Эхо Атласа: Садовники будущего

Александр Антонов

Эхо Атласа: Садовники будущего

АКТ I: ОБНАРУЖЕНИЕ

(Завязка)

ГЛАВА 1: РУТИНА КОНЦА СВЕТА

Воздух в кабинете был густым и спертым, пахший остывшим кофе, пылью на перегретых процессорах и тоской. Воздух, который не обновлялся часами, возможно, днями. Он был таким же застоявшимся, как и карьера человека, дышавшего им.

Лев Корсаков, в прошлом восходящая звезда астрофизики, а ныне – главный по «неопознанному хламу» на обсерватории «Кедр», откинулся на спинку кресла, и оно жалобно заскрипело. Ему было сорок пять, но в тусклом свете мониторов, подчеркивавшем глубокие морщины у глаз и седину в давно не стриженных волосах, он казался старше. Его взгляд, острый и уставший, блуждал по хаосу на столе: стопки распечаток с замысловатыми графиками, испещренные furious пометками поля, три монитора, показывающие разные проекции одних и тех же скучных данных, и целый некрополь пустых чашек – немые свидетели бессонных ночей, потраченных впустую.

На центральном экране застыла спектрограмма. Еще один «гость» из глубин космоса, очередной кандидат в аномалии, который к утру окажется ничем иным, как проявлением инструментальной погрешности, всплеском солнечной активности или, в лучшем случае, столкновением двух никому не интересных каменных глыб на окраине пояса Койпера.

«Классический артефакт интерференции, – пронеслось в голове Льва, его внутренний голос звучал сухо и безжалостно, как лектор, читающий материал по сотому разу. – Шумовой сигнал в L-диапазоне. Частота 1.42 ГГц, линия водорода. Слишком уж красиво, чтобы быть правдой. Настоящий сигнал был бы хоть немного доплеровски сдвинут, искажен межзвездной средой… А этот – чистый, как слеза младенца, и такой же бесполезный. Формулы рассеяния Ми просто вопиют о сферической частице, диаметром… о, сантиметров десять. Кусок космического мусора. Очередной обломок советского спутника, привет из прошлого».

Он потянулся к чашке, обнаружил на дне гущу и с отвращением отставил ее. Его пальцы, длинные и нервные, привыкшие к точным вычислениям, постучали по столу. Его преследовал призрак. Не призрак умершего, а призрак живой, пульсирующей идеи, которая когда-то сожгла его репутацию. Теория палеоконтакта. Не та дешевая уфологическая спекуляция, что мусолится в желтой прессе, а стройная, математически выверенная гипотеза. Он изучал аномалии в геологической летописи, странные синхронизации в развитии древних цивилизаций, химический состав артефактов, не поддававшийся простому объяснению. Он нашел, как ему казалось, «отпечатки» – следы высокотехнологичного вмешательства в доисторические времена. Он говорил о «палеосигналах», застывших в слоях земной коры, и о возможности их дешифровки.

Научное сообщество, сначала снисходительно внимавшее молодому гению, обрушилось на него с такой яростью, что у Льва до сих пор звенело в ушах. «Лженаука!», «Поиск сенсаций!», «Позор для астрофизики!». Его лишили руководства отделом в Пулково, отозвали гранты, освистали на конференциях. «Кедр» стал его Сибирью. Высокогорная обсерватория, куда ссылали тех, чьи идеи стали неудобными, или тех, кто просто выгорел. Место, где изучали не звезды, а шум. Где главной задачей было не найти что-то важное, а отфильтровать всё неважное.

Раздался тихий стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, вошла Мария. Мария Семенова, техник с тридцатилетним стажем, женщина с лицом, испещренным морщинами, которые говорили не столько о возрасте, сколько о бесчисленных ночах у панелей управления, борьбе с обледенением куполов и вечной войне с бюрократией из министерства. В ее руках дымились две кружки свежего кофе.

– Ваш эликсир жизни, профессор, – ее голос был хрипловатым, но твердым. Она поставила одну кружку перед Львом, отодвинув одну из «усопших» чашек. – И наш ежевечерний ритуал отчаяния.

Лев взял кружку, поблагодарил кивком. Пар обжег ему губы, но он сделал глоток. Горький, крепкий. Как и всё здесь.

– Ритуал предполагает веру, Мария. У меня ее не осталось, – он отхлебнул еще. – Я просто выполняю функцию. Человеческий фильтр.

– Опять нашли брата по разуму? – Мария прислонилась к косяку двери, держа свою кружку двумя руками. Ее взгляд скользнул по спектрограмме на мониторе. – Красивая кривая. Почти поэзия.

– Поэзия космического мусора, – парировал Лев. – Симфония, исполненная обломком термоизоляции. Я начинаю верить, что вся Вселенная состоит из техногенного хлама, а мы просто слишком упрямы, чтобы это признать.

– А вы что хотели? Чтобы вам каждый день присылали расшифрованное послание от творцов? «Дорогие земляне, вот инструкция по сборке антигравитационного двигателя, сорри что задержались»? – В ее голосе сквозила не злоба, а привычная, уставшая ирония.

Лев усмехнулся, но это была безрадостная, кривая усмешка.

– Я хотел, чтобы они смотрели не только в телескопы, но и под ноги. В землю. В нашу собственную историю. Там ответов не меньше, чем в туманности Андромеды. Возможно, даже больше. Но они предпочитают смотреть в безопасное далеко. Искать бактерии на Марсе – святое дело. А предположить, что кто-то мог навестить нас миллион лет назад – ересь.

– Ересь – это когда сжигают на костре, Лев Андреевич. Вас всего лишь отправили в горы. С окладом, пусть и урезанным, и с крышей над головой. И даже с кофе, – она сделала глоток. – Это не ссылка, это… санаторий для ума.

– Санаторий, из которого нет выписки, – Лев повернулся к монитору и несколькими резкими движениями мыши отправил спектрограмму в архивную папку «Ложные срабатывания». Папка была пухлой. – Они не хотят открытий, Мария. Они хотят стабильности. Парадигмы – это каменные стены, и любая трещина в них пугает их до смерти. Проще объявить сумасшедшим того, кто указывает на трещину, чем начать ремонтировать стену.

– Может, они просто правы? – Мария отставила кружку. – Может, эти ваши «отпечатки» – всего лишь игра природы? Случайность. А вы, простите, пытаетесь найти узор в калейдоскопе.

– Калейдоскоп подчиняется законам физики, Мария. И законы эти допускают определенные вероятности. То, что я нашел, лежит далеко за пределами статистической погрешности. Это не случайность. Это – сигнал. Просто он не в том диапазоне, в котором его ищут все остальные.

Диалог висел в воздухе, тяжелый и знакомый. Они оттанцовывали этот старый танец много раз: Лев – с его непризнанной правдой, Мария – с ее приземленным скепсисом. Но между ними было уважение. Уважение двух профессионалов, застрявших на одной заброшенной научной станции, двух старых волков, которые, несмотря на разные тропы, охотились в одном лесу. Мария не считала его сумасшедшим. Она считала его трагической фигурой, гением, свернувшим не туда, но гением nonetheless. А он ценил ее за то, что она никогда не лебезила и не пыталась его «вылечить». Она принимала его цинизм как данность.

– Ладно, – вздохнула Мария, отталкиваясь от косяка. – Ваша смена заканчивается. Идите спать. А то станция генеральная, опять будет падать, а вы здесь свалитесь от истощения. Замените уже, наконец, этот ваш скрипучий табурет.

– Он не скрипит, он размышляет, – пробормотал Лев, но потянулся, чувствуя, как ноют все мышцы. – Спасибо за кофе.

– Не за что, – она уже была в дверях. – И не удаляйте тот файл сразу. Пусть полежит в буфере. Мало ли.

Она вышла, оставив его вновь наедине с гулом серверов и призраками его теорий. «Мало ли…» – слабая надежда, последний оплот тех, кто еще не полностью сдался.

Лев откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Перед ним всплывали формулы, уравнения, модели. Его разум, отточенный десятилетиями работы, продолжал работать, как идеальный механизм, даже когда его воля была сломлена. Он мысленно представил себе карту ближнего космоса, траектории известных объектов, гравитационные аномалии. Этот последний сигнал… Да, он был чистым. Слишком чистым. Как будто его специально отфильтровали от всех помех. Но источник… источник был указан в абсолютно пустом секторе. Там ничего не должно было быть. Ни по каким каталогам.

Он открыл глаза. Рука сама потянулась к клавиатуре, чтобы стереть файл, но пальцы замерли. Вместо этого он открыл архивную папку и запустил крошечную, написанную им же самим программу – «Цербер». Она была его тайным оружием, его личным детектором аномалий. Программа не просто искала сигналы; она анализировала их структуру, искала паттерны, необъяснимые с точки зрения известной физики. Те самые «отпечатки», которые он когда-то искал в земных породах, он теперь искал в эфире.

Он перетащил файл последнего сигнала в окно «Цербера» и нажал «Запуск». Программа начала свою работу, цифры и графики замелькали на экране. Лев не ожидал ничего. Он делал это из раза в раз, из ночи в ночь. Рутина. Рутина конца света, который так и не наступал.

Он собрался было встать, когда тихий, мелодичный звук остановил его. Не сигнал тревоги, а мягкий, настойчивый пинг. Звук, который он слышал лишь несколько раз за все время существования программы.

Он медленно, почти боясь, повернулся к монитору.

На экране «Цербера» горел не красный, не желтый, а холодный, бирюзовый цвет. Цвет, который он сам когда-то задал для события с вероятностью менее 0.0001%.

В центре экрана была одна строка.

АНАЛИЗ ЗАВЕРШЕН. УРОВЕНЬ АНОМАЛИИ: «ОМЕГА».

СТРУКТУРА СИГНАЛА: ДЕТЕРМИНИСТИЧЕСКИ НЕСЛУЧАЙНАЯ. ПАТТЕРН ПОВТОРЕНИЯ: ФРАКТАЛЬНЫЙ, УРОВЕНЬ ВЛОЖЕННОСТИ 7.

ВЕРОЯТНОСТЬ ПРИРОДНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ: 0.00034%.

РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ВНИМАНИЕ ОПЕРАТОРА.

Лев замер. Он не дышал. Его сердце, привыкшее к размеренному, разочарованному ритму, вдруг заколотилось где-то в горле. Он уставился на строки, перечитывая их снова и снова.

«Детерминистически неслучайная». Это означало, что сигнал был создан разумом. Искусственно. Со сложной, многоуровневой структурой, которую невозможно воспроизвести в природе. Фрактальный паттерн с седьмым уровнем вложенности – это была не просто информация, это была информация о самой информации, упакованная с невообразимой эффективностью.

Он потянулся к мышке, но его рука дрожала. Он кликнул на «Детали». Открылось новое окно. Там была не просто спектрограмма. Это была… карта. Трехмерная матрица точек, напоминавшая сложнейшую кристаллическую решетку или схему молекулы ДНК. Но это была не молекула. Это была структура данных. И в самом ее центре, в ядре этой фрактальной сложности, pulsировала простая, повторяющаяся последовательность.

Лев увеличил масштаб. Его глаза расширились. Он знал эти числа. Он узнал их сразу.

Это были первые десять знаков числа Пи. 3.1415926535…

Но не просто числа. Они были закодированы не в двоичной, не в десятичной системе, а в некой гибридной, основанной на золотом сечении. Той самой математической константе, которую он находил в пропорциях древнейших мегалитических сооружений Земли.

Лев Корсаков, астрофизик-еретик, сидел в своей каморке на краю света, и в его разбитом мире, в этой рутине конца света, вдруг возникла тишина. Тишина абсолютного, всепоглощающего ужаса и торжества. Он не кричал, не звал Марию. Он просто сидел, вглядываясь в экран, в эту холодную, безликую красоту послания, которое было адресовано, как он интуитивно понимал, лично ему. Не человечеству. Ему.

Он был прав. Все эти годы он был прав.

И теперь он страшно боялся этого.

ГЛАВА 2: НАСМЕШКИ КАССИОПЕИ

Три дня.

Семьдесят два часа, которые пролетели как один сплошной, наполненный адреналином и кофеином миг. Лев не спал. Он существовал в странном, пограничном состоянии, где физическая усталость была сожжена в топке умственного пожара. Его кабинет превратился в командный центр безумной, одному ему ведомой войны. Стол был завален исписанными формулами листами, на мониторах множились симуляции, а в центре всего этого хаоса, на отдельном, самом высоком разрешении экране, сияла та самая бирюзовая надпись: «УРОВЕНЬ АНОМАЛИИ: ОМЕГА».

Он назвал объект «Атласом». Не из-за титана, державшего небесный свод, а в честь звезды в созвездии Тельца, одной из тех, что составляли плеяды. Древние греки видели в Плеядах семь сестер. Лев видел одинокого титана, несущего на себе груз послания.

«Атлас» был маленьким, не больше стиральной машины, если верить расчетам отраженного сигнала. Он двигался по странной, высокоэллиптической орбите вокруг Земли, но это была не орбита спутника или разгонного блока. Она была нестабильной, почти невозможной, словно объект не подчинялся гравитации полностью, а лишь делал вид. Он пришел из глубин, сблизился с планетой и теперь, как хищная птица, кружил в самой дальней, темной точке, в апогее, где его почти невозможно было засечь.

«Почти» – это было ключевое слово. «Кедр», со своей устаревшей, но чрезвычайно чувствительной аппаратурой и уникальным расположением в горной чаше, защищенной от радиопомех, был одним из немых мест на планете, откуда этот тихий шепот можно было услышать.

Лев потратил первые сутки на то, чтобы перепроверить все. Он искал ошибки в коде «Цербера», сомневался в калибровке антенн, проверял данные на предмет солнечных вспышек, магнитных бурь, пролета случайных аппаратов. Каждый раз ответ был один и тот же: сигнал был реальным. Его источник был искусственным. Его структура – непостижимой.

На вторые сутки он начал строить модель. Его пальцы, уже не дрожа, а двигаясь с лихорадочной точностью, выстукивали уравнения на клавиатуре. Он рассчитал альбедо объекта, его массу (ничтожную, почти нулевую для его предполагаемых размеров, что само по себе было чудом), спектральный анализ отраженного света (не соответствовавший ни одному известному сплаву или материалу). Объект был чернее угля, поглощал почти 100% падающего на него излучения, и лишь в радиодиапазоне он… светился. Излучал тот самый, фрактально упакованный сигнал.

К утру третьего дня Лев закончил то, что он назвал «препринтом». Это был не полноценный научный труд, а скорее крик души, облеченный в сухую, академическую форму. Десять страниц. Краткое описание обнаружения, методология анализа «Цербера», выкладки по траектории и физическим параметрам «Атласа», и, наконец, осторожный, почти робкий вывод, набитый оговорками: «…учитывая совокупность аномальных характеристик объекта, обозначенного условно как «Атлас», наиболее вероятным, хотя и требующим независимого подтверждения, представляется его искусственное, внеземное происхождение».

Он перечитал текст. Его собственные слова казались ему жалкими, трусливыми. Они не передавали и десятой доли того ужаса и восторга, которые он чувствовал. Но это был язык, на котором говорило научное сообщество. Язык, который он когда-то знал в совершенстве.

Он отправил препринт. В три ведущих астрофизических журнала. Бывшему научному руководителю, академику Петрову, в Главный астрономический институт (ГАИН). Двум-трем старым коллегам, с которыми когда-то делился идеями палеоконтакта и которые тогда, пусть и с сомнением, но его выслушали.

Нажав кнопку «Отправить», он почувствовал не облегчение, а леденящую пустоту. Он выпустил джинна из бутылки. Теперь оставалось только ждать, сожгут ли его на костре, или признают повелителем стихий.

Ответ пришел быстрее, чем он ожидал. Уже через шесть часов зазвонил его стационарный телефон, проводной, правительственной связи. На экране светился номер ГАИН.

Лев взял трубку. Горло пересохло.

– Корсаков.

– Лев, Андреевич, – раздался в трубке густой, обволакивающий басок. Голос, который когда-то был для него символом мудрости и авторитета. Академик Петров. – Получил твою… работу.

Пауза была многословной. В ней слышалось разочарование, усталость и легкое раздражение.

– Ну что, Василий Сергеевич? – выдавил Лев.

– Что, что… – Петров тяжело вздохнул. – Лев, опять ты за свое? Ну сколько можно? Мы тут, извини, не на страницах фантастического романа. У нас тут новый китайский спутник, понимаешь, сбил калибровку на полгода. Данные по темной материи летят к чертям, пол-института на ушах. А ты мне присылаешь… это.

– Василий Сергеевич, вы посмотрели данные? «Цербер» дал уровень «Омега». Вероятность природного происхождения – 0.00034%. Вы видели структуру сигнала? Фрактальный паттерн, вложенность семь! Это…

– Лев! – Петров мягко, но неумолимо прервал его. – «Цербер» – это твоя самодельная программа. Ее алгоритмы не рецензировались, не проверялись. Она ищет то, что ты хочешь найти. Это подтверждение смещения, понимаешь? Ты построил систему, которая подтверждает твою же теорию. Мы это в первом семестре проходим.

Лев сжал трубку так, что костяшки пальцев побелели.

– Это не смещение. Это данные. Сырые данные с телескопа. Я их приложил. Проверьте сами! Запросите время на РАТАН или на Аресибо! Хотя бы на пару часов!

– На Аресибо? – в голосе Петрова послышалась усмешка. – Чтобы я просил время на крупнейший радиотелескоп мира для проверки твоего «обломка»? Лев, меня осмеют. Тебя – уже. Отдохни, брат. Выспись. Посмотри на звезды без этих своих спектрограмм. Не позорь себя дальше. Оно тебе надо?

– Но это же… это правда, – прошептал Лев, и его голос вдруг сорвался, став голосом того самого молодого, наивного ученого, которого когда-то растоптали.

– Правда, – Петров сказал это слово без всякого выражения. – Правда требует доказательств, которые можно проверить. А не домыслов, построенных на личном крестовом походе. Ладно, у меня совещание. Держись там. И смени таки этот свой скрипучий стул.

Щелчок. Гудки.

Лев медленно опустил трубку. Он чувствовал себя так, будто его избили. Не кулаками, а ватой. Обезличенной, удушающей снисходительностью.

В течение следующих двадцати четырех часов пришли ответы из журналов. Вежливые, шаблонные, безличные.

«Редакция благодарит за присланный материал, но, к сожалению, не может его принять к публикации…»

«…представленные данные не позволяют сделать столь далеко идущие выводы…»

«…рекомендуем провести дополнительную независимую проверку…»

Они даже не стали его рецензировать. Они просто отфутболили. Отвергли, не удостоив взгляда.

Вечером зашла Мария. Она посмотрела на его осунувшееся, серое лицо, на новые синяки под глазами, на беспорядок на столе, который был уже не рабочим, а болезненным.

– Ну что? – спросила она тихо. – Прислали Нобелевку?

Лев лишь мотнул головой, не в силах вымолвить слово.

– Я же говорила, Лев Андреевич, – в ее голосе не было злорадства, лишь тяжелая, предрешенная грусть. – Они не воспримут. Никогда. Для них ты – мальчик, который кричал «волки». Даже если волк уже у порога.

– Это не волк, Мария, – хрипло сказал Лев. – Это… нечто большее.

– А какая разница? – она подошла к столу, взяла одну из распечаток с симуляцией траектории «Атласа». – Посмотри. Осколок. След какого-нибудь старого зонда. Аномалия солнечного ветра. Все, что угодно, только не то, о чем ты думаешь. Одумайся. Пока не поздно. Смотри, опять осмеют. Выброси это из головы.

Она ушла, оставив его в одиночестве с его доказательствами и его вселенским безумием. Лев встал и подошел к единственному в кабинете окну. Ночь была ясной, морозной. Мириады звезд, холодных и безразличных, усеяли черный бархат неба. Созвездие Кассиопеи, похожее на гигантскую латинскую W, висела прямо над куполами обсерватории. Она всегда казалась ему насмешкой. Ухмылкой вселенной. И сейчас эта насмешка была особенно горькой.

Он был прав. Он знал, что прав. Но его правда была бесполезной. Она была гласом вопиющего в пустыне. Нет, хуже. Она была гласом сумасшедшего в пустыне, которого все давно привыкли игнорировать.

Ярость подступала к горлу, горьким, соленым комом. Ярость от бессилия. Он снова был этим голым королем, который указывал на невидимую для всех одежду и кричал о красоте узоров. А толпа снисходительно смеялась.

На следующее утро, когда Лев, провалявшийся без сна несколько часов на кушетке, снова сидел перед мониторами в состоянии полной прострации, дверь в его кабинет с треском распахнулась.

На пороге стоял Алексей Орлов, молодой практикант, присланный из Новосибирского университета. Парень двадцати двух лет, с горящими глазами и вечной готовностью совершить подвиг. Лев его почти не замечал, терпя как неизбежное зло.

Сейчас Алексей был не просто взволнован. Он был на грани истерики. Его лицо заливал румянец, глаза были широко раскрыты, он задыхался.

– Лев Андреевич! – выпалил он, не успев перевести дух. – Оно… оно передает! Активно!

Лев медленно поднял на него взгляд. Его мозг, затуманенный усталостью и отчаянием, с трудом регистрировал слова.

– Что передает, Алексей?

– Ваш объект! «Атлас»! – парень подбежал к его столу и тыкал пальцем в сторону монитора с данными радиотелескопа. – Смотрите!

Лев развернулся. На экране, где обычно плелась сонная синусоида фонового шума, бушевала гроза. Импульсы. Короткие, мощные, невероятно четкие пакеты данных. Они шли пачками, по три импульса в каждой, затем пауза, и снова три. Ритм был стерильно точным, машинным.

Лев отшвырнул стул, подкатился к соседнему терминалу и запустил программу захвата сигнала в реальном времени. Его пальцы снова обрели уверенность, скорость. Весь его предыдущий ступор испарился, сожженный адреналином.

– Частота? – отрывисто спросил он.

– 1420.405751 МГц! – выдохнул Алексей. – Линия водорода! Но смещенная! И мощность… Лев Андреевич, мощность просто запредельная! Как будто он включил передатчик на полную!

Лев смотрел на бегущие строки данных. Его «Цербер», работающий в фоновом режиме, уже зафиксировал аномалию и начал первичный анализ. Сердце Льва бешено колотилось. Это был не тихий, фоновый шепот. Это был крик. Громкий, недвусмысленный крик.

Он выделил один из пакетов и запустил его через быстрый декодер. Структура была проще, чем у того, первого сигнала. Это была не многоуровневая фрактальная матрица, а последовательность. Простая, повторяющаяся последовательность из трех символов в некоем базисе, который «Цербер» обозначил как «Троичный код Фибоначчи».

– VAU… – прошептал Лев, глядя на обозначения, которые присвоила программа. – Входной… Активационный Узел? Но вход в что? Активация чего?

Сигнал был узконаправленным. Не широковещательным. Он бил точно в одну точку на поверхности Земли. Лев построил трассу, экстраполировал вектор…

И кровь застыла у него в жилах.

Луч «Атласа» был направлен не в сторону «Кедра». Не в сторону какой-либо другой обсерватории или крупного города.

Он был направлен прямо в сердце сибирской тайги, в безлюдный, глухой район, в нескольких сотнях километров к северо-востоку от них. В место, где на картах не было ничего. Кроме…

Лев открыл геологическую карту региона. Его палец ткнул в точку, куда сходились все расчеты.

Старая, заброшенная шахта. Закрытая еще в конце восьмидесятых. Рудник с названием «Глубокий».

Тот самый район, где тридцать лет назад были зафиксированы странные геомагнитные аномалии, которые он, молодой тогда астрофизик Лев Корсаков, в своей диссертации о палеоконтактах, счел возможным «отпечатком» неких древних технологических процессов.

«Атлас» не просто кричал. Он кричал ему. И указывал дорогу.

Лев поднял взгляд на Алексея. Молодой человек смотрел на него с благоговейным ужасом и восторгом.

– Мы… мы первые? – тихо спросил Алексей.

Лев кивнул. Он чувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Его отвергли, над ним посмеялись. А послание между тем продолжало звучать. Оно было реальным. И оно было адресовано лично ему.

Насмешки Кассиопеи внезапно замолкли. Теперь в них слышался лишь леденящий душу вопрос.

– Алексей, – голос Льва был тихим, но в нем звенела сталь. – Никому ни слова. Ни в институт, ни в министерство. Никогда. Ты понял меня?

Алексей кивнул, сглатывая.

– Готовь джип. Мы берем портативное оборудование. Все, что можем унести. И едем.

– Куда? – спросил Алексей, хотя ответ он уже знал.

– Туда, – Лев ткнул пальцем в карту, в точку с названием «Глубокий». – Он зовет. Пора ответить на звонок.

ГЛАВА 3: ДИАЛОГ ГЛУХОНЕМЫХ

Сцена 1: Запись. Хоровод безумия.

Кабинет Льва превратился в сердцевину урагана, странного и безмолвного. Воздух, и без того спертый, теперь был насыщен электрическим напряжением трех людей, осознавших, что они держат в руках Вечность. Три монитора, обычно показывающие сонные графики, теперь пылали аномальной активностью. На центральном – пульсировала запись сигнала VAU, его троичный ритм отстукивал секунды до неведомого финала. На левом – в реальном времени строилась спектрограмма входящего сигнала, а на правом – «Цербер» выводил сухие, леденящие душу метрики.

Алексей, казалось, парил над землей. Его молодое, не обремененное грузом прошлых поражений лицо сияло. Он метался между столами, подключая дополнительное оборудование – старый, но надежный спектроанализатор, осциллограф, все, что могло зафиксировать малейший нюанс.