Возвращение к себе. Там, где заканчиваются сны и начинается реальность

Возвращение к себе

Там, где заканчиваются сны и начинается реальность

Виктория Коровашкова

© Виктория Коровашкова, 2025

ISBN 978-5-0068-3599-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Остаток дня

Последняя свадьба в сезоне осталась позади, как яркий, но вымотавший фейерверк. Вита медленно брела по вечерним улицам, чувствуя, как тяжесть прошедшего дня давит на плечи, словно мокрый шерстяной плащ. В ушах, несмотря на наступившую тишину, все еще стоял оглушительный гул – приглушенный бас диджея, многоголосый гомон гостей, звон бокалов и счастливый смех. В носу щекотал навязчивый, сладковатый запах свадебного торта, смешанный с ароматом цветов и духов, а перед глазами плыли размытые пятна огней софитов и гирлянд. Она была так измотана, что ей казалось: если сейчас остановиться, то можно просто уснуть на месте, стоя, как запряженная лошадь, заснувшая в упряжке.

Ноги сами несли ее по знакомому маршруту, почти не чувствуя асфальта. Она была пустой оболочкой, автоматом, в котором осталась лишь одна простая программа: «Дойти до дома. Лечь».

Наконец, Вита оказалась перед своей дверью. Ключ с трудом повернулся в замке, скрипнув с таким усилием, будто ему тоже было лень. В прихожей, не включая свет, Вита прислонилась лбом к прохладной поверхности двери, дав себе минуту просто постоять в полной тишине. Здесь не было музыки, не было требовательных клиентов, не было срочных звонков. Была только тишина и прохлада, впитывавшие в себя ее усталость.

Потом, держась за стену, словно маленький ребенок, только что научившийся ходить, она сняла с себя туфли. Сначала правую, с трудом расстегнув блестящую пряжку, потом левую. Казалось, вместе с ними с нее сняли какие-то невидимые оковы, врезавшиеся в кожу за долгий день. Как только босые ноги коснулись прохладного паркета, Вита почувствовала, как приятная дрожь облегчения пробежала по всему телу.

Она не стала раздеваться дальше. Не повесила на вешалку свое строгое платье-футляр для переговоров с клиентами, не пошла смывать с лица слой стойкого макияжа, который теперь казался гипсовой маской. Ее единственной и непреодолимой целью был диван в гостиной – большой, мягкий, застеленный уютным пледом.

Вита буквально доплелась до него и не в силах сделать ни одного лишнего движения рухнула на мягкую ткань лицом вниз, как подкошенная. Мышцы тут же благодарно расслабились, издав почти неслышный стон. Пахло домом – легкой пылью на книгах, сладковатым ароматом от яблок в вазе на столе и ее же собственными духами, которые она с утра, казалось, в другой жизни, брызнула на запястья. Дорогие, свежие, с запахом бергамота, теперь они пахли просто усталостью.

Платье безнадежно смялось, тушь на ресницах, должно быть, отпечаталась на светлой обивке, но ей было все равно. Ее мир сузился до размеров этого дивана, до темноты за закрытыми глазами, до тяжелого, медленного, почти животного дыхания. Она была как выброшенная на берег морская звезда – неподвижная, живая лишь внутри.

Мысли, еще несколько минут назад метавшиеся в голове, как перепуганные птицы – белое платье невесты, на котором в последний момент обнаружилось пятно, улыбка ведущего, не дождавшегося чаевых, цифры в счете за цветы, – начали медленно расплываться, терять очертания, превращаясь в бессвязные, цветные кляксы. А потом и они исчезли, уступив место густому, бархатистому, ничего не требующему мраку небытия.

Сначала она почувствовала запах. Не призрачный, а плотный, объемный, осязаемый. Сладкий, манящий, знакомый до боли, до слез – ванильный крем, который готовила бабушка Земфира, тот самый, из детства, который она больше ни у кого и никогда не встречала. Пахло так сильно и реально, что Вита непроизвольно сглотнула слюну, и во рту будто появился его настоящий вкус. Потом появились звуки. Не гул города, доносящийся из-за окна, и не тиканье часов в комнате. Это был далекий, беззаботный, счастливый детский смех, доносящийся будто со двора. И голос. Мамин голос, каким он запомнился с детства – более звонкий, высокий и молодой, без привычной сегодняшней усталой хрипотцы: «Витюша, кончай возиться, иди купаться! Вылезай из-под стола!»

Темнота таящаяся за веками, которая только что была пустой и черной, начала медленно наполняться. Сначала это были просто размытые цветные пятна, как акварель, положенная на мокрую бумагу. Но они быстро сгущались, обретали форму, контуры, перспективу. Перед ней проплыло и остановилось большое теплое пятно – солнечно-желтая стена в старой бабушкиной квартире. Пятно стало четче, и она узнала фактуру обоев – мелкий, золотистый узор, который в детстве Вита любила разглядывать перед сном.

Свет стал ярче, объемнее. Он шел откуда-то сверху и слева – от большого окна, залитого летним солнцем. Пятно превратилось в стену ее детской комнаты. Пылинки танцевали в солнечном столбе, а по поверхности стены, перескакивая с розы на розу в узоре обоев, прыгал озорной солнечный зайчик. На краешке кровати, озаренной лучиком солнца, сидел ее старый плюшевый мишка, с которым она не расставалась ни на минуту. У него был один глаз пришит криво, а на лапе – пятно от пролитого компота.

И тут до нее дошло: это не было пассивным наблюдением, как за фильмом. Тело ощущало прохладу деревянного пола под босыми ногами. Взгляд скользнул по собственным рукам – пухлым, детским, с ямочками на костяшках, в которых застряли крупинки песка из песочницы. Это было не видение призрака и не всплывшее воспоминание. Она была здесь. По-настоящему, всем своим существом. Это был не просто сон. Это было возвращение. Дверь в прошлое, которую так долго искала, не зная об этом, наконец распахнулась.

Вита проснулась не так, как обычно. Не с тяжелой головой, не с ощущением, что ее кто-то побил, и не с мыслью «О, боже, уже утро». Лежа на диване, все в той же одежде, Вита чувствовала, что ее тело было легким, невесомым. В мышцах не было привычной утренней одеревенелости, а в душе – терпкого осадка от вчерашней усталости. Она медленно потянулась, и ее лицо расплылось в широкой, почти детской улыбке. Это было невероятное чувство. Такого не было с тех пор, как она… да и никогда, пожалуй, не было. Словно кто-то взял и вывернул ее наизнанку – всю накопленную за месяцы грязь, стресс и утомление – и вытряхнул, а вместо этого залил внутрь солнечный свет и свежий морской бриз. Вита чувствовала себя не просто выспавшейся, а обновленной. Каждая клеточка тела была наполнена спокойной, тихой радостью. В голове было ясно и пусто, по-хорошему пусто, без привычного роя тревожных мыслей, которые обычно налетали на нее с первыми лучами солнца, как осы на варенье.

Она лежала и просто наслаждалась этим непривычным состоянием безмятежности. Сквозь щель в шторах пробивался узкий луч солнца, в котором кружились золотистые пылинки. Обычно она ненавидела эту пыль, сегодня же она казалась ей частью какого-то волшебного утра.

С неохотой, но с легким сердцем, она поднялась с дивана. Ее строгое платье-футляр было безнадежно смято, а на светлой обивке дивана остались два смутных темных пятна – следы от туши. Вита лишь рассмеялась. Ей было абсолютно все равно.

Босиком, ступая по прохладному паркету, Вита направилась в ванную. По пути ее взгляд упал на большое напольное зеркало в прихожей, и она на мгновение остановилась, чтобы посмотреть на свое отражение.

Вита была девушкой приятной, «теплой» наружности, как говорила ее бабушка. Ей было двадцать восемь, и она находилась в том возрасте, когда девичья мягкость уже начала переходить в женственную четкость линий, но еще не утратила своей свежести. Ее волосы, цвета спелого пшеничного зерна, были длинными и густыми. Сейчас они сбились в хаотичную, но почему-то очень милую копну. Лицо – округлое, с мягким овалом, делающим его беззащитным и добрым. Прямой нос, упрямый подбородок с маленькой ямочкой и высокие скулы, которые становились особенно заметными, когда она худела от стресса. Но главным в ее лице были глаза – большие, широко расставленные, серо-зеленые, как морская вода в переменчивую погоду. Их цвет зависел от освещения, от ее настроения, от цвета одежды. То они казались дымчато-серыми, то в них проступали глубокие зеленоватые отсветы, словно солнечные лучи, пробивающиеся сквозь толщу океана. Сейчас эти глаза, обычно подернутые дымкой усталости или заостренные концентрацией, сияли. Они были ясными, влажными и по-детски удивленными, и в них преобладал именно тот спокойный, глубокий зелено-голубой оттенок, который бывает у тихой морской заводи. Вчерашняя тушь размазалась, создав легкий эффект смоки-айс, что придавало ее лицу слегка растрепанный, артистичный вид.

Вернувшись на кухню, она с необычным энтузиазмом принялась готовить завтрак. Обычно это был быстрый кофе на бегу, иногда с сухим печеньем. Сегодня же под руку попались яйца, сыр, зелень. Пока готовила омлет, напевала себе под нос какую-то забытую детскую песенку. Она даже налила себе сок в высокий стакан, а не пила его, как обычно, прямо из пакета. И вот, сидя за кухонным столом с тарелкой пушистого омлета, позволила мыслям вернуться, но теперь они были спокойными и упорядоченными.

Кто она? Вита. Организатор свадеб. Владелица собственного небольшого, но набирающего популярность агентства «Happy Day». Ее жизнь вот уже пять лет была бесконечной гонкой, состоящей из тысяч мелких деталей. Ткани для платьев, образцы меню, переговоры с владельцами ресторанов, поиск идеальных фотографов, улаживание конфликтов между невестами и будущими свекровями, счета, договоры, бесконечные звонки.

За каждой красивой картинкой стояла именно она. Пока жених и невеста сияли от счастья, за кулисами металась Вита: проверяла, вынесли ли торт, работал ли микрофон, не рыдает ли в углу подружка невесты. Режиссер, психолог, дизайнер и грузчик в одном лице – такова была ее роль. Ей доверяли создавать самый главный праздник в жизни людей, а после каждого сезона ее собственное существо чувствовало себя так, будто его пропустили через мясорубку.

Ее успех был построен на дотошном внимании к мелочам и какой-то врожденной способности чувствовать людей, их желания. Она могла с одного взгляда понять, чего на самом деле хочет невеста, даже если та сама этого не осознавала. Возможно, эта же чуткость и способность глубоко погружаться в эмоции других и выматывала ее досуха, делая ее собственный эмоциональный резервуар пустым.

А вчера закончился самый адовый, самый насыщенный сезон в ее карьере. Двенадцать свадеб за три месяца. И последняя из них, вчерашняя, была одновременно и ее самым громким успехом, и самым большим нервным срывом. Все прошло идеально, клиенты были в восторге, но когда последний гость ушел, Вита просто села на пол в пустом зале среди гор мусора и сдвинутых столов и просидела так минут двадцать, не в силах пошевелиться. А потом доплелась до дома.

И вот это странное, чудесное пробуждение. Это чувство полного обновления. Откуда оно? И тут ее осенило. Сон. Тот невероятно яркий, реальный сон о детстве. О бабушкиной квартире. О том самом плюшевом мишке. Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить детали, но вместо четкой картинки поймала лишь ощущение безграничного покоя, защищенности и абсолютного счастья. Именно этот сон, это погружение в потерянный рай ее детства и смыло с нее всю грязь и усталость реального мира.

Вита допила сок, поставила тарелку в раковину и подошла к окну. Город жил своей суетной жизнью. Сейчас бы ей предстояло проверить почту, ответить на десятки сообщений, начать готовиться к новым проектам. Но сегодня не было ощущения привычного спазма тревоги в желудке при мысли об этом. Вита чувствовала себя загадкой. Загадкой для самой себя. Что это было? Просто результат запредельной усталости, когда мозг отключился и дал ей такой глубокий отдых? Или что-то большее?

Одно оставалось непреложной истиной: впервые за долгие-долгие годы утро принесло с собой настоящее счастье. И это странное, чудесное состояние родилось из того сна. Из того мира, куда удалось сбежать всего на одну ночь. Теперь же оставалась лишь одна, неутолимая жажда – вернуться туда снова.

Это ощущение безмятежности было таким непривычным и ценным, что Вита решила продлить его любой ценой. Вместо того чтобы спешить к ноутбуку и погружаться в пучину рабочих писем, она надела удобные кроссовки и легкую ветровку и отправилась в парк.

Погода была идеальной, словно подарком за ее чудесное пробуждение. Воздух, чистый и прозрачный после недавнего дождя, был напоен запахом мокрой земли, прелой листвы и первой майской сирени. Солнце пригревало по-летнему, но еще не жгло. Вита шла не спеша, не думая ни о чем. Взгляд скользил по молодой изумрудной траве, следил за собаками, носящимися по лужайкам, ловил переливающиеся мыльные пузыри, которые запускали дети. Глубокая, медленная струя воздуха, наполненного запахом покоя, наполняла грудь. Никаких срочных решений, никаких дергающих телефонных звонков – лишь тихое, медленное утро, частью которого она теперь была. Скамейка у пруда, неторопливое наблюдение за утками и стаканчик кофе с корицей из ларька – простые удовольствия, о которых, казалось, Вита позабыла сто лет назад. Возникло странное ощущение – будто она тала туристом в собственном городе, человеком без прошлого и будущего, застрявшим в единственно существующем «сейчас».

Домой вернулась засветло, все еще пребывая в состоянии тихой эйфории. Но по краям этого счастливого пузыря уже начинали проступать первые трещины реальности. Под ложечкой защемило знакомое беспокойство. Стараясь не замечать его, включила телевизор – не новости, а старый добрый сериал, просто для фона. А потом рука сама потянулась к телефону.

И началось. Бесконечная лента коротких, ярких, бессмысленных видео. Смешные котики, трогательные спасения животных, головокружительные танцы, лайфхаки, которые она никогда не применит, отрывки из сериалов, обзоры на косметику. Вита провалилась в этот цифровой водоворот, листая видео за видео, час за часом. Сначала сидя на кухне, потом перебравшись на диван. Внешний мир перестал существовать. Мысли остановились. Это был самый простой способ не думать, не чувствовать, не вспоминать о том, что завтра снова придется быть собранной, эффективной, ответственной Витой – организатором свадеб.

Она смотрела рилсы до тех пор, пока глаза не начали слипаться, а телефон не выпал из ослабевших пальцев. Последнее, что осталось в памяти перед тем, как погрузиться в сон, – это беззвучно смеющегося младенца в костюме динозавра.

И вдруг – резкая перемена. Шум и движение из ленты соцсетей сменились гулкой, знакомой до боли тишиной. Давящей, школьной тишиной, стоящей во время самостоятельной работы.

Глава 2. Первый якорь

Вита сидела за партой. Обычной, двухместной, старой еще из советских времен, темное дерево которой было испещрено поколениями семиклассников. Справа от нее было пусто – соседка сегодня, видимо, отсутствовала. Желобок для ручки, выдолбленный чьим-то перочинным ножом, был глубоким и гладким от времени. А под столешницей прощупывались несколько засохших, окаменевших комочков – следы прилепленных когда-то жвачек, целый архив школьных привычек.

Перед ней лежал раскрытый учебник литературы. Тот самый, в твердом синем переплете с золоченым тиснением, уже потрепанный и заляпанный чернилами по углам. Страницы, тонкие и сероватые, пахли особой смесью типографской краски, пыли и чего-то еще – может быть, яблок, что обычно были с собой в качестве перекуса. Сейчас он был раскрыт на стихотворении, которое она когда-то в седьмом классе должна была выучить наизусть. Вита узнала его сразу – «Бородино» Лермонтова. Шрифт казался знакомым до боли, разметка страницы – классическая, с крупными цифрами строф и сносками внизу.

Учительница, Ольга Анатольевна, сидела за своим массивным деревянным столом на небольшом возвышении. Она была погружена в проверку стопки тетрадей в линейку, и время от времени слышался мягкий шелест переворачиваемой страницы и легкий скрип ее ручки. Солнечный луч, густой и плотный, как мед, падал из высокого окна, освещая миллионы золотистых пылинок, танцующих в нем в замедленном, гипнотическом танце. Кто-то сзади тихо, ритмично постукивал ногой по ножке парты. Слышалось сдержанное сопение, чье-то шуршание пенала, извлечение новой ручки.

Все было как тогда, до мельчайших, гиперреалистичных деталей: терпкий запах мела, прибитого к полу вдоль доски, сладковатый дух старого деревянного паркета, натертого мастикой, и едкая химическая нотка дешевых фиолетовых чернил из ее собственной протекающей авторучки. Она даже чувствовала легкую липкость от той самой кляксы на большом пальце. На столешнице, рядом с выдолбленным сердечком, лежала ее сломанная линейка с облупившимися делениями.

«Надо выучить», – механически, почти рефлекторно подумала Вита и стала вчитываться в знакомые строфы, пытаясь повторить их про себя.

– Скажи-ка, дядя, ведь недаром…

Но буквы вели себя странно. Они не хотели складываться в привычные, знакомые слова. Вместо этого они начинали плясать перед глазами, мелко дрожать, словно от жара, а затем расплываться, будто написанные не на бумаге, а на поверхности воды. Черные чернила стекали вниз по странице, превращаясь в серые, бесформенные разводы. Она моргала, вглядывалась, пыталась поймать взглядом и удержать первую строчку, но та упрямо ускользала, снова и снова превращаясь в нечитаемую рябь. Она скользила взглядом ниже – то же самое. Весь текст был жидким, нестабильным, как мираж.

Раздражение, острое и знакомое, подкатило к горлу. Как же так? Ведь это стихотворение она знала назубок! Слышала в фильмах, цитировала шутя. Память напряглась, веки сомкнулись в тщетной попытке вызвать в воображении четкий текст – но в голове зияла пустота, будто кто-то намеренно вырвал ту самую страницу из сознания, оставив лишь смутный образ и горькое ощущение провала. И в этот самый момент, в пик этого странного, почти детского отчаяния, ее осенило. Мысль возникла не изнутри сна, не родилась в его логике. Она пришла извне, чистая, холодная, абсолютно четкая и чужеродная, как луч лазера в туманной комнате.

«Я не могу прочесть этот текст. Потому что его нет в моей памяти как актуальной информации. Потому что я его не вижу по-настоящему. Мой мозг не может воспроизвести и стабилизировать такой объем точных данных в режиме реального времени. Потому что… я сплю».

Мир вокруг не рухнул, не исказился волной, не затрещал по швам. Он просто… замер на мгновение, а затем стал в тысячу раз реальнее, выпуклее, детальнее. Вита с невероятной остротой ощутила каждую шероховатость дерева под своими локтями, холодок от фиолетовой кляксы на странице, каждую, казалось бы, отдельную пылинку, кружащуюся в солнечном столбе. Она чувствовала ткань своего школьного платья – синтетический сатин с мелким цветочком – на коже. Слышала не просто общий гул, а отдельные звуки: скрип пера Ольга Анатольевны, сдавленный кашель Маши с третьей парты, отдаленный гудок автомобиля с улицы. Это была не реальность, но и не обычный, плавающий сон. Это было нечто третье. Состояние полного, ясного осознания себя внутри сновидения.

Она снова посмотрела на учебник и с невероятным усилием воли, сосредоточив все свое внимание на одной-единственной, ключевой фразе, сумела ее «поймать», заставить буквы встать на место и удержать этот образ в сознании. Всего одну строчку. Ту, что обычно выделяли жирным шрифтом.

«Недаром помнит вся Россия про день Бородина!»

Вита прошептала ее вслух, и слова прозвучали не сонно и глухо, а громко, четко, влажно, нарушив гулкую, прилипшую тишину класса. Эта фраза, этот обрывок классической поэзии, стал ее первым якорем в океане сновидений. Неопровержимым доказательством. Философским камнем, превращающим свинец иллюзии в золото осознанности. Она только что повернула ключ в замке и приоткрыла дверь в новое, неизведанное измерение собственного сознания – осознанный сон.

Она медленно подняла глаза и оглядела знакомый до мельчайшей трещинки на потолке класс уже другим взглядом – не уставшей школьницы, ждущей звонка, а путешественницы, исследователя, попавшей в живую, дышащую диораму собственного прошлого. И в ее серо-зеленых глазах, цвета глубокой и переменчивой морской воды, вспыхнул не детский испуг, а неподдельный, жгучий, почти научный восторг первооткрывателя, стоящего на пороге неизведанного континента. Континента по имени Память.

Внезапно ее локоть легонько кольнула девочка с соседней парты – Юля, одноклассница с грустными глазами. Не глядя на Виту, Юля просунула между партами сложенный в крохотный плотный треугольник листок из тетради в клетку. Вита, действуя на автомате, отработанным движением приняла записку и спрятала ее в кулак. Через пару мгновений, убедившись, что Ольга Анатольевна не смотрит, она развернула ее под партой. Кривым почерком было выведено: «После уроков пойдешь гулять?» Вита кивнула Юле, смяла записку и сунула в карман платья. Это был привычный, почти ритуальный обмен.

А через несколько секунд сзади, со стороны мальчиков, послышался сдавленный смех. Вита инстинктивно отклонилась, и скомканный в плотный, мокрый шарик обрывок бумаги пролетел мимо ее уха и шлепнулся о стену. Она оглянулась. Егор-задира с невинным видом смотрел в учебник, а его друг Максим (и по совместительству ее лучший друг) прятал улыбку, прикрыв рот рукой. Они использовали старый, как мир, метод: разжеванную бумажную мякоть выдували через пустой корпус шариковой ручки, превращая ее в отвратительную, но точную ракету. Это была их версия мужского общения – дурашливая, немного грубая, но беззлобная. Обычный урок с его скукой, тайной жизнью под партами и мелким, почти животным посредством.

И именно в этот момент, наблюдая за всей этой знакомой, выцветшей от времени, но такой живой картиной Вита с абсолютной кристальной ясностью осознала: она не просто вспоминает. Она здесь. По-настоящему.

Это осознание ударило в виски приятной дрожью, словно она сделала первый глоток шампанского. Она снова оглядела класс, но теперь ее взгляд был иным – не школьницы, а исследователя, попавшего в удивительный живой музей. Она видела каждую царапину на парте, каждую выщерблину на полу, каждый завиток на занавесках. Она слышала не просто общий гул, а целую симфонию: звук, с которым ручка Ольги Анатольевны скользила по бумаге, сдавленный вздох Юли, перешептывания с последней парты. И все это было подчинено ей. Она спит. И она знает, что спит.

В голове пронеслась буря мыслей, стремительных и ясных. «Значит, я могу все? Могу встать и выйти из класса? Могу крикнуть? А если подойду к Ольге Анатольевне и скажу, что она персонаж моего сна?»

Осторожно, как дипломат на опасных переговорах, она решила начать с малого. Разжала пальцы и посмотрела на свою руку. Та же рука, но детская, пухлая, с коротко подстриженными ногтями. Она сжала кулак – и почувствовала, как мышцы послушно напряглись. Она провела ладонью по шероховатой поверхности парты, и мозг передал ей четкий сигнал: шершавость, прохлада, твердость.

Воодушевленная она перевела взгляд на Егорку. И тут ее осенила дерзкая идея. А что, если… ответить? Не уклоняться, а поймать одну из этих мерзких, слюнявых бумажек и… швырнуть ее обратно? Мысль показалась ей до неприличия веселой. Она прищурилась, готовясь к бою, всем существом ощущая вкус невероятной свободы. Она затаила дыхание, ожидая следующего «выстрела», уже представляя, как бумажный шарик метко приземлится прямо в его одуревшее от удивления лицо.

В этот самый миг, когда ее реальность сновидения достигла пика интенсивности, с ней случилось нечто ужасное. Из-за спины, откуда-то из бездны, донесся резкий, визгливый, абсолютно чужеродный звук. Он не был частью сна. Он был грубым, металлическим, он рвал тонкую ткань ее мира, как бритва – шелк.

«ДЗЗ-ДЗЗ-ДЗЗ-ДЗЗ-ДЗЗ!!!» – Звонок мобильного телефона.

Мгновение – и яркий солнечный класс задрожал, поплыл. Лица одноклассников, парты, строгий профиль Ольги Анатольевны – все это начало таять, как рисунок на мокром асфальте под ливнем. Краски смешались в грязную муть, звуки заглушил нарастающий, безжалостный визг.

– Нет! – хотела крикнуть Вита, но не смогла издать ни звука. – Еще минуту! Только одну минуту!

Она изо всех сил пыталась ухватиться за ускользающее видение, за ощущение парты под локтями, за запах мела. Но было поздно.

Вита дернулась и открыла глаза. Она лежала на своем диване, в полумраке вечера. Сердце колотилось где-то в горле, по телу бежали мурашки. Настойчивый, противный звон продолжался, исходя из где-то заваленного под подушкой телефона.

Она лежала и смотрела в потолок, сжимая кулаки, все еще чувствуя на ладони призрачную шероховатость школьной парты. Во рту стоял горький привкус невероятной потери. Ее вырвали оттуда. С самого интересного места.

Глава 3. Голос из ниоткуда

Прошло несколько дней с того первого осознанного сна, но Вита не могла о нем забыть. Ощущение было слишком ярким, слишком реальным. Она ловила себя на том, что в течение дня мысленно возвращается в тот класс, к той парте, пытаясь снова прочувствовать ту невероятную ясность. Вита даже купила блокнот и начала записывать все, что помнила, – не столько события, сколько ощущения: текстуру дерева, запаха мела, звук скомканной бумаги.