Следствие ведёт некромант. Том 8. Кленовые тайны

– Маскировка, – улыбнулся коррехидор, – полагаю, пронести спиртное в общежитие при бдительной госпоже Саюси не так-то просто. Зато сладкие подарки от родителей в запечатанных коробках – извольте.

– Конфеты и шоколад тут тоже в избытке, – Рика показала на залежи разномастных коробок в другом конце комнаты. Ему было чем угостить любимую девушку. При этом я никак не могу взять в толк, что за человек жил в этой комнате. С одной стороны —наблюдаем почти армейский порядок: даже коробки с конфетами разложены по размеру, стол можно показывать, как образец для первокурсников. Но совершенно иная картина вырисовывается, если мы заглянем в платяной шкаф.

Рика распахнула дверцу шкафа жестом фокусника. Вил подумал, что чародейка уже успела сунуть туда нос.

В шкафу царствовал хаос, единый и неделимый. Все вещи, а их было много, очень много, были свалены как попало, скомканы и переплетены в некие противоестественные клубки.

– Как в одном и том же человеке могут одновременно уживаться такой любитель порядка и сторонник запихивать свои, отнюдь недешёвые, вещи кое-как! – Рика не без отвращения указала на грязный белый носок, подобно языку, высунувшийся из груды одежды.

Коррехидор задумался.

– Возможно такое лишь в одном случае: в комнате и в шкафу порядок наводят разные люди.

– Интересно, какие? – Рика закрыла шкаф и переместилась к книжной полке, инородным телом выделявшейся среди будуарно-детской обстановки, – ведь жил Кензи в гордом одиночестве.

– Я полагаю, что шоколадный принц нанимал кого-то для уборки комнаты. Следить за носильными вещами ему приходилось самому, а делать этого он либо не умел, либо не желал. Любопытно было бы поговорить с тем парнем, который жил вместе с ним прежде. Надеюсь, он сможет нам рассказать о погибшем. Ну, и с его друзьями тоже неплохо было бы побеседовать.

Рика бросила взгляд на часы.

– Если в Кленовом институте такие же порядки как были у нас в Академии, то через десять минут наступает время обеденного часа.

– У нас университете давали полтора.

– У нас – ровно час. Думаю, в Кленовом институте также есть время обеда. Используем его, чтобы побеседовать со студентами.

Комендант Саюси подтвердила их предположение об обеденном времени, и о том, что часть студентов пользуется трапезной, а некоторые предпочитают перекусывать тем, что им прислали родители, или же они сами сумели закупить во время выхода в город.

– Первым и вторым курсам выходить за пределы территории строго воспрещается, – пояснила она, предвосхищая вопросы собеседников, – а вот третьекурсники и выпускники обладают привилегией выходных дней. Они могут ездить в гости к родным, встречаться с семьёй или проводить время по личному усмотрению. Необходимо только возвратиться до десяти часов вечера. В каникулярное время многие разъезжаются по домам, но некоторые остаются тут.

– И что будет, если студент опоздает? – спросила Рика, которой вспомнились строгие порядки в Академии магии, – я имею ввиду выходные дни.

– Во-первых, – загнула палец госпожа Саюси, – он лишается привилегии свободного выхода. Наказание может продолжаться от нескольких недель до семестра. Во-вторых, – второй палец улёгся на ладонь, – накладывается денежный штраф и вся группа, в которой числится нарушитель исключается из списка, дающего право ходить по золотым дорожкам. В их распоряжении остаются лишь кирпичные дорожки, которые заведомо менее престижны, чем золотые. Сам же нарушитель передвигается по позорным серым дорожкам. Таким образом воспитывается ответственность за принадлежность к коллективу и послушание. Воспитание верноподданных Кленовой короны – одна из важнейших задач нашего института.

– Так у вас даже тропинки в саду имеют свою иерархию! – удивилась Рика.

– А как же? Отличников и дисциплинированных студентов необходимо поощрять реальными благами. Только так они могут служить образцами для подражания. Право ходить по золотым дорожкам сразу выделяет студента из общей массы.

Бывшим соседом погибшего Кензи оказался парень, лишь совсем немного не дотянувший до определения «высокий». Симпатичный, правильные черты лица, волосы красивого светло-каштанового оттенка, что при смугловатой коже и глубоких карих глазах создавало интересное сочетание. Он обедал в одиночестве за столом у окна.

Комендант Саюси прошествовала между столами, окидывая хозяйским взглядом трапезную, и многозначительно кашлянула, привлекая внимание парня. И, как только он оторвался от супа и поднял на неё глаза, сказала:

– Савара, тут с вами желают побеседовать представители Королевской службы дневной безопасности и ночного покоя.

Савара удивлённо округлил глаза.

– В связи с чем?

– Они сами тебе об этом скажут, – тоном обвинителя в суде ответствовала она.

– Но я, – парень поднялся, держа в руке ложку.

– Сядьте, – мягко проговорил коррехидор, – наш разговор носит неформальный характер. Мы просто зададим вам пару вопросов относительно вашего бывшего соседа.

– Понятно, – кивнул Савара, усаживаясь назад и кладя на стол ложку, – естественно, я бы мог догадаться сразу. Умерли двое студентов, и вы разбираетесь во всех обстоятельствах произошедшего.

– Откуда вы узнали о происшествии? – Рика села напротив.

– Кленовый институт – закрытое сообщество. Вовне о нас мало что просачивается, зато внутри слухи распространяются с молниеносной быстротой, – он пожал плечами, – все уже знают, обсуждают, но виду не подают. Парное самоубийство – вполне себе достойный повод для сплетен.

– От кого услышали лично вы? – коррехидору нарочито дружелюбный тон студента не особо понравился.

– Да боги его знают! Не помню уже. Утором кто-то вбежал в аудиторию и рассказал, будто бы на заднем дворе нашли два трупа. Натурально, сперва никто не поверил, посчитали дурацким розыгрышем. Но потом розыгрыш обернулся самой настоящей трагедией. А болтали всякое: кто про гэнроку, кто про случайность. Вроде на звёзды полюбоваться влезли, да упали. Некоторые, из тех, кто особо недолюбливал Кензи, вообще про рок и фатум твердили. Мол, ему и так боги благостей по самые уши отсыпали, вот теперь и пришлось расплатиться.

– Вы три года жили в одной комнате с Ютако Кензи, – Вил с сожалением подумал о времени, что они продолжают впустую растрачивать в этой обители знаний, – что о нём вы можете сообщить в связи с его смертью?

– Не могли бы уточнить, что именно я должен сообщить господам офицерам? – вопросом на вопрос ответил Савара, – вряд ли вам будет интересно узнать был ли погибший знатным неряхой, или храпел ли он по ночам.

– Нам нужно знать, каким он был человеком.

– Понятно. Ютако Кензи был каноническим сынком богатых родителей, который родился с парой-тройкой серебряных ложек во рту. Любимец матушки. Вы наверняка успели побывать в святая-святых на четвёртом этаже и видели весь этот фиолетовый ужас?

Вил кивком подтвердил правильность предположения.

– Этим мы обязаны госпоже Кензи, она не пожалела усилий и обеспечила своему чаду «приемлемые условия существования». Видели бы вы, с каки презрением эта дамочка взирала на мой убогий скарб, пока я освобождал комнату! Но, возвращаясь к Кензи-младшему: наследник шоколадной империи, по сути, был парнем добрым, но до чрезвычайности избалованным и импульсивным. Нельзя не отметить его себялюбие и патологическую потребность в любови и восхищении окружающих. Я склонен приписывать его расточительность в отношении друзей, угощение всех и вся шоколадом своего батюшки попыткам реализовать это своё желание. Он легко давал в долг, забывая кто и сколько ему задолжал. Один ловкач, он выпустился в прошлом году, вообще делал так: демонстративно вытряхивал из кошелька последние деньги (их, как правило, бывало очень и очень немного), вздыхал и обещал расплатиться в следующем месяце. Но по итогу он выпустился, а «следующий месяц» так и не наступил. Как человек, что с пелёнок имеет всё, чего только можно пожелать, по щелчку пальцев, Кензи не умел преодолевать сложности. Впадал в ступор либо лез напролом, свято веря, что прошибёт своим лбом любую стену. Учился ужасно, пересдавал экзамены и зачёты с десятой попытки. Его личный рекордом можно считать начертательную геометрию на третьем курсе. Уж одним богам ведомо, зачем он записался на этот курс, только пересдал он его аж с двенадцатого раза. Рё за каждую попытку, несложно подсчитать, во сколько его родителям обошёлся каприз с этой бесполезной для Кензи наукой.

– Каприз? – удивлённо переспросила Рика, – разве у вас не все предметы обязательны?

– Система обучения в Кленовом институте состоит из двух частей, – охотно объяснил Савара, – базовые предметы у нас самые бесполезные, но обязательные. Это – этикет, артанский и делийский языки, классическая поэзия, а также основы экономики и ведение домашнего хозяйства для девушек. Но вот те курсы, которые могут реально пригодиться человеку, что собирается умом, способностями и усердием выстраивать свой жизненный путь, стоят денег, и немаленьких. Но зато и престиж среди студентов тех, кто записывается на дополнительные курсы, в куда как выше. Наверное, ради популярности и престижа Кнези выбрал начертательную геометрию, что с его уровнем стараний и интеллекта, оказалось более чем смелым поступком.

– Понятно, – сказал коррехидор, – а теперь просветите нас по поводу характера вашего соседа.

– Ютако был добродушным, вспыльчивым, но отходчивым. Мог наговорить много чего, он в выражениях сдерживаться вообще не привык. Потом успокаивался, порой даже извинения просить не брезговал, конфетами угощал.

– Мог он в растрёпанных чувствах с крыши спрыгнуть? – поинтересовалась чародейка, пытающаяся мысленно собрать образ погибшего.

Савара наморщил лоб в раздумье, он не бросился сходу исключать возможность суицида, но опасался и подтвердить предположение.

– Не могу утверждать с полной уверенностью, что Кензи имел подобную склонность, однако и заявлять обратное было бы с моей стороны в высшей степени самонадеянно, – ответил студент, – он был человеком настроения. Знаете, из тех, что в прекрасном расположении духа – милейшие люди, а в минуты чёрной меланхолии – буквально невыносимы. Так что я воздержусь от какого-нибудь определённого вердикта.

Вилу понравилась взвешенность суждений Савары. В парне ощущались ум и обдуманная трезвость суждений, пожалуй, даже чуточку избыточная для столь нежного возраста. Он задал ему ещё несколько вопросов, и всякий раз студент отвечал по сути дела, чётко и подробно, без излишних деталей.

– Ну, всё, – с облегчением проговорил коррехидор, когда они направлялись в кабинет его тётки, – мы с чистой совестью можем остановиться на несчастном случае. Кензи пригласил на свидание девицу, не рассчитал с коньяком и неудачно выбрал место, чтобы любоваться ночным небом. В итоге имеем падение с большой высоты в состоянии алкогольного опьянения. Доложим, и свободны как ветер.

Госпожа ректор выслушала их с нескрываемым удовольствием и настояла на чаепитии.

– Когда ещё я увижу в наших пенатах моего дорогого Вилли, к тому же в обществе невесты! – воскликнула она, разливая по чашкам чай с ароматом прелых осенних листьев.

Рика в душе поморщилась. Она не особо любила делийский пороховой чай, а именно его она мгновенно узнала по запаху. На её вкус он слишком уж отдавал влажной землёй и золой. Да и упоминание её формального статуса тоже особой радости не добавляло. Ещё зимой она помогла Дубовому клану с расследованием, именно для этого и было решено объявить её младшей невестой. Статус избавлял от неизменных пересудов и сплетен, позволяя им с Вилохэдом беспрепятственно общаться и появляться вместе во всякое время суток и в любом месте. Однако ж, сожаление о том, что она невеста Дубового клана лишь на словах, всё чаще заглядывало в её душу.

– Как и говорила, – разглагольствовала между тем тётя Сацуки, – я всегда была на сто процентов уверена в своей правоте. Ничего, кроме смерти по собственной неосторожности просто и произойти-то не могло! Рикочка, – она переключила своё внимание на чародейку, – непременно попробуйте эти слоечки с малиновым вареньем. Они буквально таят во рту.

Чародейка из чистой вредности сослалась на непереносимость малины и ограничилась печеньем с вкраплениями шоколада.

Когда чай был допит, а полковник Окку воздал должное слойкам с малиной, пришло время откланяться.

– Да, Вилли, у меня чуть было не вылетело из головы! – воскликнула тётка. Она подошла к письменному столу, – твой помощник с нелепыми рыжими усами просил тебе передать это, – она протянула стандартный пакет для вещественных доказательств и плотной серой бумаги, – заявил, что важное.

Вил кивнул и заглянул внутрь. Там находился наполовину оторванный листок из блокнота сержанта Меллоуна и сложенный пополам листок дорогой белой бумаги.

«ВывОлилось из кармана трупа мужчины, – гласила записка нацарапанная Меллоуном с грамматической ошибкой в первом же слове, – на предсмертную записку не тянет я не понял ничего».

«Он, видите ли, ничего не понял, – с издёвкой подумала чародейка, – без мнения сержанта нам, ну никак не обойтись!»

Вилохэд развернул листок плотной бумаги, на котором каллиграфическим почерком было начертано трёхстишье:

В теснинах туманных гор

Любовь моя голосом оленьим стонет.

Алые слёзы клёнов камни дорожки ковром укрыли.

Он прочитал и дал прочесть чародейке. Та пожала плечами: стихотворение из сборника классической поэзии. Там на все случаи жизни стихи найдутся. Это не тянет ни на предсмертную записку, ни на любовное признание. Даже времени года не соответствует, на дворе май. И она не преминула заявить об этом.

– Может, убитый для ка́руты стихи учил? У вас в институте есть клуб каруты?

– В каруту наши девушки, естественно, играют, – склонила голову на бок госпожа ректор, – даже двое парней в команде есть. Но ни Кензи, ни Андо никогда не проявляли интереса к этому полезному развивающему занятию, кое многими почитается литературным видом спорта.

– К тому же это стихотворение не входит в сборник «Искорки поэзии», стихи которого используют для игры в каруту, – сказал Вил, – там другое стихотворение Акома́цу Кё. Но наличие в кармане погибшего именно этого стихотворения окончательно зачёркивает версию несчастного случая, – он поднял на госпожу Дакэро серьёзные глаза, – в стенах вашего института случилось двойное самоубийство – гэнроку.

Глава 3 СЕКРЕТ КЛЕНОВЫХ ЛИСТЬЕВ

Тётя четвёртого сына Дубового клана посмотрела на племянника скептически.

– Не вижу никакой связи между классическим стихотворением и твоим упорным стремлением перевести самый обыкновенный несчастный случай, единственной причиной коего является глупое самовольство и бессовестное нарушение правил внутреннего распорядка, в скандальное самоубийство! Неужели и ты поддался на газетную шумиху, что в последние полгода устроили кленфилдские журналисты?

– Тётя Сацуки, – усмехнулся коррехидор, – я давно вышел из возраста, когда меня можно было урезонить нелицеприятной отсылкой к мнению журналистов или ещё, кого бы то ни было. В моих выводах я руководствуюсь исключительно своими собственными суждениями и здравым смыслом.

– Никакой здравый смысл не способен связать стихотворение о наступлении осени с самоубийством! – последовал безапелляционный ответ, – грусть прощания с уходящим летом, несостоявшаяся, несбывшаяся или неразделённая любовь – да, согласна, чувствуется сразу. Но каким боком тут самоубийство?

– У творения господина Акомацу есть два толкования, – спокойно возразил Вил, – первое, общеизвестное. Это – как раз то, что вы сказали. Оно напрашивается сразу и лежит на поверхности: осень, печаль, созвучие прошедшего лета с потерянной или несложившейся любовью.

– Конечно, любой мало-мальски сведущий в классической поэзии человек скажет вам то же самое, – подключилась тётка коррехидора, она просто не могла оставить чьё-либо мнение без комментариев, – Эрика, Вы согласны? – и не дождавшись ответа, продолжила, – у нас курс классической артанской поэзии входит в состав обязательных.

Рика никогда особо поэзией не интересовалась, то есть интересовалась по принципу: выучил, сдал, забыл. Строчки же какого-то там Акомацу о стонущей оленем любви, вообще прочитала в первый раз, но не подала виду и подтвердила слова госпожи Докэру. На лице коррехидора появилось знакомое ей выражение, означавшее, что у него припрятан туз в рукаве. Видимо, его тётке это выражение лица также было хорошо известно.

– Но меня слегка настораживают твои слова, Вилли, о некоем ином толковании, – пожилая дама нахмурила прямые густые брови, как и у всех представителей Дубового клана, – подозреваю, что главный подвох спрятан именно во ВТОРОМ толковании.

– Вы проницательны, тётушка, впрочем, как и всегда, – коррехидор учтиво поклонился в сторону родственницы, – и главный подвох в том, что стихотворение Акомацу, как и многие другие трёхситшья эпохи Расцветания и Увядания, действительно, имеют два, а порой и три, толкования. Одно то, что у вашего студента в кармане обнаружилось сие творение, – само по себе странность. Ведь оно не входит в сборник «Искорки поэзии» и по этой причине куда как менее известно, нежели «Волны бурные», принадлежащие перу того же автора. Теперь об истолкованиях, – Вил задумался на мгновение, пытаясь как можно короче сформулировать трагическую историю жизни и смерти поэта далёкой эпохи, – Кё Акомацу происходил их старинного рода и получил блестящее образование. Он рос и воспитывался вместе с наследником престола. Они оба принадлежали к одному клану. Когда его величество Ориста́н взошёл на трон, будущий великий поэт стал его советником и ближайшим доверенным лицом. Насколько я знаю, в то время они оба отпраздновали своё двадцатилетие. Через несколько лет Акомацу был буквально сражён любовью, он с головой погрузился в бурный роман с одной из придворных дам, прославленной красавицей из клана Магнолии, которую за прекрасный цвет лица и неизменный румянец прозвали Бутоном Кабу́си. Дело шло к церемонии бракосочетания, но случился заговор. Некоторые историки склонны обвинять Акомацу в том, что из-за своей всепоглощающей страсти он проворонил и не предотвратил бунт в императорской гвардии. Офицеры личной охраны государя, не довольные реформами с армии и политикой молодого, но чрезмерно ретивого правителя в целом, предлагают ему подписать отречение в пользу младшего брата. Ористан отвечает категорическим отказом. Той же ночью он был жестоко убит прямо в спальне. Дайнагону Акомацу, посвящавшему любовным стихам куда как больше времени, нежели государственной службе, сохраняют жизнь, как и императрице, но их обоих ссылают в отдалённые монастыри на самых окраинах Артанского королевства навечно, без права возвращения. Клан Магнолии, стоявший во главе переворота, наслаждается многочисленными привилегиями и милостями нового императора, которому в то время едва ли сравнялось четырнадцать лет. Бутон Магнолии выдают за него замуж, и она становится императрицей. Сражённому горем Акомацу недолго довелось прожить в монастыре. Суровый горный климат северных островов и глубокие душевные раны сделали своё дело: он заболел кровохарканьем и умер. Одним из его последних творений и стала Осенняя элегия.

– Всё это до чрезвычайности интересно, – вклинилась тётка Вила, – однако ж, никоим образом не доказывает, что стон оленя в осеннем лесу – означает самоубийство.

– На севере бытует мнение, что олень выбирает себе пару один раз и на всю жизнь, а в случае гибели подруги бросается со скалы вниз, не в силах пережить одиночество, – Вил многозначительно смолк, – стон оленя – его прощание с жизнью. Красные листья клёнов на камнях дорожки – кровь.

– Если по поводу лебединой песни оленей у меня имеются серьёзные возражения, как у преподавателя естествознания, то с красными листьями я, пожалуй, соглашусь, – заявила госпожа Докэру, – мне встречалось суждение, что осенние алые листья каэдо до вступления на престол Кленового клана чётко ассоциировались с кровью. Это после сражения на реке Сина́то, когда воды этой маленькой речушки покраснели от крови и стали неотличимы от кленовых листьев, плавающих в ней.

– Да, – кивнул коррехидор, – предсмертный стон оленя вкупе с красными листьями клёнов символизируют гэнроку, теснины гор – падение с высоты, а осень – безвозвратную потерю, в случае с Акомацу Кё – утрату возможности даже уйти из жизни вместе с возлюбленной.

– Ну, не знаю, – покачала головой госпожа Докэру, – уж больно мудрёное объяснение. Для блестящего выпускника факультета классической литературы оно уместно, но не для нашего оболтуса, да простят меня боги за мой язык, – он сделала небрежный отвращающий жест, – что отзываюсь о покойном без должного уважения. Мне крайне сомнительно, что Ютако Кензи мог вообще знать о том, кто такой Акомацу, и о подробностях его биографии и втором толковании элегии, в частности.

– Мы в курсе, что он не демонстрировал больших успехов в учёбе и не был прилежным, – сказала Рика, которой надоело оставаться в стороне от обсуждения, – но кто может поручиться, что на лекции преподаватель не рассказал то же самое, что мы с вами только что услышали? Трогательная история, густо замешанная на любви и политике, могла произвести глубокое впечатление и запомниться настолько, что Кензи не поленился записать понравившееся стихотворение на отдельном листе. Или же он готовился к семинарскому занятию по классической литературе. У нас в Академии магии семинарские занятия и научные коллоквиумы широко практиковались по всем предметам.