Аномальный справочник фабрик и заводов Сибири и Дальнего востока

Алексей Заборовский

Аномальный справочник фабрик и заводов Сибири и дальнего востока

От автора

.

Уважаемый читатель, перед вами – не обычный промышленный каталог. Это ключ к дверям, за которыми скрывается иная реальность, прорывающаяся сквозь ржавую обшивку заводских цехов и мерцание неоновых вывесок фабрик.

«Аномальный справочник заводов и фабрик Сибири и Дальнего Востока» родился из шепота, что летит по ветру между трубами гигантов индустрии. Из едва скрытого прогресса и неожиданных открытий. Из рассказов старых рабочих, чьи сны до сих пор полнятся скрежетом механизмов, которым нет названия. Из отчетов о «неучтенных энергопотерях» и протоколов о «несанционированном изменении свойств продукции».

Здесь вы не найдете сухих цифр плановых показателей. Этот справочник – попытка нанести на карту не места, а явления.

Сибирь и Дальний Восток – «terra incognita» не только по своей географии, но и по своей метафизике. Их заводы – это алтари прогресса, возведенные на древней, непокорной земле, которая никогда не забывает своих богов. Иногда она напоминает о себе. Именно эти напоминания и собраны под одной обложкой.

Читайте. Но помните: за каждой опечаткой в этом справочнике, за каждым неверно указанным номером цеха может скрываться не ошибка наборщика, а намерение самого Места. Оно не всегда хочет, чтобы его находили. Во всяком случае, неподготовленные умы.

Ваш проводник в мире незнаемого,

Автор.

I

. КЛОН (Канский литейный завод).

Жизнь на литейном заводе «Прогресс» была похожа на непрерывный цикл плавки и остывания металла. Таким же раскаленным и тяжелым был каждый день для Андрея Климова, ведущего технолога литейного производства. Он знал все тонкости процессов, как свои пять пальцев: от подготовки шихты до тонкостей модифицирования сплавов. Завод был его жизнью, но та же жизнь превратилась в ад благодаря одному человеку – начальнику цеха Сергею Усольцеву. Он был порождением системы, которую выстроил директор завода, Владимир Игнатьевич. Директор, фанатично веривший в «шоковую терапию» управления, считал, что настоящие лидеры растут только под прессом унижений и невыполнимых задач. Он не просто закрывал глаза на методы а – он поощрял их. В кабинете директора часто раздавался его хриплый смех, когда Усольцев докладывал, как он «прижал» того или иного подчиненного.

Андрей стал главной мишенью. Его профессионализм и тихая уверенность раздражали. Унижения были ежедневными и изощренными. При всех его могли обвинить в несуществующих ошибках, заставляли переделывать безупречные отчеты, высмеивали его «занудство» и внимание к деталям. Самой любимой уловкой было вызвать Андрея в кабинет директора и там, под одобрительным взглядом Игнатьевича, устроить разнос за малейшую помарку.

«Климов, ты должен быть благодарен, что я из тебя человека делаю!» – орал, тыча пальцем в отчет. – «Без меня ты так и останешься серым технарем!»

Андрей терпел. Он молча сжимал кулаки, глотая обиду. Он думал о семье, об ипотеке, о том, что другая работа в их маленьком городе не прокормит. Но капля точила камень. Он пока не знал, как отомстить, но прекрасно понимал, что он должен сделать в начале.

Несколько месяцев он понемногу выносил с завода мелкие дорогостоящие инструменты и образцы легированных металлов, продавая их через подставных лиц и копя деньги. Его будущий план точно был не в бегстве, а в уничтожении двух жизней, которые уничтожили его.

Андрей изменился, он перестал спорить, стал еще тише и покорнее. Его взгляд, всегда живой и внимательный, потух. Коллеги думали, что он просто сломлен. Они жалели его, но боялись вступиться.

После очередного унизительного разноса в кабинете директора, где, красный от ярости Усольцев, швырнул ему в лицо папку с отчетом, а Игнатьевич с усмешкой добавил: «Ну что, Климов, когда дорастешь до нормального специалиста?», Андрей чувствовал себя не человеком, а раскаленным шлаком, который вот-вот выльют в форму и разобьют молотом.

В этот вечер он не поехал домой. Он поехал в гараж – своё единственное убежище. Старый, пахнущий машинным маслом, бензином и пылью гараж был его святыней. Здесь стоял недоделанный мотоцикл отца, «Иж Планета 4», ржавый остов, который Андрей годами по крупицам пытался вернуть к жизни. Это была медитация. Каждая открученная гайка, каждый зачищенный контакт успокаивал дрожь в руках.

В тот вечер его терпение лопнуло. Он искал личинку замка зажигания. Перерыл все ящики, все коробки. Ничего. Беспорядок, наследие трех поколений мужчин семьи Климовых, вдруг показался ему символом его собственной жизни – хаотичной, бесполезной груды хлама.

«Черт!» – вырвался у него сдавленный крик, и он со всей силы ударил кулаком по шаткой деревянной полке.

Полка затряслась, и с самой верхней, запыленной, с грохотом свалилась картонная коробка, которую он никогда не трогал. Она перевернулась, и на цементный пол высыпались памятки деда – фронтовика, старого кузнеца.

Андрей застонал, закрыв лицо руками. Еще один бардак. Еще одна проблема. Собрав волю в кулак, он опустился на колени и начал аккуратно складывать вещи обратно: пожелтевшие фотографии, орденскую книжку, тяжелый солдатский котелок.

И тогда его пальцы наткнулись на странный предмет, завернутый в промасленную тряпку. Он был тяжелым, неестественно плотным. Развернув ткань, Андрей увидел камень. Не драгоценный, не металлический. Он был тускло-серым, с красноватыми прожилками, и на ощупь казался теплым, почти живым.

Он собирался отшвырнуть его в угол, но что-то удержало руку. Камень будто прилип к ладони. Андрей уставился на него, и в голове, затуманенной гневом и отчаянием, пронеслась мысль: «О чем я мечтаю?.. О мести.

И камень ответил.

Это был не звук. Это было знание, вспышка в сознании, как схема литейного цеха. Он вдруг ясно увидел путь к своей мести. План словно программа станка ЧПУ загрузился ему в голову. Он понял все: как можно изменять плоть, как выращивать кость, как перестраивать материю. Но за каждую такую манипуляцию придется заплатить собственной болью. Не метафорической, а самой что ни на есть физической, выворачивающей душу наизнанку.

Андрей сидел на коленях в пыли, сжимая в ладони философский камень, и тихо плакал. Но это были не слезы слабости. Это были слезы облегчения. Теперь у него был не просто план мести. У него был инструмент.

Именно так родился самый изощренный этап его мести. Он больше не был просто гением-технологом. Он стал алхимиком, использующим свою собственную плоть и боль как валюту.

Бомжа, которого он нашел мертвым под мостом, он не «модифицировал» в классическом понимании. Он использовал камень. Он клал его на тело бездомного и концентрировался. Он представлял себе свой скелет, свои кости, свои шрамы. И кости в теле двойника начинали медленно меняться, вытягиваться, принимать новую форму. А Андрей в это время корчился от боли в углу гаража, чувствуя, как его собственные кости ломаются и регенерируют с немыслимой скоростью, оплачивая страшный счет.

Пересадка ребер. Это был не хирургический процесс. Это был акт трансмутации. Он прижал камень к своему боку, а затем к телу двойника, и позволил энергии камня совершить работу. Боль была такой, что он терял сознание, но, придя в себя, видел идеальный результат. В боли Андрей видел лишь необходимую технологическую операцию. Он заглушал боль мыслями о мести.

Самым изощренным было работа с отпечатками пальцев. Он не просто пересаживал кожу. Он разработал химический состав, который, будучи введенным в дермальный слой, вызывал некроз, изменяя папиллярные узлы трупа до полного совпадения с его собственными. Которые, он предварительно скрупулезно изучил и сфотографировал в микроскоп.

ДНК? Он позаботился и об этом. В течение месяцев он собирал свои выпавшие волосы, слюну, частички кожи и методично, через питание, вводил их в организм бомжа, создавая в его теле биологический «химеру». К моменту смерти тело бездомного было буквально пропитано биоматериалом Андрея.

Он не просто создал двойника. Он вырастил его, как выращивают идеальный кристалл в растворе. Он заплатил за эту подделку своими страданиями, сделав ее абсолютно безупречной.

И когда все было готово, и он смотрел на свое творение, лежащее в гараже, он коснулся камня в последний раз и подумал о своем новом месте, куда он отправится после исполнения своего плана. О тихом гараже, где нет ни Усольцевых, ни Игнатьевичей. Камень снова указал путь.

А потом он оставил его в той же коробке, с дедовскими вещами. Ему он больше был не нужен. Свою цену он заплатил сполна. И теперь пришло время получить оплату с тех, кто ее задолжал.

День «Х» был выбран безупречно. Пятница, на заводе раздавали ломаные поддоны, это был его шанс. Он спрятал под задним сидением мазды труп. К вечеру он мимо камер провел «готовый продукт» в свой кабинет.

Затем он совершил последний, чисто технический штрих: с помощью специального реактива, имитирующего посмертное окоченение и трупные пятна, он «обновил» тело, чтобы у следователей не возникло вопросов по времени смерти.

В этот день Андрей задержался допоздна, сказав, что доделывает отчёт для Усольцева. Он знал, что уборщица зайдёт в его кабинет первой. Всё было подстроено.

Утром в понедельнике раздался оглушительный крик. Уборщица, зайдя в кабинет технолога, увидела тело Андрея, лежащее головой на столе. Рядом валялся пустой пузырёк со снотворным, а в руке была зажата записка, написанная его почерком:

«Я больше не могу. Постоянный пресс, унижения, ощущение полной безнадежности. Я исчерпал все силы. Простите всех, кто найдёт в себе совесть для раскаяния».

На заводе начался хаос. Вызвали полицию и скорую, бледный как полотно Усольцев, пытался оправдаться перед директором: «Владимир Игнатьевич, да я же его… я же для его же блага!»

Директор, впервые за много лет, выглядел растерянным, но быстро взял себя в руки. «Нервы, Сергей Петрович, – отрезал он. – Слабак. Настоящий лидер так бы не поступил. Но тебе, конечно, придется ответить за перегибы».

Началось расследование. Давление на Усольцева росло. Пока служба безопасности компании копались в его методах управления, он однажды вечером, бродя по парку в полубредовом состоянии, увидел его.

Андрей Климов. Тот сидел на скамейке, читая газету. Он был в другой одежде, его осанка была уверенней, но это был он!

«От радости», сердце готово было выпрыгнуть из груди, он подбежал к нему.

«Андрей! Климов! Господи, ты жив!» – закричал он, хватая незнакомца за рукав.

Человек поднял на него спокойные, чуть удивленные глаза.

«Простите, вы меня с кем-то перепутали».

«Не ври! Я тебя узнаю! Это ты! Ты всё подстроил!» – он уже почти рыдал.

Незнакомец мягко, но твердо освободил свой рукав.

«Меня зовут Артем Волков. Я здесь проездом. Уверяю вас, мы не знакомы».

Усольцев не верил своим ушам. Он тыкал пальцем в лицо Артема, кричал, пока мимо не прошли люди и не вызвали полицию. Прибывшие наряды, выслушав бормотания Усольцева о «воскресшем технологе», лишь качали головами. Заводской начальник, известный своим тяжелым характером, явно не выдержал давления.

С этого дня он стал одержим. Он всем рассказывал, что Климов жив, что их подставили. Но чем больше он кричал, тем больше люди от него отворачивались. Экспертиза подтвердила: тело в кабинете – тело Андрея Климова, отпечатки пальцев, документы в кармане. Причина смерти – передозировка препаратов. Суицид. Никто не стал углубляться в сложный анализ ДНК или проводить рентген всего скелета – зачем, если и так все очевидно? Хотя и это бы не помогло, труб был идентичен Андрею.

А тем временем «Артем Волков» продолжил свою игру. Он поселился в гостинице напротив дома. Он «случайно» оказывался в одном с ним кафе. Он молча смотрел на него из толпы на рынке, а когда их взгляды встречались, на его губах появлялась едва заметная, леденящая душу улыбка. Он никогда не говорил с ним, лишь появлялся и исчезал, как призрак.

Его кости болели, шрамы на теле ныли, напоминая о цене мести, но он был свободен. И он продолжал наслаждаться спектаклем.

Усольцев же пил. Он потерял работу. Жена ушла от него, забрав детей. Он часами просиживал в отделении полиции, требуя провести повторную экспертизу трупа, но ему отказывали.

***

Кабинет следователя прокуратуры Петровой был выдержан в строгих, безличных тонах. Сергей Усольцев сидел на стуле, ощущая, как холодный пластик впитывает остатки его уверенности. Он уже не был начальником литейного цеха, он был подозреваемым в деле о доведении до самоубийства.

Петрова, женщина лет сорока с внимательным, усталым взглядом, положила перед ним папку. Она не кричала, не давила. Ее спокойствие было страшнее любого крика.

«Сергей Петрович, давайте вернемся к последним неделям жизни Андрея Климова. Свидетельские показания рисуют картину систематических унижений с вашей стороны. Это правда?»

Усольцев нервно провел рукой по подбородку.

«Какие унижения? Я требовал! Да, я был строг! На нашем производстве расслабляться нельзя. Любая ошибка – это брак, это убытки!»

«Свидетель Иванов, ваш мастер, показал, что вы регулярно заставляли Климова по несколько раз переделывать идеальные, по его словам, технологические карты. Называли его «бумажным червем», «бездарью». Вы это подтверждаете?»

«Он… он все преувеличивает! Я мог повысить голос для дисциплины!»

«А эпизод, когда вы на совещании у директора вылили на него холодный кофе, сказав, что он «и так уже остыл, как его сплавы»?»

Усольцев побледнел. Он помнил этот момент. Помнил одобрительную ухмылку Игнатьевича.

«Это…это была шутка! Неудачная шутка! Владимир Игнатьевич считает, что такой стиль руководства закаляет характер!»

Петрова медленно перелистнула страницу.

«Владимир Игнатьевич, в своих показаниях, заявил, что не был осведомлен о «перегибах на местах» и полностью доверял вам, как руководителю. Он выразил сожаление, что вы не смогли найти подход к подчиненному».

Усольцев почувствовал, как почва уходит из-под ног. Игнатьевич открещивался от него. Бросил его, как отработанный шлак.

«Он… он лжет! Он все видел! Он подначивал! «Дави на них, Сергей, настоящие кадры в огне закаляются!» – это его слова!»

«У нас нет записей этих бесед, Сергей Петрович, – холодно парировала Петрова. – А вот записи с камер в цеху есть. На них вы систематически нарушаете трудовой кодекс, создавая невыносимую психологическую обстановку для Климова».

Она открыла ноутбук и повернула его. На экране Усольцев увидел себя, красного, размахивающего руками перед бледным, неподвижным Климовым. Он слышал свой собственный голос, полный презрения: «Ты думать вообще умеешь, Климов? Или у тебя в черепе опока пустая?»

Он не выдержал и отвернулся.

«Вы не понимаете! Он был… он был идеальным работником! И это бесило! Он молчал, а своим молчанием он меня обвинял!»

«Так вы признаете, что ваши действия были вызваны личной неприязнью?» – голос Петровой стал еще тише, еще опаснее.

«Я не довел его до самоубийства!» – вдруг закричал, ударив кулаком по столу. – «Он жив! Я его видел! Это он все подстроил!»

Петрова смотрела на него с нескрываемой жалостью. Именно эта жалость добила его окончательно.

«Сергей Петрович, мы проверяли ваши заявления о неком «Артеме Волкове». Человек с такими паспортными данными действительно существует. Он приезжий, не имеющий к заводу никакого отношения. Более того, он предоставил железное алиби на весь период, когда, по вашим словам, преследовал вас. Экспертиза ДНК, отпечатков, стоматологических записей, рентген… Все однозначно указывает, что в кабинете погиб Андрей Климов».

«Они в сговоре! Или это двойник! Он гений, он мог все подстроить!» – голос Усольцева сорвался в истеричный шепот.

«Сергей Петрович, – Петрова закрыла папку. Этот жест был окончательным приговором. – Вы не смогли предоставить ни одного доказательства своей теории. Зато у нас есть неопровержимые доказательства вашего психологического давления на подчиненного. Записка Климова прямо указывает на вас. Вы довели человека до того, что он счел смерть единственным выходом. Ваши действия попадают под статью 110 УК РФ».

Усольцев обхватил голову руками. Он был в ловушке. Ловушке, которую он с таким усердием помогал строить все эти годы. Его начальник предал, его жертва оказалась хитрой и могущественной, а правосудие видело лишь ту картину, которую для него подготовили.

«Он жив… – бормотал он, глядя в пустоту. – Он где-то там… и смеется…»

Петрова ничего не ответила. Она просто отправила Усольцев домой с подпиской о невыезде.

Приговор был вынесен не в зале суда, а здесь, в этой комнате, и он был страшнее любого тюремного срока. Это был приговор его рассудку. И уже знал, что обжалованию он не подлежит.

***

Финальной каплей стал конверт, который он нашел в своем почтовом ящике. В нем была старая фотография их цеха, где он и молодой Андрей стояли рядом, и новая, только что сделанная, где «Артем Волков» стоял на том же месте, один. На обороте было написано одним ему известным почерком: «Сплав не простил небрежности. Ты – шлак».

Разум Усольцева рухнул окончательно. Его нашли на улице, когда он пытался «схватить призрака» посреди бела дня, крича и размахивая руками. Его поместили в психиатрическую клинику, а затем, по решению суда, перевели в тюремную больницу, так как формально он еще был под следствием по делу о доведении до самоубийства.

Он провел там несколько недель, бормоча себе под нос о двойниках и заговоре. В одну из бессонных ночей, когда тень от решетки на полу казалась ему силуэтом знакомой фигуры, он взял осколок пластмассы, выломанный из расчески, и провел им по венам.

Когда дежурный санитар обнаружил его тело, на застывшем лице Усольцева застыла гримаса не ужаса, а странного облегчения.

А в это время, в тысячах километров от того города, мужчина по имени Артем Волков получал вид на жительство в одной из теплых стран. Сидя на веранде с видом на море, он иногда брал в руки старую фотографию завода. Он не испытывал ни радости, ни торжества. Только холодное спокойствие мастера, идеально выполнившего сложнейшую технологическую операцию. Он рассчитал все: температуры человеческой жестокости, состав лжи и давление обстоятельств. И в результате получил чистый, безупречный продукт своей мести.

II

. HS-73485 (Абаканская швейная фабрика).

На фабрике «Анима Корпорум» – гигантском, стерильном комплексе, где в цехах-конвейерах создавали носители для душ – царила тишина, нарушаемая лишь шипением пневматики и мерным гулом механизмов. Цех №7, ответственный за пошив тел человеческой линии «Homo Sapiens Standard», был эпицентром ЧП, парализовавшего все производство.

Тело под инвентарным номером HS-73485 сидело на табурете в центре кабинета начальника охраны и смотрело на свои руки. Оно очнулось. Без души, без преднастройки, без катализации. Просто… заработало. Медики и технологи, сбежавшиеся на аварию, разводили руками – такого в истории фабрики не было никогда.

Ситуация была настолько вопиющей, что собрали экстренный совет начальников всех ключевых цехов. В роскошном зале заседаний, где на стенах висели схемы анатомии людей, животных и мифологических сущностей, разгорелся нешуточный спор.

Аркадий Петрович, начальник цеха людей, ходил по кругу, его лысина пылала от возбуждения. «Коллеги, это же не брак, это чудо! Феномен! Тело запустилось автономно, без внешнего вмешательства! Мы должны его изучать, понять механизм! Это перевернет все наши представления о биоконструировании!»

Ему тут же возразила суровая Варвара Сидоровна, главный технолог отдела контроля качества. «Какой еще феномен? Это ужасный, ничем не оправданный брак! Наш продукт должен быть стерилен и инертен до момента инкарнации! Что, если это «просыпание» станет массовым? Представьте, полсклада тел начнет ходить! Нужно срочно выяснить причину сбоя, а образец – утилизировать. Немедленно!»

Спор длился несколько дней, переходя в технические дебри и взаимные обвинения. Цех животных предлагал протестировать тело на инстинкты, цех чертей, с присущим им цинизмом, предлагал «приставить к нему душу по активнее и посмотреть, что будет». Тупик был абсолютным.

И вот, тихий, молодой инженер-технолог по имени Леонид, который обычно молчал на таких совещаниях, поднял руку.

«А почему бы не выслушать само тело?»– робко предложил он.

В зале на секунду воцарилась тишина, а затем взорвалась новыми возражениями («Что оно может сказать? Оно же пустая оболочка!»). Но иного разумного выхода не было, и тело HS-73485 под конвоем ввели в зал.

Оно выглядело растерянным и испуганным. Его глаза, широко открытые, обводили присутствующих, не понимая сути происходящего.

«Расскажи, что произошло», – мягко сказал Леонид.

Тело заговорило тихим, но чистым голосом. «Я… я очнулся на складе готовой продукции. Было тихо и прохладно. Я лежал на стеллаже и не понимал, кто я и где. Потом… потом мне стало страшно. Я слез и пошел. Просто пошел, потому что не знал, что еще делать. Потом пришли они…» – оно кивнуло на охрану, – «…схватили меня и заперли в той комнате. А теперь я здесь».

«Ты помнишь что-нибудь до этого? Сны, образы, голоса?» – спросил Аркадий Петрович.

«Нет. Ничего. Только пробуждение на складе. И страх».

Слушая этот простой рассказ, даже Варвара Сидоровна на мгновение смягчилась. Это был не зловещий монстр, а заблудший, напуганный ребенок мироздания.

Решение принять было невозможно, и на свой страх и риск тело представили самому Владельцу. Тот, человек в безупречном костюме и с ледяным взглядом, выслушал доклад, и его лицо исказилось гримасой гнева.

«Брак!» – прошипел он. – «Позор для марки! Уничтожить образец и всех, кто допустил эту некомпетентность!»

Но тут вперед вышел сын Владельца, молодой парень, часто пропадавший в цехах и интересовавшийся технологиями больше, чем отчетами.

«Отец, подожди. Уничтожить его – все равно, что сжечь единственный в мире самозаводящийся механизм. Он же не виноват. Он живой. В своем роде. Давай найдем ему применение».

Владелец бушевал, но сын был его слабостью. В конце концов, он махнул рукой. «Делайте что хотите. Но чтобы я больше никогда об этом не слышал!»

Так тело HS-73485, получившее имя Лир (как сокращение от «личностный индивидуальный ресурс»), осталось на фабрике. Ему дали самую простую работу – помогать в архиве данных, сканировать чертежи. Он оказался удивительно старательным и добросовестным. Лир полюбил свою тихую жизнь: ровный гул машин, порядок в цифровых папках, чашка чая в обеденный перерыв. Он был счастлив.

И у него появилась мечта. Как-то раз, разбирая старые карты, он наткнулся на изображение суровых, но прекрасных островов, затерянных в океане. Командорские острова. Их дикая, нетронутая красота тронула что-то в его глубине, в той самой таинственной искре, что когда-то разбудила его. Он стал читать о них, развешивать их фотографии над своим рабочим местом. Его скромной, но заветной мечтой стало увидеть их своими глазами.

И когда пришло время его первого официального отпуска, он, не раздумывая, купил билет. Самолет с ревом оторвался от взлетной полосы, а Лир, прижавшись лбом к холодному иллюминатору, смотрел на удаляющуюся землю. Он летел к своей мечте – пустая оболочка, которая обрела ее самой полной и настоящей жизнью.

***

Лир привык к своему новому существованию. Работа в архиве была монотонной, но он находил в этом особый покой. Целый день он оцифровывал старые чертежи – схемы суставов, нейронных сетей, мышечных волокон. Его этаж был не самым оживленным, соседствуя с отделом внедрения новых продуктов, где обычно царила творческая, но сдержанная атмосфера. Однако в последний месяц все изменилось.

Ровно месяц назад начальство собрало всех на большое совещание и объявило: «Кризис! Китайские фабрики захватывают рынок! Нам срочно нужен прорыв – расширяем ассортимент по всем расовым типам и категориям качества! Особый упор – на бюджетный сегмент для регионов с низким доходом».