Остроумов

– Так срочно? Что, надо прямо сейчас?

– А чего откладывать? Нет, это нельзя откладывать.

– Ну хоть поужинай с нами. Сегодня расстегай твой любимый, с семгой, и печеная куропатка…

Купец зажмурил на секунду глаза, мотнул головой.

– Эх! Я рад бы, рад бы! Но все решено уже.

– Значит, надо ехать? Лететь?

– Надо, душа моя. Простишь?.. Я сам не рад. Я срочность ты знаешь как не люблю.

– Ну что ты, раз надо…

Остроумовы не пререкались, если дело касалось серьезных вещей. Анна Константиновна никогда на словах не корила мужа, если даже казалось, что он выбирает купеческое вперед домашнего. Ей было понятно хорошо, что домашнее в том виде, в котором оно сложилось, существует благодаря купеческому.

В двери вошел автомат. Он дождался, когда хозяин дома повернется к нему, и произнес:

– Илья Матвеевич прибыли, ожидают вас в мобиле.

Остроумов обнял жену.

– От меня обними дочерей. Надеюсь, это ненадолго.

В сопровождении автомата он прошел по прямой через зал и скрылся за дверями. Анна Константиновна вздохнула, губы ее зашевелились в беззвучной молитве.

* * *

Большой мобиль, выкрашенный перламутровой краской, с просторным салоном и широкими окнами, прикрытыми шторками персикового цвета, катился по недавно проложенной дороге на юг, в Домодедово. Остроумов, устав от потока известий, захлопнул крышку чехла с вышитыми золотом инициалами, отложил машинку и повернулся к своему спутнику.

– Илья, по твоей части есть какие-нибудь предупреждения?

Рядом с ним сидел человек, выглядящий лет на сорок, в черном костюме-тройке, немного старомодном. Коротко стриженная голова, скуластое гладкое лицо, узкие темно-карие глаза под густыми бровями и прямая осанка говорили опытному глазу о большой воле, а неопытному казались недостатком светской тонкости. Человек этот часто появлялся вместе с купцом на сделках, сопровождал его в дальних полетах и окружающим был представляем не иначе как «деловой партнер Коршун Илья Матвеевич, ценитель искусств и скачек». В действительности же был он отставным офицером разведки, мастером фехтования, прекрасным стрелком и личным охранником Остроумова.

Илья, продолжая смотреть вперед, на бегущую дорогу, после полуминутного раздумья ответил:

– Из последнего – в Красном было позавчера что-то нехорошее. Туда я не советую.

– Красный-то нам не нужен, что нам Красный…

– И все же это рядом. Желательно выбирать дорогу.

– Я полагаюсь на тебя… Эх, что ж не делается там, на Марсе, спокойнее, отчего никак не могут люди просто жить…

Илья промолчал. Остроумов открыл дверцу в перегородке, отделявшей их от автомата-извозчика, взял стакан охлажденной мятной воды, запечатанный блестящей золотистой крышкой, осторожно снял ее и, откинувшись назад, приложил хрусталь к губам.

Справа от дороги, за полосой леса, угадывалось большое поле. За ним начнется снова лес, высокий и темный. Перейдет он в березовую рощу, за которой луг сбегает к реке. На излучине реки, на холме, в тени дубов и кленов, стоит старая кирпичная церковь. В этих местах провел Остроумов детство – время, когда можно не думать о том, чтобы сохранять, а можно и нужно брать и усваивать, принимать знания, сталкиваться каждый день с новым и удивляться.

Белый летний дом в два этажа с широкой верандой, на которой отец сидел вечерами с книгой. Фруктовый сад, небольшой, но очень ухоженный, с дорожками и скульптурой девушки, держащей в руках венок. Здесь детям не разрешалось лазать по деревьям, и вчетвером они – он, сестра и два племянника – убегали к реке, к высоким березам, к толстой кривой сосне, на которой будто сама природа устроила для них тайное убежище, и оттуда смотрели на поднимающиеся к небу и исчезающие в облаках космические корабли.

Купец вспоминал пение соловья в черемуховых кустах, сады и луга. У каждого сада и луга, подсолнечного и гречишного поля, пруда и сеновала были свой запах и свое настроение. Каждое место было особым миром. Легко было пролезть через висящую на одном гвозде тайную досочку, нырнуть сквозь забор и оказаться в этом мире. Громадины искривителей, висящие близ планет, – разве не такие же это лазейки в заборе-вселенной?

Родители продали дом по той причине, что близость космодрома представляет опасность. «Можно было бы узнать, что сейчас там, кто там. Выкупить… Но нужно ли это Анне, дочерям? А главное – нужно ли это мне? Насытить голодное ностальгией сердце и вместе с тем ранить его – что будет в этом хорошего?» – думал Остроумов, глядя в окно.

– Я стал очень городским. Мы стали городскими, – проговорил он вслух.

– Простите? – переспросил Илья.

– Да просто… Ладно, не сейчас.

Остроумов хотел спросить Коршуна, любил тот больше бывать в лесу или в городе, но вспомнил, что Илья никогда не отвечает на вопросы о детстве. «Он, должно быть, и в детстве был таким же серьезным, – подумал купец. – Это уже натура, это вряд ли приходит позже… Вот и у меня натура. Какая-то городская старомодность. Что я, не знаю? Знаю…»

Мобиль плавно повернул налево. Приближалось Домодедово.

* * *

Пока Остроумов со своим спутником усаживаются в глубокие кресла Первого императорского экспресса и барышни-автоматы закрепляют на них ремни; пока экспресс, шумя реакционными трубами, взлетает, чтобы за один виток вокруг голубой планеты достичь искривителя, нырнуть во мрак и тут же вынырнуть уже на орбите Марса, позволю себе коротко напомнить читателю (находящемуся, быть может, за миллионы световых лет от Земли) положение, в котором застали эту планету наши герои.

Марс нельзя было назвать спокойным местом. Страницы газет, межсетевых и бумажных, ежедневно пополнялись рассказами о жестоких преступлениях. Ходили слухи о тайных марсейских бандах, а поселенцы, прилетевшие на Марс позже первой волны (то есть, собственно, марсейцами никак не считавшиеся), избегали заходить в опасные районы городов-куполов.

Самое громкое дело тех лет – убийство князя Афанасия Вяземского – случилось именно на Марсе, и подобные ему покушения на людей не столь заметных были делом нередким. Читатель, должно быть, удивится, отчего же тогда стремились люди, имевшие свою чудесную Землю, имевшие уже больше десятка прекрасных планет и возможность до них быстро добираться, на Марс. Причина всему – деньги.

Редкие и ставшие в силу своей важности для разных космических машин ужасно дорогими иридий, золото и платина обнаружились на Марсе. Оземление планеты благодаря изобретениям Лодыгина оказалось делом возможным и даже недолгим. Шесть исполинских оземельных машин пирамидами поднялись над равнинами и кратерами Марса. Стали один за другим появляться рудники, космопорты и города-куполы, вырастали заводы. Люди богатели. «Иридиевые миллионеры» сменялись владельцами крупнейших в окрестностях Солнца верфей. Потянулись на Марс банкиры.

Соединение богатства (физической власти) и побуждающих к действию идей (власти над душами) приводит к желанию распространения этой двуединой власти в физическом и духовном пространствах. И за богатством, и за идеями стоят определенные мотивы. С Марсом случилось так, что мотивы марсианской олигархии во многом совпали с мотивами неудовлетворенных своим местом в истории представителей общества, которое мы знаем как Европа.

Случилась Русско-марсейская война.

Не будем сейчас касаться сути сказанных мотивов и течения войны, действия которой вышли за пределы Марса и распространились на всю Солнечную систему. Важно лишь, что с ее окончанием Марс потерял звание промышленного центра, но обнаружил для себя новую роль, неожиданную и имеющую прямое отношение к делу Остроумова: на Марсе начали появляться оранжереи.

К сороковым годам XXIX века атмосфера Марса стала условно пригодной для дыхания. Условно – потому что по-прежнему рекомендовалось использовать дыхательные маски, а в тех областях, которые расположены высоко над уровнем марсианского моря, даже надевать защитные герметические костюмы[1]. Создать плодородные почвы – а главное, защитить их от множества марсианских опасностей – оказалось возможно лишь на территориях, накрытых гигантскими куполами.

Однако (и здесь следует нам благодарить стечение обстоятельств, поскольку не было такое свойство задумано людьми, но образовалось само по себе) атмосфера планеты и получившиеся почвы оказались весьма благоприятны для выращивания самых диковинных овощей, фруктов и цветов. Особенно хороши были цветы, каждый, кто разбирается в них, тотчас отметил бы, как чист, тонок и силен был их аромат. После марсианских роз земные казались будто вобравшими в себя множество соседних ароматов, в окружении которых они появились.

Два больших купеческих дома, занимавшихся духами, бросились на Марс с желанием схватить птицу удачи, блеск оперения которой увиделся им с Земли. Остроумов приобрел плантации и открыл на Марсе небольшую фабрику намного позднее прочих, когда рынок был уже поделен. Имея гильдейское право межпланетной торговли, никак не мог он добиться, чтобы его марка и товары встали в один ряд с таковыми от больших и успешных домов.

Последние два года купец, сам того не желая замечать, боролся лишь за сохранение своей доли в Солнечной системе, и в этой каждодневной борьбе марсианская фабрика стала его главной опорой. Мода на чистые, яркие и простые ароматы не оставляла Остроумову выбора. Московская фабрика и заводик в Павловском Посаде производили теперь только товары целебного свойства – различные мази, шампуни и прочее, – с хорошим составом, считавшиеся весьма действенными, но не менявшиеся уже давно и покупателей имевшие из старших поколений.

* * *

Экспресс золотой стрелкой выскочил из искривителя, благополучно произвел положенный маневр и стал опускаться к космопорту Земельграда – марсианской столицы, крупнейшего купола, построенного человеком.

Марс надвигался. Марс вызывал особое волнение, объяснимое событиями двадцатилетней давности. Он был чужим, непонятным до конца, затаившим будто какую-то угрозу, и можно было договориться с собой до того, что эта угроза исходит от самой планеты и существовала еще до ее заселения. История пыталась лишить языческого бога войны его любимых игрушек: огня и стали, заводов, машин, заменяя их мирным земледелием. А до этого приручить суровую планету, утихомирить бури, вернуть атмосферу.

Город виделся с высоты огромной, совершенно прозрачной полусферой, разделенной, будто глобус, тончайшими линиями цвета меди. В стороны отходили от него семь длинных лучей, также накрытых прозрачной защитой из слюдарита. Все казалось маленьким и хрупким, но постепенно приближалось, и становились видны высокие здания центра, две кольцевые дороги и семь широких проспектов, бегущих каждый по своему лучу к окраинам.

Лучи именовались по цветам, которые выбраны были для обозначения проспектов на картах. Фиолетовый луч, самый длинный, едва заметно изгибающийся в конце, вел к шахтам и огромному заводу с шестью высокими трубами над шестью корпусами, из которых ныне действовал лишь один. На конце Синего располагался космопорт, Голубой заполняла цепочка бассейнов, здесь выращивали водоросли и рыб. Зеленый и Желтый отведены были под фруктовые и овощные хозяйства, а Оранжевый, где и находилась фабрика Остроумова, – под цветники и оранжереи, отходящие от него в стороны и потому делающие его похожим на сороконожку. Красный, единственный из лучей, хранящий заметные еще следы разрушений на дальнем краю, во времена расцвета Марса был промышленным районом. Теперь же стал он самым неблагополучным местом Земельграда, и если кто-нибудь в Солнечной системе искал подпольных развлечений, то рано или поздно приводили его кривые дорожки именно на Красный луч.

6. Фабрика

К челноку подали трап. Остроумов поднялся, разминая затекшее тело.

– Давно не летал. Или старею?..

Илья качнул головой.

– Владимир Ростиславович, обычное дело. У всех так.

– Ну, раз ты говоришь, я спокоен, – улыбнулся Остроумов, пытаясь подавить нарастающее внутри напряжение.

Теперь надо было поскорее приспособиться к малому марсианскому тяготению, которое на словах делает любого землянина сильнее и выносливее, на деле же отнимает ловкость, вызывает головокружение и сил высасывает даже больше, чем суровый Дальнекузнецк.

Дождались фабричного мобиля. Водитель, задержанный неожиданно строгим досмотром при въезде в космопорт, чуть опоздал, и Остроумов, забравшись в салон и погрузив тело в прохладное мягкое сиденье, выговорил ему за это опоздание:

– Всегда-то тебя ждать надо, Иваныч! Hannibal ante portas[2], а ты возишься где-то! Знаешь, какой Ганнибал?

– Вестимо, Ганнибал Бурский.

– Нет, не Бурский. В допотопные века, три тысячи лет назад, жил другой Ганнибал, почище марсейского. Этот был настоящим стратегом, не только гордым, но и умным. Сначала умным, затем гордым.

– Других Ганнибалов не знаем. Истории не обучены.

Остроумов хотел добавить что-то еще про империю и ее врагов, но передумал. Он покачал головой из стороны в сторону, поморщился, потер лоб между бровями.

– Что-то мигрень начинается… Хотел бы я на тебя, Илья, походить – ты будто не замечаешь перемены планет.

– Это дело привычки.

Остроумов знал, что до их первой встречи Коршун много работал на Марсе. Купец, впрочем, не интересовался прошлым охранника, ему было достаточно того, что Илья представляет Охранную палату.

– Разболится голова – ничем не победишь. Заедем к аптекарю.

– Как скажете. У вас есть свои предпочтения или выберу я?

– Какие предпочтения? Я здесь ничего не знаю, кроме своего участка. Выбери ты.

Коршун быстро назвал водителю адрес. Тронулись.

Ехали молча. Остроумов пытался читать и набирать ответы на машинке, но вскоре бросил и просто смотрел через толстое стекло на пробегающие мимо земельградские виды.

Мобили на Марсе на случай экстренной необходимости имели герметичный салон. По закону полагалось возить с собой и достаточный запас дыхательной смеси, но за соблюдением этого правила давно уже не следили, и заднюю часть салона занимало разросшееся чрево багажного отделения, заполненное сейчас четырьмя огромными остроумовскими чемоданами и одним чемоданом охранника.

Вскоре мобиль свернул с Большой Кольцевой и остановился на узкой улице, зажатой между трехэтажными домами.

Архитектура Марса коренным образом отличалась от архитектуры других планет. Не было здесь достаточных объемов производства кирпича и бетона, не росли деревья, зато железо буквально лежало под ногами. Поэтому большинство сооружений представляли собой конструкции из ферм, профилей и балок, скрепленных электрической дугой. Использовалось много литья и кованых украшений, и выкрашено все было в медный, бурый, охристый либо оттенки голубого с черным для контраста.

Илья вышел из мобиля первым, обошел вокруг, осматриваясь, открыл дверь Остроумову. Аптека располагалась в двухэтажном узком домике, втиснувшемся между нежилым и подозрительно темным зданием с завешенными черной материей окнами и доходным домом с большой вывеской «Сдаются комнаты». Внутри было пусто, прохладно и тихо. За стойкой виднелась сутулая фигура провизора – типичного марсейца, худого, по местной моде безволосого. Он задумчиво читал книгу, и в тишине был слышен шорох от сухих пальцев, которыми он водил по бумаге, и громкие резкие звуки переворачиваемых страниц.

Услышав звон колокольчика, задетого открытой дверью, он не сразу оторвался от своего занятия и только спустя, должно быть, полминуты медленно поднял голову и взглянул на посетителей. Заложив книгу однорублевой банкнотой, провизор улыбнулся и произнес:

– Милости просим!

Остроумову улыбка провизора показалась неискренней и хитрой.

Бумажные деньги по-прежнему имели хождение на Марсе, хотя совсем почти пропали на Земле. Это происходило отчасти в силу особой привычки, отчасти от множества нарушающих законы расчетов. Увидев банкноту, Остроумов припомнил рассказы о марсейцах и деньгах и с еще бо́льшим сомнением посмотрел на стоящего напротив него аптекаря.

– От головной боли мне, голубчик, поищи.

– Что-то конкретное изволите или…

– Обычное, обычное…

Купец чуть было не добавил «земное», но при взгляде на черепашью голову провизора удержался и только нелегко вздохнул. Провизор удалился на поиски лекарства.

В этот момент снаружи взвизгнули тормоза, и Илья, стоявший спиной к аптекарю, поднял левую руку к груди, как бы придерживая край пиджака, подошел к дверям, но ничего угрожающего, к счастью, не обнаружил.

Вынесли лекарство. Рассчитались.

Вскоре они снова ехали по Большой Кольцевой, спокойной в эти утренние часы. Погода казалась пасмурной.

Надо сказать, что такое ощущение вполне обыкновенное. Марс отстоит от Солнца на восемьдесят миллионов километров дальше Земли, и сила света родной человечеству звезды здесь естественным образом снижена. К тому же между городом и небом существовал еще купол – два слоя прозрачного материала, пространство между которыми было заполнено инертными газами.

– Как будто туман снаружи. Тебе так не кажется? – спросил Остроумов своего спутника.

– Обман зрения, – ответил Илья. – Может быть и усталость.

– Должно быть, должно быть… Знаешь, я не люблю спешки. А тут все внезапно. Семью оставил, всех перепугал…

Остроумов закрыл глаза, ожидая, когда подействуют пилюли не вызвавшего никакого доверия лысого провизора, и только по звукам и ощущениям стараясь определить, где они сейчас едут. Вот улица, ведущая на Оранжевый луч. Перестроились в крайний ряд. Светофор. Свернули…

Остановились они у высоких кованых ворот фабрики, из-за которых на гостей смотрела холодными бронзовыми глазами скульптура, изображающая девушку, держащую в руках двух крылатых змеек. За нею высилась сама фабрика – красное кирпичное здание (конечно, это был не кирпич, а всего лишь имитация, искусно нарисованная краской кладка). Два автомата, схватив руками тяжелые створки, распахнули ворота (как видно, приводы, их поворачивающие, были неисправны), и мобиль заехал во двор.

Остроумов, понемногу приходящий в себя и, кажется, избавляющийся наконец от головной боли, осторожно вылез наружу. Седовласый приказчик с короткой бородкой, Селиверст Петрович Елеев, уже ждал его.

– Владимир Ростиславович! Так ждали мы вас, так ждали! – Он низко поклонился. – Такое горе, ах-ах-ах!..

– Ну ладно, будет тебе ахать. Скорее идем, показывай.

* * *

Пожар случился в западном крыле. Паровая и цех экстракции были совершенно уничтожены. Обвалившиеся потолки, чернота и разруха – при виде этой картины у Остроумова защемило сердце. Автоматы по приказанию Елеева разбирали завалы, вытаскивали оборудование, раскладывая все на тротуаре, но купец остановил их:

– Это все более не годно.

Дальше галереи огонь не распространился, и центральное здание, а главное, восточное крыло, где находились стальные кюве с созревающими смесями, никак бедой затронуты не были. В большом зале при входе собрались работники. В углу за низеньким столиком оценщик заполнял свои бумаги, и Остроумов отправил приказчика проследить за ним.

К купцу подошел невысокий коренастый человек с полным лицом, маленькими темными глазами, в черном двубортном мундире. Он дотронулся до фуражки и важно произнес:

– Старший пристав Варнавский.

– Остроумов, владелец этого предприятия, – ответил купец машинально, продолжая блуждать взглядом вокруг и желая что-нибудь предпринять, приказать – действовать, чтобы не выглядели его люди и автоматы потерянными, чтобы был план и чтобы вернулся порядок.

Затем он вдруг понял, что перед ним полицейский, и повернулся к нему.

– Чем могу?..

– Уведомляю вас, что уполномочен сделать фотографии места происшествия и опросить работников, бывших в то время на своих местах. Также имею намерение вести звукозаписи при этих мероприятиях.

Остроумов кивнул, снова погрузившись в свои мысли. Он прошел направо, открыл дверь одной комнаты, другой, прошел в цех упаковки. Здесь его нашел старший мастер, были отданы первые указания насчет готовой продукции, той, которая еще ждала своего часа в баках, запасов на складе и так далее.

– Федя, позднее зайди ко мне в комнаты, я все напишу на бумаге. Елеев пусть тоже зайдет, это больше его дело.

– Слушаюсь, Владимир Ростиславович.

Мастер убежал, а купец все стоял перед стеллажами и смотрел на короба с картонками. Из них машины ловко берут и складывают красивые упаковки и запаивают их сверху пленкой, чтобы ничто не нарушало атмосферу того аромата, тех радостных эмоций, которые стремился он дать своему покупателю. Остроумов взял один лист, отпечатанный особыми красками, не имеющими запаха, вырубленный, с биговкой – то есть совершенно готовый, – поднес к лицу, немного помахал им, принюхался. Затем уткнул нос в бумагу и шумно вдохнул.

Дым. Запах едва различимый, но он его чувствует. Слышит повсюду. Уйдет ли? Заметен ли другим?..

Нет, все заменить! А это, негодное, уничтожить!

Остроумов бросил лист обратно в короб и широким неровным шагом, все еще привыкая к своему малому на Марсе весу, пошел обратно.

Два часа пролетели в суете, и наконец стала вырисовываться картина, что можно и нужно сделать. Потери были страшны видом, но в действительности малы и быстро восполнимы, ремонт начнется уже завтра.

Остроумов, успокоившись и проголодавшись, решил сделать перерыв на чай. Во втором здании, стоящем на удалении от фабрики и служащем жильем для работников, были этаж гостевых комнат на случай таких визитов и просторная столовая – словом, устроено было все удобно, по-остроумовски. Вдвоем с Елеевым они направились к дому.

Между зданием фабрики и жилым домом был разбит небольшой сад с фонтаном. Ряды плотных, ровно подстриженных кустов с фиолетово-зелеными листьями изгибались вдоль дорожки, за ними прятались каменные горки с шариками марсианских толстянок и великолепными ярко-синими гастериями. Подальше стояли вишневые деревца, еще молодые, привезенные с Земли.

– Прижились, значит? – спросил Остроумов Елеева.

– Вы про вишни? Так точно-с. Под ними на два метра грунт вынули, заложили, значится, дренажный, торфяной, земляной… ну, то есть по науке.

– Интересно, зацветут ли?..

Приказчик развел руками:

– Один Господь знает. Яблони здесь цветут, но особые сорта…

Остроумов некоторое время смотрел на тонкие стволики и ветви, пережившие путешествие через два пространства. Однажды в детстве мать отругала его за то, что для какой-то своей детской цели он отломил веточку у вишни в саду. Теперь ему вдруг вспомнился тот день и даже та веточка, какой она была. Мог ли он подумать, что посадит вишни на Марсе? Мог ли он подумать, что станет вскоре с Марсом?

– Вот послушай, – обратился Остроумов к приказчику, – скажи, я стар стал и негибок? Все меняется теперь так скоро – люди, вкусы… Мой покупатель пропадает, я должен делать что-то новое! Но что?

Приказчик развел пальцы рук, словно обхватывая невидимый шар, и приоткрыл было рот, но не нашел, что сказать или что хочет услышать хозяин. Беда Елеева была в том, что, при несомненной аккуратности и строгости, при хорошем понимании запахов, никогда не обладал он такой стрункой, чтобы предложить что-то свое.

Остроумов, впрочем, и не ждал ответа. Он спрашивал сам себя и сам себе не мог ответить. Теперь, когда выяснилось, что ущерб не столь велик и может быть все поправлено, может вернуться в прежнее свое состояние и течение, он наконец смог увидеть, что это течение почти равно угасанию, которое неминуемо настанет.

– Селиверст Петрович, ступай-ка вперед, а я обдумаю кое-что. И написать надо телеграмму, – проговорил Остроумов и, нахмурившись, пошел к фонтану.

Фонтан, исполненный по заказу купца в виде трех переплетающихся змеек, выглядел скромно по земным меркам, но на Марсе считался роскошью. Воду в купол доставляли от самой полярной шапки. Тысячи миль она шла по трубам от станции к станции и в конце своего пути попадала в огромное подземное хранилище. Марс никогда не испытывал недостатка воды. Проблема была в другом – в цене. Сейчас, в минуту беспокойства, происшествия, тревоги, струи воды, взлетающие вверх, казались напрасной тратой, излишеством…

Вдруг ухватившись за одно подозрение, Остроумов развернулся и быстро зашагал обратно.

7. Марсианские тени

– Илья, ты мне нужен. Поглядим кое-что.

Купец и охранник снова подошли к паровой. Автоматы теперь действовали слаженно. Прилегающие газоны были укрыты пленками, все спешно разбиралось, в тележках вывозился мусор.

Остроумов, проверяя свою догадку, дошел по галерее до того места, где огонь был остановлен, и принялся долго что-то выискивать, глядя наверх. Подозвали автомат из простых рабочих, он принес лестницу. Когда сняли листы с потолка, глаза купца блеснули, и он резким движением указал на свисающий вниз пучок проводов.

– Что скажешь?