Блондинка в законе и вне

Кристина Миляева

Блондинка в законе и вне

Глава 1. Милиционер с бантиком

Моё первое утро в милиции началось с того, что я запуталась в шнурках от новых, купленных специально для карьеры правоохранителя, ботинок. Ботиночки были чёрные, страшнющие, на полтора размера больше, и мои ноги в них просто утонули. Но форменная одежда полагалась только настоящим операм, а я была так, мелкая сошка, секретарша-машинистка. «Канцелярская крыса», как с прискорбием сообщила мне мама по междугороднему телефону из нашего провинциального Мухоморска.

Я, Светлана Ветрова, двадцать два года от роду, натуральная блондинка (с лёгкой помощью «Лондафона», конечно же, медовый оттенок), решила покорить столицу. Ну а как ещё? Сидела я на своей птичьем рынке, продавала вонючих цыплят и мечтала о большой любви и головокружительной карьере. В итоге любовь пока обходила меня стороной, а вот с карьерой вышла заминка. Куда меня, с моим заочным библиотечным техникумом, могла взять Москва? Только уборщицей да посудомойкой. Но тут подвернулся дальний родственник дяди Вадима, который когда-то учился с начальником одного из столичных ОВД. После трёх бутылок коньяку и долгих вздохов о былой молодости, меня, наконец, пристроили. Сказали: «Сиди, печатай, не высовывайся, и всё будет пучком».

Вот я и не высовывалась. Вернее, пыталась. Получалось плохо.

Отделение, в которое я попала, находилось в старой, обшарпанной пятиэтажке, пахло дешёвым табаком, пылью и чем-то ещё, отдалённо напоминавшим надежду. Меня представили майору Кожухову – моему непосредственному начальнику. Он сидел за столом, заваленным папками, и смотрел на меня так, будто я была не живым человеком, а очередной нерешённым преступлением.

Кожухову было лет сорок пять, может, пятьдесят. Лицо обветренное, усталое, с глубокими морщинами вокруг рта и серыми, холодными, как ноябрьская слякоть, глазами. Он молча оглядел меня с ног до головы. А на мне был моим лучший костюм – ярко-розовый, с подложенными плечиками и золотыми пуговицами, под цвет костюма я надела такие же розовые колготки и туфли на немыслимой платформе. На голове красовался огромный бант, тоже розовый. Ну, я же хотела произвести впечатление!

– Ветрова? – произнёс он наконец, и его голос прозвучал как скрип несмазанной двери. – Документы.

Я судорожно полезла в свою блестящую розовую сумочку, поймала на крючок застёжки и с грохотом вывалила на пол всё её содержимое. Рассыпались помады, тени для век, рассыпался зеркальце, которое со звонким треском разбилось о кафельный пол.

– Ё-моё… – вырвалось у меня.

Кожухов закрыл глаза, как будто помолился о терпении. Я, красная как рак, на четвереньках стала собирать свои девчачьи сокровища.

– Садитесь, Ветрова, – вздохнул он, когда я, наконец, вручила ему свою трудовую книжку и паспорт. – Вот ваш стол. Вот пишущая машинка «Ундервуд». Печатать умеете?

– Ещё как! – воскликнула я радостно. – В техникуме у нас был кружок машинописи! Я даже «Собачий вальс»…

– Мне не нужен «Собачий вальс», – перебил он меня. – Мне нужны отчёты. Аккуратно, без ошибок. Вот стопка черновиков. Перепечатайте. И, Ветрова…

– Да? – улыбнулась я ему во все тридцать два зуба.

– Уберите этот… бант. Это не утренник в детском саду.

Я обиженно надула губы, но бант сняла. Без него я почувствовала себя голой. Моё рабочее место находилось в общем зале, за стареньким деревянным столом, напротив таких же столов других сотрудников. Меня представили – вот Серёга, вот Петрович, вот лейтенант Зайцев. Серёга и Петрович были мужиками в возрасте, видавшими виды, а Зайцев – молодой, симпатичный, с насмешливыми глазами. Он тут же подмигнул мне.

– Ну, Света, держись. У нас тут не сахар.

Я с энтузиазмом принялась за работу. Машинка оказалась древней, клавиши тугие, я стучала по ним так, что со стола подпрыгивали стаканчики с чаем соседей. Первый же отчёт о краже трёх кур из совхоза я перепечатала четыре раза. То ошибку допущу, то кляксу поставлю. Кожухов, проходя мимо, бросал на мои потуги взгляд, полный безысходности.

В обеденный перерыв я решила проявить инициативу и сходить за чаем для всего отдела. Несла я шесть полных кружек, гордая как пава, и на самом интересном месте – как раз мимо стола майора Кожухова – мой розовый каблук предательски соскользнул с платформы. Я не упала, нет. Но волна из шести кружек пролилась ровным слоем на разложенную оперативную сводку.

Наступила мёртвая тишина. Весь отдел замер. Кожухов медленно поднял на меня глаза. В них я прочитала всё – и усталость, и раздражение, и немой вопрос: «Господи, за что?».

– Ветрова, – произнёс он с ледяным спокойствием. – На улице, в двухстах метрах отсюда, есть ларёк «Союзпечать». Сходите, купите себе «Работницу». Или «Крестьянку». Почитайте. А здесь… – он ткнул пальцем в мокрую кашу из бумаги, – вам сегодня делать нечего.

Я выскочила из кабинета, глотая слёзы. Всё пропало! Меня сейчас уволят, опозорят, и придётся возвращаться в Мухоморск к вонючим цыплятам! Я просидела на лавочке у «Союзпечати» час, тупо листая журнал. Потом, собрав волю в кулак, решила вернуться. Может, пронесёт.

Обратно меня не послали. До конца дня я сидела, как приговорённая, и смотрела в окно. Серёга с Петровичем ушли на вызов. Зайцев что-то увлечённо печатал на своей машинке. Кожухов не выходил из кабинета. В шестом часу он появился и, бросив на меня короткое: «Свободна», – скрылся за дверью.

Я выдохнула. Первый день пережит. Увольнять, похоже, не собираются.

Вышла на улицу. Был уже вечер, ранние осенние сумерки быстро сгущались. Воздух был холодный, пахло прелыми листьями и выхлопными газами. Мой автобус ходил редко, и, чтобы сэкономить время, я решила срезать путь через дворы. Девяностые годы на дворе, все твердят – опасно, не ходите одни. Но я же была в милиции работаю! Ну, почти.

Дворы оказались лабиринтом из пятиэтажных хрущёвок, с кривыми деревьями, ржавыми качелями и зловеще тёмными подъездами. Я закуталась в свой лёгкий, не по сезону, плащик и зашагала быстрее. В голове крутились дурацкие мысли – вот вернусь домой, на свою заставленную соседкиными банками с огурцами кухню, и буду есть пельмени под сериал «Просто Мария». Грусть-тоска.

И тут я их увидела.

В самом глухом углу двора, между двумя гаражами-ракушками, стояли двое мужчин. Один – высокий, в длинном дорогом пальто цвета воронёной стали, с каракулевым воротником. Другой – щуплый, в потрёпанной куртке-косухе, ёжась от холода. Разговор их был негромким, но напряжённым. Я притормозила. Любопытство, знаете ли, не порок, а первейшая движущая сила всех идиоток на свете.

– …деньги есть, товара нет, – доносился взволнованный голос человека в косухе. – Меня уже жмут! Что я скажу?

– Успокойся, – голос человека в пальто был низким, бархатным, но в нём чувствовалась сталь. – Скажешь, что были задержки. Всё придёт. Вот, держи. Это аванс. Для успокоения.

Он протянул конверт. Тот, в косухе, жадно схватил его, сунул за пазуху. И в этот момент луч света от чьего-то окна на втором этаже упал прямо на руку человека в пальто. На смуглой коже, из-под манжеты белоснежной рубашки, я увидела татуировку. Чёткий, стилизованный орёл с распростёртыми крыльями и маленькой, изящной короной на голове. Мне даже показалось, что орёл был не чёрным, а тёмно-синим. Отметина была красивой и страшной одновременно.

Я замерла, забыв обо всём. Они были так похожи на бандитов из какого-нибудь фильма! И тут человек в пальто медленно повернул голову в мою сторону. Я не увидела его лица – оно было в тени, но почувствовала на себе тяжёлый, изучающий взгляд. Меня будто током ударило. Сердце ёкнуло и ускакало куда-то в пятки.

– Девушка! – окликнул он. Голос был спокойным, но не предвещал ничего хорошего.

Я не помню, как развернулась и побежала. Неслась по тёмным дворам, спотыкаясь о разбросанные кирпичи, не чувствуя под собой этих дурацких ботинок. Мне казалось, что сейчас из каждой подворотни выскочит тот самый человек в пальто и схватит меня за руку с этим орлом. Я добежала до своей улицы, влетела в подъезд и, прислонившись к холодной стене, стала жадно глотать воздух.

Дома, запершись на все замки, я налила себе стакан воды дрожащими руками. Что это было? Криминальная сделка? Да какая же ещё! Ну вот, один день проработала в милиции, и уже вляпалась во что-то тёмное. Я пыталась успокоиться. Ничего страшного. Они меня не видели толком, не запомнили. Просто испугались, как и я.

Я стала раздеваться, всё ещё дрожа. Сняла плащик, потянулась к сумочке, чтобы достать крем для лица. И тут мои пальцы нащупали на дне только один стержень помады. Второго, нового, дорогого, от «Мэри Кэй», розового с перламутром, там не было.

Я обомлела. Перевернула сумочку, вытряхнула всё содержимое на стол. Ключи, расчёска, тени, кошелёк с тремя сотнями рублей… А помады не было. Её не было!

Я отчётливо помнила, что поправляла губы, выходя из отделения. Значит… Значит, она выпала. И выпасть она могла только в одном месте – там, где я стояла, зачарованно глядя на двух незнакомцев. Там, где на меня упал тот леденящий взгляд.

Я медленно опустилась на стул. Ё-моё. Вот это уже было по-настоящему страшно.

Глава 2. Потерянная помада и найденные проблемы

Ту ночь я не спала. Ворочалась на продавленном диване, прислушивалась к каждому шороху в подъезде. Мне чудились шаги на лестничной клетке, скрип тормозов во дворе. Помада… Дурацкая, розовая, купленная на последние деньги в универмаге «Москва» помада стала вдруг зловещим символом моей гибели. Она лежала там, в грязи, как улика, которая вела прямиком ко мне. К глупой Светке Ветровой, которая сунула нос не в своё дело.

Утром я была похожа на зомби. Под глазами залегли фиолетовые тени, рука дрожала, подводя стрелки. Даже розовый костюм не радовал. На работу я шла как на эшафот. Каждый прохожий казался подосланным убийцей, каждая «девятка» притормаживающая у тротуара – машиной с киллерами.

В отделении царило не привычное утреннее затишье, а какое-то напряжённое оживление. Серёга и Петрович, обычно клевавшие носами над стаканами чая, уже были в форме и о чём-то оживлённо шептались у карты района. Лейтенант Зайцев, увидев меня, не подмигнул, а лишь коротко кивнул, его лицо было серьёзным.

– Ветрова, – окликнул меня майор Кожухов, выходя из своего кабинета. Он выглядел ещё более мрачным, чем вчера. – Кофе. Без сахара. И сюда, – он ткнул пальцем в сторону своего стола.

Я кивнула, словно пружинная кукла, и бросилась выполнять приказ. Наливая в стакан тёмную, горькую жижу из громадного эмалированного чайника, я украдкой наблюдала за происходящим. К отделению подъехала милицейская «Волга», из которой вышли люди в штатском, но с такими лицами, что сомнений не оставалось – опера.

– Кожухов, у нас ЧП, – сказал один из них, высокий, сутулый, с лицом, испещрённым оспинами. – В восьмом квартале, в тех самых дворах за гаражами, нашли мужчину. Со связанными руками. Один выстрел в затылок. Классика.

У меня похолодели пальцы, и я едва не уронила стакан с кофе. Восьмой квартал… За гаражами… Это же там!

– Кто? – коротко спросил Кожухов, принимая от меня стакан. Его пальцы слегка коснулись моих, и я дёрнулась, будто меня ударило током.

– Пока без документов. Лицо… изуродовано. Но опознать можно. Похож на одного мелкого барыгу из обоймы «Оберега». Никита Сомов, по кличке «Сом».

У меня закружилась голова. Мелкий барыга… Тот самый, в потрёпанной косухе? Тот, кто взял конверт? Его убили. Значит, тот, в дорогом пальто… Он не просто запугивал. Он убивал.

– Поехали, – Кожухов отхлебнул кофе, поморщился и поставил стакан на стол. – Ветрова, сидите тут, не отсвечивайте. Если будут звонить…

Но я его уже не слушала. Мысли неслись вихрем. Меня видели. Рядом с этим мёртвым Сомовым лежала моя помада. Её обязательно найдут. И тогда… О, боже… Тогда придут и за мной.

Я просидела за своим столом, не шелохнувшись, около часа. Передо мной лежала стопка бумаг для перепечатки, но я не видела ни одной буквы. Перед глазами стояло лицо майора Кожухова – усталое, недоверчивое. Он что-то подозревал? Чувствовал?

Вдруг дверь распахнулась, и в отделение ввалилась вся группа. Лица у всех были напряжённые, сосредоточенные. Кожухов нёс в руках большой жёлтый конверт с фотографиями. Он бросил его на свой стол и, тяжело вздохнув, прошёлся рукой по лицу.

– Ничего ценного, – проворчал он. – Убили и убили. Ни свидетелей, ни очевидцев. Как в воду канул.

Сердце моё бешено заколотилось. Свидетели… Очевидцы… А я? Я-то была! Но сказать об этом – значит подписать себе приговор. Меня убьют, как того Сомова. А не сказать… А не сказать – значит жить в этом кошмаре вечно.

Лейтенант Зайцев подошёл к столу Кожухова и стал листать фотографии.

– Жестоко работают, – заметил он без особого выражения. – Чисто. Ни отпечатков, ни гильз. Профессионалы.

Меня потянуло к ним магнитом. Мне нужно было увидеть. Увидеть это место. Убедиться, что моей помады там нет. Или… или найти её.

Я встала, сделав вид, что несу Кожухову на подпись какую-то бумагу. Подойдя к его столу, я украдкой заглянула в развёрнутый конверт. И замерла.

Чёрно-белые снимки. Грязный проход между гаражами. Тёмное пятно на земле – видимо, кровь. А чуть в стороне, почти у самого края кадра, в колеи грязи, лежал маленький, ярко-розовый предмет. Он был так ярок, так неестественен на этом мрачном фоне, что его нельзя было не заметить. Моя помада. Она была там.

– Что-то не так, Ветрова? – сухой, как осенний лист, голос Кожухова вывел меня из ступора.

Я отшатнулась, будто меня ошпарили.

– Нет! Ничего… Я… бумагу на подпись…

Я судорожно протянула ему первый попавшийся листок. Это был старый отчёт о краже велосипеда. Кожухов взглянул на него, потом на меня. Его серые глаза сузились.

– Это с прошлого месяца. Вы что, Ветрова, не выспались?

– Да… нет… то есть да, – залепетала я, чувствуя, как горит всё лицо. – Голова болит.

Он молча отодвинул бумагу и снова уткнулся в фотографии. Я, шатаясь, побрела к своему столу. Теперь я знала наверняка. Моя помада была на месте убийства. Её видели. Её сфотографировали. Рано или поздно кто-то спросит: а чья она? Может, её уже опознали. Вдруг это какая-то редкая серия? И по ней выйдут на магазин, а там вспомнят глупую блондинку, которая так долго выбирала оттенок…

Мысль пришла внезапно, как удар молнии. Надо её забрать! Пока они не догадались. Пока не начали искать владелицу. Это же всего лишь помада. Они не станут её брать в качестве вещдока, там же явно своя драма разыгралась. Её просто выбросят. Или затопчут в грязь. Надо просто прийти и забрать её. Ночью. Когда никого не будет.

План был идиотским. Я это понимала даже своим скромным умом. Но страх заглушал все разумные доводы. Страх и какая-то животная потребность избавиться от этой улики, уничтожить её.

Весь оставшийся день я провела в лихорадочном возбуждении. Я пыталась работать, но получалось ещё хуже, чем вчера. Я вставила листок в машинку задом наперёд, потом напечатала весь отчёт с включённым режимом шифта, получив сплошные заглавные буквы. Кожухов пару раз бросал на меня тяжёлые взгляды, но ничего не говорил. Видимо, махнул рукой.

Наконец, пробило шесть. Я выскочила из отделения первой, не прощаясь ни с кем. Дома я не осталась. Переоделась в тёмные джинсы и тёмную же кофту, накинула немаркий плащ. Выглядела я, наверное, как пародия на шпионку из дешёвого боевика, но это было лучше, чем розовый костюм.

Стемнело быстро. Я доехала на автобусе до нужной остановки и, сжавшись в комок, побрела к тому самому двору. Было холодно, дул пронизывающий ветер, срывающий с деревьев последние листья. Дворы погрузились во мрак, кое-где мигали тусклые фонари, создавая больше теней, чем света.

Я шла, прислушиваясь к каждому звуку. Где-то лаяла собака, из открытого окна доносились звуки попсы. Я приблизилась к проходу между гаражами. Его уже не ограждала милицейская лента – всё было кончено. Я сделала глубокий вдох и шагнула в темноту.

Здесь пахло по-другому. Не прелыми листьями, а чем-то металлическим, затхлым. И ещё сладковатым, приторным запахом, который я не могла опознать, но который заставлял сжиматься желудок. Я достала из кармана маленький фонарик-зажигалку, который купила по дороге. Дрожащей рукой направила луч на землю.

На том месте, где на фото было тёмное пятно, теперь виднелась лишь развороченная грязь. Кто-то ходил здесь, много кто. Следы ботинок, окурки. Я стала водить лучом по краям, туда, где на снимке лежала помада. Сначала я ничего не увидела. Сердце упало. Значит, её забрали? Подняли как вещдок?

И тут луч скользнул по основанию одного из гаражей, и что-то блеснуло. Маленький, розовый цилиндр, прижатый к ржавой стенке, будто его отшвырнули ногой. Он был здесь!

Я бросилась вперёд, забыв обо всём на свете. Вот он! Моё спасение! Я протянула руку, мои пальцы уже почти коснулись прохладного пластика…

– Нашла что-то интересное, девушка? – раздался спокойный, бархатный голос прямо у меня за спиной.

Я вскрикнула и резко обернулась, роняя фонарик. В двух шагах от меня, прислонившись к стене следующего гаража, стоял Он. Тот самый человек в дорогом пальто. Воротник был поднят, половина лица скрыта в тени, но я узнала его по осанке, по тому, как он держался. И по тому леденящему спокойствию, что исходило от него.

– Я… я… – язык отказался меня слушаться.

– Ты вчера здесь была, да? – он сделал шаг вперёд. Я отступила, наткнувшись спиной на холодный металл гаража. Бежать было некуда. – Суёшь нос не в своё дело. И сегодня пришла. За своей вещичкой?

Он знал. Он всё знал. Он видел меня вчера, он видел, как я уронила помаду, и он догадался, что я вернусь.

– Мне… просто жалко было помаду, – выдавила я, и сама поняла, насколько это звучало нелепо.

Он тихо рассмеялся. Это был мягкий, приятный смех, но в нём не было ни капли веселья.

– Жалко помаду… Мило. А мне, знаешь ли, жалко терять хороших сотрудников. Никита был… неосторожен. А ты, я смотрю, тоже.

Он сделал ещё шаг. Теперь я видела его лицо. Хорошее, даже красивое, с правильными чертами, тёмными глазами и сединой на висках. Человек лет пятидесяти, выглядевший как уважаемый артист или профессор. Но в этих тёмных глазах читалась такая бездна холодной жестокости, что мне захотелось провалиться сквозь землю.

– Я ничего не видела! – залепетала я. – Я не знаю кто вы! Я просто шла домой!

– И случайно вернулась за помадой на место убийства? – он поднял бровь. – Невероятное совпадение. Я не люблю совпадений.

Он был так близко, что я почувствовала запах его дорогого парфюма – древесный, пряный, с горьковатой нотой.

– Пожалуйста… – прошептала я. – Я никому не скажу. Я уеду из Москвы!

– Уедешь? – он задумчиво повторил. – Это… идея. Но сначала ответь мне на один вопрос. Почему ты так испугалась вчера? Узнала меня?

Я затрясла головой.

– Нет! Нет… Я… я увидела вашу татуировку.

Он замер. Его лицо стало непроницаемой маской.

– Татуировку? – он медленно протянул руку в чёрной кожаной перчатке и отогнал манжет. Синий орёл с короной будто подмигнул мне в свете луны. – Что ты знаешь об этом орле?

– Ничего! Клянусь! – слёзы брызнули у меня из глаз. – Я просто испугалась! Она выглядела… страшно.

Он смотрел на меня долго, изучающе. Казалось, он решал сложную шахматную задачку.

– Страшно, – повторил он наконец. – Да. Многие боятся. И правильно делают. Значит, ты действительно просто глупая девчонка, которая оказалась не в том месте и не в то время.

– Да! – воскликнула я с надеждой. – Я дура! Полная дура! Я даже в милиции только секретарём, я ничего не понимаю!

При этих словах его лицо снова изменилось. В глазах вспыхнул внезапный, живой интерес.

– В милиции? – он произнёс это мягко, почти ласково. – Вот как… Работаешь на дядю? Интересно. У кого?

Я поняла, что совершила новую, возможно, ещё более страшную ошибку. Но скрывать уже не было смысла.

– У майора Кожухова… в 78-м отделении…

– Кожухов… – он произнёс эту фамилию так, будто пробовал на вкус. – Старый знакомый. Ну что ж… Ситуация приобретает новые краски.

Он отступил на шаг, давая мне пространство. Я не верила своему счастью.

– Иди, – сказал он просто. – Забирай свою… помаду. И забудь обо всём, что видела. Если, конечно, жизнь тебе дорога. И работа у дяди Кожухова. Поняла?

Я кивнула так часто, что голова могла отвалиться.

– Поняла! Я всё забуду! Всё!

– Надеюсь, – его голос снова стал бархатным и опасным. – Потому что если я услышу, что кто-то в твоём отделении интересуется орлами… Или мной… Мы встретимся снова. И разговор будет гораздо менее приятным.

Он повернулся и медленно, неспешной походкой, вышел из прохода, растворившись в темноте двора.

Я простояла ещё минут пять, прислонившись к гаражу и не в силах пошевелиться. Потом, наконец, рухнула на корточки и подняла помаду. Драгоценный, проклятый кусочек пластика. Я сжала его в кулаке так, что он чуть не треснул.

Он отпустил меня. Но я поняла одну страшную вещь. Он отпустил меня не потому, что поверил в мою глупость. А потому, что узнал, где я работаю. И теперь у него была над ним какая-то власть. Я стала пешкой в какой-то чужой, страшной игре. И правила этой игры мне были неведомы.

Я побрела домой, не оборачиваясь. Помада лежала в кармане, жгла меня, как раскалённый уголь. Я была спасена. Но почему-то чувствовала себя в тысячу раз более уязвимой, чем пять минут назад.

Глава 3. Улики против курицы

Мне казалось, я не засну никогда. Каждая тень в комнате казалась силуэтом человека в пальто, каждый скрип половиц – его шагами. Я засунула злополучную помаду в самую дальнюю банку с гречкой, как будто это был не кусок пластика, а радиоактивный изотоп. Но даже там она продолжала излучать тревогу, от которой стыла кровь.

Он знал, где я работаю. Значит, теперь отделение под прицелом. А я… я стала тем самым «кротом», о котором в детективах говорят с таким презрением. Только не по своей воле. Меня не завербовали, не подкупили. Меня просто до смерти напугали.

Утром я выглядела ещё хуже, чем вчера. Глаза заплывшие, лицо землистое. Розовый костюм висел на мне, как на вешалке. Я надела его с отвращением – он вдруг показался мне кричащим, вульгарным, привлекающим внимание. Таким же дурацким, как и я сама.

Дорога на работу превратилась в партизанский рейд. Я шла, постоянно оглядываясь, пересекала улицу в неположенных местах, заскакивала в подъезды, если позади слышала слишком быстрые шаги. Сердце колотилось где-то в горле.

В отделении меня ждал тот же напряжённый хаос. Кожухов снова был в отъезде, и это вызывало странное чувство облегчения. Я боялась его взгляда. Боялась, что он одним своим пронзительным, циничным взглядом увидит всё: и мой ночной поход, и встречу с тем человеком, и страх, что разъедал меня изнутри.

Лейтенант Зайцев, проходя мимо моего стола, свистнул.

– Света, ты чего такая помятая? Вчера, небось, гуляла? – он подмигнул, но в его глазах я прочитала не только шутку, но и любопытство.

– Да нет, – буркнула я, уткнувшись в машинку. – Мигрень.

– Ага, понимаю, – он не отставал. – Слышала, вчера опять того «Сома» нашли? Того, что в наших дворах…

Я дёрнулась, и палец соскользнул с клавиши, поставив жирный знак «@» посреди текста.

– Нет, не слышала, – прошептала я.

– Странно, – Зайцев присел на край моего стола, и от этого всё моё нутро сжалось. – А мне показалось, ты вчера к фотографиям Кожухова аж потянулась, как магнитом. Интересно тебе стало.

Я подняла на него глаза. Он улыбался, но улыбка была какая-то… колючая.

– Мне всё интересно, – с фальшивой бойкостью заявила я. – Я же новенькая. Хочу вникнуть в работу.

– Вникнуть – это хорошо, – кивнул он. – Только смотри, не вникни во что-нибудь… опасное. Места у нас тихие, но люди попадаются лихие.

Он спрыгнул со стола и ушёл, насвистывая какой-то мотивчик. Меня бросало то в жар, то в холод. Он что-то знает? Или просто дразнит? Может, это такой стиль общения? Или он «крот», о котором говорил тот человек? Параноидальные мысли роем кружились в голове.

Я пыталась работать, но из меня был ноль толку. Я перепутала все папки, отправила протокол допроса в папку с материалами о кражах велосипедов, а когда Серёга попросил найти ему дело двухгодичной давности, я полчаса искала его в шкафу с канцелярией.

Ближе к обеду вернулся Кожухов. Он вошёл, снял шинель, бросил её на вешалку и прошёл в свой кабинет, не глядя ни на кого. Через пять минут дверь распахнулась.

– Ветрова. Ко мне.

Два слова. Ледяные. Я поднялась, чувствуя, как подкашиваются ноги. Это конец. Он всё знает.

Его кабинет был таким же аскетичным, как и он сам: голый стол, стопки бумаг, потёршееся кожаное кресло. Он сидел, уставившись на меня, и молчал. Минуту. Две. Тишина была оглушительной.