очень ласковы и вызывали острое желание развить действие.
Боясь спугнуть момент, очень нежно я коснулся пальцами освободившейся руки её животика, а потом и погладил его всей ладонью. Катюша положила свою свободную ладошку поверх моей. Она то ли сдерживала мою руку, то ли прижимала её сильнее к своему одномоментно ставшему податливым телу.
По мере увеличения амплитуды наших языков смелее действовали и наши руки. Катя уже смело ерошила мне волосы по всей голове, а моя рука направилась к заветной цели своего рандеву. Почти невесомым движением моя ладонь поднялась выше по её животику, и кончики пальцев нечаянно коснулись милой выпуклости под тканью водолазки. Выпуклость эта неожиданно оказалась весьма себе упругой округлостью. Не веря своему счастью, я вернул ладонь на Катюшин живот, а потом снова поднялся к упругому холмику её груди, обнимая нежную округлость пальцами. Катюшина рука попыталась вернуть мою ладонь на свой живот, но я усилил нажим языка, и её рука сдалась.
Под ладонью я ощутил сразу набухший её сосочек и нежно зажал его между пальцами. Сосочек затвердел и увеличился в размерах, а Катюша часто задышала. Те же манипуляции я проделал и со вторым восхитительно упругим холмиком. И здесь сосочек немедленно отозвался сладким набуханием. Всё моё естество победно пело.
Я оторвался от сладких девичьих губ и нежно поцеловал её в шейку. Нежно пощекотал ароматную кожу языком. Её запах свежести я помнил потом всю жизнь. Катя склонила ко мне голову и замерла. Тут я наконец вспомнил уроки моих очаровательных наставниц и сообразил, что женщины любят ушами. Маленькое ушко моей юной возлюбленной пылало огнём, и требовалось что-то срочно в него сказать. Банальным Котёнком звать её не хотелось, тем более что этим именем я недавно называл совсем другую женщину. И тут я вспомнил навеянные ассоциации с птенчиком:
– Аистёнок…
Катюша протяжно застонала.
Хотелось ещё чего-то необычного. Только для неё и меня. Катюша, Катенька – всё это уже где-то и с кем-то было, что-то такое я уже когда-то и где-то читал.
– Котя…
Девочка на моём плече всхлипнула. Всепоглощающее ощущение нежности захватило и уже никогда не отпускало меня.
После мы ещё некоторое время продолжали наши экзерсисы. И, наверное, могли достичь гораздо большего, но было жаль разорвать то ощущение нежности, единения и общей ауры, что накрывала нас. Совсем не хотелось грубого физического контакта, тривиального соития, что убило бы и опошлило волшебную красоту момента. Время замедлило свой бег, а потом и вовсе как будто бы остановилось. Если есть на свете такие вещи, как катарсис1 и сатори2, то это были именно они. И поверьте, что лежат они вовсе не в плоскости духовного просветления, а именно в плоскости духовного единения. Наверное, в эти мгновения с нами был Бог…3*** А кто же захочет променять Его на какой-то там секс?
Наконец Котя вспомнила:
– Мне, наверное, пора домой? Мама будет волноваться.
Мы, пошатываясь, встали. Поцеловались ещё раз. Не ограничивая ни наши языки, ни наши руки. Как если бы впереди ждала разлука в тысячу лет.
Дороги до её дома я тоже не запомнил. Запомнил, что вокруг всё было очень-очень светло, хотя на улице стоял промозглый декабрьский вечер. Возможно, это аура любви сияла вокруг нас.
В её подъезде мы лифтом поднялись на последний этаж и снова целовались около лестницы, что вела на крышу. Возможно, нам действительно хотелось туда, где выше, к Богу? Жаль только, что на люке на крышу висел огромный ржавый амбарный замок. Тут я уже дал волю воображению. Шепча на ушко возлюбленной и придуманные недавно, и совсем банальные слова нежности, расстегнул ей дубленку и подняв вверх водолазку, добрался жадными руками до её маленьких соблазнительных грудок. Как сейчас помню её кипенно белый кружевной лифчик. Который детской простотой форм выгодно отличался от виденного прежде у моих бескорыстных подружек. Его-то я и поднял вверх, выпустив наружу восхитительные округлости, которые беззастенчиво то мял, то ласкал, ориентируясь на дыхание Катюши. Грудь её упруго отвечала на мои ласки, иногда настолько твердея, что напоминала полуяблочки, идеально вливавшиеся в мою ладонь.
Наша идиллия была бесцеремонно прервана голосом бдительной Катиной мамы, что, открыв дверь квартиры тремя этажами ниже, выкликала её имя в пропасть подъезда.
Моя Котя сразу отрезвела. Оторвалась от меня и принялась лихорадочно приводить в порядок свою одежду. Её пылающие щеки и уши вполне могли запалить весь дом. Нежно поцеловав меня распухшими губами, уже мой Аистёнок упорхнул вниз по лестнице.
Эти нацелованные предательские губы безмолвно скажут всё тревожной Катиной маме и в этот раз, и позже, и многократно. Они навсегда станут причиной не прекращающихся маминых претензий и объектом её постоянной критики…
АИСТЁНОК: «РОЖДЕСТВО»
Мы вместе были на Рождество, И церковь как будто венчала нас. Поначалу жалел лишь всего И смеялся, разыгрывал Вас.Шалость юного шалопая. Что может, вроде, невинней быть? Со временем ближе Вас узнавая, Не было сил уже не любить.Володя Кузнецов (письмо Коте из армии)Кой черт меня занес на эти галеры – курсы иностранного языка? Немецкий я не любила.
Эта нелюбовь возникла не сразу и была подогрета моим школьным преподавателем немецкого. Нет, старый еврей Давыдович прекрасно знал немецкий. Но он был преподавателем, а не педагогом. И потому мне, школьнице, у которой не было ни одной тройки, эту тройку поставил. И поставил только потому, что я проболела всю четверть (воспаление легких – штука серьезная). Я тогда очень просила его тройку не ставить, мол, я догоню, пересдам, но Давыдовичу было лень со мной возиться. Плюс я никогда не входила в число его любимчиков. Я не антисемитка, достаточно хорошо отношусь к евреям, но в случае с Давыдовичем вынуждена признать, что в отличниках у него ходили только свои. А именно: те, у которых фамилии были соответствующие. Моя же русская фамилия и курносый нос никак не подходили под критерии отличников, установленные Давыдовичем.
Памятуя о нанесенной обиде, я начала игнорировать сей предмет школьной программы и к концу восьмого класса была уже троечницей реальной. Немецкий мне казался языком лающим, некрасивым.
В девятом классе я перешла в другую школу, и тут встал вопрос: «кем быть и где учиться?». Родители мои не были уверены в необходимости института, но жужжали над ухом, что надо получить хорошую профессию. И тут возникла легенда (да какая легенда – это была целая сага, которую мне рассказывали) о том, что стюардесса международных линий – это очень хорошая профессия. Тут и денег можно заработать, и мир посмотреть. Мой отчим когда-то летал и потому сообщил, что если позаниматься иностранным языком, то я вполне могу пройти конкурс в Шереметьево. «А что? – говорили мне родители, – спортсменка (что было, то было), отличница (почти), комсомолка (еще и идейная, блин), ну и лицом, и фигурой (48 кг) вроде как тоже вышла. А еще и Давыдовичу отомстишь! Заткнешь его отличников за пояс!»
Я не особо хотела быть стюардессой, но желание утереть нос Давыдовичу как-то грело. И потому, получив от родителей 10 рублей (плата за занятия), я пошла на эти курсы иностранных языков Мосгорисполкома. Ну и плюс у меня в тот момент были не сильно хорошие отношения с отчимом, с матерью (пубертатный период он такой, ершистый), и я старалась меньше времени проводить дома. А тут законный повод отлучиться – обучение.
На мое удивление, в отличие от уроков Давыдовича, курсы оказались не скучными. Публика на курсах была разношерстная – от таких же школьников, как и я, до серьезных взрослых людей, планирующих уезжать за рубеж.
Преподаватель был великолепен. Юрий Владимирович, Вам низкий поклон!!!!! Это благодаря Вам я до сих пор могу достаточно сносно объясниться на немецком за рубежом, чем и пользуюсь до сих пор. И даже если я давно не говорила на языке и многое забываю, то, пообщавшись с носителями языка, я начинаю вспоминать и понимать немецкую речь. А это дорогого стоит!
Самое интересное, что Его на курсах я даже и не замечала особо. Ну ходит какой-то странный парень, достаточно громкий, большой, иногда чуть неуклюжий, иногда эпатажный.
И тут наш хитрый Юрий Владимирович устроил под Рождество праздник – чаепитие с обязательным общением на немецком. И надо сказать, что все, обучающиеся на курсах, восприняли это с энтузиазмом, и праздник удался. Мы пели песни на немецком, рассказывали анекдоты на немецком, ухахатывались над своими ошибками и куражились. Все обучающиеся разделились на две группы, две семьи. При этом одна из семей взяла фамилию Штирлиц, а вторая мгновенно отреагировала и назвалась…. Мюллерами.