Отдел особых поручений

Кристина Миляева

Отдел особых поручений

Глава 1. Стеклянный гроб

Мой день всегда начинался с тихого, почти метафизического щелчка. Не будильника – тот был установлен на приглушённую, «природную» мелодию, – а щелчка в моей голове, где-то в районе виска. Щелчка, который переключал меня в режим. Режим Стаси. Улыбчивой, немножко ветреной, немножко глуповатой Стаси Самохиной. Той, которой всё равно на корпоративные интриги, чьи мысли не заходят дальше новой пары туфель и сплетен за обедом.

Кончики пальцев, скользящие по шелковистой, перламутровой обивке кресла в лифте, были частью образа. Лёгкий, чуть растерянный взгляд, брошенный на собственное отражение в полированной, холодной стали, – тоже. Я проверяла маску, как сапёр проверяет минное поле. Всё было на месте: платиновый боб, отливавший жидким серебром, ни единым волоском не выбивался из идеальной линии, губы – мягкий розовый бантик, глаза – широко распахнутые, будто в постоянном, наивном удивлении перед миром. Таким меня и любили. Вернее, таким меня терпели, считая безопасной и милой безделушкой.

Башня «Кронверка» вздымалась в поднебесье, холодный стеклянный шип, пронзивший бледное, кислое московское небо. Войдя в вестибюль, я всегда чувствовала лёгкий, тошнотворный укол клаустрофобии, несмотря на гигантские, подавляющие пространства. Воздух был стерилен, как в операционной, и пахло деньгами. Дорогими духами, свежемолотым кофе из личной плантации директора и едва уловимым, но въедливым запахом обескураживающего страха. Страх здесь был такой же неотъемлемой частью интерьера, как и дизайнерские диваны из кожи исчезающих видов животных.

– Стасечка, доброе утро! – голос Ольги из отдела кадров, сладкий, как сироп, и ядовитый, как цианистый. Её взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по мне, как скальпель. – Новые серёжки? Смотрится… мило.

– Правда? – я сделала глаза ещё круглее, по-кукольному невинными, покрутила головой, заставляя бриллиантовые шарики играть на искусственном свете. – А я сомневалась, не слишком ли броско. Спасибо, что успокоила, Оль! Вы просто ангел!

Я проскочила дальше, оставив её с застывшей, пластиковой улыбкой. «Броско». Код для «пошло и безвкусно». Я знала, что они говорят за моей спиной. Что моё место здесь купила не голова на плечах, а удачно лёгкая постель и удачно подобранный, неестественный цвет волос. Пусть думают. Эта иллюзия была моей самой надёжной бронёй, моим коконом.

Мой отдел стратегического планирования находился на сорок втором этаже. Царство стеклянных перегородок, бесшумных компьютеров с тёмными экранами и людей в идеально отглаженных, безжизненных костюмах, чьи лица ничего не выражали, кроме вежливого безразличия. Я скользнула к своему рабочему месту – оазису наивного розового, бархатистых подушечек и смешного кактуса в стразах посреди этого ледяного моря хрома и белого пластика.

И в лифте я столкнулась с ним. Павел Игоревич. Мой Павел Игоревич. Вернее, тот, кому я когда-то, в припадке глупости, позволила им быть. Он был безупречен, как всегда: тёмный, почти чёрный костюм, сидящий будто влитой, гладкое, чуть усталое лицо успешного мужчины под пятьдесят, с сединой на висках, придававшей ему солидность.

– Станислава, – кивнул он, глядя куда-то в пространство над моей головой, на цифры, отсчитывающие этажи.

– Павел Игоревич, доброе утро, – мой голос прозвучал чуть тоньше, чуть выше, чуть наивнее, чем обычно, идеально вписываясь в образ пустышки.

Двери лифта с мягким шипением закрылись. Мы остались одни в блестящей капсуле, несущейся вверх сквозь стальные перекрытия. Он не смотрел на меня, изучая собственное отражение в матовых стенах. Но когда лифт на секунду замедлил ход между этажами, его мизинец на мгновение, на одно короткое, ничтожное, пылающее мгновение, коснулся моей ладони. Сухое, тёплое прикосновение. Электрический разряд памяти, пронзивший всю броню. Памяти о его твёрдых, уверенных руках на моей коже, о его сломленном, искреннем шёпоте в темноте дорогого номера отеля. А потом он отстранился, будто обжёгшись о раскалённый металл. Маска снова была на месте. Безупречная, непробиваемая. И у него, и у меня. Я была его слабостью. Его позорным, ночным грехом. И, как всякий неискупленный грех, я вызывала в нём лишь сухое раздражение и желание поскорее забыть о моём существовании.

На рабочем месте меня ждало задание. Причём от самого Павла. Официальное, безликое письмо от его помощника, разосланное через корпоративную систему. «Разобрать и классифицировать архив цифровых отчётов за 1992-1998 годы. Подготовить краткую аналитическую справку».

Я усмехнулась про себя, беззвучно, лишь краешком губ. Идеально. Работа для декоративного сотрудника. Никому не нужные, пыльные данные, которые десятилетиями лежали мёртвым грузом на заброшенных серверах. Никакого риска, что я случайно влезу во что-то важное и сломаю своим глупеньким носиком. Мне предстояло провести несколько скучнейших дней в обществе файлов с названиями вроде «Отчёт_о_хоз_деятельности_Q3_1994.txt». Более утомительного и убаюкивающего занятия нельзя было придумать. Идеальная ширма.

Я заварила себе чай в изящной фарфоровой чашке, потянулась, сделав вид, что обдумываю грандиозную задачу, и погрузилась в работу. Часы текли медленно, как патока. Я щёлкала файл за файлом, большей частью даже не вчитываясь, лишь механически сортируя их по папкам. Финансовые сводки, отчёты по кадровому составу, протоколы каких-то забытых совещаний. Пыль цифрового века, никому не интересный хлам.

И вот, ближе к концу дня, когда солнце уже кренилось к стеклянному горизонту, я наткнулась на неё. Папку с вызывающе странным названием: «Протоколы инициаций. Отдел кадров». 1995 год. Я хмыкнула. Звучало как-то по-сектантски, пахло эзотерикой и шарлатанством. Внутри лежал один-единственный файл без расширения, просто «Protocol_Zero».

Любопытство – не самое полезное качество для выживания в «Кронверке», но я никогда не могла его до конца усмирить. Это был мой маленький, тайный порок. Я попыталась открыть его обычным блокнотом. На экране возникла мешанина из кракозябр, бессмысленный цифровой бред. Не текст. Тогда я, поколебавшись всего секунду, запустила HEX-редактор – программу для просмотра сырых данных. Я научилась пользоваться ею давно, из чистого, неподдельного любопытства к устройству вещей, и тщательно скрывала этот навык, как преступник скрывает отмычку.

Чёрно-синее поле кодов, похожее на звёздное небо сумасшедшего, заполнило экран. Но это была не случайная последовательность. Взглянув на него под определённым углом, я увидела паттерн. Повторяющийся, навязчивый символ, вплетённый в саму ткань двоичного кода. Он был сложным, напоминал то ли замысловатую родовую печать, то ли всевидящее око, обрамлённое стилизованными крыльями и извивающимися щупальцами. От него веяло древностью, не принадлежащей этому миру, и чем-то откровенно чуждым, неприятным, оскверняющим. Он не был похож ни на один корпоративный логотип, что я видела за все эти годы.

Меня пробрала мелкая, предательская дрожь, будто по позвоночнику прополз ледяной червь. Я оглянулась. Отдел пустел, коллеги потихоньку расходились, торопясь на свои поезда и к своим семьям. Час пик в лифтах, никто не хотел задерживаться. Я решила, что это прекрасный момент, чтобы удовлетворить своё глупое, опасное любопытство. Распечатаю эту картинку, подумала я, возьму с собой, может, позже погуглю в безопасной сети. Это выглядело безобидным сувениром из мира цифровых призраков.

Принтер стоял в нише рядом с нашим открытым пространством, тяжёлый и бездушный. Я отправила файл на печать. Машина зажужжала, начала свою монотонную работу. И в этот самый момент, в такт первому шелесту бумаги, свет погас.

Не во всём здании – отключился только наш сектор. За окном ещё алел закат, и в сумеречном, багровом свете гигантская офисная планета погрузилась в зловещую тень. Тишина, наступившая после прекращения работы компьютеров и гудения вентиляции, была оглушительной, физически давящей. Я замерла, прислушиваясь к стуку собственного сердца.

И услышала.

По коридору, ведущему к лифтам, кто-то шёл. Чёткие, размеренные, нечеловечески правильные шаги. Но не стук каблуков по кафелю. Нет. Это был влажный, прилипающий, отвратительный звук. Будто кто-то шлёпал по идеально чистому полу босыми, мокрыми ногами, только что выходя из ванной. Или будто ступни были обуты во что-то живое, мокрое, мягкое, плотоядное.

Сердце заколотилось где-то в горле, пересохший ком. Глупость, говорила я себе, сжимая ручки кресла до побеления костяшек. Уборщики. Или кто-то из техников пролил воду, охладитель. Но инстинкт, древний и неумолимый, выкрикивал в мозгу одно слово: ОПАСНОСТЬ. Шаги приближались. Медленно. Неотвратимо, как движение ледника.

Я присела за своим рабочим столом, съёжившись в кресле, стараясь стать как можно меньше, невидимкой. Дышала поверхностно, зажав рот ладонью, боясь выдать себя даже звуком дыхания.

Шаги дошли до входа в наш открытый офис и остановились. Я не видела, кто это, я только слышала этот мерзкий, шлёпающий звук прямо за стеклянной дверью. Потом дверь со скрипучим, плавным, противоестественным звуком – будто её открывали с огромным, мускульным усилием – приоткрылась на сантиметр.

Я зажмурилась, боясь увидеть, предпочтя слепоту леденящему душу зрелищу. Потом, преодолев животный страх, приподнялась на дрожащих ногах и выглянула из-за стола.

В проёме двери никого не было. Только густеющая тьма коридора. Но на полу приёмной, в полосе тусклого закатного света, отчётливо, неоспоримо виднелись следы. Мокрые, тёмные, отливающие багрянцем отпечатки босых, длинных, узких ступней с неестественно вытянутыми пальцами. Они вели из коридора и обрывались прямо у входа в наш отдел, будто их хозяин растворился в воздухе. Больше ничего. Ни звука, ни присутствия, лишь тяжёлый, сладковатый запах старой воды и влажной земли, которого здесь не могло быть.

Я просидела так, кажется, вечность, пока свет не моргнул и не зажегся вновь, болезненно-яркий. Компьютеры заработали, загудела вентиляция, выдувая странный запах. Офис снова был наполнен привычным, обманчивым жизненным шумом.

Я осторожно, как после тяжёлой болезни, вышла из-за стола. Подошла к двери. Заглянула в коридор – пусто, ярко освещено. Посмотрела на пол. Следов не было. Чистый, блестящий, стерильный кафель, будто только что натёртый.

– Помешалась, – прошептала я сама себе, ощущая предательскую дрожь в коленях и ледяную испарину на спине. – Переутомилась. Глупая истеричка, ровно такая, как о тебе все и думают.

Я собралась уходить, моя рука уже тянулась к выключателю настольной лампы, когда взгляд упал на лоток принтера. Там, криво замятый, лежал один-единственный лист.

Я подошла и взяла его. Это была распечатка того файла. Чёрный, чёткий, отвратительно-детализированный символ – та самая печать, всевидящее око в кольце крыльев и щупалец – смотрел на меня с белой, дорогой бумаги. Он казался объёмным, будто проступал из толщи листа, и взгляд его, если у символа может быть взгляд, был тяжёлым и знающим. Я скомкала листок, сжала его в тугой, дрожащий комок и сунула в карман пиджака, желая поскорее избавиться от этой дряни, выбросить в первую же урну.

Но по дороге домой, в душном, раскалённом вагоне метро, я снова и снова ощущала его присутствие. Скомканный комочек в кармане будто жёг мне бок, как раскалённый уголь. И где-то на задворках сознания, под толстой, привычной маской уставшей, глупенькой Стаси, начало шевелиться, просыпаться что-то холодное, цепкое и внимательное. Что-то, что уже понимало: случайности не случайны. Что это не конец. Это только самое начало долгого падения в бездну.

Глава 2. Мокрые следы

Тот вечер я провела в объятиях испуганного одиночества. Скомканный листок с той чёрной печатью я не выбросила. Он лежал на кухонном столе, будто излучая лёгкий, незримый холод, проникающий в кости. Я налила себе вина, стараясь дрожащими пальцами, и выпила залпом. Алкоголь не снял напряжение, лишь затуманил края страха, сделав его более размытым, но оттого не менее объёмным.

«Помешалась, – твердила я себе, глядя в тёмное окно, где отражалась моя бледная, испуганная кукла-лицо. – Просто стресс. Павел, работа, эта вечная необходимость притворяться…»

Но рациональные объяснения разбивались о память ощущений: тот влажный, прилипчивый звук шагов, леденящую пустоту в проёме двери и отчётливые, тёмные следы на полу. Они были настоящими. Я их видела.

Ночь прошла тревожно. Мне чудились шорохи за стеной. Не громкие, не явные. Так, будто кто-то тяжёлый и мокрый медленно переминался с ноги на ногу, прижавшись лбом к гипсокартону. Я включала свет, прислушивалась – тишина. Выключала – и сквозь дрему снова ловила этот мерзкий, едва уловимый шёпот. Не слов, а просто звука, похожего на журчание воды в засорившейся трубе.

Утром, с толстой головой и песок под веками, я отправилась на работу. В лифте пахло озоном и каким-то цветочным освежителем, но мне, показалось, я уловила под ними слабый, но въедливый запах сырой земли и гнили, будто с подошв принесли прошлогодние листья. Я прижалась в угол, стараясь дышать ртом.

Мой отдел встретил меня привычным гулким безразличием. Ольга бросила на меня колкий взгляд – мол, опять на вечеринке была, раз такая помятая. Я сделала вид, что не заметила, и прошла к своему месту, ощущая, как по спине ползут взгляды. Моя маска слегка сползла, и нужно было срочно её поправить.

Я включила компьютер, надеясь, что работа отвлечёт. Но едва я запустила систему, как поняла – что-то не так. Мои иконки на рабочем столе были переставлены. Не сильно, чуть-чуть. Блокнот лежал не под тем же углом. Это была мелочь, которую никто, кроме меня, не заметил бы. Я всегда клала его строго параллельно краю стола. А сейчас он сдвинут на пару миллиметров.

Холодок пробежал по спине. Кто-то был за моим компьютером.

Я запустила историю действий. Очищена. Проверила корзину – пусто. Файлы, с которыми я работала вчера, включая ту самую папку «Протоколы инициаций», были удалены безвозвратно. Не просто в корзину, а стёрты специальными утилитами. Кто-то постарался на совесть.

Паника, острая и липкая, подкатила к горлу. Но я её подавила. Глупая Стася испугалась бы, побежала бы жаловаться. Я же, настоящая, просто медленнее повела плечами и налила себе чаю. Маска должна была оставаться на месте. Если за мной наблюдают, я не должна показать, что что-то заметила.

В течение дня я пыталась вести себя как обычно: перекидывалась парой незначительных фраз с коллегами, делала вид, что усердно работаю над каким-то отчётом. Но внутри всё кричало. Кто? И зачем? Это было предупреждение. Чёткое и недвусмысленное: «Отстань».

Но от чего отстать? От пыльных архивов? От «Протоколов инициаций»?

После обеда я решила провести своё маленькое, глупое расследование. Под предлогом написания исторической справки к юбилею компании – благо, моя текущая работа как раз была связана с архивами – я начала обзванивать бывших сотрудников из тех самых, девяностых годов.

Большинство трубки не брали. Те, кто брал, отвечали неохотно и односложно. «Не помню», «Какие-то корпоративные глупости», «Зачем тебе это?». Сквозь телефонную линию я слышала не просто раздражение, а лёгкий, но отчётливый страх. Стоило мне упомянуть «Отдел кадров» или «особые процедуры», как разговор резко обрывался.

И лишь один человек, чей номер я нашла в старой базе данных, отреагировал иначе. Пётр Сергеевич, бывший системный администратор. Его голос был старческим, дребезжащим, но в нём слышалась трезвость.

– Девушка, вы откуда? – настороженно спросил он, едва я представилась.

– Из «Кронверка», Пётр Сергеевич. Готовлю материал по истории компании.

– Бросьте, – резко оборвал он. – Не для истории вы звоните. Спросите прямо.

Я замолчала на секунду, подбирая слова. Маска глупенькой дурочки здесь не сработала бы.

– Я нашла кое-какие файлы, – осторожно начала я. – Про «Протоколы инициаций». Мне показалось это… странным.

На том конце провода повисла тяжёлая пауза. Мне показалось, я слышу, как он учащённо дышит.

– Слушайте меня, девочка, – прошептал он так тихо, что я чуть не прилипла к трубке. – Забудьте. Выбросьте это из головы. То, что было в девяностые, это не какие-то там корпоративные игры. Это было нечто другое.

– Что именно? – не унималась я, чувствуя, как сердце колотится в груди.

– Они не просто нанимали людей, понимаете? Они их… перерабатывали. Для своих целей. Те, кто проходил «инициацию», они уже не были прежними. Они становились… пустыми. Я обслуживал их серверы, я видел лаги… там были не отчёты по продажам. Там были формулы. Алгоритмы чего-то… чёрного.

Он снова замолчал, а потом добавил, и в его голосе послышались настоящие, неподдельные слёзы:

– Они не мёртвые, те, кого они забрали. Они… неживые. И они служат. Вечно. Теперь отстаньте. Ради Бога, отстаньте. И не звоните мне больше.

Щелчок. И потом – гудки.

Я сидела, не двигаясь, с мокрой от пота ладонью, сжимающей телефонную трубку. «Не мёртвые, а неживые». Слова старика легли прямо на мои вчерашние ощущения. Мокрые следы. Шаги того, кто не должен ходить.

Мне нужно было поговорить с Павлом. Только он мог дать хоть какие-то ответы. Или, по крайней мере, я так думала.

Поймать его удалось лишь под конец дня. Я зашла к нему в кабинет под предлогом того, что не могу найти один архивный файл. Он был один, сидел за своим огромным столом из чёрного дерева и смотрел в монитор. Увидев меня, он вздрогнул, будто пойманный на чём-то.

– Станислава, я занят, – сказал он, не глядя на меня.

– Это важно, Павел Игоревич. По поводу вчерашнего задания.

– Какое ещё задание? – он поднял на меня глаза, и в них я прочла не просто раздражение, а усталую злость.

– Архивы девяностых. «Протоколы инициаций».

Имя прозвучало, как выстрел. Он побледнел. Буквально на глазах. Кровь отхлынула от его лица, оставив кожу серой, восковой.

– Я не знаю, о чём ты, – он отвёл взгляд, делая вид, что просматривает бумаги. – И не советую тебе копаться в том, что тебя не касается.

– Но меня что-то коснулось, – не унималась я, опуская голос почти до шёпота. – Вчера. После того, как я открыла тот файл. В офисе было… кто-то. Или что-то.

Он резко встал, опершись руками о стол. Его пальцы сжались в белые костяшки.

– Хватит! – его голос прозвучал тихо, но с такой силой, что я отшатнулась. – Твоя работа – выглядеть симпатично, кивать и не задавать лишних вопросов! Ты думаешь, это место для твоих дурацких фантазий? Здесь другие игры, Станислава! Игры, в которые таким, как ты, играть не стоит. Цена слишком высока. Ты поняла меня?

Он смотрел на меня теперь прямо, и в его глазах я увидела не злость, а чистый, неподдельный ужас. Он не злился на моё любопытство. Он боялся за меня. Или за себя.

– Я поняла, – тихо сказала я, отступая к двери.

– И забудь. Забудь всё, что видела, всё, что слышала. Если хочешь остаться жива и… вменяема.

Я вышла из его кабинета, чувствуя, как ноги подкашиваются. Его слова не успокоили, а лишь подтвердили худшие подозрения. В «Кронверке» творилось нечто чудовищное, и он был в этом как-то замешан.

Вернувшись на своё место, я попыталась привести в порядок мысли. Нужно было успокоиться. Решить, что делать дальше. Возможно, он прав. Может, стоит просто забыть.

Я машинально потянулась к мышке, чтобы завершить работу, и моя рука повисла в воздухе.

Мой рабочий стол снова был изменён. На этот раз более явно. Все мои папки были аккуратно разложены по алфавиту, чего я никогда не делала. А в центре, на чистом месте, лежал один-единственный листок. Чистый.

Я взяла его. Он был холодным и… чуть влажным на ощупь. Будто его только что вынули из морозильной камеры, и на нём конденсировался воздух.

Я перевернула листок. На обратной стороне, в самом низу, был нарисован крошечный, едва заметный символ. Та самая печать. Всевидящее око. Сделано оно было не чернилами, а будто выдавлено ногтем или чем-то острым.

Они не просто предупреждали. Они насмехались. Они показывали, что имеют доступ ко всему. Ко мне. К моим вещам. К моей жизни.

И в тот момент я поняла, что отступать уже некуда. Они не оставят меня в покое. Что бы ни скрывалось за этим символом, оно уже вышло на охоту. И я была его мишенью.

Глава 3. Шёпот за стеной

Следующие несколько дней я прожила как в липком, душном кошмаре. Страх стал моим постоянным спутником, тенью, которая неотступно следовала за мной по пятам. Он пропитал всё – от утреннего кофе, что казался горьким и безвкусным, до ночной темноты моей квартиры, которая теперь казалась враждебной и населённой.

Ощущение мокрой прохлады не покидало меня. В метро, в давке, мне вдруг казалось, что чьи-то влажные пальцы касаются моей шеи. Я резко оборачивалась, но позади меня оказывался лишь раздражённый мужчина в наушниках. В переулке по пути домой я слышала за спиной те самые шлёпающие шаги, но, обернувшись, видела лишь блестящий от недавнего дождя асфальт и одинокую кошку, вылизывающую лапу. Это было похоже на звуковой фантом, навязчивую галлюцинацию, которая знала мои самые уязвимые места.

Но самое ужасное творилось дома. Стоило мне выключить свет и попытаться уснуть, как из-за стены, разделяющей мою спальню с соседней квартирой, доносился шёпот. Он был очень тихим, монотонным, без интонаций. Я не могла разобрать слов, лишь отдельные звуки, похожие на бульканье воды, на шелест мокрой ткани. Он не был громким, но он был… вездесущим. Он просачивался сквозь стены, заполняя собой всю тишину, вытесняя воздух.

На третий день я не выдержала. Я подошла к стене, прижалась к ней ухом. Шёпот на мгновение стих, будто прислушиваясь ко мне. А потом раздался тихий, отчётливый стук. Один. Словно мокрый палец ударил по гипсокартону с той стороны. Я отскочила, сердце выпрыгивало из груди.

На следующее утро я, собрав остатки самообладания, подкараулила соседа. Парень, который снимал квартиру по соседству, оказался айтишником, тихим и необщительным. Я заговорила с ним у мусоропровода, натянув на лицо своё самое беззащитное и виноватое выражение.

– Извините за беспокойство, – начала я, чуть ли не запинаясь. – У меня тут… странности. По ночам кажется, что будто кто-то разговаривает за стеной. Вы ничего такого не слышали?

Он посмотрел на меня с лёгким недоумением, поправил очки.

– Нет, что вы. У меня там спальня, я обычно в наушниках фильмы смотрю или сплю. Стены толстые, я никогда ни звука не слышал. Может, вам показалось? Или из вентиляции?

Я поблагодарила его и пошла к лифту, чувствуя себя полной дурой. «Показалось». Это слово стало моим проклятием. Всё можно было списать на нервы, на стресс, на воображение истеричной барышни. Но я-то знала. Я знала, что не сходила с ума. Что-то действительно преследовало меня. И оно было достаточно умным, чтобы оставаться невидимым для остальных.

Именно тогда я вспомнила о Димке. Дмитрий, системный администратор из техотдела. Невысокий, чуть сутулый парень с умными, добрыми глазами за стёклами очков. Он никогда не смотрел на меня с тем снисхождением или похотью, что читалась во взглядах других мужчин. Он видел во мне просто человека. Иногда он заходил ко мне, чтобы починить принтер или обновить ПО, и мы перекидывались парой ничего не значащих фраз. В его присутствии я могла на секунду расслабиться и не играть свою роль.

Он был моей единственной соломинкой. Рискованно? Безусловно. Но оставаться в одиночестве с этим безумием было ещё рискованнее.

Я нашла его в серверной комнате на цокольном этаже. Он сидел перед несколькими мониторами, на которых бежали зелёные строки кода. Воздух гудел от работы охлаждения.

– Стася? – он удивлённо поднял на меня глаза, сняв наушники. – Что-то случилось?

Я закрыла дверь, прислонилась к ней спиной, чувствуя, как предательски дрожат мои руки. Маска треснула, и сквозь неё проступало настоящее, животное отчаяние.

– Дим, мне нужна помощь, – мой голос сорвался на шёпот. – И… я не знаю, кому ещё можно доверять.

Он молча указал на стул рядом. Я опустилась, сглотнув ком в горле. Я рассказала ему всё. Всё, кроме Павла. Не о файлах, о странном символе, о мокрых шагах в пустом офисе, о звонке Петру Сергеевичу и его словах про «неживых», о влажном листке с выдавленной печатью на моём столе. Я говорила сбивчиво, путаясь, и сама слышала, как безумно это звучит.

Он слушал, не перебивая. Его лицо было серьёзным. Когда я закончила, он не рассмеялся, не пожал плечами. Он медленно кивнул.

– Давай посмотрим на этот символ, – сказал он просто.

Я, руки всё ещё дрожа, достала из внутреннего кармана пиджака тот самый скомканный листок. Я носила его с собой, как талисман, как доказательство собственного здравомыслия. Я разгладила его на столе перед ним.