Шёпот фарфора

Лиса Лисскина

Шёпот фарфора

Пролог

Тишина в мастерской была особой – густой, тяжёлой, словно состоящей из неслышных вибраций десятков остановившихся сердец. Здесь, в подвале старого дрезденского дома, время текло иначе. Оно не уходило вперёд, а оседало тонкой пылью на столах, застывало в каплях воска на старинных шестерёнках и вплеталось в шёлк и бархат.

Аларик Шульц стоял у своего рабочего стола, освещённый единственной зелёной лампой. Его движения были без суеты, почти ритуальны. В его руках были карманные часы – золотые, с гравировкой в виде ласточки. Они принадлежали молодому скрипачу, чья карьера оборвалась из-за панической атаки прямо на сцене.

Аларик не просто ремонтировал механизм. Он был часовщиком в куда более высоком смысле. Он настраивал судьбу.

Он закрыл глаза, и его пальцы, холодные и сухие, легли на крышку часов. Он не чувствовал воспоминания, как это делали другие. Нет. Он чувствовал узоры – хаотичные, рваные нити страха и сомнений, оставленные прежним владельцем. Это было безвкусно. Несовершенно.

– Хаос, – прошептал он, и в его голосе не было осуждения, лишь констатация факта, как у садовника, нашедшего сорняк.

Его сознание, отточенное десятилетиями практики, коснулось этих нитей. Он не стирал их. Он был не разрушителем, а ткачом. Он находил самую яркую нить – панический ужас перед публикой – и начинал вплетать ее в основу личности скрипача. Он усиливал ее, делал доминирующей, закольцовывал, пока та не становилась единственным логичным путём. Он создавал идеальную, завершённую мелодию страха. Произведение искусства из чужой сломанной воли.

Когда он закончил, часы тихо затикали в его руке. Теперь они были не просто предметом. Они были инструментом, камертоном, настраивающим реальность. Скрипач, вернув их, уже никогда не сможет подняться на сцену. Один лишь вид циферблата будет вызывать удушающую волну паники. Его судьба была теперь исправлена, приведена к тому идеалу слабости, который видел Аларик.

Он бережно положил часы в бархатный футляр. Его взгляд упал на полку, где стояли другие его «работы»: брошь женщины, которая после их встречи бросила семью и уехала в монастырь; портсигар бизнесмена, начавшего заниматься благотворительность после того, как тот чуть не разорился; перочинный ножик мальчика, который внезапно, без видимой причины, перестал бояться темноты.

Он был Хранителем. Он брал кривые, нелепые линии человеческих жизней и превращал их в идеальные геометрические фигуры. В симметрию.

С полки он взял старую фарфоровую куклу. У неё были безжизненные голубые глаза и лёгкая, загадочная улыбка. Ее прежняя хозяйка, девочка по имени Эльза, была его первой… значительной работой. Ее судьба была такой яркой, такой насыщенной чистым, детским страхом в момент завершения. Он вплёл его в куклу, создав шедевр, который хранил в себе саму суть того перехода.

Но сейчас он смотрел на куклу и думал не о прошлом, а о будущем. Его источники в полиции сообщили, что одно старое дело вновь привлекло внимание. Американская журналистка. И кто-то ещё… Кто-то, кто почувствовал его «вплетение». Кто-то с похожим Даром, но другим. Пассивным.

– Пришло время, моя маленькая, – прошептал он. – Найти нового слушателя для нашей симфонии.Аларик провёл пальцем по холодной фарфоровой щеке куклы.

Он упаковал куклу в простую картонную коробку. Она должна была отправиться в путешествие. Не в качестве орудия, а как приглашение. Как тест.

Если этот человек, этот «Эхочувствительный», сможет её прочесть и не сломаться… возможно, он достоин стать не врагом, а преемником. Ткачу нужен был ученик. А для ученика нужен был самый сложный урок.

Урок, который начинался с шёпота из прошлого.

Глава 1. Отголоски в осеннем тумане

Будапешт встречал ноябрь хмурым небом и промозглым ветром с Дуная. Туман стлался по мостовым Пешта, пряча острые шпили и придавая городу вид старой, выцветшей фотографии. Именно в такие дни Лео Варга чувствовал себя наиболее комфортно. Туман приглушал не только звуки, но и краски, а значит, и мир вокруг становился немного тише, меньше давил на его израненные нервы.

Его букинистическая лавка «Отголоски» пряталась в глубине двора на тихой улочке у подножия Замкового холма. Вывеска была скромной, почти стыдливой. Внутри пахло старыми страницами, кожей переплётов и лёгкой нотой ладана, который Лео иногда жёг, чтобы очистить воздух от навязчивых эмоциональных следов.

Он стоял за прилавком, в своих вечных кожаных перчатках, и разбирал новую партию книг, привезённых из поместья где-то в окрестностях Балатона. Большинство из них были «тихими» – старые учебники по ботанике, технические справочники, сборники сухих юридических документов. Они несли на себе лишь лёгкий налёт безразличия или профессиональной сосредоточенности, ничего, что могло бы нарушить его душевное равновесие.

Но одна книга, томик стихов Миклоша Радноти, заставила его замедлиться. Переплет был потерт, уголки замяты. Лео осторожно провёл рукой в перчатке по обложке, стараясь не прикасаться к страницам. Он не «читал» её, нет. Он лишь ощущал слабый, как далёкое эхо, привкус грусти и несбывшейся надежды. Поэт, погибший в концлагере. Книга, пережившая хозяина. Лео аккуратно отложил её в сторону. Эту он оставит себе. Она была печальна, но ее печаль была чистой, почти святой.

Звонок над дверью прозвучал как взрыв в тишине. Лео вздрогнул. В лавку вошла женщина. Не местная, судя по неуверенной походке и слишком яркому, туристическому платку. За ней втянулся клубок уличного шума – гул машин, обрывки чужих разговоров, всплески чужих дел. Лео мысленно представил, как захлопывает невидимую дверь, отсекая этот хаос.

– Добрый день, – сказал он по-английски, его голос был низким и спокойным. – Чем могу помочь?

Женщина, представившаяся г-жой Хоффман, оказалась из Мюнхена. Она объяснила, что разбирает вещи своей старшей сестры, Катарины, которая бесследно исчезла тридцать лет назад во время поездки в Берлин.

– Полиция ничего не нашла, – сказала она, и в её голосе задрожала застарелая, как пыль на гробнице, боль. – Родители умерли, так и не узнав правды. Я… я не могу выбросить ее вещи. Но и хранить тоже. Мне сказали, что вы… что вы находите для старых вещей хороший дом.

Лео кивнул, избегая смотреть ей прямо в глаза. Ее горе было таким острым, таким живым, что он почти физически ощущал его в воздухе, как запах озона после грозы.

– Я попробую, – мягко сказал он. – Что у вас?

Г-жа Хоффман поставила на прилавок картонную коробку. Лео заставил себя заглянуть внутрь. Старый дневник в кожаном переплете, несколько открыток, серебряная брошь в виде бабочки… и кукла.

Лео замер. Кукла. Фарфоровая, с бледными щеками, в потрепанном, но когда-то нарядном голубом платьице. Ее стеклянные глаза смотрели в никуда, а на губах застыла лёгкая, неестественная улыбка.

Что-то в ней было не так. Не просто «не так» – она была пустотой, чёрной дырой, всасывающей в себя свет и звук. Обычно вещи были окружены лёгким эмоциональным полем, как нимбом. Эта кукла не имела ничего. Она была безмолвна настолько, что это безмолвие становилось оглушительным.

– Она её обожала, – тихо сказала г-жа Хоффман. – Никогда с ней не расставалась. Звали её Лизхен.

Лео молча кивнул. Он быстро оформил покупку остальных вещей, едва касаясь их кончиками пальцев. Дневник нёс в себе отголоски тихих девичьих мечтаний и лёгкой тоски. Брошь – всплеск радости, полученной в подарок. Все было… приемлемо.

Но кукла лежала в стороне. Г-жа Хоффман ушла, звонок над дверью прозвенел снова, и в лавке вновь воцарилась тишина. Но теперь она была иной. Теперь ее нарушала эта кукла.

Лео понимал, что должен сделать. Он должен был прикоснуться. Без перчатки. Он не мог оставить эту загадку, эту аномалию в своём святилище. Его Дар был и проклятием, и долгом.

Сердце бешено заколотилось в груди. Он медленно, будто снимая повязку с раны, стянул с правой руки перчатку. Его ладонь была бледной, с тонкими шрамами – следами давних, слишком ярких «встреч».

Он сделал глубокий вдох, пытаясь создать внутри себя пустоту, щит. Его пальцы дрогнули, а затем коснулись холодного фарфора руки куклы.

Первое, что пришло, был звук. Тихая, старая немецкая колыбельная. «Guten Abend, gute Nacht…» Затем запах – миндального печенья и воска для мебели. Уют. Домашний уют.

А потом стена.

Сначала Лео подумал, что это его собственная защита сработала. Но нет. Это было иначе. Это было как падение в глубокий, бездонный колодец. Уют исчез, сменившись леденящей пустотой. Темнота сдавила его, лишила воздуха. Он попытался вырваться, но не мог. Он был заперт.

И тогда из темноты донёсся голос. Детский, испуганный, едва слышный шёпот, полный такого ужаса, от которого кровь стыла в жилах:

«Он здесь… Он смотрит на меня… Он говорит, что сделает из меня настоящую куклу… навсегда…»

И в тот же миг, сквозь шёпот, в его сознании, как вспышка молнии, возник образ. Мужское лицо. Холодные, голубые, как лёд, глаза. Взгляд был не злым, не злобным. Он был… заинтересованным. Бесстрастным, как у учёного, рассматривающего под микроскопом редкий препарат. И в уголках губ играла та же самая, что и у куклы, лёгкая, загадочная улыбка.

Лео с силой отдёрнул руку, отшвырнув куклу на прилавок. Он тяжело дышал, опираясь о столешницу. Ладонь, которой он касался куклы, горела ледяным огнём. В висках стучало. Голос девочки, Эльзы, все ещё звучал у него в голове, превратившись в навязчивый, тихий плач.

Он посмотрел на куклу. Ее стеклянные глаза теперь казались ему не просто безжизненными, а наполненными знанием. Знанием о тьме, о которой он не хотел знать.

Он натянул перчатку дрожащими пальцами. Его тихая, упорядоченная жизнь, которую он выстраивал годами, чтобы защититься от прошлого, только что дала трещину. И из этой трещины, из самого сердца его собственной боли и вины, на него смотрело лицо незнакомца с ледяными глазами. Человека, который не просто отнял жизнь. Он украл саму душу и вплёл ее в фарфор и ткань.

И Лео с ужасом понял, что этот человек… знает о нем. Чувствует его. И только что протянул ему свою визитную карточку.

Глава 2. Непрошеные голоса

Тишина в лавке «Отголоски» больше не была уютной. Теперь она была настороженной, как затаившаяся ловушка. Лео запер куклу в старый металлический сейф, где хранил самые «громкие» и опасные артефакты, но это почти ничего не изменило. Шепот, тонкий и надрывный, как струна, натянутая до предела, продолжал звучать у него в голове. Он не был громким, но он был постоянным, фоновым шумом его сознания, напоминая о том, что равновесие его мира нарушено безвозвратно.

«…настоящую куклу… навсегда…»

Лео с силой сжал виски пальцами, пытаясь выжать этот голос из себя. Бесполезно. Он зажег еще одну палочку ладана, но густой ароматный дым на этот раз не помогал. Он лишь смешивался с призрачным запахом миндального печенья, который Лео то ли чувствовал, то ли ему чудился.

Он попытался вернуться к работе – разобрать партию старых географических атласов. Но его пальцы в перчатках дрожали. Хладнокровие, которое он вырабатывал годами, испарилось, оставив после себя лишь нервозность загнанного зверя. Он ловил себя на том, что постоянно бросает взгляды на сейф, словно ожидая, что он вот-вот откроется изнутри.

Так продолжаться не могло. Он либо сойдет с ума, либо… либо ему придется встретиться с этим лицом к лицу. С этим «Ткачом».

Слово само пришло ему в голову, рожденное ледяным прикосновением того взгляда. Оно идеально подходило. Тот человек не просто убивал, он создавал, сплетал чужие жизни в свой извращенный узор.

Сев за старый компьютер в задней комнате, Лео снял перчатки. Прикосновение к холодной клавиатуре было мучительным – он чувствовал слабые, разрозненные импульсы от прежних владельцев: раздражение, сосредоточенность, скуку. Он мысленно оттолкнул их, как делал всегда, и начал поиск.

«Пропавшая девочка, Берлин, 1990-е… кукла… серийный убийца…»

Поисковая система выдавала горы мусора – городские легенды, криминальные хроники, современные статьи о маньяках. Он сузил критерии, добавив прозвище, которое пришло ему интуитивно: «Ткач». И наткнулся на форум, посвященный нераскрытым делам Германии. И там, в ветке, начатой десять лет назад, он нашел это.

«Der Puppenmacher». Кукольник. Или «Мастер Марионеток».

В сообщениях, полных домыслов и слухов, мелькали отрывочные факты. Исчезновения в период с 1988 по 1995 год в Восточной Германии. Жертвы – молодые люди, мужчины и женщины, но чаще – подростки. Никаких тел. Никаких очевидных улик. Только одна странность: на месте последнего известного местонахождения жертв иногда находили старую, часто сломанную игрушку. Куклу, медвежонка, машинку. Игрушки, которые, как потом выяснялось, никогда не принадлежали жертвам.

Полиция списывала это на совпадение или чью-то злую шутку. Но Лео знал. Это была визитная карточка. Подпись.

Он пролистал дальше и замер. Кто-то из пользователей выложил сканы старых газетных вырезок. На одной из них, из студенческой газеты Дрезденского технического университета за 1985 год, была фотография. Группа молодых людей, студентов факультета точной механики. И один из них… тот самый. Моложе, с более мягкими чертами лица, но те же самые голубые глаза, смотрящие на мир с холодным, аналитическим интересом. Подпись: «Аларик Шульц, победитель конкурса молодых часовщиков».

Лео откинулся на спинку стула, и по телу пробежала дрожь. Он существовал. Он был реальным. И он был гением, художником в своем страшном ремесле.

В этот момент звонок над дверью прозвенел снова, заставив Лео вздрогнуть. Он вышел в торговый зал, натягивая перчатки.

В лавке стояла молодая женщина. Лет двадцати пяти, в практичном, но стильном пальто, с рыжими волосами, собранными в небрежный пучок. В одной руке она держала планшет, в другой – дорогую сумку. Ее глаза, ярко-зеленые и любопытные, с любопытством окидывали полки.

– Добрый день, – сказала она на беглом, но с акцентом английском. – Лео Варга?

Лео молча кивнул.

– Меня зовут Эмили Рид. Я журналистка, пишу для «The Atlantic Review». Я работаю над материалом о… ну, скажем так, о призраках холодной войны. О нераскрытых делах, которые остались в тени после падения Стены.

Она сделала паузу, изучая его реакцию. Лео не шевельнулся, сохраняя маску вежливого нейтралитета. Но внутри у него все сжалось.

– Я слышала, вы специализируетесь на старых вещах, – продолжила Эмили, ее взгляд скользнул по стеллажам. – И что у вас есть чутье на… интересные истории. Мне нужна была консультация по одному конкретному делу. О нем почти ничего нет в открытых источниках. Его в узких кругах называют «Дело Кукольника».

Лео почувствовал, как земля уходит из-под ног. Случайность? Нет. Закономерность. Аларик Шульц начал свою игру, и Эмили Рид была одной из фигур на его доске. Так же, как и он сам.

– Я не знаком с этим делом, – сказал Лео, и его голос прозвучал чуть хриплее, чем он хотел. – И я просто продавец книг. Вряд ли смогу помочь.

Эмили улыбнулась, но в ее глазах не было тепла. Была лишь настойчивость охотника.

– Странно. Потому что мои источники в немецкой полиции сказали, что недавно кто-то делал запрос в архивы по схожим ключевым словам. Айпи-адрес вел в Будапешт. И, если не ошибаюсь, именно вы недавно приобрели небольшую коллекцию вещей из Мюнхена, связанную с одним из старых исчезновений.

Лео похолодел. Она была хороша. Слишком хороша.

– Г-жа Рид, – начал он, пытаясь взять себя в руки.

– Эмили, пожалуйста.

– Эмили. Я ценю ваш интерес, но я не тот человек, который вам нужен. Я не детектив и не историк.

В этот момент из задней комнаты, сквозь закрытую дверь, донесся едва слышный, но отчетливый звук. Детский плач. Он длился всего секунду и оборвался, словно его перерезали.

Лео замер, смотря в пространство. Голос в его голове на мгновение стал громким, яростным, полным живого, неподдельного ужаса.

– Вы слышали? Мне показалось, ребенок…Эмили нахмурилась.

– У меня никто не живет, – резко оборвал ее Лео. Его терпение лопнуло. – Это, должно быть, радио у соседей. Простите, но у меня срочное дело. Я должен закрыть лавку.

Он шагнул к двери и распахнул ее, пропуская внутрь порцию холодного, влажного воздуха.

– Вы что-то знаете, мистер Варга. Я вижу это по вашим глазам. Вы напуганы.Эмили Рид смотрела на него с нескрываемым интересом. Она не двигалась с места.

– Я прошу вас уйти.

– Как скажете. Но если вы… передумаете. Или если эти «радио» у соседей станут слишком навязчивыми. Я остановилась в отеле «Кемпински». Я буду в городе еще неделю.Она медленно кивнула, доставая из кармана визитку.

Она положила визитку на прилавок рядом с ним, развернулась и вышла. Лео захлопнул дверь и повернул ключ. Его руки дрожали.

Он прошел в заднюю комнату и прислонился лбом к холодной стене, пытаясь унять дрожь. Тишина снова вернулась, но теперь она была тяжелой и гнетущей. Он закрыл глаза, и перед ним снова возникло лицо Аларика Шульца. Холодные глаза смотрели на него с безмолвным вопросом.

«Ты принял мой вызов?» – словно спрашивал этот взгляд.

А потом, совсем тихо, почти как выдох, в его сознании прозвучал новый шепот. Не девочки. А тот, леденящий, спокойный и безразличный голос, который он слышал в воспоминании:

«Найди меня, Эхочувствительный. Или я найду тебя сам.»

Лео понял, что у него нет выбора. Бегство было невозможно. Игра уже началась.

Глава 3. Первое вплетение

Тишина, наступившая после звонка, была иного качества. Прежде она была бегством, укрытием. Теперь же она стала затишьем перед бурей, напряженным и звенящим. Лео понимал, что, пригласив Эмили, он не просто делился информацией. Он впускал в свой строго охраняемый мир хаос внешней реальности. И этот хаос пахнет дорогими духами, энергией и беспощадным прагматизмом.

Он механически приготовил чай, расставив две фарфоровые чашки на маленьком столике в задней комнате. Его взгляд снова и снова возвращался к сейфу. Теперь, зная больше, он понимал: кукла была не просто свидетельницей. Она была трофеем. Шедевром в самой ужасной из возможных галерей. И Аларик Шульц намеренно выставил ее на всеобщее обозрение – на его, Лео, обозрение. Это был акт высокомерия, граничащего с безумием. Или с гениальностью.

Ровно через двадцать один минуту в дверь постучали. Три четких, уверенных удара. Лео глубоко вздохнул, поправил пиджак и открыл.

Эмили Рид стояла на пороге, ее рыжие волосы были слегка влажными от тумана. В одной руке она держала планшет в кожаном чехле, в другой – увесистую папку с бумагами. Ее глаза сразу же провели сканирующий анализ помещения, ничего не упустив.

– Проходите, – произнес Лео, отступая в сторону.

– Спасибо, что передумали, – сказала она, переступая порог. Ее взгляд упал на чай. – И спасибо за чай. Будапештский туман проникает прямо в кости.

Она села, отложив планшет и папку на колени, и внимательно посмотрела на Лео.

– Итак, мистер Варга. Вы сказали: «Он настоящий. И он здесь». Давайте начнем с этого. Кто он?

Лео медленно сел напротив нее. Он снял перчатку и положил ее на стол рядом с собой. Это был жест демонстрации уязвимости, добровольного разоружения.

– Его имя – Аларик Шульц. Родился в Дрездене, бывший часовщик, – начал Лео, его голос был ровным, хотя внутри все сжималось. – Он не просто убийца. Он… коллекционер.

– Коллекционер? – уточнила Эмили, приподняв бровь.

– Душ. Эмоций. Судьбоносных моментов. Он не просто забирает жизни. Он вплетает их в вещи. – Лео указал взглядом на сейф. – Та кукла, которую принесла г-жа Хоффман… в ней не просто память о ее сестре, Катарине. В ней… часть ее. Ее последний, самый сильный ужас. Ее душа, если угодно.

Эмили сохраняла каменное выражение лица, но Лео заметил, как ее пальцы чуть сильнее сжали край папки.

– Мистер Варга, я журналист. Я работаю с фактами, с уликами, с документами. То, что вы рассказываете, звучит как…

– Как бред сумасшедшего. Я знаю, – перебил он. – И я не жду, что вы поверите на слово. Но у вас есть доступ к архивам, к полиции. Проверьте имя: Аларик Шульц. Проверьте дело «Der Puppenmacher». Исчезновения в Восточной Германии между 88-м и 95-м годами. На месте исчезновений иногда находили чужие игрушки. Это его подпись.

Эмили на несколько секунд задумалась, затем открыла свою папку и достала несколько распечатанных фотографий.

– Я уже кое-что проверила, – сказала она, кладя фотографии на стол. – Это сканы из архивов криминальной полиции земли Саксония. Не самые официальные, но… – Она указала на одну из них. – Это список пропавших без вести, подходящих под возможный почерк вашего… «Кукольника».

Лео взял фотографию. Имена, даты, места. Холодная, безличная статистика трагедий. Но для него за каждым именем стоял крик, застывший в вечности.

– А это, – Эмили положила следующую фотографию, – единственное вещественное доказательство, которое сочли достаточно странным, чтобы приобщить к нескольким делам, но так и не смогли увязать.

На фото, сделанном в лаборатории, лежала маленькая фарфоровая лошадка. У нее была отколота нога.

– Ее нашли в парке, где была последний раз видна одна из пропавших, – сказала Эмили. – Отпечатков ничьих не было. Никакой связи с жертвой. Ее сочли случайной потерей.

– Она не случайная, – прошептал Лео, не отрывая взгляда от снимка. Он почувствовал легкое головокружение. Его пальцы потянулись к фотографии, но он удержался. – Она была… сообщением. От него. Для тех, кто сможет его прочитать.

– Для таких, как вы? – мягко спросила Эмили.

Их взгляды встретились. В ее глазах уже не было скепсиса. Был голый, ненасытный интерес. Интерес охотника, напавшего на самый большой след в своей жизни.

– Что вы… чувствуете, когда прикасаетесь? – спросила она, кивая на его голую руку.

– Все. Страх, радость, тоску, любовь, ненависть. Все, что было вложено в вещь в момент наивысшего эмоционального накала. Это как… погрузиться в чужой сон. Только этот сон реален. И иногда из него невозможно проснуться.Лео сжал кулак.

Он помолчал, глядя на пламя свечи, которую зажег вместо лампы.

– Он, Шульц, не просто чувствует. Он… манипулирует этим. Он может вплести в вещь новую эмоцию, новый импульс. Заставить человека бояться, полюбить, совершить необъяснимый поступок. Он – дирижер, а люди – его оркестр.

– Вы говорите, он может программировать людей через… антиквариат? – Эмили делала заметки на своем планшете, ее пальцы летали по экрану.

– В некотором смысле, да. Он настраивает судьбы, как часовой механизм.

Внезапно Лео почувствовал тошнотворный толчок где-то в солнечном сплетении. Воздух в комнате сгустился. Он поднял взгляд и увидел, что Эмили побледнела. Она смотрела на свою сумку.

– Что-то… не так, – выдохнула она.

– Что именно?

– Я не знаю. Просто… внезапно стало очень страшно. – Она нервно провела рукой по горлу. – Как будто… я забыла сделать что-то очень важное. Что-то ужасное случится, если я немедленно не уеду из этого города.

Лео встал. Его сердце заколотилось. Это было не просто беспокойство. Это было навязчивое, иррациональное чувство, возникшее из ниоткуда.

– Эмили, что вы трогали перед тем, как прийти сюда? Что нового появилось у вас?

– Только это… Письмо. Его подбросили в почтовый ящик моего отеля. Без марки, без обратного адреса. Я подумала, что это от одного из моих источников.Она, все еще дрожа, указала на свою сумку.

– Не трогайте его! – резко сказал Лео. Он схватил со стола свежую пару тонких хлопковых перчаток, которые использовал для работы с особо хрупкими книгами, и протянул ей. – Наденьте.

Эмили, подчиняясь его тону, надела перчатки. Она дрожащей рукой достала из сумки конверт из плотной, желтоватой бумаги. Она положила его на стол.

Лео смотрел на конверт. Он был немым. Как и кукла. И в этой немоте таилась та же самая, знакомая уже пустота.

– Он знает, что вы здесь, – тихо сказал Лео. – Это его работа. Он послал вам это. «Вплетение».

– Что в нем? – голос Эмили дрогнул.

– Откройте. Но не прикасайтесь к самому листу.

Эмили кончиками пальцев в перчатках осторожно вскрыла конверт и извлекла сложенный лист бумаги. Она развернула его.

На бумаге не было ни единого слова. Только изящный, подробный карандашный рисунок. На рисунке была изображена эта самая комната. Были нарисованы они оба: Лео, сидящий в кресле, и она, напротив него. А у окна, полускрытый тенью, стоял третий человек – высокий, худощавый, с бесстрастным лицом часовщика. Он смотрел на них. И в его руке была та самая фарфоровая кукла.

Но самое ужасное было в деталях. На рисунке лицо Эмили было искажено гримасой панического страха. А из груди Лео, прямо из сердца, тянулась тонкая, как паутина, нить, и ее конец был зажат в пальцах человека у окна.