Секрет в Туманном Фьорде

Илья Петрухин

Секрет в Туманном Фьорде

Секрет в Туманном Фьорде

1 глава Несчастный случай в птичью погоду

«Человек – не птица, крыльев не имеет. А привязать крылья искусственные когда-нибудь сможет.» – Николай Кирсанов.

Воздух был не просто чист, он был хрустальным, напитанным соленым дыханием фьорда и сладковатым ароматом прибрежных трав. Каждая капля росы на изумрудном ковре у подножия гор переливалась, словно рассыпанная дисперсная пыль. А в обрамлении этих сверкающих бусин лежала идиллия, словно сошедшая со страницы старой саги: разноцветные, будто игрушечные, домики под густыми, почерневшими от времени травяными крышами, зеркальная гладь фьорда, в которой купались облака, и неторопливые овцы, разбросанные по склонам, как барашки из ваты.

В центре этой живой картины, склонившись над только что родившимся ягненком, замер Эйнар Йенсен. Его доброе, умное лицо, испещренное сеткой морщин, как карта прожитых лет, светилось спокойной мудростью. В толстом практичном свитере он казался неотъемлемой частью этого пейзажа – таким же прочным и естественным, как сами горы. Трепетное тельце в его сильных, но бережных руках вздымалось в такт нечастому дыханию.

ЭЙНАР

(голос его низок и размерен, как шум прибоя)

Всё в порядке, Трондюр. Он крепкий. Через пару дней будет скакать за матерью по всему склону.

Подросток, затаив дыхание, смотрел на старшего с безграничным доверием, и его собственное лицо озарила улыбка облегчения.

ТРОНДЮР

Спасибо, Эйнар!

В этот момент идиллическую тишину разрезал настойчивый гул мотора. По грунтовой дороге, ведущей в деревню, пылил внедорожник, выглядевший здесь чужеродным, слишком городским существом. За его рулем сидел Магнус Йоэнсен . Его стильная, но неуместная здесь дорогая ветровка кричала о другом мире. Он что-то оживленно говорил в телефон, и его голос прозвучал диссонансом.

МАГНУС

(в телефон, голос громкий, с деловой бесцеремонностью)

Да, да, я на месте. Настоящая глушь, но тут невероятный колорит для шоу. Местный «деликатес» – вяленая овечья голова. Представляешь? Это взорвет интернет!

Его смех, резкий и самодовольный, заставил смолкнуть щебет птиц. Он не заметил, как постаревший рыбак Олафур , чье лицо напоминало дубленую кожу, а руки были изрезаны морщинами, будто рыболовные сети, остановился на мгновение. Взгляд старика, тяжелый и неодобрительный, проводил машину, а затем медленно перешел на Эйнара.

Два старых друга встретились взглядами через всю лужайку, через этот внезапно возникший шум цивилизации. И Эйнар, все еще держа в руках хрупкую новую жизнь, лишь слегка, почти незаметно, покачал головой. В этом жесте не было злобы. Лишь тихая, непреложная печаль, словно он видел, как в их хрустальный, вечный мир вкатывается трещина.

Олафур медленно выпрямил спину, положив свернутую сеть на борту лодки. Его движения были отточены десятилетиями, каждое – экономное и осмысленное. Он подошел к Эйнару, и его взгляд, темный и глубокий, как воды фьорда в безлунную ночь, проводил удаляющийся внедорожник.

ОЛАФУР

(хрипло, с легким презрением)

Снова ветер принес чужой запах. Не овечий, не морской. Деньги пахнут. Громко.

Эйнар аккуратно поставил ягненка на дрожащие ножки. Тот тут же жалобно блея уткнулся в теплый бок матери. Эйнар провел рукой по его мокрой шерстке, словно гладя уходящее время.

ЭЙНАР

(спокойно)

Ветер всегда меняется, Олафур. Сегодня с моря, завтра – с гор. Нельзя приказать ему дуть только так, как нам нравится.

ОЛАФУР

(фыркает, доставая из кармана кривой нож и кусок дерева, начинает его обтачивать)

Это не ветер. Ветер сушит сети и приносит дождь. Этот… шум. Он ничего не приносит. Он только берет. Берет наши овечьи головы, чтобы сделать из них ужин для зевак с телефонами. Сквозь стекло. Они даже не почувствуют вкуса.

Стружка, тонкая и завитая, падала на траву. Резкое движение Олафура выдавало его гнев.

ЭЙНАР

Они и не должны чувствовать. Они не за этим сюда едут. Они едут за картинкой. За историей, которую можно положить в карман и унести с собой.

ОЛАФУР

(останавливается, смотрит на Эйнара поверх деревянной заготовки)

А наша история? Та, что в земле, в камнях этих домов, в шрамах на моих руках? Она что, теперь принадлежит ему и ему подобным?

Эйнар поднял взгляд на свои горы, на тихие домики, чьи стены помнили его деда. В его глазах не было гнева, лишь глубокая, неизбывная усталость.

ЭЙНАР

Она принадлежит тому, кто за нее держится. Пока мы помним, как затягивать рану на ноге овцы, пока мы знаем, с какой стороны ветер принесет дождь, пока мы едим *свид* за этим столом, а не в кадре… она наша. Пусть снимают. Пусть смеются. Они уедут. А фьорд останется.

Олафур тяжело вздохнул, и его плечи, бывшие до этого напряженными, слегка опустились. Он снова принялся за нож, но теперь движения его были медленнее, вдумчивее.

ОЛАФУР

(кивая в сторону склона, где резвился ягненок)

А он? Что он увидит, когда вырастет? Наших внуков, которые будут водить экскурсии к нашему дому и показывать, «как тут жили старики»?

ЭЙНАР

(мягко улыбается)

Он увидит то же, что и мы. Только, может быть, овец станет меньше, а машин – больше. Но воздух… этот воздух, Олафур… он останется чистым. Пока дуют ветра. А они будут дуть. Всегда.

Он протянул руку и подхватил падающую стружку, поднес к носу, вдохнул запах свежего дерева.

ЭЙНАР

И дерево будет пахнуть так же.

Олафур ничего не ответил. Он лишь кивнул, и его взгляд, встретившись с взглядом Эйнара, потерял часть своей суровости. Они оба смотрели на фьорд, на свои домики, на пасущихся овец. Двое стариков, два молчаливых утеса, между которыми пронесся шквал, но не смог сдвинуть их с места.

Эйнар ушел. Не бросив больше ни слова, не кивнув на прощание. Он просто развернулся и медленно, слегка раскачиваясь, своей неторопливой, прямой походкой, пошел по тропинке, ведущей к его дому с зеленой крышей.

Его уход был таким же естественным, как заход солнца за гору. Тихим, предсказуемым и неотвратимым. Воздух, только что наполненный мерным гулом их разговора, словно застыл. Осталась лишь тишина, густая и звенящая, нарушаемая лишь далеким блеянием овец и шепотом волн о берег.

Олафур так и не пошевелился. Его пальцы замерли на грубой коре, а взгляд, тяжелый и неподвижный, был устремлен в ту точку, где между домами мелькнул и исчез край практичного свитера. Он смотрел в пустоту, оставленную Эйнаром, и эта пустота была громче любого слова.

Он остался один. С недоделанной фигуркой в руках, с немым вопросом, повисшим в чистом воздухе, и с тихим гулом в ушах, который теперь не заглушался мудрым, спокойным голосом друга.

Он медленно опустил нож. Деревянная заготовка так и осталась в его ладони – грубой, необработанной, без намека на будущую форму. Он больше не видел в ней смысла. Весь смысл, вся ясность, казалось, ушли вместе с Эйнаром.

Олафур повернул голову к фьорду. Тот же спокойный, тот же бескрайний. Но теперь его зеркальная гладь отражала лишь одного старика на пустом берегу. И в этой новой, внезапно наступившей тишине, даже привычный шепот воды звучал иначе – не утешением, а отголоском одиночества.

Он все так же сидел, когда по улице деревни, громко чиркая шинами по гравию, проехал внедорожник Магнуса. Но на этот раз Олафур даже не поднял глаз. Ему было не до этого. Ему нужно было научиться дышать этим новым, разреженным воздухом, в котором не было Эйнара.

Ветер на краю острова был другим – не просто порывистым, а яростным, упругим, наполненным солеными брызгами с гребней волн, бившихся о скалы далеко внизу. Воздух дрожал от оглушительного, пронзительного гама. Тысячи кайр и тупиков кружили в свинцовом небе, вычерчивая сложные узоры, их крики сливались в единый, дикий и величественный хор жизни, не умолкавший ни на секунду тысячи лет.

Магнус, отвернувшись от пропасти, в которой копошились птицы, снова улыбнулся в объектив своей камеры, установленной на штативе. Он поднял воротник дорогой ветровки, пытаясь казаться «своим в доске», брутальным покорителем суровых краев.

МАГНУС

(в камеру, с пафосом, перекрывая гам)

Итак, мы здесь, на краю света, где настоящие мужчины веками рисковали жизнью, чтобы добыть… обычное яйцо на завтрак! Это ли не апофеоз аутентичности? Дыхание истории, леденящее душу!

Он сделал паузу, давая зрителю проникнуться, затем повернулся спиной к бездне и, прищурившись от ветра, сделал несколько селфи. Он искал лучший ракурс, в котором бы сочетались его стильное лицо и живописная опасность на заднем плане.

Отступая на шаг, он почувствовал резкий рывок. Дорогой норвежский свитер, предмет его гордости, зацепился за торчащий из скалы старый, проржавевший железный крюк. Тот был толстым, согнутым временем и непогодой, и на его зазубренном конце висели лоскуты давно истлевшей веревки.

МАГНУС

(сквозь зубы, отрывая взгляд от экрана телефона)

Черт…

Он с раздражением дернул, высвобождая ткань. Раздался неприятный, сухой звук – *ррраз!*. Освободившись, Магнус с отвращением осмотрел повреждение. На идеальной фактуре свитера красовалась безобразная зацепка, маленький бахромчатый хвостик выдернутой нити.

МАГНУС

(бормочет себе под нос)

Великолепно. Просто великолепно. Этому хламу место в музее, а не торчать тут, под ногами.

Он с досадой провел пальцем по шершавой, холодной поверхности крюка. Это была не просто железка. Это был шрам на камне, свидетельство тысяч рук, что цеплялись сюда за жизнь, тысяч ног, что находили здесь опору. Для Магнуса же это был лишь досадный казус, испортивший дорогой кадр и экипировку.

Он снова взглянул в камеру, уже без прежнего энтузиазма. Крики птиц, казалось, стали еще громче, почти насмешливыми. Он стоял на краю подлинной, суровой жизни, но видел лишь декорацию, которая осмелилась причинить ему мелкое неудобство.

Магнус, поправив камеру и с неохотой отложив мысли о испорченном свитере, решил сделать еще один дубль. Он хотел запечатлеть себя на фоне самой головокружительной пропасти, сделав вид, что балансирует на краю. Он сделал шаг, аккуратно ставя ногу на казавшийся надежным выступ поросшего мхом камня.

И в этот самый мир произошло нечто странное.

Оглушительный, безумный гам тысяч птиц, этот непрерывный саундтрек к жизни на скалах, оборвался. Не стих, не смолк – а будто гигантская рука разом перекрыла звук. Наступила звенящая, неестественная, давящая тишина. Было слышно лишь завывание ветра, которое теперь казалось зловещим шепотом.

И в этой внезапной тишине камень под ногой Магнуса будто ожил. Не подался, не обвалился – он словно дернулся из-под него. Резко, предательски.

МАГНУС

(издавая короткий, пересохший звук, больше похожий на хрип, чем на крик)

Его тело, такое уверенное и собранное секунду назад, вдруг стало неуклюжим мешком с костями. Он не упал сразу, а застыл в нелепом, затянувшемся пируэте, беспомощно взмахнув руками, пытаясь поймать воздух, который вдруг потерял свою плотность. Равновесие, эта иллюзия контроля, разом покинуло его.

Возможно, он не оступился. Возможно, древний, покрытый лишайником камень, веками хранивший следы настоящих охотников за яйцами, просто отстранился от него. Отшвырнул его, легкомысленного пришельца с его камерой и фальшивым пафосом.

Время замедлилось. Он увидел, как край обрыва, бывший у его ног, теперь проплывает на уровне его глаз. Он увидел свинцовую гладь океана внизу, внезапно ставшую пугающе близкой. Он увидел лицо Олафура, полное молчаливого неодобрения, и спокойный взгляд Эйнара, качающего головой.

И последним, что его взгляд зацепил перед тем, как тело повернулось в пустоте, был тот самый старый, проржавевший крюк. Он торчал из скалы, неподвижный и безразличный, как и все здесь. Крюк, который он с таким раздражением назвал хламом. Теперь этот хлам был единственным, что могло бы остановить падение в бездну, где уже снова, сорвавшись с паузы, взрывался триумфальный, всезаполняющий птичий гам.

Когда короткий летний день начал окрашивать небо в цвета старого вина, а воды фьорда стали похожи на расплавленный свинец, «Морская дева» Олафура возвращалась домой. Двигатель урчал ровно и лениво, будто и сам устал за день. Олафур стоял у штурвала, его взгляд, привыкший к воде, скользил по знакомым скалам, уже теряющим свои очертания в сумерках.

Именно тогда он его увидел. Не крик, не движение – его привлекло пятно. Яркое, неестественное пятно у кромки воды на крошечном галечном пляжике под птичьими базарами. Пятно, которого вчера еще не было.

Олафур свернул мотор и дал лодке мягко причалить к камням. Он не спешил. Спешка в таких делах, как он знал, только все портит. Подойдя ближе, он узнал дорогую ветровку Магнуса. Теперь она была мокрой, грязной и безжизненно облепляла его плечи. Сам Магнус лежал лицом вверх, его глаза, широко раскрытые, смотрели в розовеющее небо, не видя ни тупиков, возвращающихся к гнездам, ни первой звезды.

Олафур тяжело вздохнул. Он не перекрестился – это было не в его правилах. Он просто постоял минуту, слушая, как набегающие волны шепчутся с галькой, будто делясь последними сплетнями. Птичий гам уже стих, и в вечерней тишине все звучало особенно отчетливо.

Он достал из кармана свой старый, затертый до блеска телефон. Прием здесь был скверный, но один «палец» все же ловился.

ОЛАФУР

>(говорит медленно и четко, как будто диктует прогноз погоды)

> Йоханнес? Это Олафур. Да, у причала. Тот городской, что приехал снимать. Нашел его под скалами у Старого Крюка. Да. Всё.

Он положил трубку и, не глядя на тело, прошел к своей лодке. До приезда полиции было минут двадцать. Ровно столько, чтобы вскипятить на походной горелке воду и заварить крепкий чай в потертой металлической кружке. Он сидел на корме, попивая горячий напиток и глядя на темнеющий фьорд. Он не чувствовал ни страха, ни паники. Лишь глухую, привычную печаль, как от внезапно нагрянувшего шторма. Один приезжий оказался слишком хрупким для их ветров. Вот и всё.

Вскоре по дороге замигал одинокий синий огонек. Это ехал начальник островной полиции, Йоханнес, а с ним, наверняка, фельдшер Лена. Расследование начиналось. И Олафур знал, что его вечер, как и вечер многих на острове, теперь будет посвящен беседам за чашкой чая. Не допросам, а именно беседам. Потому что на маленьком острове правда, как и рыба, рано или поздно всегда всплывает на поверхность.

Вечерний воздух был тих и прозрачен, наполнен сладковатым запахом нагретой за день травы на крыше. Эйнар сидел на крыльце в плетеном кресле, погруженный в чтение саги о древних героях Фарер. Мир вокруг него был настолько гармоничным, что казался частью книги. Даже чай в его кружке – густой, с ноткой корицы – был тем самым напитком, что пили много веков назад в таких же тихие вечера.

Идиллию разрезал резкий, чуждый здешним местам звук. Не урчание старого трактора Олафура и не стук копыт овец, а натужный гул полицейского внедорожника. Машина, сверкнув синей полосой на двери, резко остановилась у калитки, будто незнакомец, ворвавшийся без стука.

Из машины вышла Эва Петерсен . Ее строгая, идеально сидящая форма выглядела здесь кощунственно, как смокинг на рыбалке. Она поправила планку с жетоном, и ее взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по цветным стенам дома, травяной крыше и, наконец, остановился на фигуре Эйнара. Она выглядела неуютно и слегка раздражена, будто сам воздух острова ей противоречил.

ЭВА

Эйнар Йенсен? Капитан Петерсен из Торсхавна. У вас был турист, Магнус Йоэнсен. Его нашли у подножия скал.

Эйнар медленно закрыл книгу, положив в нее высушенную травинку в качестве закладки. Он поднял на женщину спокойный, внимательный взгляд.

ЭЙНАР

(вздыхает, но не от горя, а как бы с сожалением о нарушенном покое)

Я слышал. Птичьи скалы коварны. Печально.

В его голосе не было ни капли удивления или страха. Лишь констатация давно известного факта: скалы – опасны, жизнь – хрупка.

ЭВА

Формальность. Нужно осмотреть место. Местный участковый говорит, вы знаете здесь каждую тропинку. Проведете меня?

Эва произнесла это официально, по-деловому, ожидая либо немедленного согласия, либо вежливого отказа. Но Эйнар не сделал ни того, ни другого. Он молча наклонился к маленькому столику, где стоял глиняный заварочный чайник, и налил чай во вторую, стоявшую наготове, пустую кружку. Пар ароматной жидкости поднялся в прохладный воздух.

ЭЙНАР

Сначала чай. С корицей. Скалы никуда не денутся.

Эва открыла было рот, чтобы отказаться – у нее был график, протокол, дело. Но аромат чая – теплый, пряный, удивительно домашний – оказался сильнее ее служебного рвения. Он был тем самым запахом, который напоминает о уюте, а не о происшествиях. Она на мгновение заколебалась, затем, слегка пожав плечами, как бы извиняясь перед самой собой, нехотя приняла предложенную кружку.

И в этом простом жесте – в том, как ее пальцы сомкнулись вокруг теплой глины, – что-то в строгой фигуре капитана Петерсен дрогнуло. Расследование началось не с осмотра места преступления, а с чашки чая на крыльце старого дома. И, возможно, именно так и следовало искать правду в этом месте.

Эва сделала глоток чая. Напиток обжег губы, но был на удивление хорош – согревающий, с глубоким вкусом, не похожий на быстрорастворимую пыль из автомата в участке. Она медленно выдохнула, и часть напряжения, сковавшее ее плечи, будто растворилась в вечернем воздухе.

ЭВА

(аккуратно ставя кружку)

Спасибо. Чай… отличный.

(деловым тоном, но уже без прежней резкости)

Итак, скалы. Вы сказали, они коварны. Часто там случаются несчастья?

ЭЙНАР

(смотрит на пар, поднимающийся из своей кружки)

Скалы не злые. Они просто… есть. Как океан. Одних они держат, других – нет. Все знают, что ходить там в одиночку, да еще без страховки – все равно что спорить с приливом.

ЭВА

Но он же не был охотником за яйцами. Он был блогером. Камеру нашли рядом. Кажется, он снимал контент.

Эйнар кивнул, его взгляд стал отстраненным, будто он видел не стену дома напротив, а того самого Магнуса на краю обрыва.

ЭЙНАР

Он был из мира, где опасность – это декорация. Там ты можешь подойти к краю, сделать селфи и отступить. Наши скалы не знают о декорациях. Для них шаг за край – это просто шаг за край.

ЭВА

(достает блокнот)

Местный рыбак, Олафур, который нашел тело, сказал, что видел, как тот утром спорил с кем-то из местных. Вы не знаете, о чем?

Эйнар медленно повернул голову к Эве. В его глазах мелькнула тень усталой грусти.

ЭЙНАР

Олафур… у него свой взгляд на вещи. Он считает, что некоторые вещи должны оставаться своими. А Магнус… Магнус считал, что все можно показать. Вряд ли это была ссора. Скорее… разговор двух людей, говорящих на разных языках. Один – на языке прилива и отлива, другой – на языке… интернета.

ЭВА

(заносит заметку, затем смотрит на Эйнара)

Вы не кажетесь удивленным.

ЭЙНАР

(мягко)

Жизнь на острове учит тебя немногому. Но тому, что важно. Одно из этих важных вещей – ничему не удивляться. Океан может быть спокоен, а через час – поглотить лодку. Солнце может светить, а на скалах уже нависать туман. И городской человек… он может приехать с миром, а уйти с ним же. Или не уйти. Это не удивляет. Это… печалит.

Он допил свой чай и поставил кружку с тихим стуком.

ЭЙНАР

Вы хотите подняться на скалы сейчас? Туман ляжет через час. Но если вы настаиваете… я готов.

Эва посмотрела на темнеющий склон, на первые рваные клочья тумана, уже цеплявшиеся за вершины. Затем ее взгляд упал на пустую кружку в ее руках, на спокойное лицо Эйнара. Протокол диктовал спешку. Но что-то более глубокое, возможно, тот самый «язык прилива и отлива», подсказывало иное.

ЭВА

(закрывает блокнот)

Нет. Покажите мне завтра утром. При первом свете.

(небольшая пауза)

И… если предложение еще в силе, я не откажусь от еще одной кружки чая. Чтобы согреться перед дорогой.

Уголки губ Эйнара дрогнули в едва заметной улыбке. Он молча наклонился к заварочному чайнику. Расследование могло и подождать до утра. Некоторые вещи были важнее.

Утренний воздух на краю обрыва был свеж и резок, пах мокрым камнем и далеким штормом. Эва, закутавшись в ветровку, действовала с методичной точностью: измеряла расстояние от тропы до края, фотографировала грунт, сверялась с картой на планшете. Ее движения были выверены годами работы по протоколу.

ЭВА

(больше себе, чем ему, с легким разочарованием)

Все очевидно. Поскользнулся, упал. Никаких следов борьбы. Грунт рыхлый, край подмыт. Типичный несчастный случай для самоуверенного горожанина.

Эйнар не отвечал. Он стоял неподвижно, его взгляд был прикован не к пустоте за краем, а к старому, проржавевшему крюку, вбитому в скалу. И на его шершавой, бурой поверхности алела, как капля крови, короткая, ярко-красная нитка шерсти.

ЭЙНАР

Странно.

Его голос был тихим, но в утренней тишине он прозвучал как выстрел. Эва обернулась.

ЭВА

Что?

ЭЙНАР

Птицы. Сегодня утром, когда его нашли, они кричали? Шумели?

Эва пожала плечами, с недоумением просматривая записи в своем блокноте.

ЭВА

В протоколе не указано. Какая разница? Они же здесь всегда кричат.

ЭЙНАР

Птицы здесь – лучшая сигнализация. Если бы кто-то чужой долго стоял здесь ночью, они подняли бы шум. А соседи сказали, что ночью было тихо. Необычайно тихо для начала сезона. Как будто их что-то… спугнуло. Или они затаились.

Не говоря больше ни слова, он достал из кармана своего практичного свитера небольшой металлический пинцет – инструмент, который он всегда носил с собой для мелких ветеринарных нужд. Его движения были бережными и точными. Он аккуратно подцепил аленькую нитку, словно это была редкая бабочка, и поместил ее в маленький бумажный пакетик.

ЭЙНАР

И еще… Смотрите.

Он подошел к Эве и показал на увеличенное фото с места падения, где были видны порванные клочья дорогого свитера Магнуса.

ЭЙНАР

Эти зацепки… Они похожи на те, что остаются, когда цепляешься за такой крюк. Но чтобы упасть отсюда, ему нужно было поскользнуться и отлететь в сторону, вперед. Это не естественное движение. Если ты падаешь сюда…

Он сделал шаг к краю и жестом показал траекторию вниз.

…тебя могло бы зацепить, если бы тебя… отбросило назад. К скале. А не вперед, в пустоту.

Эва смотрела на него, и ее взгляд, прежде скучающий, теперь был сосредоточен и остр. Ее профессиональное чутье, усыпленное кажущейся очевидностью, начинало шевелиться. Она снова посмотрела на крюк, на аккуратный пакетик в руках Эйнара, на фотографию.

ЭВА

(медленно, переосмысливая)

Вы хотите сказать, что он не просто оступился? Что кто-то или что-то… отбросило его назад, он зацепился за этот крюк, а потом…

Она не договорила, но ее взгляд закончил мысль. Он упал не потому, что поскользнулся. Он упал потому, что его толкнули.

Тишина над птичьим базаром вдруг стала зловещей.

Эва медленно подошла к самому краю, стараясь не смотреть вниз, а изучая каменистый грунт у своих ног. Теперь ее взгляд был иным – не констатирующим, а ищущим.

ЭВА

(тихо, почти шепотом)

Отбросило… Значит, был импульс. Толчок. Или… рывок.

Она опустилась на корточки, тщательно изучая участок земли между тропой и пропастью. И тут ее взгляд зацепился за едва заметное. Две короткие, параллельные борозды, словно от каблуков, съехавших по мху и влажной земле. Но они вели не вперед, к пустоте, а вбок, к скале, где торчал тот самый крюк.

ЭВА

Эйнар. Посмотрите.

Он подошел и кивнул, его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах вспыхнула та самая умная, наблюдательная искра, которую Эва заметила еще на крыльце.

ЭЙНАР

Он не скользил. Его провернуло. Как будто…

Он не закончил, но Эва закончила за него.

ЭВА

Как будто кто-то дернул его за одежду. Резко. И он, пытаясь удержать равновесие, отпрянул назад и зацепился.

Она снова посмотрела на крюк, затем на бумажный пакетик с красной нитью в руке Эйнара.

ЭВА

Эта нить… Она с его свитера?