Аномальный справочник фабрик и заводов Сибири и Дальнего востока

И работа закипела. Сотрудники отдела внедрения пропадали на работе до полуночи. Лир видел, как они носили по коридорам манекены новых «фасонов»: тела с богатым темным загаром, модели с новым разрезом глаз – азиатская линия была сейчас в особом тренде. Слышал отрывки споров о «стоимости материала эпидермиса» и «адаптации душевых интерфейсов под локальные стандарты».

Однажды поздним вечером, возвращаясь от кофе-машины с двумя стаканчиками (второй был «на потом», просто так, для ритуала), он увидел в коридоре знакомую сотрудницу из того самого отдела. Ее звали Надя. Она стояла, прислонившись лбом к прохладному стеклу окна, выходящего в ночную тьму. Выглядела обессиленной.

Лир, не раздумывая, подошел и протянул ей один из стаканчиков.

«Вам, кажется, нужнее», – просто сказал он.

Надя устало улыбнулась и взяла кофе. Они разговорились. Лир, обычно молчаливый, вдруг рассказал ей о Командорских островах. О том, как дул ветер, как кричали чайки, и как пахло морем. О своем полете и о том чувстве полной, абсолютной свободы.

Надя слушала, и усталость в ее глазах понемногу сменялась интересом. А потом она сама начала говорить. Жаловалась на безумные сроки, на сложность проектирования.

«Ты не представляешь, Лир… Каждый волосок нужно проработать, каждую морщинку – ведь они должны появляться естественно, а не как брак! А технологические инструкции… Малейшее отклонение – и душа с соседнего завода-поставщика может не прижиться. Ладно мы – мы всего лишь шьем «одежду». А вот этап сборки… Это же невероятно сложно и дорого. Брак на этапе инкарнации – это катастрофа».

Они простояли в коридоре почти час. Лир слушал, кивал, и его «пустое» сердце, не ведомое ни одной душой, сжималось от странного участия к этой уставшей девушке. Ему хотелось ее защитить от этого хаоса.

После этого они стали видеться чаще. Короткие разговоры у кофе-машины, у окна, в столовой стали островками спокойствия для них обоих. Лир рассказывал о том, что видел в архивах – старые, причудливые проекты тел. Надя делилась маленькими победами – когда, наконец, «подружила» новый тип волос со скальпом бюджетной модели.

Жизнь Лира на фабрике обрела новый, невероятный ритм. Его мир, прежде ограниченный маленькой квартирой, которую он получил в подарок и отделом архива, теперь простирался дальше цехов «Анима Корпорум». Он по-прежнему добросовестно сортировал и сканировал чертежи, но в его глазах, отражавших мерцание мониторов, появилась новая глубина. Он с нетерпением ждал посиделок у окна в коридоре.

И вот, через несколько недель «посиделок», Лир, собрав всю свою храбрость, робко спросил: «Надя, а вы… не хотите сходить куда-нибудь? Не в этот коридор. В кафе. Или в кино».

Свидание прошло здорово. Они гуляли по парку, смеялись, и Лир, впервые, не чувствовал себя артефактом, браком или феноменом. Он чувствовал себя просто Лиром. Рядом с Надей.

Надю поразила его уникальность. Он был не похож ни на кого: ни на людей с их страстями, ни на демонов с их амбициями, ни на ангелов с их холодным совершенством. В нем была тихая, необъяснимая гармония.

Однажды, глядя на нее, он положил руку на грудь, там, где у других билось сердце, и сказал:

–Когда я вижу тебя, здесь становится тесно и светло. Это что?

Надя улыбнулась, и в ее глазах блеснули слезинки.

–Это, кажется, и есть любовь, Лир.

Они стали жить вместе. Это вызвало новый виток сплетен на фабрике. «Она и это… это бракованное тело!», – фыркали люди.

Но их это совершенно не волновало.

Лир все так же мечтал о новых путешествиях. Теперь эта мечта была окрашена новым чувством. Он хотел видеть не только скалы и океан, но и отражение этого великолепия в глазах Нади. Он копил уже на два билета.

Однажды вечером, глядя на картинку суровых скал, Надя обняла его и спросила:

–Что ты чувствуешь, когда думаешь об этом месте?

Лир задумался, подбирая слова. Его словарный запас стал богаче благодаря ей.

–Я чувствую… цель. Как будто там находится недостающая часть жизни. Но теперь… теперь я понимаю, что главная часть – это ты. Без тебя любое путешествие было бы просто перемещением в пространстве.

Он повернулся к ней, и его рука, обычно такая точная и уверенная в работе, дрогнула, когда он коснулся ее щеки.

–Ты – мое самое большое открытие, Надя. Ты дала мне душу. Не ту, что вставляют в сборочный цехе. А ту, что рождается.

Надя прижала его ладонь к своей щеке. Ей не нужны были слова. В тишине их квартиры, среди хаотичного великолепия ее вещей и безупречного порядка его, царила любовь – странная, невозможная, но настоящая. И для Лира, тела, рожденного в цехе, это было величайшим чудом, затмевающим даже его собственное таинственное появление на свет.

Глядя на ее спящее лицо в мягком свете экрана телевизора в его маленькой квартирке, он понимал. Его легкие дышали ровно, его так аккуратно сшитые мышцы были расслаблены. В его голове, лишенной души, не было метафизических терзаний о смысле бытия. Но там было теплое, яркое чувство, которое заполняло его всего без остатка.

Он был счастлив. Без души. Возможно ли это? Он не знал. Но он был тому живым – очень даже живым – доказательством.

Яркая любовь имеет свойства быстро умирать.

Их счастье было хрупким, как стекло, и таким же прозрачным в своей простоте. Но постепенно Лир начал замечать трещины. Вначале – мелкие, почти невидимые. Резкое слово Нади, когда он что-то не так понимал. Ее затянувшееся молчание, если его действия не вписывались в какую-то невидимую ему схему.

Потом пошли «предложения». Сначала они казались заботой.

—Лир, дорогой, – говорила Надя, профессиональным взглядом оглядывая его, – твой кожно-мышечный каркас здесь, на плече, сидит неидеально. Я знаю, как это исправить. Небольшая коррекция.

Лир отказывался. Ему было комфортно в своем теле. Оно было его домом, пусть и «бракованным».

– Нет, Надя. Мне и так хорошо.

Ее улыбка в такие моменты становилась напряженной, а в глазах вспыхивала искорка непонятного ему раздражения. Она начала чаще говорить о работе, оценивая его не как любимого, а как специалист – продукт. «Угол сгиба локтя можно улучшить», «мышцы требует перешивки», «фасон кожи скоро устареет».

Он чувствовал, как что-то ломается внутри их идеального мира. Воздух в их квартире стал густым и тяжелым от невысказанных претензий.

Однажды вечером она пришла возбужденная, ее глаза горели.

—Лир, я нашла решение! Старое хранилище на нижних уровнях. Там есть оборудование. Я все продумала. Мы сделаем тебя совершенным. Настоящим шедевром!

Его охватил первобытный, иррациональный страх. Он пытался отговорить ее, говорить о любви, о их мечте увидеть настоящие горы вместе. Но она уже не слышала. Она видела перед собой лишь объект для модификации.

Очнулся он на холодной металлической поверхности в заброшенном ангаре. Запах металла, пыли и стерилизаторов бил в нос. Над ним горела тусклая лампа, а силуэт Нади, державшей в руках хирургический скальпель-лазер, казался ему демоническим.

– Не бойся, любимый, – ее голос был сладок и ужасен. – когда ты станешь таким, каким должен был быть. Идеальным.

– Надя, остановись… пожалуйста… – его голос был хриплым шепотом. – Я не хочу совершенства. Я хочу быть собой. С тобой.

Но она только улыбалась. Ее лицо светилось не любовью, а фанатичным восторгом создателя. Он видел, как луч скальпеля приближается к его руке, чувствовал невыразимую боль, которая была не столько физической, сколько экзистенциальной. Это была боль от предательства, от осознания, что его любовь, его доверие, его жизнь – всего лишь сырье для ее профессионального эксперимента.

Он пытался сопротивляться, но его тело, созданное с «ошибкой», не было предназначено для борьбы. Он видел, как его плоть аккуратно разрезают и сшивают заново, меняя «фасон». Он слышал ее восхищенный лепет: «Да, вот так… Гораздо лучше…»

И тогда внутри него что-то сломалось окончательно. Не тело, а та самая хрупкая, само зародившаяся сущность, что делала его живым. Боль уступила место тяжелому, всепоглощающему пониманию. Пониманию того, что он стал жертвой одержимости, темной стороны той самой человеческой души, которой у него никогда не было.

Он не боролся больше. Он просто… отключился. Умер так же тихо и незаметно, как и родился. Без крика, без последнего вздоха. Его сознание просто погасло, не в силах вынести чудовищного разрыва между светом, который он познал, и тьмой, в которую его погрузили.

III

.

KPI

(Лесосибирский целлюлозно-бумажный комбинат).

Цех Чистилища. Новая линия Лесосибирского ЦБК

Лесосибирский целлюлозно-бумажный комбинат когда-то был градообразующим гигантом, «лёгкими» всего края. Его трубы дымили круглосуточно, а запах серы и древесной массы для местных жителей был запахом стабильности и достатка. Цеха гудели, отбеливая и перемалывая тонны целлюлозы, превращая её в белоснежные рулоны бумаги, которые уезжали во все уголки страны.

Но потом наступили иные времена. Рынок рухнул, заказы иссякли, а гигантские мощности стали неподъёмной ношей. Трубы встали. Цеха замерли, и только ветер гулял по пустым пролётам, шелестя последними запасами бумаги на складах. Директор завода, Игорь Семёнович, седой, как лунь, человек советской закалки, смотрел из окна своего кабинета на заснеженную промзону и понимал: ещё месяц – и завод придётся закрывать, выкидывая на улицу тысячи человек.

И вот, в самый отчаянный момент, в его кабинет вошли необычные визитёры. Их было двое. Один – щеголеватый мужчина в безупречно синем костюме, от которого пахло озоном и чем-то металлическим. Второй – был облачком теней и сомнений, его форма постоянно менялась, и на него больно было смотреть прямо.

«Господин директор, – начал щеголь, представившись менеджером по развитию Нижних Территорий. – Мы следили за вашими… производственными мощностями. Они простаивают. А у нас – логистический кризис. Возить души на переплавку через девять кругов – дорого, долго, углеродный след чудовищный. Мы предлагаем вам аутсорсинг».

Игорь Семёнович медленно потянулся к нитроглицерину. «Какой… аутсорсинг?»

«Мы хотим арендовать ваш цех №5 под филиал Чистилища», – пояснил мужчина, положив на стол глянцевый буклет с логотипом, напоминающим стилизованное пламя. «Вы предоставляете площади, инженерные коммуникации и персонал для обслуживания конвейера. Мы – сырьё и технологию. Вы получаете стабильную арендную плату и спасаете завод. Мы – радикально сокращаем логистические издержки».

Идея была настолько бредовой, что у неё был шанс сработать. После недели совещаний, где главный инженер твердил о «нарушении всех техпроцессов», а главный бухгалтер с восторгом считала будущие нули, контракт был подписан кровью и сургучом.

Цех №5 преобразили. Вместо варочных котлов установили «Калибраторы Кармы» – блестящие агрегаты, испещрённые руническими символами. Конвейерную ленту заменили на поток сгущённого света. А вместо прессов для отжима целлюлозы смонтировали «Фильтры Совести», которые отсеивали грехи по фракциям: мелкие бытовые, средние корыстные и крупные, запредельные.

Работа закипела. Бывшие бумажники, надев защитные комбинезоны с нашивкой «ЧистТехСервис», обслуживали линию. Мастер смены, дядя Вася, который раньше следил за варкой целлюлозы, теперь смотрел, чтобы давление в «Котлах Раскаяния» не падало ниже критического.

Процесс был отлажен до автоматизма. Души, прибывавшие по оптовому каналу из земного филиала, поступали на конвейер. В «Калибраторах» их взвешивали, измеряли уровень скверны и определяли степень очистки. Далее следовала «промывка» в потоках воспоминаний и «отбеливание» в растворе осознания. На выходе получалась чистая, готовая к реинкарнации или отправке на склад душа, упакованная в энергетический кокон.

Экономический эффект превзошёл все ожидания.

Для Завода:

· Появился стабильный, неиссякаемый источник дохода. Арендная плата от Нижних Территорий была в твёрдой валюте и позволяла не только содержать остальные цеха, но и модернизировать их.

· Сохранились рабочие места. Люди получили зарплату выше прежней, плюс бонусы за вредность (работа с метафизическими субстанциями).

· Завод снова гудел, стал прибыльным и даже знаменитым в узких кругах.

Для Чистилища:

· Логистические расходы упали на 70%. Не нужно было гонять демонов-экспедиторов через семь измерений.

· Скорость обработки душ возросла втрое. Промышленный конвейер оказался эффективнее ручных методов.

· Появилась возможность тестировать новые методы очистки. «Цех №5» стал инновационным хабом.

Как-то раз Игорь Семёнович и тот самый менеджер в синем костюме стояли на смотровой площадке и смотрели на работу линии.

«Знаете, Игорь Семёнович, – задумчиво сказал менеджер, – мы грешников веками мучаем, а ваш дядя Вася одним взглядом на панель управления добивается такого уровня чистого, технологичного раскаяния, что нам и не снилось».

Директор хмыкнул, закуривая.

«У нас, батенька, страна заводов и технологий. Мы и танки на конвейере собирали, и космические корабли. Ваше Чистилище – это просто новый вид производства. Сырьё – грешные души, продукт – светлая энергия. Главное – чтобы техпроцесс был отлажен».

Они помолчали, глядя, как по конвейеру плывёт очередная партия душ, сверкая под лампами, как свежеотбеленная бумага.

«Кстати, – добавил Игорь Семёнович, – наш химико-лабораторный отдел предлагает вам опцию по глубокой переработке отходов – спрессованные грехи в брикетах. Можем поставлять для отопления ваших… административных зданий».

Менеджер удивлённо поднял бровь, а потом рассмеялся.

Отдел учета обзавидуется. Вы не просто спасли свой завод. Вы провели ребрендинг самой концепции вечных мук».

***

Зал Совета Вечности, некогда повергавшей в трепет самих архангелов, теперь пах дешевым кофе и остывшим стрессом. На полированном столе из ночного небесного свода, где обычно покоилась Карта Судеб, теперь лежали четыре папки с надписями «Индивидуальный план развития (ИПР)» и горел проектор.

Перед проектором стоял невысокий человек в новом костюме. Его звали Валерий, и он был консультантом по эффективности, нанятым – по слухам, самим Люцифером – для оптимизации процессов Конца Света.

– Коллеги, – начал Валерий, щелкая презентацией. На слайде красовалась аббревиатура «KPI: Ключевые Показатели Истребления». – Мы должны идти в ногу со временем. Хаос – это не оправдание бессистемности. Представляю вашему вниманию новую систему оценки эффективности.

Четверо сидящих за столом обменялись взглядами, в которых читалась тысячелетняя усталость.

Война, мускулистый тип в камуфляже и с окровавленными суставами, хрипло спросил:

—И что это за фигня? У меня там Третья мировая на низком старте, а я тут сижу.

– Отличный вопрос, Война! – обрадовался Валерий. – Твой KPI №1: «Процент вовлеченных в вооруженные конфликты государств от общего числа». Цель – 98% к концу квартала. KPI №2: «Среднее количество конфликтов на одно государство». Стремимся к 1.5. И KPI №3, кросс-функциональный: «Снижение операционных расходов на единицу жертвы». Порох нынче дорог.

– Ты хочешь, чтобы я считал патроны? – просипел Война. – Я – дух ярости, пламя в груди! Я не бухгалтер!

Валерий сделал пометку в планшете: «Сотрудник «В» демонстрирует сопротивление изменениям».

Он перевел взгляд на Чуму, тщедушного юношу в промасленном халате, который с интересом разглядывал под микроскопом новую бактерию.

– Чума, твои показатели. KPI №1: «Охват эпидемией в разрезе континентов». Нужно закрыть все шесть. KPI №2: «Летальность штамма». Цель – 80%. Не меньше. Менеджмент недоволен прошлогодним ковидом, слишком низкая отдача. И KPI №3: «Скорость разработки нового патогена». Нужно укладываться в двухнедельный спринт.

Чума поднял на него лихорадочный взгляд.

—Вирусы… они живые. Им нельзя приказать «быть смертельнее». Это искусство! А вы мне про спринты…

– Искусство не оплачивается, – холодно парировал Валерий. – Оплачиваются результаты.

Следующей была Голод, худая женщина с глазами-безднами в деловом костюме от «Chanel».

– Голод, твоя зона ответственности – экономика. KPI №1: «Рост цен на продовольственную корзину в ключевых регионах». Цель – 500% годовых. KPI №2: «Доля населения с доходом ниже уровня выживания». KPI №3, стратегический: «Повышение эффективности распределения голода с применением Big Data». Нужно предсказывать голодные бунты за неделю.

– Милый, – сладко начала Голод, поправляя жемчужное ожерелье. – Голод – это не про цены. Это про надежду, которая умирает последней. Ты не можешь измерить KPI-шкой шепот матери, укладывающей спать голодного ребенка.

– Внедряем систему еженедельных отчетов по формам «Г-1» до «Г-17», – не моргнув глазом, ответил Валерий. – Там есть графа «Косвенные признаки морального истощения». Будете заполнять.

Последним был Смерть. Он не сидел, а стоял в углу, и холод веял от его пустого капюшона. Он молчал.

– Смерть, наш ключевой игрок! – Валерий почему-то вспотел. – Твой KPI прост: «Общее количество собранных душ». План – 10 миллионов в месяц. Минимум. Но есть и качественный показатель: «Индекс удовлетворенности клиента процессом умирания». Опросы будут проводиться post-factum, силами медиумов.

В зале повисла тишина, которую резал лишь мерцающий проектор.

И тут заговорил Война. Он говорил тихо, но каждая буква в его словах была выкована из звена разорванной танковой гусеницы.

– Я прошел через все битвы человечества. Я видел, как пали Рим и Третьи Рейх. Я видел ад на земле, который сам же и создал. Но чтобы какой-то щегол в галстуке предлагал мне считать «среднее количество конфликтов на государство»… Это гениально. Это за гранью добра и зла.

Чума кивнул, лихорадочно сверкая глазами:

—Он хочет, что бы я выводил вирусы, как породистых собак. По графику. Сатана просто жаждал наших душ. А этот… он хочет нашей творческой свободы. Нашей сути.

Голод горько усмехнулась:

—Он превратил страдание в электронные таблицы. Даже я не додумалась до такого. Голод хоть чувствуешь. А эти отчеты… они просто пусты.

Все взгляды медленно повернулись к Смерти.

Смерть не двигался. Но из-под его капюшона прозвучал голос, похожий на скрип надгробия.

– За всю мою бесконечную работу, – начал он, – я повидал многое. Я был свидетелем падений и рождений богов. Я служил и Тьме, и Свету. Я видел самые изощренные муки Ада, самые хитроумные ловушки Люцифера.

Он сделал паузу, и в зале стало так холодно, что экран проектора покрылся инеем.

– Но даже Сатана… в своем вечном мятеже и стремлении причинять страдания… даже он не додумался до такого немыслимого, бесчеловечного, абсолютного бреда, как KPI.

Валерий, побледнев, попытался что-то сказать: «Но показатели! Эффективность!»

Война медленно встал, и его стул с грохотом развалился.

—Знаешь что, «коллега»? – он подошел к Валерию. – Мой главный KPI на сегодня – это «количество консультантов по эффективности, отправленных обратно в мир живых с помощью исключительно физического воздействия». План – один.

Валерий исчез с визгом, оставив в воздухе лишь запах дорогого одеколона и панику.

Наступила тишина. Четыре Всадника смотрели на пустой стул.

– Значит, – сказала Голод, подбирая свою папку с KPI. – Война, смертность. Чума, заболеваемость. Я подниму цены на кофе. Особенно на кофе.

Смерть кивнул, и в его пустом капюшоне на мгновение мелькнула звезда холодного понимания.

– Работаем, – проскрипел он.

KPI были забыты. Но в воздухе витала новая, незнакомая тяжесть. Ад был адом, но даже ему не нужны были ежеквартальные отчеты.

***

Однажды их снова вызвали в офис к тому самому менеджеру в синем костюме.

«Коллеги хочу вам еще раз донести, ситуация нестабильна, – начал он, щёлкая презентацией. – Инфляция в Аду зашкаливает, логистика между Кругами простаивает. Мы вынуждены оптимизировать. Ваши KPI остаются в силе, но способ их достижения… меняется».

Он показал на карту. На ней светилась точка – Лесосибирский целлюлозно-бумажный комбинат.

«Мы заключаем договор аренды. Вы будете базироваться там. Это сократит наши издержки на межпространственные переходы на 70%».

Война вскипел первым. «Ты предлагаешь мне, духу вселенской ярости, работать на заводе? В цеху?»

«Ты будешь работать в цеху филиала Чистилища, – поправил менеджер. – Твоя ярость будет направлена на отладку „Котлов Раскаяния“. Это повысит их эффективность на 200%. Это твой новый KPI».

Голод горько рассмеялась. «И что я буду делать? Поднимать цены в заводской столовой?»

«Ты будешь оптимизировать энергозатраты процесса очистки душ. Добивайся максимального КПД. Это твой новый KPI».

Чума молча покачал головой, его глаза были полыми от ужаса. Ему нечего было сказать.

Даже Смерть медленно повернул свой капюшон. Безмолвный вопрос повис в воздухе.

«Ты, Смерть, будешь контролировать финальную стадию – упаковку очищенной души в энергококон. Твой KPI – количество без брака».

Они сопротивлялись. Они спорили. Война громил виртуальные симуляторы цехов, Голод писала гневные отчеты, Чума пытался заразить заводской код вирусом саботажа.