Машина эмпатии

Их разговор прервал неожиданный шум в дальнем конце зала. Кто-то кричал, люди расступались, образуя пространство вокруг двух фигур на полу.

– Что происходит? – Воронин шагнул вперёд, вглядываясь в суматоху.

Елена, с её профессиональным чутьём врача, уже бежала к месту происшествия:

– Вызовите скорую! – крикнула она на ходу.

Воронин поспешил за ней, проталкиваясь сквозь толпу. То, что он увидел, заставило его сердце сжаться от ужаса.

На полу лежала молодая женщина – одна из участниц конференции, нейропсихолог из Франции. Её тело сотрясала сильная дрожь, глаза были закатаны, изо рта выступала пена. Рядом с ней на коленях стоял её коллега, бледный от страха.

– Что случилось? – Елена опустилась рядом с пострадавшей, быстро проверяя жизненно важные показатели.

– Мы… мы экспериментировали с вашей технологией, – запинаясь, ответил мужчина. – Создали упрощённую версию по опубликованным вами схемам. Софи очень хотела попробовать… мы решили провести короткий тест перед конференцией…

Воронин почувствовал, как холодеет внутри:

– Вы построили свою версию "Машины эмпатии"? Без соблюдения протоколов безопасности?

– Мы думали, это безопасно для короткого сеанса, – мужчина выглядел совершенно раздавленным. – Всего пять минут… но потом она начала кричать, говорить, что чувствует что-то ужасное, а потом просто… упала.

– Эмпатический шок, – тихо произнесла Елена, продолжая оказывать первую помощь женщине. – Мы описывали этот риск в статье. Женщина с эпилепсией?

– Нет, никогда не было приступов.

– С кем она была соединена во время эксперимента? – спросил Воронин.

– Со мной, – ответил мужчина. – Но я чувствовал себя нормально. Немного взволнованно, но ничего особенного.

– Это не обязательно связано с тем, что вы чувствовали сознательно, – объяснила Елена. – Возможно, у вас есть подавленные травматические воспоминания или сильные негативные эмоции, которые вы сами не осознаёте. Она могла получить доступ к этим эмоциям без вашего ведома.

К этому времени прибыла медицинская команда конференции. Елена быстро объяснила ситуацию, и женщину унесли на носилках. Её коллега последовал за ними, повторяя слова сожаления.

Воронин стоял посреди зала, ощущая на себе взгляды десятков коллег. То, что должно было стать триумфом, внезапно обернулось пугающей демонстрацией рисков его изобретения. И что хуже всего – это произошло из-за неконтролируемого распространения технологии, из-за энтузиастов, решивших воспроизвести его работу без должной подготовки и понимания.

Он встретился взглядом с профессором Лейбиным, и в глазах учителя прочитал то, что боялся увидеть: "Я предупреждал тебя".

После инцидента атмосфера конференции изменилась. Восторг сменился тревогой, научный энтузиазм – осторожностью. Воронин и Елена провели экстренную пресс-конференцию, на которой подробно объяснили риски непрофессионального использования технологии эмпатии и призвали научное сообщество к ответственному подходу.

Состояние пострадавшей женщины стабилизировалось, но врачи диагностировали серьёзное нервное расстройство, требующее длительного лечения. "Эмпатический шок", как назвали это состояние, проявлялся как смесь панической атаки, эпилептического припадка и острого психотического эпизода. И хотя с медицинской точки зрения прогноз был относительно благоприятным, сам случай стал тревожным сигналом для всех, кто интересовался новой технологией.

Вечером того же дня Воронин, Елена, Ирина и профессор Лейбин собрались в гостиничном номере для обсуждения ситуации.

– Это только начало, – мрачно произнёс Лейбин, глядя в окно на ночной город. – Теперь, когда информация о "Машине эмпатии" стала достоянием общественности, мы увидим десятки, если не сотни самодельных устройств, созданных дилетантами. И, соответственно, десятки случаев "эмпатического шока" и других осложнений.

– Мы должны немедленно опубликовать подробное предупреждение, – сказала Елена. – С детальным описанием рисков и противопоказаний.

– Это не остановит энтузиастов, – покачал головой Лейбин. – Они всегда думают, что с ними такого не случится.

– Что ты предлагаешь, Саша? – спросила Ирина, внимательно наблюдая за братом.

Воронин выглядел утомлённым, но решительным:

– Мы должны взять контроль над ситуацией. Первое: публикуем полный анализ случившегося и детальные рекомендации по безопасности. Второе: ускоряем патентование технологии, чтобы иметь юридические рычаги воздействия на несанкционированные копии. Третье: разрабатываем версию устройства с встроенными ограничителями безопасности – автоматическое отключение при обнаружении сильного эмоционального стресса, например.

– А как же предложение генерала Стеклова? – напомнил Лейбин. – Государственная поддержка могла бы помочь в контроле над распространением технологии.

– Ценой превращения её в инструмент допросов и психологических манипуляций? – возразила Елена. – Это неприемлемо.

– Согласен, – кивнул Воронин. – Мы найдём другие источники финансирования. После сегодняшней презентации к нам уже обратились несколько крупных медицинских фондов, заинтересованных в технологии для терапевтических целей.

Их разговор прервал телефонный звонок. Воронин взглянул на экран и помрачнел – звонил Валентин Крылов.

– Алло, – сухо ответил он, включив громкую связь.

– Саша! Великолепная презентация! Правда, финал немного подкачал, – голос Крылова звучал самодовольно. – Но ты всегда был перфекционистом. Перестраховывался там, где не нужно.

– Чего ты хочешь, Валентин? – прямо спросил Воронин.

– Поговорить. Ты, я думаю, слышал о моей компании, "НейроСинк"?

– Слышал.

– Мы готовим к выпуску коммерческую версию эмоционального синхронизатора. Технология похожа на твою, но более… дружественная к пользователю. Без лишних ограничений и предостережений.

– И это после того, что случилось сегодня? – возмущённо спросил Воронин. – Ты видел, к чему приводит безответственное использование подобных устройств?

– Видел, – спокойно ответил Крылов. – И это лишь подтверждает необходимость качественной, профессионально созданной версии для массового рынка. Самоделки опасны именно потому, что плохо спроектированы. Наша версия будет безопасной.

– Но без "лишних ограничений", – саркастически заметил Воронин. – Как это сочетается?

– Просто. Базовые меры безопасности, но без параноидальных протоколов, которые ты так любишь. Пользователи должны иметь свободу выбора – как долго использовать устройство, с кем соединяться, какие эмоции передавать.

Воронин чувствовал, как внутри нарастает гнев. Крылов не извлёк никаких уроков из сегодняшнего инцидента – наоборот, рассматривал его как возможность для продвижения собственной версии технологии.

– Зачем ты звонишь, Валентин? – устало спросил он. – Просто похвастаться?

– Нет, Саша, – голос Крылова стал серьёзным. – Я звоню, чтобы предложить сотрудничество. Последний шанс. Объединим усилия. Твоя научная основа, мои бизнес-связи и ресурсы. Создадим совместное предприятие, выведем технологию на глобальный рынок. Вместе мы могли бы контролировать её распространение гораздо эффективнее, чем порознь.

Воронин посмотрел на остальных. Елена решительно покачала головой, Ирина скорчила гримасу отвращения, а профессор Лейбин выглядел задумчивым.

– Нет, Валентин, – твёрдо ответил Воронин. – Мы слишком по-разному видим будущее этой технологии. Ты хочешь продавать её любому, кто заплатит, без оглядки на последствия. Я хочу, чтобы она помогала людям, а не эксплуатировала их эмоции.

– Высокомерие и самонадеянность, – в голосе Крылова зазвучала сталь. – Ты всегда считал себя лучше других, Саша. Думаешь, твои мотивы чище, твоя наука безупречнее. Но рынок всё расставит по своим местам. Через год устройства "НейроСинк" будут в каждом доме, а твоя "Машина эмпатии" останется в нескольких избранных клиниках, если вообще выживет.

– Увидим, – коротко ответил Воронин и завершил звонок.

В комнате повисла тяжёлая тишина.

– Он блефует, – наконец сказала Ирина. – Не может быть, чтобы они были так близки к коммерческому продукту.

– Не думаю, что это блеф, – возразил Лейбин. – У Валентина всегда были обширные связи в бизнесе и политике. И он не обременён научной добросовестностью или этическими сомнениями. Если он говорит, что готов к запуску, значит, так оно и есть.

– И что нам делать? – спросила Елена, глядя на Воронина. – Мы не можем конкурировать с ним в скорости вывода продукта на рынок.

– И не должны, – ответил Воронин после паузы. – Мы будем придерживаться своего пути – медленного, ответственного, научно обоснованного. Но есть одна вещь, которую мы можем сделать быстро, – он повернулся к сестре. – Ирина, ты говорила, что берёшь интервью для специального выпуска?

– Да, планировала подробный материал о вашем прорыве.

– Сделай больше. Проведи журналистское расследование о рисках безответственного использования технологии эмпатии. О случаях "эмпатического шока", о возможности эмоциональной манипуляции и эксплуатации. И обязательно упомяни "НейроСинк" и их планы по выпуску упрощённой версии устройства без должных мер защиты.

Ирина понимающе кивнула:

– Информировать общественность о рисках раньше, чем они станут очевидными. Превентивное формирование общественного мнения. Умно, братишка.

– Не знаю, остановит ли это Крылова, – задумчиво произнёс Лейбин. – Но по крайней мере замедлит его и заставит более тщательно подходить к мерам безопасности.

– А тем временем, – добавила Елена, – мы продолжим клинические исследования и разработку безопасной версии технологии. Докажем, что "Машина эмпатии" может приносить реальную пользу, если использовать её ответственно.

Воронин благодарно сжал её руку. В этот момент он как никогда ценил поддержку своей команды – маленькой, но преданной группы людей, разделявших его видение и ценности.

Но тревога не отпускала его. То, что случилось сегодня – эмпатический шок у французской исследовательницы – было лишь первым звонком. Интуиция подсказывала Воронину, что настоящие испытания ещё впереди. И от того, как он и его коллеги справятся с ними, зависит не только судьба его изобретения, но и, возможно, будущее человеческого общения в целом.

Глава 5: Раскол

Две недели после международной конференции превратились для команды Воронина в нескончаемый марафон. Журналисты со всего мира осаждали лабораторию, требуя интервью и демонстраций. Университетское начальство, мгновенно осознавшее престижность проекта, выделило дополнительное финансирование и помещения. А от медицинских и научных учреждений поступали десятки предложений о сотрудничестве.

Но вместе с признанием и интересом пришли и проблемы. Случай с французской исследовательницей, испытавшей "эмпатический шок", стал первым, но не последним. За две недели были зарегистрированы ещё три подобных инцидента в разных странах – самодельные устройства, созданные по опубликованным схемам, приводили к серьёзным психологическим травмам неподготовленных пользователей.

Воронин практически переселился в лабораторию, работая над усовершенствованием "Машины эмпатии" и разработкой более надёжных протоколов безопасности. Елена разрывалась между клинической работой и помощью коллегам, пострадавшим от экспериментов с технологией. Оба они недосыпали, редко виделись вне лаборатории и чувствовали, как растёт эмоциональное напряжение.

В один из таких напряжённых дней, когда Воронин просматривал данные о новом случае "эмпатического шока" в Сеуле, в лабораторию вошла Ирина. В руках она держала небольшой кожаный блокнот.

– Саша, нам нужно поговорить, – её обычно энергичный голос звучал тихо и серьёзно.

– Что случилось? – спросил Воронин, не отрываясь от экрана.

– Я нашла кое-что важное, – Ирина положила блокнот перед братом. – Это дневник одного из ваших первых добровольцев, Игоря Маркова. Я взяла интервью у него и его жены для своей статьи.

Воронин наконец оторвался от экрана и взял блокнот:

– И что в нём?

– Прочти сам, – Ирина скрестила руки на груди. – Особенно записи за последние два месяца.

Воронин открыл блокнот и начал читать. Первые страницы содержали восторженные отзывы о первом опыте с "Машиной эмпатии" – волнение, удивление, радость от возможности непосредственно ощутить эмоции другого человека. Но по мере продвижения тон записей менялся.

"День 14. Снова не мог заснуть, думал о сеансе. Это удивительно, но после разъединения я чувствую себя… неполным. Как будто часть меня отрезали. Эмоции стали тусклыми, приглушёнными. Только во время подключения я чувствую себя по-настоящему живым."

"День 23. Поссорился с Леной. Она говорит, что я стал отстранённым, что не реагирую на её чувства. Как она может требовать от меня этого? Обычные эмоциональные сигналы кажутся такими примитивными после того, что я испытал с Машиной. Это всё равно что вернуться к азбуке Морзе после высокоскоростного интернета."

"День 37. Сегодня умолял доктора В. дать мне внеплановый сеанс. Отказал, сославшись на протоколы безопасности. Не понимаю, о какой безопасности идёт речь. Единственная опасность – жить в эмоциональной изоляции, когда знаешь, что существует альтернатива."

Последние записи были совсем тревожными:

"День 58. Нашёл в интернете схемы для создания домашней версии Машины. Заказал компоненты. Лена в ужасе, говорит, что я становлюсь зависимым. Какая чушь. Я просто хочу жить полной жизнью."

"День 61. Попытка подключения с самодельным устройством неудачна. Жуткая головная боль, тошнота. Но я не сдамся. Буду совершенствовать конструкцию."

Последняя запись, датированная прошлой неделей, состояла всего из одной строчки:

"Нашёл другой способ. НейроСинк ищет тестировщиков."

Воронин закрыл дневник, чувствуя холодок по спине:

– Он обратился к Крылову?

– Да, – кивнула Ирина. – Его жена в отчаянии. Говорит, что он полностью изменился. Стал раздражительным, эмоционально отстранённым, одержимым идеей снова испытать эмпатическое соединение. Классические симптомы зависимости.

– Но мы строго ограничивали количество и продолжительность сеансов именно для предотвращения зависимости, – возразил Воронин.

– Очевидно, для некоторых людей даже минимальной экспозиции достаточно, – ответила Ирина. – Игорь – человек с ярко выраженным аддиктивным поведением. В прошлом у него была алкогольная зависимость, от которой он успешно избавился. Видимо, "Машина эмпатии" активировала те же механизмы зависимости, но на более глубоком уровне.

Воронин откинулся в кресле, пытаясь осмыслить услышанное. Он всегда знал, что существует риск психологической зависимости от эмпатического соединения. Но видеть реальное подтверждение этого в виде дневника человека, постепенно теряющего себя из-за его изобретения, было ударом.

– Нужно немедленно связаться с Марковым, – сказал он. – Предложить ему помощь, психологическую поддержку, программу реабилитации…

– Я пыталась, – покачала головой Ирина. – Его жена говорит, что он не отвечает на звонки и сообщения уже несколько дней. Предположительно, находится где-то в лабораториях "НейроСинк".

– Чёрт, – Воронин ударил кулаком по столу. – Крылов использует зависимых людей для тестирования своего устройства. Это… это преступно.

– И он не единственный, – мрачно добавила Ирина. – В процессе расследования я нашла ещё трёх бывших участников ваших экспериментов, которые проявляют признаки зависимости. Один уже обратился в "НейроСинк", двое других ищут способы создать самодельные устройства.

Воронин закрыл лицо руками. Ситуация выходила из-под контроля гораздо быстрее, чем он предполагал. И самое страшное – его собственное изобретение, созданное для помощи людям, становилось источником новой формы зависимости, не менее разрушительной, чем наркотики или алкоголь.

– Мы должны опубликовать предупреждение, – сказал он. – Открыто признать риск зависимости и рекомендовать строжайшие ограничения на использование технологии.

– Это подорвёт всю программу исследований, – заметила Ирина. – Финансирование, разрешения этических комитетов…

– Мне всё равно, – Воронин поднял голову, его глаза были полны решимости. – Я не позволю своему изобретению разрушать жизни людей. Если это означает замедлить исследования или даже полностью их остановить – так тому и быть.

В этот момент в лабораторию вошла Елена. Она выглядела измученной, с тёмными кругами под глазами, но её взгляд был ясным и решительным.

– Саша, мне нужно с тобой поговорить, – сказала она, затем заметила Ирину. – О, извини, я не знала, что у тебя посетители.

– Всё в порядке, – ответил Воронин. – Мы с Ириной как раз обсуждали проблему эмпатической зависимости. У нас есть подтверждённый случай.

Елена не выглядела удивлённой:

– У меня тоже есть новости по этой теме. Но не только хорошие, – она села рядом с ними. – Я провела анализ психологических профилей всех участников наших экспериментов и выявила паттерн. Люди с определёнными чертами личности – высокой эмоциональной реактивностью, склонностью к зависимостям, историей депрессивных состояний – имеют значительно более высокий риск развития эмпатической зависимости.

– Это поможет нам выявлять потенциально уязвимых людей и исключать их из экспериментов, – кивнул Воронин.

– Да, но есть и хорошая новость, – продолжила Елена. – Я разработала терапевтический протокол для лечения ранних стадий зависимости. Комбинация когнитивно-поведенческой терапии, медитативных практик и контролируемого постепенного отказа от эмпатического соединения. Первые результаты обнадёживают.

– Это потрясающе, – искренне сказал Воронин, чувствуя прилив благодарности к этой удивительной женщине, которая всегда была на шаг впереди в решении проблем. – Но как ты узнала о проблеме зависимости? Мы не публиковали эти данные.

Елена отвела взгляд, и в этот момент Воронин заметил, насколько она бледна.

– Я заметила симптомы, – тихо сказала она. – У себя.

Воронин и Ирина переглянулись, шокированные этим признанием.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил Воронин.

Елена глубоко вздохнула, как будто собираясь с силами:

– После нескольких недель интенсивной работы с пациентами я начала замечать изменения. Обычные эмоциональные взаимодействия стали казаться… недостаточными. Я чувствовала странную пустоту, когда не была подключена к устройству. И сны… я стала видеть сны, в которых переживала эмоции своих пациентов, даже когда не была подключена.

– Почему ты не сказала мне раньше? – голос Воронина дрогнул.

– Я не хотела тебя беспокоить. Ты и так был перегружен проблемами с распространением технологии, с Крыловым… – Елена слабо улыбнулась. – И потом, я врач. Я привыкла справляться с проблемами самостоятельно.

– Но ты не просто заметила симптомы, – проницательно сказала Ирина. – Ты что-то сделала с этим, верно?

Елена кивнула:

– Я разработала программу самопомощи. Ограничила количество сеансов, установила минимальные интервалы между ними, практиковала специальные техники эмоциональной саморегуляции. И это работает – симптомы отступают.

– Но полностью не исчезли, – заметил Воронин, внимательно глядя на неё.

– Нет, – признала Елена. – Я бы сравнила это с… хроническим заболеванием. Которое можно контролировать, но не вылечить полностью. По крайней мере, пока.

Воронин чувствовал, как внутри растёт волна тревоги и вины. Елена, самый близкий ему человек, страдала из-за его изобретения, и он даже не заметил этого, поглощённый своими исследованиями и борьбой с Крыловым.

– Я должен был предвидеть это, – сказал он, сжимая кулаки. – Особенно для терапевтов, которые постоянно работают с травмированными пациентами. Эмоциональное выгорание в обычной терапии – известная проблема, а с "Машиной эмпатии" этот риск многократно возрастает.

– Не вини себя, – мягко сказала Елена. – Мы все знали о рисках. Я сознательно их принимала.

– И всё же, – настаивал Воронин, – мы должны немедленно пересмотреть все протоколы. Усилить меры защиты для терапевтов, возможно, ограничить количество сеансов в неделю, ввести обязательное психологическое сопровождение…

– Уже сделано, – улыбнулась Елена. – Новые протоколы готовы к внедрению. Я собиралась показать их тебе сегодня.

Воронин покачал головой, вновь поражаясь её силе и предусмотрительности.

– Что ещё мне повезло не заметить? – с горькой иронией спросил он. – Какие ещё проблемы ты решала, пока я был занят технической стороной?

Елена помедлила, затем решительно сказала:

– Есть кое-что ещё. Я начала работу над новым методом терапии. Не только для зависимых от "Машины эмпатии", но и для особо тяжёлых случаев травматических расстройств, – она встретила настороженный взгляд Воронина. – Я назвала это "эмпатическим переносом".

– В чём суть? – спросила Ирина, профессионально заинтересованная.

– Терапевт не просто ощущает эмоции пациента, но… принимает часть его эмоциональной боли на себя. Буквально забирает часть травмы, позволяя пациенту начать исцеление.

Воронин выпрямился, его лицо выражало тревогу:

– Елена, это звучит крайне опасно. Принимать чужую травму? Это может привести к серьёзным психологическим повреждениям для терапевта.

– Не при правильной технике, – возразила Елена. – Я разработала специальный протокол, включающий предварительную медитацию, техники визуализации, специальные настройки устройства… И результаты потрясающие. Пациенты, которые годами не могли преодолеть свои травмы, начинают исцеляться за несколько сеансов.

– Но какой ценой для тебя? – тихо спросил Воронин, уже догадываясь об ответе.

Елена отвела взгляд:

– Есть определённые… побочные эффекты. Ночные кошмары, периодические приступы тревоги, иногда вспышки эмоций, не принадлежащих мне. Но я справляюсь.

– Нет, – решительно сказал Воронин. – Это слишком опасно. Я не могу позволить тебе рисковать своим психическим здоровьем таким образом.

– Не тебе решать, Саша, – мягко, но твёрдо ответила Елена. – Я врач. Я принимаю обдуманные решения о том, какие риски готова взять на себя ради помощи пациентам.

– Но это не обычное лечение! Это… это буквальное принятие чужих страданий. Это выходит за рамки профессиональной ответственности врача.

– А разве хирург не рискует заразиться, оперируя пациента с инфекционным заболеванием? Разве психиатр не подвергает себя опасности, работая с агрессивными пациентами? – возразила Елена. – Всегда есть риск. Вопрос в том, оправдан ли он результатами. И в данном случае, я считаю, что да.

В разговор вмешалась Ирина:

– Извините, что прерываю, но… то, что вы описываете, Елена, звучит как начало формирования одной из тех социальных групп, о которых мы говорили в теоретических дискуссиях. "Мученики", кажется, так мы их назвали? Люди, использующие технологию эмпатии для принятия чужих страданий.

Воронин и Елена переглянулись. Действительно, в их ранних обсуждениях потенциального влияния "Машины эмпатии" на общество они теоретизировали о возможном появлении различных групп пользователей – от "эмпатических вампиров", ищущих сильные эмоции для собственного удовольствия, до "мучеников", добровольно принимающих на себя боль других.

– Я не думала об этом в таком ключе, – задумчиво произнесла Елена. – Но да, возможно, это первые шаги к формированию подобной группы. И честно говоря, я не вижу в этом ничего плохого, если люди делают осознанный выбор и следуют безопасным протоколам.

Воронин покачал головой:

– Проблема в том, что мы не знаем, насколько безопасны эти протоколы в долгосрочной перспективе. Эмпатический перенос может иметь кумулятивный эффект. Сегодня ты справляешься с последствиями, но что будет через год постоянного принятия чужих травм?

– Именно поэтому я веду тщательный мониторинг своего состояния, – ответила Елена. – И разрабатываю методы эмоциональной детоксикации после сеансов.

– Я всё равно считаю это слишком рискованным, – упрямо сказал Воронин.

Елена вздохнула:

– Саша, я понимаю твоё беспокойство. Правда. Но ты должен доверять моему профессиональному суждению. И, кроме того… – она помедлила, подбирая слова. – Мы сами создали эту технологию. Не думаешь ли ты, что у нас есть ответственность исследовать все её аспекты, даже потенциально опасные, чтобы понимать полную картину?

Воронин задумался. В её словах была логика, которую он не мог отрицать. Если "эмпатический перенос" был возможен, кто-то неизбежно открыл бы его – если не Елена, то кто-то другой, возможно, менее скрупулезный и осторожный. Лучше, чтобы этот аспект технологии изучался в контролируемых условиях, чем стихийно распространялся среди неподготовленных пользователей.

– Хорошо, – неохотно согласился он. – Но с одним условием: полный мониторинг твоего физиологического и психологического состояния до, во время и после каждого сеанса. И при первых признаках серьёзных проблем – немедленное прекращение экспериментов.