Чуть выше уровня ветра

Через пять минут, ворвавшись с мороза в накуренное помещение клуба «Китайский лётчик Джао Да», она, расталкивая разомлевшую от алкоголя и травы московскую публику, напролом ринулась вглубь зала к барной стойке, за которой в должности бармена вот уже пару лет тут работал её старинный школьный друг Виталик.

– Эй, аккуратнее! – воскликнул он, когда она обрушилась на барную стойку, тяжело дыша. – Клиентам рюмки посшибаешь! И кто за тобой гонится такой страшный?

– И тебе привет, – она схватила чей-то стакан с виски, и, не дожидаясь, пока его хозяин – бородатый мужик, похожий на одного из гитаристов группы ZZ Top, не начал возмущаться, быстро опрокинула его содержимое в себя, – очень надеюсь, что теперь уже никто!

Бородатый повернул голову в её сторону и в недоумении поднял одну из своих густых бровей наверх. Получилось больше комично, нежели угрожающе.

– Спокойно! – она протянула руку к хозяину стакана в останавливающем жесте. – Я заплачу вам за два.

– Плати, хули! – согласился бородатый.

Маша вынула из кармана пару мятых купюр и положила на барную стойку. Тот, увидев деньги, моментально потерял к ней всякий интерес.

– Ну, так что же всё-таки произошло? – спросил Виталик, протирая деревянную поверхность стойки скорее автоматически, нежели из надобности. Она где-то слышала, что натирание её до блеска, так же как и стаканов, – это профессиональная деформация у всех барменов.

– Долго рассказывать, – она повернулась к входу, ища взглядом преследователя. – Но если вкратце, тёрки с одним из клиентов нехорошие образовались, и, судя по всему, валить мне надо.

– Что-то серьёзное? – спросил Виталик с тревогой в голосе.

– Походу, да, – покачала Маша головой.

– И как далеко собираешься валить? – поинтересовался друг детства.

– Да, судя по всему, чем дальше, тем лучше. Слушай, а у тебя случайно нет никого из туристической сферы?

– Случайно есть. За границу дёрнуть хочешь? Надолго не получится, по туристической-то путёвке. Всё равно возвращаться когда-то придётся. Глобально это вряд ли решит твою проблему.

– Не нуди, – попросила Маша, – мне сейчас главное подальше отсюда, а там я на месте уже разбираться буду.

– Ну, тогда смотри, – он положил перед собой салфетку с логотипом бара в уголке и, записывая на ней, стал проговаривать информацию вслух: – Турфирма «Затерянный рай» рядом с метро Шаболовская, там спросишь у людей, как пройти. Вроде бы недалеко. Вот это их телефон. На месте скажешь, что от Зинаиды Павловны – это моя мать. Контору держит её подруга детства. Ты прямо сейчас туда?

– Видимо, придётся, – Маша повертела головой по сторонам, выискивая взглядом своего преследователя.

– Тогда я позвоню маман, пока ты добираться будешь. Пока едешь, пошарят у себя по горящим предложениям. Тебя, я так понимаю, в первую очередь они интересуют?

– Всё верно понимаешь, очень интересуют. Слушай, а она сможет мне сделать путёвку по загранпаспорту?

– Думаю, да, а что с внутренним? Потеряла?

– Можно и так сказать, – Маша вспомнила рожу милиционера. – От тебя можно позвонить?

– Валяй, – он достал из-под стойки трубку радиотелефона и протянул ей.

– Систер, хай! – набрав домашний номер, заговорила Маша, перекрикивая музыку. – Нужна твоя помощь. Слушай меня внимательно: возьмёшь из моей тумбочки загранник и все бабки, что там есть, шмотки летние – в мою сумку покидай, какие найдёшь, и пулей дуешь на Шаболовскую. Матери ничего не говори, ты меня поняла? Прямо сейчас, да! Буду ждать тебя в центре зала! Всё усекла? Давай тогда: одна нога здесь, другая там.

– Наличие младшей сестры – это как легализованное рабство, – улыбнулся Виталик.

– Но закончится всё равно бунтом, хотя сдаётся мне – этого я могу и не увидеть.

Маша залпом допила остатки алкоголя, сморщилась и закурила.

– То есть проблемы настолько глобальны, что требуют не только срочного, но и долговременного отъезда? Ты не замочила никого случаем?

– Нет, но очень бы хотелось! – вздохнула Маша, выпуская сизые колечки в потолок.

– Куда рванёшь? – Виталик плеснул ей виски в опустевший стакан.

– Куда Зинаида Павловна пошлёт, главное, чтобы тепло и от московских козлов подальше!

Выцветшая, явно изготовленная ещё в девяностые, но каким-то чудным образом довисевшая до наших дней, вывеска турагентства «Затерянный рай» всем своим видом обещала если не рай, то уж точно конкретную возможность в нём затеряться, как она в двухтысячных здесь, в узких улочках Донского района города Москвы. Войдя внутрь под звук дешёвого китайского колокольчика, звякающего при каждом открывании и закрывании входной двери, с рюкзаком за спиной и наполовину пустой сумкой в руке, которую привезла сестра, практически не опоздав на встречу, Маша почувствовала запах нафталина и пыли, почему-то диссонирующий в её голове с псевдоевропейским ремонтом начала нулевых. За невысокой пластиковой стойкой, выглядывая из-за неё лишь головой с копной редких фиолетовых волос, сидела женщина лет сорока пяти – пятидесяти. Она подняла фиалковые глаза на звук и, увидев перед собой Машу, улыбнулась, взглядом указав на стул, стоявший тут же:

– Присаживайтесь, сумку можете поставить рядом.

Её бархатно-севший голос своей чудной тембральностью как-то сразу успокоил Машу, словно настраивая биение её сердца на более размеренный темп.

– Вы, я так понимаю, Маша? Мне звонили на ваш счёт.

– Маша, – согласилась Маша, ставя сумку себе возле ног. – А как вы догадались, что я это я?

– А разве вы это не вы? – дама загадочно улыбнулась.

– Хорошая сказка для взрослых детей, мне тоже нравится, – сказала Маша.

– Меня предупредили, что придёт девушка, которой надо помочь срочно улететь туда, не знаю куда, но, видимо, забыли сказать, что помимо того, что она красавица, так ещё и не дурочка.

– По-вашему, все красивые – дурочки? – Маша уселась в старое, промятое сотнями человеческих задниц, облезлое кресло из кожзама.

– Безусловно, но ценность их не в этом!

– А в чём?

– О ценностях как таковых и, в частности, о ценности символов – это, милочка, не ко мне. У вас для этого другой человечек будет. Моя задача в другом: в вашей скорейшей передислокации. Вы паспорт принесли?

«Странная мадама, если не сказать ебанутая», – подумала Маша и, покопавшись в сумке, молча протянула той загранник. Забрав его, дама стала вбивать данные из него куда-то в недра компьютера, и Маше ничего не оставалось делать, кроме как молча ждать. Она принялась рассматривать внутренний интерьер турагентства. На неровных покрашенных краской стенах под стеклом висели большие плакаты в рамах с видами различных пляжей и отелей. На одном из них был изображён кусочек берега с белоснежным песком и бирюзовой океанической водой. Огромная пальма, растущая на кромке берега, изгибаясь своим длинным стволом, склонялась к самому прибою, образуя собой что-то наподобие естественного природного гамака, в котором вальяжно разлеглась длинноногая красотка модельной внешности в иссиня-чёрном купальнике и солнцезащитных очках. Одна её рука была закинута за голову, во второй, свисающей вниз, она держала большой бокал с каким-то тропическим разноцветным коктейлем. Надпись на плакате гласила: «Только на расстоянии Родина может вызывать слёзы любви. Мальдивы – ближе, чем кажутся. Никаких слёз всего за 3200 долларов США. Шесть дней и пять ночей в раю». Маша поняла, что ей напоминает пейзаж с пальмой и девушкой – что-то очень похожее она видела в рекламе шоколадки «Баунти».

– Как насчёт Мальдив? – спросила она, указав на изображение пальцем, и перевела взгляд на даму. «Баунти» она пробовала тысячу раз, а вот на белоснежном коралловом песке далёких атоллов ей быть ещё не доводилось. Откуда ей было знать, что белые песчинки под ногами на далёких райских островах – это не коралловая пыль, а окаменевшие испражнения местных рыбок.

– Вам абсолютно туда не нужно, – ответила та, не поднимая взгляда и продолжая клацать пальцами с облупленным на ногтях лаком по клавиатуре.

– Почему вы так решили?

– Курортное местечко – штука конечная, тем более такая, как островное государство. В какой-то момент любой отдыхающий должен вернуться на большую землю. А если останешься там навсегда – очень быстро поймёшь, что единственный путь видоизменения – это стать местным аборигеном. Никакого развития. А оно должно идти. Непрерывно и линейно, но не обязательно прямолинейно, а если цикл повторяется – вы больны. Больны и на острове. Но самое страшное, что очень быстро там вы почувствуете даже не пустоту – в ней как раз нет ничего ужасного, а одиночество галимое. И отшвырнёт вас от мистической ясности прямиком в простое человеческое безумие. Или мы всё же за божественный абсурд?

– Вы знаете, что вы очень странная? – произнесла Маша неожиданно для самой себя. Дама подняла на неё взгляд.

– Догадываюсь. Вот, – она положила на стойку паспорт с маленьким серым конвертом внутри. – Вылетаешь завтра в восемь утра из Шереметьево-2, номер рейса и билет внутри.

– Билет куда?

– Туда, куда не ходят поезда!

– В Южно-Сахалинск?

– Что ты там собралась делать, деточка? – она как-то легко и непринуждённо перешла на «ты». – Срыгивать рыбой и кормить этим чаек? Это оригинально, но быстро надоест. Ямато подойдёт тебе больше. Тем более есть только причина пути, а цели я не вижу. Но это только пока. Ты практически самурай, деточка. У тебя, быть может, и меч есть? На месте новый купишь, если понадобится. Старый придётся оставить здесь – в самолёт не пустят. Только одна просьба – не втыкай его напоследок в берёзу. Ни к чему нам тут плодить ненужные смыслы и предания. А то того гляди ещё и очередь выстроится, как в Мавзолей, а к юбилею и брошюру выпустят «Песни и сказания западных славян». Закопай где-нибудь – глядишь, осинка на том месте и вырастет. Ну, шагай с богом.

Выйдя из турагентства, Маша поставила сумку на мокрый снег и закурила. «Япония так Япония. Почему нет? Те же острова, если подумать, – размышляла она. – Тепло, интересно, а главное – далеко. И потом: у меня никогда не было японца. Впрочем, и китайца никогда не было». Странно, но в её голове более древний Китай и всё, что с ним было связано, ассоциировался с дешёвым новоделом, а более молодая Япония – с чем-то по-настоящему далёким и мистическим. Может быть, всё дело в легкодоступных китайских шмотках, заполнивших старый югославский шкаф, стоящий в её комнате монументальным наследием от покойной бабки? «Надо поймать мотор и дуть в аэропорт, – размышляла она, выпуская изо рта сизый табачный дым, смешивающийся с промёрзлым московским воздухом. – Переночую там как-нибудь. Домой всё равно нельзя».

С этой мыслью она щелчком пальцев отправила окурок по параболе и с криком «Шеф! Стоять!» вскинула руку с оттопыренным большим пальцем вверх проезжающей мимо замызганной чёрной квачей жёлтой «Волге». Та, вильнув колёсами, резко затормозила в метре от неё. Договорившись по цене с водилой, Маша развалилась на заднем сиденье и, глядя на скользящий серый городской пейзаж, постаралась не думать о том, чем может закончиться её авантюра с отъездом и какие могут быть у всего этого последствия. «Отдамся потоку, а там – будь что будет. Я ж, сука, ёж, и пусть река несёт меня. И может быть, где-то я встречу своего медвежонка. А если повезёт – то и белую лошадку. Тётка чудная, ей-богу. И откуда только такие берутся? От Бога я спряталась давно, – подумала, вспомнив стриптиз-клуб, Маша, – осталось спрятаться от этого мира».

Япония. Префектура Ибараки. Город Цутиура. 1928 г.

Трясущегося от холода и скудного рациона, стоящего по пояс в воде Акаматцу окружали ещё семьдесят четыре таких же, как он, подростка, загнанных в море в этот солнечный день непреклонным инструктором. Все они пытались рассмотреть в безоблачном, залитом утренними солнечными лучами небе звёзды. И как только красные, воспалённые от солёной воды и недосыпания глаза замечали на небосклоне хотя бы одну из них, следовало быстро отвести взгляд в сторону и моментально вернуть его назад, чтобы определить, смогут ли они увидеть её опять и в ту же секунду.

– Смотрите внимательнее! – кричал им инструктор в жёлтый мегафон с берега. – Заметить вражеский истребитель с расстояния в несколько тысяч метров ничуть не легче, чем увидеть звезду днём! А пилот, который первым заметит противника и начнёт маневрировать, чтобы выйти на исходную позицию для атаки, получит в бою решающее преимущество. Именно из таких мелочей и складывается лётчик-истребитель!

И инструктор не врал. Просто мелочей было слишком много, и каждый из семидесяти пяти курсантов, отобранных из тысячи пришедших в военную школу города Цутиура, рассмеялся бы любому в лицо, назови он то, чем они здесь занимаются, мелочами.

Как только со звёздами было покончено, они плыли. Пятьдесят метров за тридцать секунд. Кто не укладывался в норматив, получал сильный удар по заднице и снова плыл. Когда заканчивались заплывы, начинались упражнения по задержке дыхания. Пятьдесят метров под водой и девяносто секунд не дышать. Не уложился в норматив – удар по заднице и снова под воду. Затем следовал шест – ненавистный до дрожи во всех частях тела любого курсанта. Десятиметровый металлический дьявол, взобравшись по которому, нужно было провисеть на одной руке на его вершине не менее десяти минут. Не справился – удар по заднице и снова лезь наверх. А сколько раз они прыгали с подкидной доски в бассейн – и сосчитать сложно. Как утверждали те же инструкторы, это развивало в парнях чувство равновесия, которое должно было помочь управлять истребителем при выполнении фигур высшего пилотажа. Как только курсанты осваивали прыжки в воду, им приказывали прыгать с вышки на твёрдую землю. В полёте следовало совершать два или три сальто и приземляться на ноги. Если кто-то ошибался и повреждал себе при падении ногу или руку – отправлялся в лазарет. Но только после сильного удара по заднице. Потом всё повторялось снова.

Вообще акробатика составляла важную часть их жизни в военном училище первые два месяца, и все сумасбродные и сумасшедшие, как им тогда казалось, требования инструкторов требовалось выполнять, иначе отчисление было неизбежным. Их даже заставляли стоять на голове, сначала по пять минут, потом по десять. Акаматцу научился стоять двадцать минут, а в это время его единственный появившийся здесь приятель Сабуро Сакаи прикуривал сигарету и вставлял ему её в рот. Пока инструкторы не видели, друзья развлекали себя как могли.

Через два месяца в параллель изматывающим физическим тренировкам начались теоретические, а затем и практические обучения лётному делу. Дни, наполненные тренировками и обучением, пролетали незаметно. Не заметили они и того, что к середине учебного года их стало вполовину меньше.

– Вот скажи мне, – обратился однажды перед сном Сакаи к Акаматцу, свесив голову вниз, туда, где под ним на самой нижней койке в изнеможении валялся его друг. Их разместили на трёхъярусных кроватях в небольшой плохо проветриваемой и мало освещённой спальне учебной школы. – Почему я здесь – ты знаешь. Я рассказывал тебе: карьера военного – единственный шанс выбиться мне в люди. Ты тоже вроде не из богатой семьи, ведь так?

– Не из богатой, – согласился Акаматцу и посмотрел блестящими в темноте глазами на приятеля, – я бы даже сказал, что из очень бедной. Но военный чин и высокая зарплата – это не то, что меня интересует, веришь?

– Почему не верю – ещё как верю! – Сакаи ловко и бесшумно спрыгнул со своей койки вниз и уселся на край кровати Акаматцу. – А ещё больше поверю, когда ты мне расскажешь правду.

– Правду? – Акаматцу сел, подбив маленькую подушку себе под спину. – Какая правда тебе нужна? То, что ты не переплывёшь Касумигауру в самый погожий и безветренный день? Так это все знают!

– Можно подумать, ты переплывёшь! – хитро улыбнулся Сакаи и хлопнул приятеля по плечу. – Зачем ты здесь, если не хочешь стать военным и тебе не нужны деньги и почёт в обществе?

– Могу попробовать объяснить тебе, – задумчиво сказал Акаматцу, – но боюсь, ты ничего не поймёшь.

– То, что ты несколько лет ходил в школу, а я умею разве что писать, не ставит тебя выше других, умник! Не такой уж я и тупой, поверь! Ты давай, рассказывай, – Сакаи уселся поудобнее. – А что не будет понятно – объяснишь своему тугоумному другу.

Акаматцу не раз замечал, как Сакаи называет его своим другом. «Хочется ему так думать – пускай», – думал он, но для себя в душе давно понял: в этой чертовски сложной жизни не до друзей, в ней каждый друг другу волк, а в училище ещё и конкурент.

– Помнишь, я как-то рассказывал тебе о Кимацу?

– Та девчонка, с которой ты дружил в детстве и у которой отец был лётчиком! – закивал Сакаи. – Ему ещё, кажется, ноги отрезали после неудачного боя.

– Всё так, – подтвердил Акаматцу. – Я был влюблён в неё тогда, да и сейчас, говоря по секрету – а ты, я надеюсь, умеешь хранить секреты, ничего не изменилось.

– По-прежнему её любишь? – прошептал Сакаи.

– Больше, чем кого-либо на свете, – ответил Акаматцу, и если бы в спальне было светло, Сакаи увидел бы, как щёки и уши Акаматцу покраснели. – Ну так вот: я с детства мечтал стать лётчиком, но после того несчастного случая с её отцом Кимацу, видимо, боясь, что меня постигнет такая же участь или ещё чего хуже, взяла с меня честное слово, клятву, если хочешь, что я никогда не буду летать, как её отец.

– И ты не сдержал своё слово? – Сакаи удивлённо посмотрел на товарища.

– Пока ещё держу, – тихо засмеялся Акаматцу. – Чисто технически я пока ещё ученик, и не факт, что стану летать.

– Ну, с твоими-то успехами! – отмахнулся от него Сакаи. – Ты же первый в наборе! А потом: одно твоё решение пойти в лётное училище разве не говорит о намерении разрушить клятвенное обещание?

– Ещё как говорит, иначе что бы я здесь делал?

– Не понимаю! – сказал Сакаи.

– А я и предупреждал, что не поймёшь, – Акаматцу почесал коротко стриженную макушку, точно так, как это делала ему в детстве мать. – Хотя, признаться по чести, я и сам не до конца понимаю, почему поступаю так. Из-за желания доказать Кимацу, что не каждый, кто мечтает летать, обязательно повторит путь её отца? Или же потому, что даже любовь всей жизни не должна наступать на горло главному призванию человека?

– Ты думаешь, полёты – это твоё призвание? – со всей серьёзностью спросил Сакаи.

– Это точно то, что уже перестало быть мечтой.

– Но пока ещё не стало реальностью?

– Но это только вопрос времени с моими-то успехами, не так ли? – Акаматцу подмигнул товарищу.

– Не зазнавайся, великий будущий ас! Но она ведь в курсе, где ты сейчас?

– В курсе, конечно. Прежде чем я уехал сюда, у нас был непростой разговор.

– Не хотела отпускать? Понимаю…

– Да не то чтобы. Сама собралась переезжать с семьёй в Киото. Я за ней поехать не смог, хотя что она, что её мать с отцом и звали – брали на себя все расходы. Понимали, наверное, что у нас всё серьёзно очень. Бабушка моя тоже не против была, а мать никто не спрашивал – к тому времени, после развода с моим отцом, она крепко запила, и разум её помутнел окончательно. Но я не поехал.

Зачем Акаматцу сейчас на ходу придумал эту странную историю про переезд, которого не было? Зачем соврал Сакаи? Акаматцу не успел как следует подумать над этим.

– Почему? Ведь ты же её любил? – Сакаи воскликнул от удивления, чуть не разбудив остальных курсантов, но, быстро опомнившись, картинно зажал ладонью рот.

– Потому и не поехал, что любил, – ответил Акаматцу.

– Опять непонятно! – Сакаи уже не расстраивался, что тугой его ум не до конца понимает смысла речей друга, а действительно хотел докопаться до сути этих волнующих событий.

– Вокруг неё всегда были слабые мужчины. Неудачники. Те, кого ведёт судьба, люди или внешние факторы. Я не мог встать с ними в один ряд. Если бы подчинился, поехал – показал бы свою мягкость и отсутствие воли. А разве может девушка по-настоящему полюбить мужчину, за которого принимает главные жизненные решения? Вот и я тогда подумал, что нет.

– А сейчас как думаешь?

– А сейчас уже и не знаю даже. Пишу ей каждый день с момента нашего расставания, даже здесь, перед отбоем пишу – ни разу не ответила.

– Рассердилась, наверное! – предположил Сакаи грустно.

– Или надолго задумалась. Когда есть над чем подумать – уже неплохо, не находишь?

Акаматцу на секунду представил во всех подробностях их с Кимацу расставание, и на душе мгновенно стало серо. Ему больше не хотелось говорить с Сакаи, тем более продолжать на ходу придумывать небылицы.

– Я нахожу твою речь уж слишком заумной. Не по годам. Так мой дед изрекал свои мысли, – сказал Сакаи.

– Поживёшь с моё без отца – быстро повзрослеешь, – вздохнул Акаматцу.

– Когда училище закончишь, сразу к ней поедешь?

– Почему поеду – полечу! – Акаматцу изобразил ладонью самолёт, заходящий на посадку. – И сделаю предложение. И она его примет.

– А если не получится?

– Что не получится?

– Стать лётчиком?

– Стану человеком, умеющим летать.

Москва. Январь 2001 г.

Внутри здание аэровокзала «Шереметьево-2» походило на огромный муравейник: за кажущимся хаосом этой структуры скрывалась отточенная годами функционирования упорядоченность. Только муравьишки, в отличие от настоящих, были тут взволнованно-суетливы. От каждого второго пахло алкоголем – выпить на дорожку, отметить возвращение, просто согреться, ввалившись с мороза в огромное запотевшее помещение аэропорта, пропахнувшего столовкой, прелыми синтетическими свитерами и несвежим потом вперемешку с дешёвым парфюмом. Колосс на глиняных ногах упал, железный занавес рухнул и обозначил направления, в которых теперь можно было двигаться при наличии денег, но вот что двигаться за бугор в домашнем, не переодевшись из рейтуз с пузырями если и не в элегантную тройку, то хотя бы соответственно месту назначения и климатической зоне, – лёгкий моветон, это отъезжающим на время или навсегда объяснить как-то забыли. Или не посчитали нужным.

Всю ночь Маша провела, скрючившись на узких жёстких сиденьях зала ожидания, подложив себе под голову рюкзак. Переложив в него всё из сумки, принесённой сестрой, она выбросила ту за ненадобностью – меньше поклажи, да и руки свободны. Всё удобнее.

Проснувшись по будильнику своих старых электронных Casio за пару часов до вылета, она кое-как доковыляла до туалета, где долго и задумчиво писала, сидя на зассанном стульчаке платного, но оттого не менее загаженного туалета, полусонно почистила зубы древней зубной щёткой и попыталась расчесать волосы, превратившиеся за ночь в клочки пакли. Справившись с шевелюрой, попутно выдрав достаточное их количество, она выползла в зону регистрации. Не без труда отыскав нужную стойку, встала в очередь. Оформляла вылетающих девушка с усталым, безразличным взглядом и безупречно отточенной улыбкой. Такой, с которой смотрит клоун-убийца за секунду до того, как выпустить кишки пузатому карапузу с измазанным мороженым лицом на утреннике, устроенном в честь его шестилетия.

– Где здесь кофе найти, вы не в курсе? – раздался мужской голос из-за её спины, и Маша каким-то внутренним чутьём поняла, что обращаются именно к ней. Она обернулась. Говорят, любой женщине хватает трёх секунд, чтобы, взглянув на мужчину, она поняла, хочет ли она от него ребёнка или же убить. Тут, видимо, система дала сбой, потому что где-то внизу живота возник симбиоз сразу двух противоречащих друг другу желаний: отдаться этому незнакомцу и бежать от него подальше. Или бежать от него со всех ног, а потом, поняв, что спастись не удастся – отдаться ему со всей страстью, на которую только способна самка фертильного возраста. Перед ней стоял мужик лет сорока – сорока пяти, с пронзительными глазами, в которых читалось тотальное, но при этом лёгкое безразличие к миру и всем его производным. Но это безразличие имело скорее природу некоего понимания глубинных процессов в целом и человеческой сущности в частности, нежели надменное ощущение собственного превосходства над миром как такового. На щеках мужчины красовалась трёхдневная щетина, волосы на голове были хаотично, но при этом стильно взъерошены, и было непонятно, результат ли это работы парикмахера или же естественный хаос. Выглядело отпадно. Так же отпадно, как потёртая рокерская куртка тёмно-коричневого цвета и такого же цвета потёртые, но модные джинсы. Пахло от незнакомца коньяком и дорогим парфюмом. Он сам походил на хороший выдержанный коньяк в старой, со стёртой этикеткой, бутылке. Ценника нет, но сразу понимаешь – вещь дорогая и с историей.

– Простите, что? – переспросила Маша, глядя на мужчину.

– Кофе, напиток такой, по утрам обычно пьют, – ответил он и улыбнулся белоснежной улыбкой.

«Ровные и белые», – подумала она, а вслух почему-то произнесла:

– Что-нибудь не идеальное?

– В мире? – он поднял бровь и внимательно посмотрел на Машу. – Он соткан из неидеального.