Полная версия
Тени на снимках
Вера Морозова
Тени на снимках
Глава 1
Кирилл Орлов вышел из вагона на мокрую, пахнущую креозотом и морем платформу, и Соленый Яр тут же обнял его, как давно потерянного, но нежеланного сына. Объятия были холодными, влажными и липкими. Туман, густой, словно скисшее молоко, висел в воздухе, пожирая верхушки редких фонарей и превращая их в размытые желтые пятна. Он оседал на лице мелкими, колючими каплями, проникал под воротник пальто, заставляя ежиться. Воздух был тяжелым и плотным, пропитанным запахами гниющих водорослей, йода и той особой, ни с чем не сравнимой тоской, которая присуща только приморским городам в конце осени. Здесь даже тишина казалась осязаемой, давящей, нарушаемой лишь далеким, протяжным стоном противотуманного горна и истеричными вскриками чаек, невидимых в белесой мгле.
Он не был здесь восемь лет. Восемь долгих, стремительных лет, пролетевших в суете московских проспектов, в гуле серверов и мерцании кода на мониторах. Там, в его мире из стекла и бетона, реальность подчинялась логике, а проблемы решались алгоритмами. Здесь же, в Соленом Яре, казалось, само время текло иначе – вязко и неохотно, как смола по стволу старой сосны. Город не изменился. Все те же обветшалые двухэтажные дома с темными от сырости кирпичными боками, все те же скользкие, отполированные миллионами шагов и дождей булыжные мостовые, все тот же ржавый указатель с облупившейся краской, на котором едва читалось «Вокзальная улица». Кирилл почувствовал, как рациональная броня, выкованная в столице, начинает трескаться под натиском этого иррационального, первобытного уныния. Он сжал ручку чемодана на колесиках, и звук, с которым они покатились по брусчатке, показался оглушительным, непристойным в этой сонной тишине.
Телефонный разговор с сестрой два дня назад выдернул его из привычной колеи. Голос Алины в трубке был тонким, дребезжащим, как натянутая струна. Она говорила о страхе, о том, что город стал чужим, враждебным. Что по ночам ей слышатся шаги за окном, а днем кажется, будто тени в углах сгущаются и следят за ней. Кирилл, разумеется, списал все на осеннюю депрессию, на замкнутую жизнь в городке, где главным развлечением были сплетни и похороны. «Возьми отпуск, приезжай в Москву, развеешься», – предложил он тогда, чувствуя укол вины за то, что так долго не навещал ее. Но Алина отказалась. «Нет, я не могу уехать. Оно меня не отпустит», – прошептала она, и это детское, суеверное «оно» заставило Кирилла купить билет на ближайший поезд.
Пока он шел к ее дому, город неохотно открывал ему свои тайны. Из тумана выплывали силуэты редких прохожих – сгорбленные фигуры в темных пальто, которые при виде него опускали глаза и ускоряли шаг. Чужак. Вернувшийся блудный сын, давно ставший чужаком. У дверей единственного продуктового магазина, тускло светившего вывеской «Дары моря», курили двое пожилых рыбаков в просмоленных робах. Их низкие голоса доносились до Кирилла обрывками фраз сквозь влажную вату тумана. «…уже третья неделя пошла…», «…море таких шуток не любит…», «…говорят, лодку нашли пустую, а сети целые…». Он понял, что они говорят о пропавшем рыбаке, Степане Крюкове, о котором вскользь упомянула и Алина. В Москве это была бы строчка в криминальной хронике. Здесь – событие, окрасившее весь город в тона тревоги и дурных предзнаменований.
Дом Алины стоял на Морском проспекте – название было слишком громким для этой тихой улочки, упиравшейся в набережную, где серое небо сливалось с серым морем. Двухэтажное здание из красного кирпича, потемневшего от времени и влаги, казалось, впитывало в себя всю окружающую меланхолию. Кирилл поднялся по стертым каменным ступеням на второй этаж, чувствуя, как с каждым шагом нарастает необъяснимая тревога. Он позвонил в дверь. Тишина. Позвонил еще раз, настойчивее. Наконец, за дверью послышался шорох, щелкнул один замок, потом второй. Алина всегда была беспечной, никогда не запиралась на все засовы.
Она стояла на пороге – тонкая, хрупкая, словно фарфоровая статуэтка, с которой забыли стереть пыль. Ее светлые волосы были тусклыми и спутавшимися, а под большими, испуганными глазами залегли глубокие тени. Она была одета в растянутый серый свитер, который делал ее еще более бесплотной. Алина бросилась ему на шею, и он почувствовал, как она дрожит всем телом, словно замерзший воробей.
«Кирилл… ты приехал… я так боялась…» – прошептала она ему в плечо.
«Тише, тише, все хорошо. Я здесь», – он завел ее в квартиру, закрыв за собой дверь и отрезая себя от промозглого мира подъезда.
В квартире пахло лавандой и чем-то еще, едва уловимым – запахом страха. Он был похож на запах озона перед грозой. Все было чисто, прибрано, но в этой чистоте чувствовалось что-то лихорадочное, маниакальное. На маленьком столике у окна стояла ваза с увядшими хризантемами.
«Что случилось, Алин? Расскажи мне все по порядку», – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно и спокойно.
Она села на диван, обхватив колени руками, и уставилась в одну точку. «Я не знаю… Просто… страшно. Этот город… он давит. После того, как Степан пропал, все изменилось. Люди стали злыми, смотрят косо. Шепчутся за спиной. Говорят, это снова началось».
«Что началось? Алин, это просто маленький город. Тут всегда так, когда что-то происходит».
«Нет! – она вскинула на него полные слез глаза. – Это другое. Я чувствую это. Будто кто-то наблюдает. Все время. Даже здесь, в квартире. Иногда мне кажется, что я вижу движение в зеркале, краем глаза. А ночью… ночью я слышу, как море дышит прямо под окном, хотя до него три квартала. И этот туман… он не просто туман, Кирилл. Он живой. Он лезет в щели, он хочет забрать меня».
Кирилл вздохнул. Все было хуже, чем он думал. Это походило на нервный срыв. Он сел рядом, обнял ее за плечи. «Слушай, это все нервы. Тебе просто нужно отдохнуть, сменить обстановку. Завтра же купим билеты, и ты поедешь со мной в Москву. Хорошо? Побудешь у меня, сходишь по магазинам, в театр…»
Она покачала головой, не отрывая взгляда от окна, за которым клубилась белая мгла. «Я не могу. Не могу уехать».
Их разговор прервал резкий, настойчивый стук в дверь. Алина вздрогнула и вцепилась в его руку.
«Кто это?» – прошептала она.
«Наверное, соседи. Сиди здесь, я открою».
Он подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестничной клетке стоял почтальон – древний, как сам Соленый Яр, старик в форменной фуражке, съехавшей набок. Кирилл открыл дверь.
«Орловой Алине?» – проскрипел старик, не глядя на него и протягивая конверт.
Кирилл взял его. Конверт был странным. Сделанный из плотной, пожелтевшей от времени бумаги, шершавой на ощупь. На нем не было ни марок, ни почтовых штемпелей, ни обратного адреса. Только имя сестры, выведенное каллиграфическим почерком, выцветшими коричневыми чернилами: «Алине Кирилловне Орловой».
«Спасибо», – сказал Кирилл, но почтальон уже развернулся и, не сказав ни слова, начал спускаться по лестнице, его шаги гулко отдавались в тишине подъезда.
Кирилл закрыл дверь и повернулся к Алине, держа конверт в руках. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых плескался первобытный ужас.
«Что это?» – ее голос был едва слышен.
«Не знаю. Какое-то письмо».
Он протянул ей конверт. Она долго смотрела на него, будто это была не бумага, а ядовитая змея. Ее пальцы дрожали, когда она, наконец, взяла его. В наступившей тишине было слышно, как бьется ее сердце и как за окном снова тоскливо и безнадежно завыл противотуманный горн, словно оплакивая кого-то заранее. И в этот момент Кирилл впервые почувствовал, как по его спине пробежал холод, не имеющий ничего общего с осенней сыростью. Холод, идущий изнутри этого старого, пожелтевшего конверта.
Глава 2
Тишина в комнате стала плотной, звенящей. Алина держала конверт двумя руками, словно он весил несколько килограммов. Ее костяшки пальцев побелели. Она смотрела на выведенное старинными чернилами свое имя так, будто видела перед собой смертный приговор. Кирилл подошел ближе, положил руку ей на плечо.
«Алин, это просто бумага. Может, какая-то рекламная рассылка, стилизованная под старину. Сейчас это модно. Давай откроем».
Его голос, призванный успокоить, прозвучал в этой гнетущей атмосфере фальшиво и неуместно. Она медленно подняла на него взгляд, и в ее глазах он увидел не просто страх, а какую-то мрачную покорность судьбе, что напугало его еще больше. Не говоря ни слова, она протянула конверт ему. «Открой ты. Я… не могу».
Кирилл взял его. Бумага была сухой, ломкой и пахла пылью, тленом и чем-то еще, неуловимо-химическим, как в старых аптеках. Он аккуратно подцепил ногтем край клапана. Тот не был заклеен, а просто вложен внутрь. Кирилл вытряхнул содержимое себе на ладонь. Это была фотография. Старая, размером с почтовую открытку, отпечатанная на плотном картоне с чуть загнутыми уголками. Края были неровными, а сама поверхность, покрытая глянцевой эмульсией, пошла мелкими трещинками, как высохшая земля. Цвета выцвели до оттенков сепии, превратив яркий летний день в застывшее воспоминание.
Он узнал это место. Городская набережная. И девочку, стоявшую у чугунных перил. Ей было лет четырнадцать, она была одета в легкое летнее платье, а ее светлые волосы, заплетенные в две косы, растрепал морской ветер. Она смеялась, запрокинув голову, и в ее позе было столько беззаботной, солнечной радости, что у Кирилла на мгновение перехватило дыхание. Это была Алина. Десять, нет, уже почти двенадцать лет назад. Он помнил этот день. Он сам ее тогда фотографировал на свой первый простенький цифровой фотоаппарат.
Он протянул снимок сестре. «Смотри. Это же тот день, когда мы ходили на День города. Помнишь, ты еще объелась сладкой ваты и потом весь вечер жаловалась на живот?»
Алина взяла фотографию, и ее лицо на секунду просветлело. Тень страха отступила, уступая место теплой волне ностальгии. Она провела пальцем по картонке, ее губ коснулась слабая улыбка.
«Помню… – прошептала она. – Ты еще выиграл в тире дурацкого плюшевого медведя, а он оказался бракованным, с одним глазом. Мы назвали его Пиратом».
Они оба улыбнулись, и на мгновение напряжение в комнате спало. Прошлое, светлое и безопасное, накрыло их своим уютным одеялом, отгоняя промозглую жуть настоящего. Казалось, все ее страхи были лишь плодом воображения, развеявшимся при виде простого, милого привета из детства.
Но улыбка на ее лице медленно начала таять, уступая место недоумению. Она наклонилась ближе к фотографии, ее брови сошлись на переносице.
«Странно… – пробормотала она. – Я не помню, чтобы там кто-то еще был».
«Где там?» – не понял Кирилл.
«Здесь… за мной».
Она протянула ему фотографию обратно. Кирилл взял ее, снова вглядываясь в знакомую сцену. Набережная, Алина у перил, за ее спиной – размытые очертания рыбацких лодок и гладь залива. Все как он помнил. Он уже собирался сказать, что ей показалось, но потом он увидел.
Там, за правым плечом смеющейся девочки, стояла фигура.
Это не был человек. Во всяком случае, не в привычном понимании. Это была высокая, неестественно вытянутая тень, словно кто-то растянул силуэт человека вверх, нарушив все пропорции. У нее не было черт лица, одежды, каких-либо деталей. Просто сгусток темноты, более плотный и матовый, чем обычные тени на снимке. Фигура была размытой, не в фокусе, но ее присутствие было неоспоримым и зловещим. Она стояла чуть поодаль, но одна из ее длинных, тонких рук, казалось, была протянута к плечу Алины, не касаясь его, но застыв в сантиметре от платья. Этот жест не был дружеским или защищающим. В нем было что-то хищное, выжидающее. Присутствие этой темной аномалии мгновенно отравило всю сцену. Беззаботный смех девочки теперь казался отчаянным и обреченным, а солнечный день – лишь декорацией для чего-то ужасного.
«Что это за хрень?» – вырвалось у Кирилла.
Алина отшатнулась, ее лицо исказилось от ужаса. Она снова обхватила себя руками, и ее начало бить в ознобе. «Оно здесь… Оно нашло меня… Кирилл, оно было там все это время!»
«Тихо, тихо! Успокойся!» – Кирилл положил фотографию на стол и подошел к сестре, пытаясь ее обнять, но она отстранилась.
«Не трогай меня! Оно может быть на тебе!»
Его мозг, привыкший к системному анализу, лихорадочно заработал, отчаянно цепляясь за логику. Этого не могло быть. Он делал этот снимок. Он помнил тот день до мельчайших подробностей. За Алиной никого не было. Это была цифровая фотография, хранившаяся у него на компьютере. А это – старый аналоговый отпечаток.
«Так, давай по порядку, – сказал он, стараясь говорить как можно спокойнее. – Это чья-то очень злая и глупая шутка. Кто-то взял мою фотографию, распечатал ее, пририсовал эту фигуру в фотошопе, потом состарил снимок и подсунул тебе в ящик. Все. Это просто хулиганство».
«Никто не мог взять эту фотографию! – ее голос сорвался на крик. – Она только у тебя на компьютере! И посмотри на нее! Это не фотошоп! Бумага… она настоящая, старая!»
Он снова взял снимок. Алина была права. Это не было похоже на современную подделку. Текстура картона, характерные трещинки на эмульсии, выцветшие тона – все кричало о подлинности. Он перевернул фотографию. На обороте, в правом нижнем углу, он заметил крошечное, почти стершееся тиснение. Он поднес картонку ближе к свету, щурясь. Это был элегантный вензель, сплетенный из букв «А» и «В», а под ним надпись, сделанная старомодным шрифтом с ятями: «Вересаевъ и Ко. Соленый Яръ».
«Вересаев… – пробормотал он. – Никогда не слышал».
Но это было доказательство. Это была работа какой-то старой, давно не существующей фотостудии. Но как, черт возьми, его цифровая фотография двенадцатилетней давности могла оказаться отпечатанной в этой студии, которая, судя по шрифту, закрылась лет сто назад? А главное – как на ней появилась эта тень?
Он начал ходить по комнате, пытаясь сложить этот абсурдный пазл. Двойная экспозиция? Возможно. Старый фотограф мог случайно наложить один негатив на другой. Но откуда у него взялся негатив с Алиной? Дефект проявки? Химическое пятно? Но пятно не могло иметь такой четкой антропоморфной формы, такой зловещей осмысленности.
«Кирилл… – голос Алины был тихим, полным отчаяния. – Это не шутка. Я знаю. Так же было и со Степаном. И с Марьей Петровной, учительницей. Они тоже получили такие фотографии. Мне соседка рассказывала. А потом они… исчезли».
Кровь застыла в жилах Кирилла. Это уже не было похоже на нервный срыв или паранойю. Это была конкретная, пугающая информация.
«Почему ты мне не сказала об этом по телефону?»
«Я боялась! – всхлипнула она. – Боялась, что ты решишь, что я сошла с ума. Я и сама так думала. До сегодняшнего дня. До этого конверта. Теперь я знаю, что я следующая».
Он снова посмотрел на фотографию. На смеющуюся девочку, не знающую, что за ее спиной уже застыл бесформенный ужас. На размытую темную фигуру, которая казалась порталом в другой, кошмарный мир, случайно прорвавшимся на старую эмульсию. Рациональная часть его сознания все еще отчаянно сопротивлялась, кричала о мистификации, о розыгрыше, о совпадениях. Но глядя в полные неподдельного ужаса глаза сестры, глядя на этот невозможный артефакт в своих руках, он чувствовал, как его мир, построенный на логике и порядке, дает трещину. И в эту трещину заглядывала холодная, бездонная тьма, пахнущая соленым туманом и старой фотохимией.
Глава 3
Следующее утро не принесло облегчения. Туман за окном не рассеялся, а, казалось, лишь уплотнился, превратив мир в набор размытых серых силуэтов. Ночь прошла беспокойно. Кирилл почти не спал, прислушиваясь к каждому шороху в старом доме, в то время как Алина, накачанная успокоительным, металась в своей комнате в тяжелом, липком сне, изредка всхлипывая. Зловещая фотография лежала на кухонном столе, накрытая салфеткой, словно покойник. Кирилл несколько раз подходил к ней, отодвигал салфетку и всматривался в снимок, пытаясь найти хоть какой-то изъян, хоть одну деталь, которая бы выдала подделку. Но фотография была безупречна в своем ужасе. Фигура за плечом сестры не менялась, но чем дольше он на нее смотрел, тем более реальной, более объемной она казалась.
Он понял, что сидеть сложа руки и ждать, пока его сестру окончательно поглотит безумие или что-то похуже, он не мог. Логика подсказывала, что у всего должна быть причина. И единственной ниточкой, за которую можно было уцепиться, было это странное тиснение на обороте: «Вересаевъ и Ко». Нужно было узнать, кто это такой. А в Соленом Яре было только одно место, где прошлое было каталогизировано и разложено по полкам – городской архив.
Он оставил Алине записку, что скоро вернется, и вышел на улицу. Холодный влажный воздух ударил в лицо, заставив поежиться. Город казался вымершим. Кирилл шел по пустынным улицам, и его шаги гулко отдавались от стен домов, покрытых зеленоватым налетом плесени. Ему казалось, что из каждого темного окна, из каждой подворотни за ним наблюдают невидимые глаза. Паранойя сестры оказалась заразительной.
Городской архив располагался в здании бывшей купеческой усадьбы, приземистом особняке с колоннами и облупившейся желтой штукатуркой. Внутри царил священный полумрак и запах, который Кирилл помнил с детства, когда их школьниками водили сюда на экскурсии – густой, сладковатый аромат старой бумаги, клея и пыли веков. За массивной дубовой конторкой сидела женщина, и Кирилл с удивлением узнал в ней Ольгу Лаврову, свою одноклассницу и подругу детства.
Ольга почти не изменилась. Все те же вьющиеся каштановые волосы, собранные в небрежный узел, из которого выбивались непослушные пряди, все те же живые, любопытные карие глаза за стеклами очков в тонкой оправе. Она была одной из немногих, кто не стремился сбежать из Соленого Яра после школы. Она любила этот город, его историю, его тайны. И теперь она была хранительницей этих тайн.
«Кирилл? Орлов? Какими судьбами?» – она подняла голову от толстой подшивки, и ее лицо озарила искренняя, теплая улыбка. На мгновение Кириллу стало легче. В этом царстве теней и страхов он встретил что-то знакомое, настоящее.
«Оля, привет. Да вот, приехал сестру навестить», – он подошел к конторке.
«Слышала, что Алина что-то совсем расклеилась, – сочувственно сказала Ольга, понизив голос. – Говорят, напугана сильно. В городе вообще сейчас неспокойно из-за этого рыбака…»
«Именно поэтому я здесь. Мне нужна твоя помощь. Как историка и архивариуса».
Он вынул из внутреннего кармана пальто фотографию, завернутую в носовой платок, и положил ее на конторку. Ольга с любопытством развернула платок. Она взяла снимок в руки, и ее лицо тут же стало серьезным, сосредоточенным. Она не вскрикнула от ужаса, как Алина, и не начала искать рациональные объяснения, как он. Она смотрела на фотографию как на артефакт, как на историческую загадку.
«Какая прелесть, – пробормотала она, разглядывая карточку. – Настоящая альбуминовая печать, конец девятнадцатого, может, самое начало двадцатого века. Превосходная сохранность эмульсии, хотя и есть кракелюр… Но что здесь делает Алинка?»
«В этом-то и вопрос. А еще вот это», – Кирилл указал пальцем на темную фигуру.
Ольга прищурилась. «Да… вижу. Странно. Похоже на дефект проявки. Или… на так называемую «спиритическую фотографию». В свое время это было очень модно. Фотографы-шарлатаны использовали двойную экспозицию или другие трюки, чтобы «запечатлеть» духов умерших для скорбящих родственников».
«Это не трюк, Оля. Эту фотографию Алина получила вчера по почте. И она уверена, что это связано с исчезновениями в городе».
Ольга подняла на него встревоженный взгляд. Она перестала улыбаться. «Погоди, ты серьезно?»
«Более чем. Посмотри на оборот».
Она перевернула снимок. Ее палец скользнул по тиснению. «Вересаевъ и Ко… Да, знакомая фамилия. Арсений Вересаев. Был у нас такой фотограф. Очень талантливый, но с трагической судьбой. Его студия была самой популярной в городе на рубеже веков».
«Что с ним случилось?»
«Точно никто не знает. Ходили разные слухи. Говорили, что после смерти жены и дочери он тронулся умом. Заперся в своей студии, увлекся какими-то мистическими экспериментами. А потом просто исчез. Дом его до сих пор стоит на обрыве за городом, заброшенный».
Внутри у Кирилла все похолодело. Мистические эксперименты… Это уже не было похоже на простое совпадение.
«Мне нужно знать о нем все. Все, что ты сможешь найти», – попросил он.
Ольга кивнула. В ее глазах загорелся огонек профессионального азарта. Для нее это была не просто помощь другу, а самая интригующая загадка за всю ее карьеру в архиве.
«Хорошо. Это будет непросто. Большая часть его личного архива, скорее всего, сгинула вместе с ним. Но мы можем поднять городские летописи, подшивки старых газет, церковные книги. Где-то должны были остаться следы».
Она провела его в читальный зал – просторную, холодную комнату с высокими потолками и длинными столами. Воздух здесь был еще гуще, еще насыщеннее запахом прошлого. Ольга скрылась в лабиринте стеллажей, уходящих в полумрак, и через некоторое время вернулась, толкая перед собой скрипучую тележку, груженую тяжелыми, пыльными томами в потрескавшихся кожаных переплетах.
«Вот, – сказала она, выкладывая их на стол. – «Вестник Соленого Яра» с 1895 по 1915 год. И метрические книги Успенской церкви. Если Арсений Вересаев жил, женился, крестил детей и умирал в этом городе, записи должны быть здесь».
Они погрузились в работу. Время потекло незаметно, растворяясь в шелесте старых страниц. Кирилл, привыкший получать любую информацию за секунды с помощью поисковой системы, чувствовал себя беспомощным и неуклюжим в этом аналоговом мире. Он осторожно перелистывал хрупкие, пожелтевшие газетные листы, вдыхая их пыльный аромат, и вчитывался в витиеватые строки, повествующие о событиях давно минувших дней: о ценах на улов камбалы, о прибытии в порт нового парохода, о скандале в доме градоначальника.
Ольга работала быстро и сосредоточенно. Ее пальцы привычно скользили по строчкам, выхватывая из потока информации нужные имена и даты.
«Ага, вот!» – воскликнула она через час, склонившись над метрической книгой. – «Арсений Ильич Вересаев, мещанин, 32 лет от роду, обвенчался с девицей Еленой Павловной Воронцовой, 19 лет. Год 1898-й».
Еще через полчаса она нашла запись о рождении их дочери, Анны. А потом, в подшивке «Вестника» за 1905 год, Кирилл наткнулся на небольшую заметку в разделе «Городские происшествия».
«Трагедия на льду», – гласил заголовок. В заметке сообщалось, что жена и малолетняя дочь известного в городе фотографа Арсения Вересаева трагически погибли, провалившись под лед во время катания на коньках по замерзшему заливу.
«Вот оно… – прошептал Кирилл, показывая заметку Ольге. – Вот начало его безумия».
Они продолжали поиски, и постепенно из разрозненных фактов начала вырисовываться мрачная история. После трагедии Вересаев почти перестал работать. Реклама его фотостудии исчезла со страниц газет. Вместо нее начали появляться странные, тревожные слухи, отраженные в колонке светской хроники. Писали, что фотограф замкнулся в себе, что по ночам в окнах его дома горит странный фиолетовый свет, что он скупает у заезжих торговцев редкие химикаты и старинные книги по алхимии. В одной из заметок анонимный «доброжелатель» намекал, что Вересаев пытается связаться с духами своих покойных родных и совсем потерял рассудок.
Последнее упоминание о нем они нашли в номере за 1907 год. Короткая заметка сообщала, что дом фотографа Вересаева уже несколько недель стоит запертым, а сам хозяин бесследно исчез. Полиция, вскрыв дом, не нашла ничего, кроме разгрома в лаборатории и странных символов, начертанных на стенах. Дело было закрыто, а Арсений Вересаев перешел в разряд городских легенд, став еще одним призраком, населявшим туманные улицы Соленого Яра.
«И это все, – сказала Ольга, закрывая последнюю папку. – Он просто испарился».
Кирилл сидел, глядя на стопку старых газет. Они нашли имя, нашли историю, но не приблизились к разгадке. Какая связь между трагедией столетней давности и проклятой фотографией, лежащей у него в кармане? Как призрак давно умершего фотографа мог похищать людей в наши дни?
«Ты говорила, его дом до сих пор стоит», – медленно произнес Кирилл.
Ольга посмотрела на него, и он увидел в ее глазах смесь страха и неудержимого любопытства. «Стоит. На Черном мысу. Жуткое место. Туда даже мальчишки не лазают».
