Элион. Зеркало пепла

– Мой защитный механизм, – ответил я. – Не бери в голову. Рука как?

– Рука пройдёт. Сейчас вправишь – запью ЭЙРом, буду как новенький. А вот место плохое. Мы на границе Мёртвой земли.

– Мёртвая земля? Как Мёртвое море – солёная?

– Ты откуда такой? С Луны или с Марса? Это ж знает любой щенок.

– Я человек прошлой эпохи, довоенной. Лет мне… сто семьдесят-восемнадцать, – сказал я. – Так что это ты для меня «малой».

– Да ну, – протянул Виктор.

– Правда. Из них лет сто пятьдесят – в банке, на льду. В остальном – вполне пожилой.

– Бр-р, мутант, – передёрнуло его. – Слушай, а ты помнишь ещё… как оно там у вас называлось… метро? Парады, ярмарки… нормальные, где не стреляют. Салюты?

– Девятое мая, – кивнул я. – Помню. Но не сейчас. Что за Мёртвая земля?

– Не «зоны», а земля. Там концентрация Хорна и Мирия зашкаливает. Лезут такие твари, что привет, – Σ и Ψ, а то и Θ. Нарвёмся – и твоя сила не поможет.

– Сигма, Пси… Мы что, на физике?

– Замороженный ты мой, – хмыкнул. – Это классы тварей. Пять штук:

Ω – чёрный (Омега), Θ – красный (Тета), Ψ – синий (Пси), Σ – жёлтый (Сигма), Γ – зелёный (Гамма).

Тот летающий «кит» – Омега. Увидел – считай, уже мёртв.

– Мы вот не умерли.

– Нам повезло. И то, потому что это был Пепельный Стратокит. Он огромный, но если его не трогать – сам не тронет. Как собака дворовая: чужак пройдёт – полает и забудет, а вот палкой махни – откусит полдома.

– Есть и другие?

– Есть. Но не к ночи поминать. Плохая примета. – Он достал флягу, сделал глоток, поморщился. – Эйр у меня лучше выходит. Это я у них на корабле стащил, у простофили.

Ладно, слушай. Σ и Ψ – среднички, но бодрые. Крутые охотники берут, если повезёт. Γ – самые частые, на них весь ЭЙР и держится. А Θ… Тета – это беда. Один такой взвод солдат покромсает и не вспотеет. Но и награда за него такая, что можно город поднять.

– Зачем рисковать? Самоубийство же.

– А ради красного мирия люди дома продают. Ты пьёшь – и либо бог, либо чудовище. Семеро из десяти – бог. Один-два – пусто. Оставшийся – и всё, привет соседям. Так что давай без лекций. Мы тут застряли у чёрта на куличках, под «псаломом» ещё мура шевелится в воздухе.

Он глянул вверх, туда, где в облаках медленно умирал красный отблеск взрыва. Грудь у него чуть дёрнулась, будто что-то там болело – не кость.

– Задержались, – сказал Виктор. – Вправляй мне руку – и валим. Пока беду не накликали.

– Давай.

Я взял его предплечье. Кожа скользила – пот и пыль. Сместил, провернул, щёлкнулось на место. Виктор пропыхтел через зубы, наливаясь потом.

– ЭЙРа хлебни, – сказал я.

Он сделал длинный глоток, вытер губы.

– Фу. Но работает. – Он заморгал, возвращая фокус. – Идти сможешь?

– С ногой разберусь. – Я проверил повязку: кровь уже густела, «упрочнение» держало край раны. Внутри, в глубине, неприятно зудело – «Голод Эха» отзывался на переработку Мирия.

В стороне, куда нас утащило, тянулся рыжий карбонатник: потрескавшаяся кора земли, редкие чёрные столбы, словно недогоревшие спички. Над горизонтом тонко дрожал гул – отголосок «псалома». Падал редкий пепельный снег – на губах снова металл.

(Джи: маршрут – северо-запад, 3,4 км – край «тихого» поля. Предупреждение: остаточная мура, избегать низин.)

– На северо-запад, – сказал я. – Три с половиной. Дальше будет «тише».

– Погнали, – кивнул Виктор. – И без геройства, малой. Лёгкие побереги.

– Понял.

Мы шли по рыжему карбонатнику, корка хрустела под подошвами, ветер приносил аммиачный привкус Хорна. Нога ныливо дергала в такт шагам – там, где я вытянул железяку, под кожей тянуло холодной зудящей ниткой. Виктор шел рядом, придерживая вправленную руку.

– Слушай, малой, – поднял он глаза. – Как ты понял, что нам валить в ту сторону?

– Чутьё, – сказал я. – И… дж… интуиция.

– Чутьё у тебя рабочее. Идти правильно, да. Только дней пять–семь, если без фокусов. Как пойдет.

– Куда именно?

– На северо-западе Якорь есть. У нас города приличные так и зовут – Якоря. Тут вся жизнь охотников и проходит.

– Охотники?

– Да чтоб тебя… – Виктор фыркнул, но без злости. – Охотники – это кто в Серые земли ходит: тварей валит или прошлую эпоху роет – бункера, комплексы.

– А мы сейчас в Серых?

– Нет, уволень. Мы сейчас в Чёрной земле. Здесь территория Омеги и Теты. Сюда разве что отряд из очень крутых зайдёт. И то, если круче них только яйца.

Мы обогнули вывернутую плиту асфальта. В тени пахло сырой ржавчиной. Я спросил:

– Меня из капсулы вытаскивала крепкая команда. Вооруженные, организованные. Лидером был… Аркан, кажется.

– О-о, Аркан, – протянул Виктор. – Слыхал. Ребята серьёзные, только не «белые» охотники. Серые Падальщики – и тварей бьют, и запретным не гнушаются: людей торгуют, по остаткам эпохи шастают.

– Они меня схватили. Хотели продать в рабство на каком-то рынке.

– Для них – дело житейское, – пожал плечом. – По-хорошему, торг людьми у охотников не в чести. Но в некоторых Якорях – разрешено. Как раз в такой мы и идём.

– То есть херовый Якорь?

– Свои порядки, – усмехнулся. – Держись рядом – не пропадёшь. Мы теперь, Орфик, с тобой связаны.

– Звучит… не обнадёживающе.

Виктор расхохотался так, что эхом отозвались пустые коробки домов вдалеке.

Ветер сорвал пепельную крошку с корки, она поскребла по плащу. В горле опять металл. В боку – тупой удар: «Голод Эха» напоминал, что даром Мирий не бывает.

– Ладно, – сказал Виктор, – по дороге просвещу. Якоря разные. Есть Большой Якорь – рынок, нейтралка. Есть Чёрный Якорь – у кромки Мёртвой, там лезут певучие ночи. А есть такие, где людоловов терпят и на рабрынок глаз не закрывают.

– И мы к последнему?

– Угу. Тебя там в клетки с руками оторвут – спрос есть. Но ты теперь не «товар», ты – мой напарник. Это, знаешь, кое-что меняет.

– Много?

– На воротах – достаточно, – подмигнул. – У меня там поручитель. За зелёный пропустят. За синюю историю – тоже, если не качать лодку.

– Сколько зелёного надо?

– На двоих – флакон. Если попросят больше – поторгуемся. Главное, чтоб у тебя морда закрыта. Не все любят красавцев вроде тебя.

Я натянул капюшон ниже, поправил маску. Кожа на руках всё ещё казалась чуть шершавее, как тонкая броня – «упрочнение» работало. За холмом глухо урчал остаточный «псалом» – как будто земля втягивала в себя длинный басовый аккорд.

Двигались мы не быстро: моя нога ныла вязко и тупо, как заноза под ногтем, а Виктор делал вид, что у него всё отлично, хотя по бледной коже и скособоченной походке было видно – его тоже покоцало.

Местность пошла полупустынная – пробоина из бетона и шлака. Там, где раньше тянулись корпуса и цеха, теперь торчали скелеты козловых кранов, рвалась в небо арматура, как ржавая трава, блики ветра перетекали по листам гофры, надрывая их в тонком скрипе. Воздух пах горелым маслом, купоросом и мокрым цементом. На зубах поскрипывала пыль кокса. По краям лежали чернеющие охладительные башни, как обломанные коренные зубы; под ногами хрустело стекло, желтели мёртвые светильники натрия – бутылочные глаза, давно пустые.

Шли молча минут десять, пока Виктор не сказал, чуть не сбив голос с шёпота:

– В Якорь-то идти хорошо, Орфи, но зелень нужна. Пара-тройка флаконов, да ещё ЭЙР. И с пустыми руками там делать нечего. Придётся охотиться. Впереди – квартал на домов пятьдесят. Пошарим.

– Звучит бодро. Но если ты не заметил – оружия у нас… ну, его нет.

– Это беда, – кивнул. – Зато ты у нас мутант. Тебе и голые руки за меч сойдут.

– Я бы предпочёл что-то поувесистее и поострее.

– Поострее – найдём.

Виктор попросил помалкивать, пока не выйдем с границы между Серой и Чёрной землёй. Я и сам кожей ощущал неладное: ветер будто поддувал из-под пола, и каждая железяка здесь казалась ухом.

Мимо нас потянулось промышленное брюхо – огромный корпус с проваленной крышей. Я спиной почувствовал неправильный ток воздуха. Не звук – зуд в лопатках.

– Слышь, Виктор, – сказал я. – Мы не одни.

– Я тоже чую. С открытого – внутрь. Вон проходная – в здание.

Ворота заржавели до монолита, но масса всё ещё чувствовалась. Мы протиснулись в щель. Внутри пахнуло мазутом, сырой ржавчиной и мышами. Вдоль стен тянулись галереи, лестничные марши, под потолком висели разбитые фонари. Виктор ткнул вперёд:

– Дальше – такой же завод, за ним бетонный забор. Пойдём вдоль него. Держись рядом. Будь готов.

Я кивнул, и мы рысью пошли по пролёту. Я прихрамывал, но всё равно шёл быстрее. Виктора сдерживала рука – он ловко экономил движение, «схлопывая» шаги, как будто танцевал.

Тогда крыша над нами провалилась. Что-то тяжёлое, массивное сорвалось вниз, вбивая в воздух тяжёлый вонючий взмах. Я успел только вскинуть взгляд – и чуть не выругался вслух.

Перед нами, на рёбрах стеллажа, распласталась тварь: лысая, мышечно-сухожильная, со шипами из ржавой накипи на хребте. Морда вытянутая, жёлтые глаза – тускло-стеклянные. Когти – не когти, а сечка: ими можно было резать листовой металл, оставляя борозды. Из пасти свисала вязкая кислотная слюна, на бетоне от неё выступали белёсые пятна. И в глотке – второй, окостеневший «молоточек».

*Джи (сухо на сетчатке): «Шлаковолк (самка). Класс – Σ/Ψ. Сенсорика: нюх/слух ↑↑, виброчтение через металл. Особенности: «цеховой удар» (оглуш в коридоре), кислотная метка. Слабости: магний/белая вспышка; щёлочь по лапам; дерево/резина глушат «вибросвязь»». *

Виктор, на удивление, не побежал.

– Нам повезло, Орфи, – сказал спокойно. – Самцы ушли, остались самки. Убегать бессмысленно – догонят. Дерёмся.

– Головой ударился? – я кивнул на тварь. – У меня пустые руки, а она… глянь на клыки.

Сверху, по фермам крыши, ползли ещё две – шуршание когтей по железу, как наждак. Лёгкое нехорошее замутнение в животе.

– Давай, Орфик, – улыбнулся Виктор слишком широко. – Сейчас будет весело.

Я шагнул в тень большого станка и стал пятиться. Первая прыгнула – резкая, как выстрел. Я ушёл полуоборотом, колонна ударила меня по плечу. Тварь перелетела и пошла на Виктора. Тот сделал мини-поклон, и шлаковолк просвистел у него над головой, зацепив когтями воздух.

Вторая сорвалась с потолка на меня. Я перекатился – и запнулся о толстую цепь, брошенную на пол. Упал на спину. Шлаковолк грузно плюхнулся сверху – и щёлкнул челюстями у моего лица. Я подсунул цепь в пасть. Клыки впились в металл с лязгом. Запах из глотки был такой, что меня подтошнило: купорос, тухлая рыба, мазут.

Я надавил ногами в брюхо – всем весом, вложив злость, – и скинул тварь вбок. Она ударилась о стену, взвизгнула. Я рванул цепь – она оказалась закантована за ржавый палец на полу. Дёрнул ещё – палец вырвало с куском бетона. Цепь была тяжёлая, звено шире двух моих больших пальцев, длина – метра три с крюком на конце. Хорошая дура.

– Джи, веди руки, – прошептал я, не успевая думать.

Джи: «Прицел – плечевой шар. Амплитуда – сорок девять. Щелчок кистью в конце – как хлыст».

Я взмахнул. Цепь засвистела, и в самом конце, где крюк, рука сама дёрнулась по подсказке. Получился хлыст. Крюк врезался в морду – тупой треск. Голова самки разошлась, как спелый арбуз, брызнуло зелёным. Тварь сложилась.

Я не успел радоваться. По спине холодно полоснуло – вторая сзади «взяла» когтями. Упрочнение кожи спасло – хрустнула ткань плаща, кожу развороло до крови, но кость осталась цела. Я рухнул на колено, втянул воздух через зубы.

– Орф! Глаза прикрой! – рявкнул Виктор.

Я не думал – сжал веки. Мир ударило белым. Веки прогорели светом, как сваркой, в ушах хлопнуло, поплыл реверб. Но прошёл. Я распахнул глаза – и увидел, как у твари дымится морда: она зажмурилась лапами, шарахаясь от света, рык сорвался на визг.

– Спасибо, – сказал я как-то сам себе.

Хлыст – раз. В этот раз я не бил в голову: закинул крюк под рёбра и дёрнул на себя. Крюк, будто челюсть, вошёл, цепь натянулась, тварь скособочило. Я подался всем телом – и крюк вышиб ей грудь насквозь, оставив чёрную дыру. Самка свернулась.

Последняя успела зависнуть на ферме – и рванула на Виктора. Тот схватил с пола кусок арматуры – ржавая игла с зазубриной, – размахнулся и воткнул в шею. Тварь дёрнулась, когти заскрежетали по бетону – и сползла.

– Фу-уф, – Виктор опустился на корточки, опираясь здоровой рукой о бедро. – Неплохо.

– Что это был за свет?

– Одна из моих способностей, – криво усмехнулся. – У этих псов к свету ненависть. Ну а ты, малой, ничего. Двух уложил. Из тебя выйдет толковый охотник.

– Потом комплименты, – сказал я. – Сваливать надо. Плохое предчувствие.

– Не каркай, – поморщился Виктор. – Плохая примета.

Тут, будто в ответ, где-то в глубине корпуса завыл кто-то так, что у меня мурашки пошли от затылка до пят. Дальний, утробный вой, с отдачей в железо. Я понял – самцы возвращаются.

– Вот, – сплюнул Виктор. – Накаркал.

– Это серьёзное идёт.

– Ага. И не уйти. По таким коридорам они нас нагонят вмиг. а по прямой они как мотоциклы разгоняются. Значит, принимаем бой.

Я перехватил цепь, талией на локоть, зацепил крюк, чтобы не болтался. В спину подуло холодком: «Голод Эха» проснулся от крови и адреналина.

На сетчатке вспыхнуло:

Джи: «Получено: 3192 мирия. Начинаю обработку… Обработка завершена.»

Джи: «Предложение: затратить весь запас мирия на способность „Властитель цепей I“. Прогноз выживаемости ↑ на 19.76%. Применить?»

Я даже не стал всматриваться в мелкий шрифт. Да – и пусть мир провалится.

В голове вспыхнуло – больно, белой кромкой. Будто кто-то провёл холодным зубилом по черепу изнутри. Я скривился, сжал зубы – и почувствовал: что-то переставляется. Сухожилия под кожей качнулись, в локтях пошёл вязкий зуд.

Джи:

– Способность «Властитель цепей» получена. Интегрирую…

– Интеграция завершена. Пользователь: №…

Перед глазами вывернулось окно:

«Властитель цепей, уровень I»

– Радиус уверенного контроля: до 7 м. Объём: 1 цепь, масса не более ~50 кг.

– Приёмы: «хват», «кнут», «якорный бросок», «щит-цепь».

– Расход: 5–19 MU/с (зависит от амплитуды/жёсткости).

– Побочные: звон в костях пальцев, тянет плечевой пояс, краткая одышка.

– Ограничения: работает только с цепями (замкнутые звенья, ферро ≥30%). «Псалом»/цеховой рык и антирезонанс Элиона срывают тонкую работу. Срезающие нагрузки (плазма/рез) не удерживаются полем.

Я успел прочитать – и улыбнулся. Кончики пальцев сами задрожали; под ладонью цепь отозвалась – лёгким пульсом, как если бы в металле билось крошечное сердце. Я мысленно подтолкнул – и звенья скользнули, послушные, как змея.

Джи:

– Ошибка. Фактическая масса/длина превышают допуск уровня I. Пересчёт… Недостаточно мирия для уровня II. Решение: укоротить цепь втрое.

На сетчатке вспыхнули два звена, подсвеченные, – «ломай здесь». Я развёл цепь руками, вывернул – и сталь отдала сухим треском.

Джи:

– Условия соблюдены.

В правом нижнем углу всплыло: MU 1316. Ниже – «Расход 5–19 MU/с». Глупо, а приятно: как топливомер, только мой.

– А ты, малой, не устаёшь удивлять, – хмыкнул Виктор, глянув на пляску металла. – Это что, Властитель цепей? Редкая дрянь. Немногим заходит – руки ломает и голову. Возможно… – он прищурился, – мы даже переживём этот день.

Ответить я не успел. Ворота впереди словно выплюнуло из проёма: стальной лист с визгом ушёл вбок, и в пролёт впёрлись двое. Крупнее самок, шире в плечах, шипастый хребет, пасти мокро блестят. Они увидели трупы – и завыли, так что у меня в груди подпрыгнул воздух. Пол под сапогами отдался дрожью. Один самец вышел вперёд, вытянул морду – и щёлкнул в глотке «молоточком».

Удар пришёл стеной. Как ладонью по железному листу – и у меня поплыло: звук разом сделался ватой, в глазах искры. Виктор пошатнулся; псы рванули.

– Джи, держи! – сорвалось у меня.

Цепь сама поднялась веером, звенья съехались в грубый щит. Первый самец в него врезался, металл глухо бухнул, меня отбросило на полшага. Второй пошёл полудугой, забирая мне спину. Виктор вскинул ладонь – и невидимый толчок швырнул пса в стену, вмяв в ржавчину. Воздух над полом дрогнул, будто его нажимали сверху.

Я встретил первого полуоборотом, отпуская щит. Цепь рванулась следом, я повёл кистью – кнут. Пёс ушёл, быстрый, как бритва: щёлкнули когти по листу, брызнула масляная крошка. Он снова щёлкнул в глотке – и меня накрыло: уши сложились, мир собрался в тоннель. Я присел – до пола, на одно колено; язык тронул железный привкус крови.

Цепи это было плевать. Я только успел поймать в боковом зрении тень – и звенья, провернувшись, ударили. Крюк пошёл в пасть, насквозь, вышел сзади рывком, как стрелка от часов. Пёс дёрнулся, прошёл три шага на пустых ногах и рухнул, выдувая из пасти зелёный пар.

– М-мерзость, – выдохнул я, втягивая цепь назад.

Второго отпустило от стены, и он уже нёсся на Виктора. Я шагнул влево, взвёл цепь, дал руку – кнут. Удар пришёл по талии, звенья вывернули плоть, и тушу разорвало на две грязные половины, размахнув кровью стену. Я развернулся к Виктору – тот стоял на колене, ладонью прижат к глазам, из носа тянулась тонкая тёмная струйка.

– Чуть переборщил… – прохрипел он. – Не хватило мирия на удержание.

– Сзади, Ви! – вырвалось у меня.

Третий вышел из тени, как из чёрной воды, и прыгнул. Виктор даже не обернулся: ладонь щёлкнула вперёд, и из неё вырос белый луч – не ослепляющий, а острый. Пса рассекло вдоль, как ножом по мокрой тряпке; луч пропилил дальнюю стену, оставив на бетоне горячий след метра на пять. Виктор просел, ударился плечом о пол.

– Уф… прости, малой, – процедил он, морщась. – Перебрал с мирием… пошатнуло. Не задерживайся. Собирай.

Я кивнул. Кровь в ушах шумела, но руки работали. Виктор из внутреннего кармана вытряхнул фляжки – толстостенные, с винтовой горловиной, белёсый знак Элиона на боках.

– Флаконы настроены на мирий, – сипло пояснил он. – Поднёс к ране – они собирают чистое. Их штучка.

Я присел к туше, раздвинул ребро, поднёс горлышко. Внутри шуршнуло – как будто крошка стекла сыпанула на вату – и фляга засветилась изумрудной мутью.

Джи:

– Получено: 2115 MU.

Следующая – 3156, потом – 2890. Четыре полных, два «по плечи». На мой счёт капало отдельно: за каждую секунду по чуть-чуть. Я насыщался – мягким, тёплым током под кожу. В сумме на индикаторе подросло ещё почти на 16000 MU.

– Джи, – подумал я, – как я двойным потоком беру? И в флакон, и в себя?

Джи:

– Флакон собирает чистый мирий. Основной объём связан в массе Хорна (до 70%). Ваш метаболизм его поглощает и очищает (99.7%) автоматически.

– Понятно, – сказал я уже вслух.

В брюхе у одного самца под плёнкой я нашёл гладкий шарик – чёрно-зелёный, как мокрый нефрит.

– Бусина Зелени, – отозвался Виктор, поглядывая сбоку. – У крови качество поднимет: быстрее сворачиваемость, лучше перенос кислорода, печень чище гонит яд, регенерация мягких тканей подрастёт. Процентов на двадцать – не больше. Но в поле – это часто между жить и не жить.

– Беру, – сказал я, сунул к остальным трофеям.

Я подхватил Виктора под локоть. Он был тяжелее, чем казался. Пахнуло от нас обоих кровью, мазутом и горелой щёлочью. Мы пошли – прочь из этого железного чрева, мимо выбитых ворот, к серому свету.

– Слышь, малой… – сказал Виктор, когда за спиной осталась территория завода. Голос у него вернулся почти нормальный.

– Я тебе не малой, – буркнул я, но без злости.

– После такого, – он улыбнулся краешком губ, – зови меня просто Ви. Тебе теперь можно.

Я улыбнулся обратно, натянул капюшон, чтобы ветер не выливал кровь из ушей.

– Идёт, – сказал я.

Отходили долго и косо: нога у Орфа ныла, у Ви плечо подрагивало от каждой кочки. Дорога шла через выжженное плато, где земля спеклась в чёрные корки, а трава – редкая, ломкая – трещала под сапогами, будто стеклянная. Ветер гнал по равнине пахучую пыль с привкусом серы и чего-то аптечного; на горизонте плясали белёсые марева – мутные «окна» Хорна, в которых днём мигают звёзды. В таких местах ни людей, ни птиц, ни насекомых – только свист и пар над редкими провалами.

Километра через два нашли железный склеп – старый бронетранспортёр, наполовину выжатый огнём, но корпус цел, борта держат. Краска вспучилась, но металл отозвался на кулаки сухо, без дребезга – жив. Сбоку чёрнела обошедшая его волна – когда здесь что-то рвануло, огонь лизнул лобовую и ушёл дальше, к сопкам.