Ушедший в Аокигахару

Марина Вальд

Ушедший в Аокигахару

Буря в стакане

Рю: Доброго вечера, моя любимая Йоко. (Он устало улыбнулся, глядя на ее аватар. После долгого дня мысль о ней была единственным пристанищем, островком спокойствия в океане его одиночества.)

Йоко: Привет. (Ответ пришел сухим и колючим, словно осколок стекла. Она намеренно тянула время, глядя на сообщение, в ее душе клубилась черная, удушающая туча обиды.)

Рю: Я смотрю, ты не в духе? (Его сердце сжалось от тревожного предчувствия. Он чувствовал дистанцию, и она жгла ему душу.)

Йоко: Всё норм. Занята. (Она с силой ударила по клавишам, представляя, что это его лицо. Слезы подступили к горлу, но она сглотнула их, решив не показывать слабость.)

Рю: Чем может быть занята, моя любимая, в столь поздний час? (Он пытался звучать легко, но в его словах сквозила мольба. Просто поговори со мной, дай мне понять, что происходит.)

Йоко: Дела. (Короткое, как удар кинжалом, слово. Ей хотелось кричать, рвать на себе волосы, но она продолжала держать оборону ледяного молчания.)

Рю: А я говорил тебе, что ты прекрасней цветка сакуры, которая расцветает каждый год у подножия Фудзиямы? (Он бросал в бой свое лучшее оружие – слова, которые когда-то заставляли ее сиять. Теперь они звучали фальшиво и отчаянно.)

Йоко: Говорил. И как оказалось, не только мне… (Голос ее дрогнул, и предательская слеза скатилась по щеке, оставив соленый след на губах. В памяти всплыли те самые, чужие, строчки, и сердце разорвалось от боли.)

Рю: Брось, Йоко, у меня никого нет на этом свете дороже тебя.. (Паника, острая и холодная, пронзила его. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног, и инстинктивно цеплялся за нее, за их любовь, как утопающий за соломинку.)

Йоко: Хватит врать! (Она больше не могла сдерживаться. Слова хлынули потоком, сметая все на своем пути.) Я сегодня заходила в тот чат, где ты писал какой-то Аяко, что с её красотой можно сравнить только цветок персика и ты мечтал бы почувствовать аромат её волос! Я уже устала от твоего вечного вранья! Всё! Хватит!

Рю: Тише, принцесса, что за чат? Я никому такое не писал! Я люблю только тебя! Ты моя единственная. (Его разум лихорадочно работал, пытаясь понять, о чем она. Он был чист перед ней, и эта несправедливая атака вызывала не только страх, но и горькую обиду.)

Йоко: А! Не писал, говоришь? Тогда полюбуйся!

/отправлена ссылка/

(Ее пальцы дрожали от ярости и горя. Ей так хотелось, чтобы он все опроверг, нашел какое-то невероятное, но правдоподобное объяснение.)

Рю: Йоко, это был не я! Я не знаю никакую Аяко! (Он смотрел на скриншоты, и в его душе росло недоумение. Это был его ник, его стиль, но не его слова. Кто-то украл его лицо, чтобы уничтожить его счастье.)

Йоко: Ахах. Не знаешь? Хочешь сказать, что это не твой аккаунт там?

/отправлена ссылка на аккаунт/

(В ее смехе звучала истерика. Она ждала признания, раскаяния, но не этой наглой лжи.)

Рю: Нет там такого аккаунта!

(Он обновлял страницу снова и снова, но видел лишь сообщение об ошибке. Его мир медленно погружался в хаос.)

Йоко еще раз зашла в чат, но не увидела там учётной записи возлюбленного. В ее голове сверлила единственная мысль: «Удалил. Специально. Чтобы замести следы». Это было последней каплей.

Йоко: А! Удалился! Ну и я тебя сейчас удалю навсегда! Никогда больше не пиши и не звони мне! Понял?

И Йоко, едва сдерживая разбушевавшиеся эмоции, с такой силой нажала кнопку «заблокировать», что экран телефона чуть не треснул. Каждое нажатие было похоже на удар молотком по ее собственному сердцу. «Удалить всю историю переписки». Годы нежности, поддержки, смеха и планов – все это было стерто в одно мгновение. Она заблокировала его везде, отрезав все пути к отступлению, хороня их любовь в цифровой пустоте. Когда все было кончено, она отшвырнула телефон и разрыдалась, ее тело сотрясали беззвучные, горькие рыдания в тишине пустой квартиры.

Один месяц без тебя

Не зная сама почему, но именно в этот день Йоко захотелось поехать к подножию Фудзиямы. Такое ощущение, будто невидимая нить тянула ее туда, к только что распустившимся цветкам сакуры, с которыми так любил сравнивать ее бывший возлюбленный. В глубине души таилась слабая, детская надежда – а вдруг он там? Вдруг он помнит их старую шутку и приедет туда в этот день?

От центра Токио, где она жила, до достопримечательности ее довез небольшой автобус. Еще даже не оказавшись у великой и степенной горы, девушку охватило странное смятение. Воздух словно сгущался, становился тяжелым, давящим на виски. Когда же она увидела великолепие горы Фудзи, ее сердце забилось чаще, переходя в паническую тахикардию. Вдруг ей захотелось плакать и смеяться одновременно. Плакать о том, что было и чего уже не вернуть. Смеяться над собственной глупостью, над тем, что она все еще надеется. А когда она, наконец, подошла к цветущему заветному дереву, чтобы полюбоваться его нежным великолепием, то в голове промелькнула непонятно откуда возникшая мысль: «А как там Рю, интересно? Наверное, вовсю встречается с этой своей… Да ну его, мне нельзя про него думать! Надо просто забыть и стереть навсегда!» Но чем сильнее она пыталась выбросить его из головы, тем острее и ярче всплывали в памяти его улыбка, его смех, его теплые объятия.

Вечером этого же дня она уже вернулась домой, немного повеселевшая от прогулки на свежем воздухе, но с неизменной тяжестью на душе.

Йоко заварила себе чашку вкусного чая и уселась перед большим экраном телевизора, настроившись посмотреть какую-нибудь трогательную дораму, чтобы отвлечься.

Но тут случилось нечто необъяснимое. Маленький бонсай, который стоял на окне – их общий, купленный на фестивале, – внезапно, без малейшего сквозняка, с грохотом упал на пол. Горшочек, в котором стояло растение, символ их терпения и любви, рассыпался на маленькие осколки. По комнате разлетелась земля, а хрупкое деревце безжизненно замерло среди обломков. В сердце Йоко резко и болезненно кольнуло.

– Покемон, это ты сделал? – дрожащим голосом обратилась она к своему шаловливому коту. Но зайдя в спальню, она увидела, что кот уже давно спал в своей лежанке и видел сто первый сон. По ее спине пробежал ледяной холодок. Это было дурным предзнаменованием.

В этот момент, как всегда некстати, зазвонил телефон. Это звонила Каэдэ, ее давняя школьная приятельница, известная сплетница и болтушка. «Ну что ей вдруг понадобилось в такой поздний час? Сто лет ведь не объявлялась!» – с раздражением подумала она про себя, все еще не в силах оторвать взгляд от разбитого бонсая.

Йоко с недовольным видом поднесла трубку к уху.

– Привет, Йоко!

– Привет, Каэдэ, – ее голос прозвучал устало и отстраненно.

– Йоко, ты помнишь, в школе с нами учился на два года старше такой симпатичный парень Рю? Он вроде даже к тебе подкатывал?

«Конечно помню, как тут не помнить, негодяй такой», – в сердцах подумала Йоко, и сердце ее сжалось от свежей боли.

– А! Что-то припоминаю… И что? – произнесла она со сделанным безразличием в голосе, пытаясь скрыть дрожь.

– Ну так вот! Представляешь, вчера его нашли в Аокигахаре. Ну в том самом известном лесу самоубийц у подножия Фудзи. Ходят слухи, что он из-за девушки туда отправился. Говорил друзьям, что его оклеветали, что он потерял единственное, что имело для него значение, и не хочет жить в мире, где та, кого он любит, считает его предателем…Вот какие сейчас пошли девушки- как что, так сразу рвут отношения! Что за легкомыслие? Бедный парень!

Тишина.

Мир Йоко рухнул в одно мгновение. Звон в ушах заглушил все звуки. Перед глазами поплыли темные пятна. Она больше не слышала голос Каэдэ, не видела свою комнату. Она видела только его – его глаза, полные любви и отчаяния в их последнем разговоре. И его слова: «Я люблю только тебя! Ты моя единственная». А она не поверила. Она назвала его лжецом и выбросила из своей жизни.

– Йоко, ты где? Ты слышишь меня?

Тишина.

– Йоко, что с тобой? Ты плачешь?

Но ответа так и не последовало… Трубка выскользнула из ее ослабевших пальцев и разбилась о пол, повторив судьбу бонсая. Йоко медленно опустилась на колени посреди осколков своего прошлого и настоящего. Тихий, прерывистый стон вырвался из ее груди, переходя в оглушительные, надрывные рыдания, от которых сводило живот. Она плакала о нем, о их любви, о своей непоправимой ошибке. Она сломала его, а он уничтожил ее. И тишина в комнате была теперь навсег да наполнена грохотом обрушившегося мира.

Два месяца без тебя

Прошло уже два месяца, как Рю не стало. Два месяца, каждый день которых был для Йоко похож на хождение по битому стеклу. Сначала пришло оцепенение, затем – всепоглощающая боль, а после – тихая, беспросветная пустота. Сегодня она собрала всю свою волю в кулак, решив, что пора наконец избавиться от гнетущих воспоминаний, вырвать из сердца занозу, что не давала ей дышать. Она поставила посреди комнаты большую картонную коробку, которая казалась ей похожей на гроб, и с отчаянной решимостью начала наполнять ее призраками своего счастья.

Первой в коробку, с силой, полной гнева и боли, улетела мягкая игрушка в виде кошечки. Рю подарил ее им на годовщину, с глупой улыбкой бормоча что-то о том, что у нее «точно такие же хитрющие глазки». Йоко тогда рассмеялась, а сейчас ей хотелось выть. Вслед полетели дешевые браслетики с побережья, куда они ездили на рассвете; ракушки, в которые он предлагал послушать «шум океана их любви»; стопка записок, которые она находила в своих учебниках – «Удачи на экзамене!», «Ты самая красивая», «Скучаю». Каждая бумажка была крошечным осколком их мира, и теперь она безжалостно сметала их все. Потом пошли фото в рамках: он, смеющийся, с развевающимися на ветру волосами на Фудзияме; они вместе, прижавшиеся щеками к щеке в фото-будке; он, спящий на ее плече. Она не смотрела на снимки, просто переворачивала их лицевой стороной вниз, чтобы не видеть его улыбки. Хрустальный шар, символ года Дракона, который, по его словам, должен был охранять их союз, упал на дно коробки с глухим стуком.

И вот в ее руках осталось лишь одно – изящное колечко от «Микимото» с нежной жемчужинкой, лежавшее в бархатной коробочке. Оно было не самым дорогим в коллекции бренда, но для них обоих – бесценным. Йоко замерла, сжимая в ладони этот крошечный холодный обет. Перед ней всплыли воспоминания, яркие и болезненные, как вспышка света.

Она вспомнила, как от него стало пахнуть морем и рыбой. Легкий, но устойчивый аромат, который не перебивали никакие духи.

«Ты что, завёл роман с русалкой? Почему от тебя всё время пахнет как из рыбного ресторана?» – подшутила она как-то, и он смущенно покраснел, пробормотав что-то о «временной подработке». Правда вскрылась случайно: их общий друг видел Рю в рыбной лавке, разгружающим тяжеленые ящики с тунцом. Он, наследник небогатой, но гордой семьи, после учебы шел не отдыхать, а вонзать руки в ледяную рыбу, стирая пальцы в кровь. И все ради этого – маленькой коробочки в день ее рождения. Она помнила, как дрожали его руки, когда он вручал ей подарок, и как сияли его глаза, когда она, распахнув свои от восторга, надела кольцо. В тот вечер она чувствовала себя принцессой, а он – ее рыцарем, завоевавшим для нее жемчужину не из морских глубин, а ценой своего труда и достоинства.

«Нет, я пожалуй, не буду его выбрасывать, – прошептала она, и голос ее дрогнул. – Но и носить тоже не буду…» Кольцо, как сердце, вернулось в свою шкатулку – маленький саркофаг для ее самой чистой и самой разбитой мечты.

Потом ее взгляд упал на бонсай. Деревце, пересаженное в новый горшок, стояло на окне, безмолвное и хрупкое. Оно упало и разбилось в тот самый вечер, когда умерла ее вера, и она, сама не зная почему, спасла его. Каждый день, поливая его, она словно вела безмолвный диалог с Рю. «Я несу за него ответственность, – оправдывалась она перед самой собой. – Оно не виновато, что его хозяин оказался таким дураком, что не смог бороться за нас сильнее!»

Йоко медленно опустила крышку картонной коробки, словно закрывая свое прошлое. Пальцы дрожали, скользя по шершавой поверхности. Внезапно силы, которые заставляли ее метаться, покинули ее разом, словно кто-то выдернул шнур из розетки. Она опустилась на край кровати, и все ее существо наполнила свинцовая усталость.

Взгляд упал на полузаполненную коробку. И она поняла. Остро, до физической тошноты. Она не может сделать этого сегодня. Не сейчас. Боль была слишком свежей, слишком живой. Выбрасывать эти вещи сейчас – все равно что вырывать едва затянувшиеся швы с корнем.

«Отложу-ка я, пожалуй, на потом выброс ненужных вещей, уже пора ко сну готовиться», – промелькнула в голове мысль, и она с удивлением почувствовала волну облегчения, слабого, но настоящего.

Она встала, подняла коробку – теперь она казалась невыносимо тяжелой – и задвинула ее в глубь шкафа, в самый темный угол, под груду старых одеял. Точный, отработанный жест. Так же, как она задвигала в дальний угол сознания невыносимые мысли, чтобы они не кричали каждую минуту. Чтобы можно было сделать вдох. Чтобы можно было просто лечь и уснуть.

Йоко погасила свет и опустилась на подушку. Комната утонула в густых сумерках, сквозняк из окна шевелил занавеску, отбрасывая на стены трепетные тени. Она легла на спину, уставившись в потолок, где таял отсвет уличного фонаря.

Сначала она лежала неподвижно, заложив руки под голову, и слушала, как гулко стучит в ушах собственная кровь. Мысли, до этого загнанные в дальний угол, как та самая коробка, начали выползать наружу, обволакивая сознание липкой паутиной. Воспоминания. Его смех. Резкие слова. Холод его пальцев в последнюю их встречу.

Она с силой перевернулась на бок, прижавшись щекой к прохладной ткани наволочки. «Спать, – приказала она себе мысленно, почти вслух. – Просто спать». Она зажмурилась, пытаясь представить себе черный бархат, тишину, пустоту. Но вместо этого перед глазами вставали обрывки диалогов, незавершенные споры, боль, которую она видела в его глазах. В ее собственных глазах защекотало предательское жжение.

Йоко снова перевернулась, на этот раз на живот, уткнувшись лицом в подушку, словно пытаясь задохнуться и тем самым остановить поток. Дышать стало тяжело. Она сбросила с себя одеяло – тело горело, хотя комната была прохладной. Потом, через минуту, ее пронзила дрожь, и она натянула одеяло обратно, кутаясь в него с головой, создавая себе маленькую, душную крепость против ночи.

Она считала про себя. Сначала овец, прыгающих через забор, потом – шаги по лестнице, ведущей вниз, в темноту. Ничего не помогало. Тиканье часов на тумбочке звучало как удары молотка, отсчитывающего секунды до неизбежного рассвета.

И тогда она сдалась. Медленно, как лунатик, Йоко протянула руку и нащупала на полу рядом с кроватью мягкий, теплый комочек. Покемон, разбуженный ее метаниями, лениво мурлыкнул. Она погрузила пальцы в его густую шерсть, чувствуя под ладонью ровные, успокаивающие вибрации.

Она не заснула сразу. Она просто лежала, гладя кота, и смотрела, как тень от занавески ползет по стене. Постепенно дыхание выровнялось, мышцы лица расслабились, а тяжесть в груди стала чуть менее острой. Сон подкрадывался медленно, украдкой, окутывая ее сознание ватой, пока, наконец, она не провалилась в беспокойный, но все же долгожданный покой.

Как вдруг, сквозь вату забытья, она услышала, что кто-то шепотом произносит ее имя:

«Йокооо, Йокооо, подойди ко мне…»

Шепот был едва слышным, словно дуновение ветра, но от него застыла кровь в жилах. В ужасе она открыла глаза. Комната была погружена в полумрак, и источник звука исходил не от двери, а от окна. Сердце бешено заколотилось, но какая-то неведомая сила заставила ее подняться. Она, как лунатик, на цыпочках, осторожно подошла к подоконнику.

«Йокооо, Йокооо…» – шепот не прекращался, обволакивая, завлекая.

И тут девушка заметила нечто невозможное. Звук исходил со стороны бонсая. А крошечный керамический домик, стоявший у его подножия, светился изнутри мягким, призрачным сиянием, словно в нем зажглись сотни крошечных огоньков-светлячков.

– Рю? – ее собственный голос прозвучал хрипло и неуверенно. – Это ты зовёшь меня?

Шёпот прекратился, и в тишине стало слышно лишь бешеный стук ее сердца.

– Если это ты, Рю, то почему? – в ее голосе прорвалась застарелая обида, боль, которую она два месяца носила в себе. – Почему за два месяца после твоего ухода ты мне ни разу не приснился? Раньше, когда был жив, снился чуть ли не каждую неделю, а теперь – тишина? На что ты обиделся? Чем ты там занят на Том Свете, что тебе нет дела до меня?!

– Это не Рю, – тихо, но отчетливо ответил шепот, и в его тембре не было ничего человеческого. – Там, где он сейчас находится… оттуда нельзя приходить в мир живых. Дверь заперта навсегда. Но он очень по тебе скучает. И просил передать… что очень любит тебя и просит прощения за все. А еще он спрашивает… – голос сделал паузу, будто колеблясь. – Нашла ли ты себе нового парня?

Эти слова подействовали на Йоко как удар хлыста. Вся ее накопленная боль, гнев и чувство вины вырвались наружу в одном яростном порыве.

– Да?! Ах, вот что его интересует! – она почти кричала, глядя на светящийся домик. – Тогда передайте ему, что я его ненавижу! Ненавижу за то, что он бросил меня одну! Ненавижу за то, что не боролся! Ненавижу за то, что не смог доказать свою правду, а просто сбежал! И пусть больше ничего не передаёт! Я не хочу его слышать!

Как только последнее слово сорвалось с ее губ, свет в домике погас, а гнетущая тишина снова обрушилась на комнату. Йоко зажмурилась, и когда снова открыла глаза, то поняла, что лежит в своей кровати, уткнувшись лицом в подушку, а по щекам у нее текут слезы. Сердце выло от боли и пустоты.

«Неужели это был всего лишь сон?» – подумала она, сжимая влажную от слез наволочку.

И тут, в полной тишине, едва уловимо, словно эхо, донесся один-единственный, полный бесконечной тоски шепот: «Прости…»

– Зря… – всхлипнула Йоко, закусывая губу, чтобы не зарыдать. – Зря, наверное, я так ответила…

Она повернулась на спину и смотрела в потолок, пока за окном не начал светать новый день, такой же безрадостный и пустой, как и предыдущие. А в груди у нее, словно тот самый жемчуг в шкатулке, лежала тяжелая, холодная и невыносимая правда: она не ненавидела его. Она любила его. И ее последние слова, сказанные ему, были словами ненависти.

« Я должна что-то сделать, – промелькнула в голове навязчивая, как пульс, мысль, пробиваясь сквозь горе. – Я обязательно узнаю, что произошло. Я чувствую, что в этом деле много «черных дыр», слишком много нестыковок. Он не мог просто так…»

Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, но эта физическая боль была ничтожна по сравнению с той, что разрывала ее изнутри.

«Я спасу честь Рю. Я дойду до сути и докажу… докажу всем, и в первую очередь себе, что это не он сам наложил на себя руки. Он не был бы способен на такое. Не был!»И снова, предательские и неудержимые, слезы хлынули из ее глаз ручьем, оставляя на подушке соленые следы отчаяния. Казалось, еще немного – и это горе полностью поглотит ее, утянет на темное дно, с которого нет возврата.

Вдруг край одеяла шевельнулся. Йоко не обратила бы внимания, сраженная горем, если бы не тихое, вопросительное «Мяу?».

Она медленно, будто сквозь толщу воды, повернула голову. На краю кровати сидел Покемон, ее рыжий кот, и смотрел на нее своими огромными янтарными глазами. Он наклонил голову набок, будто стараясь понять, что происходит с его хозяйкой.

– Покемон… – прошептала она, и голос ее снова предательски дрогнул.

Кот, словно поняв, что его зовут не просто так, легко спрыгнул с подушки и принялся тереться о ее плечо и щеку, громко и успокаивающе мурлыча. Его шерстка была теплой и мягкой, а настойчивое мурлыканье наполняло комнату жизнью, прогоняя звенящую пустоту.

Потом он перевернулся на спину, подставив пушистое брюшко, и начал ловить лапками край ее распущенных волос, игриво и нежно покусывая их. Это было так глупо, так трогательно и так не вовремя, что Йоко не выдержала и сквозь слезы выдавила короткий, сдавленный смешок.

Она протянула дрожащую руку и погрузила пальцы в его густую рыжую шерсть. Кот замурлыкал еще громче, упираясь головой в ее ладонь.

Горе не исчезло. Острая, режущая боль в груди никуда не ушла. Но теперь, сквозь эту боль, пробивалось что-то еще – крошечное, теплое чувство, которое этот маленький рыжий лекарь поселил в ее разбитом сердце. Оно было слабым, как первый луч солнца после урагана, но оно было.

Йоко глубоко вздохнула, впервые за всю ночь чувствуя, что в легкие поступает не ледяной пепел отчаяния, а просто воздух. Она обняла кота, прижала к себе этот теплый, мурлыкающий комочек и закрыла глаза.

«Я справлюсь, – промелькнуло в голове уже с новой, окрепшей силой. – Для него. И для себя».

Три месяца без тебя

Йоко сидела, поджав под себя босые ноги, на широком подоконнике своей токийской квартиры. За окном дождь струился по стеклу, превращая огни ночного города в размытые акварельные пятна – желтые, красные и белые, словно рассыпавшиеся бусины. Он рисовал причудливые, мимолетные узоры, которые тут же расползались и исчезали, такие же недолговечные, как и ее счастье. Прошло уже три месяца. Три месяца пустоты, зияющей, как черная дыра в груди, где каждый день растягивался в бесконечную, беззвучную серую пленку. А ведь когда-то, казалось, совсем недавно, когда он еще был жив и дышал где-то рядом, она даже не вспоминала о нем лишний раз. Он просто был, как воздух, как само дыхание – необходимый, но не замечаемый, пока не отравлен.

Раньше, в той, прежней жизни, Йоко не понимала, как можно тосковать по человеку до физической боли, до ощущения, что у тебя вырвали кусок души. Рю был важной, но не единственной частью ее мира. Они встречались, смеялись до слез над глупыми шутками, иногда ссорились из-за ерунды – обычные, живые, настоящие отношения. Когда громом среди ясного неба пришла весть о его странной, нелепой смерти в том зловещем лесу, она, конечно, плакала. Горько, истерично, размазывая тушь по щекам. А потом, словно захлопнув тяжелую железную дверь, будто закрыла эту страницу. Сказала себе: «Жизнь продолжается». И старалась в это верить.

Но спустя месяц что-то в механизме ее мира сломалось. Тихо, почти незаметно.

Она шла по оживленной улице Сибуя, окруженная гомоном толпы и неоновым мельтешением, и вдруг, сквозь все городские запахи – выхлопные газы, жареную лапшу, парфюм прохожих – ее настигал призрачный, но отчетливый шлейф его одеколона. Тот самый, с нотами сандала и чего-то свежего, что напоминало ей о горном утре. Сердце ее трепетало, и она резко оборачивалась, судорожно вглядываясь в лица, цепляясь взглядом за похожие спины в темных пальто. Но вокруг были лишь чужие, безразличные люди, спешащие по своим делам. Никого.

В уютном кафе за соседним столиком кто-то заказал его любимый кофе – крепкий эспрессо без сахара. Горький, как та правда, что она тогда не захотела услышать. И память, коварная и живая, накатила волной: вот они сидят, укрывшись от дождя, он тянется через столик, чтобы поправить прядь ее волос, и неловко задевает локтем чашку. Горячий кофе растекается по его белой футболке темным, уродливым пятном. Секунда ошарашенного молчания, а потом – общий смех, легкий, счастливый, согревающий душу. «Давай заскочим ко мне, переоденешься в папину старую рубашку, а это я постираю», – предложила она. Чего, собственно, так и не сделала, а в порыве легкомыслия закинула испачканную футболку на дно шкафа, подальше с глаз. А он стоял перед зеркалом в чересчур широкой, пафосной рубашке ее отца-бизнесмена, смешно подняв плечи, и она, смеясь, сказала: «Ну вот, теперь ты просто обязан стать таким же Биг Босс, как и мой папа!» Он на мгновение замолчал, и в его глазах мелькнула тень, но он снова заулыбался. Возможно, шутка была неудачной, ранящей его мужскую гордость, но тогда, в сиянии их любви, она этого не заметила.

И вот, несколько дней назад, перебирая зимние вещи, она наткнулась на ту самую футболку. Белая хлопковая ткань застыла жестким комком. Она прижала ее к лицу, вдыхая – от былого запаха его кожи и духов не осталось и следа, вытесненный затхлостью нафталина. Но сердце сжалось с такой силой, что она едва не вскрикнула, ощутив в груди не метафору, а настоящую, физическую боль.