«Наследник» и другие рассказы

Когда старик узрел ту красоту и таинство этого города, в нем вновь появилась боль и тоска по утраченному, ибо еще в детстве он видел этот таинственный град, что вечно манил его, но так и не пустил.

Он являлся ему во снах, когда луна глядела в окно, нашептывая никому неизвестные колыбельные. То был город Кар’юрт, а вершина, что темным, каменным монолитом стояла на севере, звалась Фарулин. Этот град не лежал на земле, он парил в небесах на пол пути к луне и вместе с ней каждый день совершал оборот, однако при этом всегда сохраняя то положение небесных тел, что сейчас. В него можно было попасть лишь в часы заката или на раннем рассвете, когда незримым призраком город парит над тем местом, дарую возможность узреть его. Что же до невообразимого светила, которое нависало над дальнем югом, то было творение главного мага города – Вурпируна.

И смотря на город, старец увидел, как облака возле него сгустились до того, что сквозь них нельзя было видеть, однако в одно мгновение, так же внезапно, как и появились, облака пропали, являя старческому взору женщину. Над ее головой блестел нимб, а узкие глаза были исполнены мудростью и скрытым смыслом. Старик сразу догадался, кто стоял перед ним. То была Алкронда – Богиня счастья.

– О, старче, – обратилась она к нему, – я богиня счастья, и я знаю все то, что выпало на твою долгую, но далеко не счастливую жизнь. Теперь я дарую тебе твою детскую мечту, дарую счастье. Теперь ты будешь править залитым солнечно-лунным светом городом Кар’юрт. Перед твоими ногами будет стелиться храм Йофн, а фиолетовый туман будет вечно тебя преследовать. То есть дар божий, прими же его!

Старик задумался и помрачнел, но все же ответил:

– Великая Алкронда, я и впрямь попрошу вас о счастье, однако о столь мимолетном и незаметном, что порой за счастье это и не считают. Не сочти за грубость, о Великая, но когда в детстве я мечтал и молил вас о Кар’юрте, вы мне его не даровали, сейчас же мне он ни к чему. Я устал и давно состарился. Ныне я попрошу вас о даре, который ничего вам не будет стоить, но даже Селефаис и мой родной Олатоэ не сможет заменить его мне. Я молю вас о смерти как высшем счастье.

Богиня, ничего не сказав, лишь мрачно кивнула головой. В момент все то, что царило в детской фантазии, кануло в забвенческие ритмы. Веранда, на которой стоял старик, также исчезла, и он, упав на хладный пол мертвой пустыни, наконец получил то, о чем давно мечтал. Счастье.

Город, что познал ветра

На дальнем востоке лежит исполинская пустыня Р’таи, чьи пески могут поведать множество дивных историй далекого прошлого. Мертва и суха пустыня. И лишь одна река течет через нее в далекие воды Среднего Океана. Бесконечные караваны идут через нее в блаженные земли Оот-Наргай, через Танарианские горы к великому городу Селефаис, слухи о котором доходят до самой Сонанил. Днем жаркое солнце озаряет ее необъятные просторы, а ночью благословенная луна, хранительница сокровенных тайн, нашептывает первобытным дюнам волшебную колыбельную. Хищные ялтоны – черви, что были покрыты крепкой чешуйчатой броней – единственные обитатели здешних мест. Не представляя особой опасности каравану, заплутавший путник ничего не мог им противопоставить. На многие мили разбросала пустыня свои пески. И в самых старых и далеких градах пожилые старухи до сих пор рассказывают своим отпрыскам легенды, которые повествуют о том, что именно в этой пустыне сокрытый песками лежит Ирем: град колонн, что прошел через века, храня в себе тайны незапамятного прошлого.

Центром и отцом пустыни была гора, что именуется Цорх. Вокруг нее бесконечно клубятся непроглядные облака, и никому с тех пор, как Иб пал от рук неспокойных граждан Сарната, не довелось лицезреть ее вершину. Безмолвным монолитом она вздымала свои пики к лазурным небесам, позволяя бесконечным ветрам омывать ее сокрытую от плебейских глаз вершину. Никто и никогда не поднимался на капризную вершину, ибо буря, вечно дующая на склонах горы, не позволяет этого даже самому опытному путнику. На далекие земли расползлась слава об этом злополучном пике, и с самых дальних стран приплывали люди, дабы вершина покорилась их самонадеянным ногам. Многие всходили на каменные склоны, но лишь несколько спустились назад. Их изувеченные гримасой ужаса лица пугали простой люд, а сбивчивая речь не вызывала ничего, кроме смертельного страха. Никто не мог и помыслить, что видели те, обрекшие себя на вечные мучения.

Однажды по пустыне шел караван. Длинная цепь, состоящая из верблюдов и нескольких обветшалых повозок, долгие дни и ночи волочилась по песчаным просторам. Причудливые люди с узкими глазами и темной кожей составляли его. И шли они третью неделю, когда впереди показалась гора – предвестник скорого перехода через бурную реку Фдун. Луна поднялась над пустыней, погружая ее в сладкие грезы. Тишина опустилась на пески, и лишь в караване некоторые еще перешептывались в предвкушении долгожданного отдыха. В одной из повозок, укрывшись пледом из шерсти яка и положив свои головы на подушки, набитые грубым пером, лежали два человека. Седой старик и его малолетний внук, коему от роду было не более пяти лет. Мальчика звали Пемра, и был он через чур любопытный. Все было ему интересно. И конечно, гора не осталась вне пределов его проницательного ума. Уже погрузившись наполовину в сон, старика разбудил тоненький голосок:

– Дедушка Обри, – прошептал он, – дедушка Обри, – неустанно повторял голос.

—Чего тебе? – мягким, несмотря на улетучившийся сон голосом спросил старик.

– А что то за гора, что лежит справа от нас? И что находится на ее вершине?

Старик замолчал, но вскоре принялся за свой диковинный рассказ. За долгие годы он много что узнал о горе. Что-то он узнал от своего деда, который, в свою очередь, узнал от своего. Что-то от путника, заблудшего как-то в его родную деревню. А что-то ему нашептали пески. Вот то, что услышал маленький Пемра:

«Когда еще Гиперборея, страна за Бореем, местом, где начинаются северные ветра, в помине не знала культ Тсатоггуа, затерянный Му еще даже не взошел из морских пучин, а первые люди только начали заселять древнейшую из земель – землю Мнар, здесь уже кипела жизнь. Люди, чьи знания превышали наши нынешние в многие разы, жили у подножия горы. Однако все им было не любо. Они были сильнейшими из рода людского, и все народы окрестные были им слугами. Но лишь мысль о том, что все они являются подданными праздных земных богов, приводила монархов в ярость. Они желали быть сильнейшими, они пошли против богов, возжелали быть выше великих, напрочь забыв об иных богах. Они собрали все свои вещи и поднялись на гору Цорх, ибо было им известно, что не была она пристанищем добрым богам земных сновидений. И возвели они город красивее всех призраков, доселе рожденных. Ни Селефаис, ни Сервниан. И лишь Сарнат мог поспорить с городом Маникорил. Монархи Маникорила, города вечных ветров, решились на столь дерзкий поступок, что тот привел в ярость даже самого спокойного и доброго из великих – Натхортета. Люди возвели замок из оникса, подобие на то, что и поныне стоит на неведомом Кадате, разумеется в разы меньше. Великие возроптали, не зная себя от гнева, а город ветров все рос в красоте.

Нефритовые колонны подпирали потолки из желтого мрамора, который грозно нависал над полом из розового хрусталя. Дороги Маникорила были вымощены мозаикой, показывающей уже обширную историю еще молодого города. Ни одна деталька не была выбита неосторожным копытом осла или стерта сапогом людским. И неслась через центр славного города скоротечная река, что начинается лишь в нескольких тысячах футах наверх. Ее воды несли прохладу и благодать в город, наполняя головы люда хорошими помыслами. Солнце озаряло город каждый день, играя причудливыми бликами на стенах и островерхих крышах домов. Перепрыгивая с одного на другой, они веселили детей, что жили беспечной жизнью, не зная голода и нищеты. Луна из ночи в ночь озаряла ониксовые площади и, заглядывая в окна спален, нашептывала сказания, давно позабытые людьми. И бесконечные ветра, коими они славились и гордились чуть ли не больше, чем самыми отважными воинами и учеными, вечно гуляли по улицам, принося на хвосте известия, которые были понятны любому из жителей Маникорила.

И жил город пять веков, пока не произошло то, что заставило Маникорил познать рок божий. Окончательно отрекшись от веры в великих и смиренных молитв, правители Маникорила провозгласило богом царя Цунтрура, что правил тогда градом ветров. Столь дерзкие известия дошли даже до земных недр, ибо высечено на скрижалях в темных склепах Зина тот момент и, разумеется, не обошли стороной ониксовый замок на неведомом Кадате в пустыне севера. Боги взревели от злости и презрения к дерзким еретикам, ибо грань между богом и человеком стерлась. Человек стал подобен богу, и любой мог им стать. В тот день по всему миру грез был слышен их глас, отдававшийся то в горах, то в ветре, то в прибое. И собрались боги в зале, чьи стены раздаются до предела человеческого взора. Они давно отказались от обычной расправы. Они желали наказать их так, чтобы никому не было повадно провозглашать себя богом. Долгие дни они думали, пока мудрейший из них, Лартонгон, коему поклонялись в Кадатероне, не предложил идею, лишь услышав которую, боги пустились в пляс. Они захотели наслать вечные ветра в те места, ветра, которые не выдержат даже самые крепкие сооружения всех времен. А грозовые облака, коими будут окаймлены все подходы к городу, не позволят никому уйти. Город бы пал от того, чем гордился и дорожил все свое существование.

В день рождения города, еще на самом рассвете, когда солнце окрасило небеса в благородный багрянец, стражник северных врат увидел на горизонте титанические облака, словно насквозь пропитанные грозой и влагой. Они с непомерной скоростью приближались, сравнивая с землей все на своем пути. В лицо стражнику ударил ветер, и, попытавшись его прочитать, он почувствовал лишь хаос и смех земных богов. В страхе он бросился по вымощенным мозаикой улицам к дворцу Цунтрура, чтобы сообщить печальное известие. Однако было слишком поздно. Вновь подувший ветер подхватил его и, подняв на несколько десятков футов, ударил о землю. Он был первым, кто поплатился за свое богохульство. Облака уже окутали гору, и бесконечные раскаты грома вселяли ужас в обрекших себя на смерть людей. Ветер ломал колонны , обрушивая тяжелую крышу на людей. Тех, кто стоял на улице, буквально уносило, разрывая на куски. И негде было спрятаться от рока божьего. Попытавшиеся спуститься с горы были настигнуты молниями. Кровь лилась рекой в тот день, и никому, ни детям, ни старикам, не удалось вернуть себе право на жизнь. И лишь король оставался жив, словно бы сами боги возжелали его оставить в живых. Тем временем облачный корабль парил над городом, наблюдая за его мучительной смертью. С его бортов, попивая нектар, смотрели боги, которых картина смерти города лишь забавила. Когда остался только Цунтрур, корабль начал свое снижение, а ветер разом стих. Спустившись с первого, Боги впервые явили свой лик ничтожному человеческому существу. Впервые их золотые нимбы засветились над головами обычных, смертных созданий, в первый раз людской глаз поймал на себе и обратил свой взгляд в узкие очи божеств. И обратились они к королю в привычной для них возвышенной манере:

– О великий Цунтрур, бог, что правит на Кадате вместе с нами. Что ты делал среди этих плебеев и еретиков? Мы избавили тебя от твоего бремени, от жены и детей, от трона и дворца. Теперь ты будешь жить и веселиться вместе с нами. Так давай же начнем!

С этими словами боги окружили Цунтрура и начали вести хоровод, выкрикивая песнопения на языке, возникшем еще до появления звезд. Вдруг небо потемнело, а воздух похолодел. Земля перестала держать короля, и тот начал подниматься в пустой эфир. Лики богов омрачила гримаса смиренного страха, а отовсюду послышался глас флейт и богопротивный рокот тамтамов. Цунтрур почувствовал осязаемое чувство хаоса, когда он услышал смех и понял, кто за ним пришел, дабы покарать за все, что тот совершил за свою короткую, но неимоверно важную для всего народа жизнь. Бездны все сильнее засасывали короля, пока не поглотила полностью, разделив поровну среди ужасных личинок и безымянных тварей, что вечно будут грызть друг друга там, от куда не возвращаются.

Боги оставили облака и ветер на вершине горы, и никто более не смеет подниматься на нее. Это было предупреждение всем смертным, живущим после, дабы те не отрекались от веры их отцов и не грешили против великих».

Что же узрели те бедняги, коим не посчастливилось вернуться с горы живыми?

Oblivione

Из одинокой комнаты на третьем этаже вновь послышались стоны, однако на них уже никто не обращал решительно никакого внимания. Они стали чем-то обыденным и только изредка сменялись десятком минут тишины, когда мучимый страшной болезнью старик проваливался в забвенные грезы. В своем старом кресле-качалке, подушки которой были испещрены разрывами, возле помутненного окна, что открывало старику взор на прекрасные луга новой Англии: Луга, которым не была известна боль и грусть и среди которых прошло его далекое детство. Его исхудалое тело скрывал плед, на коем были вышиты причудливые рисунки. Когда-то для него этот плед был чем-то приятным и родным, однако сейчас для лишенного какой-либо силы старика он казался неподъемной тяжестью и давил на него, словно железная наковальня. Он давно знал свою участь и был ведом ему скорый исход, который казался теперь лишь долгожданным облегчением. Он уже давно сидел на наркотиках, которые могли хоть как-то сгладить боль, раз за разом прошивавшую его обреченную на страдание сущность. Они же окончательно вывели его из колеи, давая не более десяти минут блаженного сна. Три раза в день ему приносили еду, однако он стойко от нее отказывался, лишь изредка беря ломтик черствого хлеба.

Когда же он сидел и его пустой взор был устремлен на обвитые тайнами луга, на которых по утрам молочной пеленой стелился туман, он вспоминал свое детство – время, когда он придавался блаженным забавам, забывая о времени. Те года, когда мать впервые вынесла его на улицу, дабы искупать в верхушке полноводной реки Мискатоник, на коей вниз по течению стоит таинственный Аркхем, еще помнящий придания о ведьмах. Время, когда он не думал, как прожить завтрашний день и свести концы с концами, уплатив долг; когда маленьким мальчиком он беззаботно гулял по окрестным холмам, надеясь, что мама еще не скоро позовет на обед, ибо солнце уже высоко. Эти мысли успокаивали его, однако одновременно приносили неимоверную боль об утраченном, которая в купе с накатывающими волнами болезни порождали в нем пустоту. И не осталось более услады в мире, пропитанном лишь строгими законами и напрочь лишенном силы мечтания.

Одним вечером, когда боль стала невыносимой, старик дрожащими ручонками схватился за новую пачку, дабы высыпать ее полностью. Он больше не мог терпеть. Несмотря на рекомендованные две таблетки, в искаженной морщинами руке лежало двадцать, которые уже вскоре оказались в сухом рту. В одно мгновение боль ушла, и на ее место пришло другое чувство, куда более приятное. Старик почувствовал, что способен встать, и, не теряя ни секунды, сделал это: на его удивление, он не услышал противного хруста в суставах, который раньше преследовал его даже в те моменты, когда тот хотел лишь распрямить колени. Старик чувствовал влечение, которое с каждой минутой лишь росло. Оно звало его куда-то далеко, туда, где время оставило свое тяжелое бремя и более его не несет. Туда, где детство возвращается вновь, за далекие Билейнианские хребты, где раскинула свои луга благословенная земля Ирнира, где живут помыслы о прекрасном и забытые года. Его толкали волны, однако он им и не сопротивлялся, в какой-то момент старик почувствовал что-то неладное, когда в шелесте волн он услышал странное слово «Калирту», однако не обратил на то особого внимания. В один момент он понял, что более не стоит на земле, ныне он парит в воздухе, бестелесным созданием летя над неохватными просторами. Старик видел пролетающие под ним земли мертвого города Таларион, где правит ужасный призрак Латти. Каменную пустыню запада, в чьем центре стоит великая Хатег-Клаа, последнее пристанище великих перед тем, как они ушли на неведомый Кадат, и скованный льдами Ломар, что еще хранит воспоминания об отважных воинах и город, что парил в воздухе и звался Кар’юрт, и даже исполинскую пустыню Р’таи, в чьем центре стоит великая гора Цорх. Однако, наконец, впереди показалась вереница гор, на чьих склонах росли лилии и вишневые деревья. Они стелились у самой земли и не были преградой для входившего. Перелетев через них, маленький мальчик с круглым лицом увидел долину, о которой давно грезил, однако было ли это давно? Разве он не видел ее только что, перед тем, как мама уложила его спать? Разве это на та долина, в которой стоял его дом в далеком Род-Айленде? Однако эти мысли посетили голову беспечного мальчика лишь однажды, и то вылетев, лишь только успев появиться. Когда же он снизился и встал босыми ногами на влажную траву, то почувствовал истинное блаженство, ибо теперь вечно будет править долиной Ирнир, где время идет вспять, возвращая далекое детство. Его ноги окутал забвенный туман, и приятно щекотала невысокая трава, а в сердце появилось чувство ностальгии. Солнце, что лениво поднималось над горизонтом, озаряло его лицо, приятно согревая от утренней прохлады. Впереди он увидал небольшую деревушку, чьи двускатные крыши покрывал мягкий мох, и чей частокол печных труб обильно извергал дым, оповещая о том, что деревня живая. Когда маленькая ножка ступила на холодный камень, коим были вымощены улицы, он проследовал по пути, словно бывшим ему знакомым. И вправду, разве не в этой деревне он живет? С чего он вообще взял, что он седой старик, ведь он всегда жил здесь и прекрасно знал дорогу до дома. Не долго думая, мальчик побежал к холму, вдоль исполинского озера, на котором надменными фигурами плавали лебеди. И быстро войдя в дом, поднялся по лестнице на два этажа и заперся у себя в комнате. Мальчик лег на кровать, набитую твердым пером и погрузился в сон, ибо очень устал, гуляя весь день.