«Наследник» и другие рассказы

Горшенин Дмитрий

"Наследник" и другие рассказы

Говард Филлипс Лавкрафт, что для вас значат эти слова? Король и отец ужасов? Сказав это, вы будете абсолютно правы. Лишь услышав его имя многих бросает в пот, однако мало кто знает, что писал он отнюдь не только ужасы. Чего только стоят рассказы Иранон, Память, Белый корабль. В этом сборнике вы прочитаете рассказы из самых разных частей этого мира, написанных его продолжателем, Горшенином Дмитрием Владимировичем, начиная от Мифов Ктулху, продолжая Циклом Снов и заканчивая Гиперборейским Циклом, в котором писал другой известный писатель и художник и по совместительству друг Г. Ф. Лавкрафта Кларк Эштон Смит.

Азатот

(Недописанный рассказ Говарда Филлипса Лавкрафта, законченный автором)

Когда мир состарился и люди разучились удивляться чудесам; когда тускло-серые города уперлись в дымное небо своими уродливыми и мрачными домами-башнями, в тени которых невозможно даже помыслить о ласковом солнце или цветущих весенних лугах; когда ученость сорвала с Земли покровы красоты, а поэтам осталось воспевать лишь неясные видения, кое-как углядев их затуманенным внутренним взором; когда эти времена настали и все былые наивные мечтания безвозвратно канули в Лету, жил один человек, который научился странствовать за пределами скучной повседневной жизни – в тех пространствах, куда удалились мечты, покинувшие этот мир.

Об имени и месте жительства этого человека известно мало; впрочем, имена и места имеют какое-то значение только в обыденном, бодрствующем мире и потому не представляют для нас интереса. Нам вполне достаточно знать, что он жил в большом городе среди высоких стен, где царили вечные сумерки, и что он проводил свои дни в безрадостных и суетливых трудах, а по вечерам возвращался домой – в комнату с единственным окном, из которого открывался вид не на поля или рощи, а на унылый двор с точно такими же окнами, глядевшими друг на друга в тупом безысходном отчаянии. В этом каменном мешке больше не на что было глядеть, и лишь перегнувшись через подоконник и посмотрев прямо вверх, можно было увидеть кусочек неба с двумя-тремя проплывающими звездочками. А так как зрелище однообразных стен и окон способно свести с ума человека, который все свободное время посвящает мечтам и книгам, обитатель этой комнаты взял за правило еженощно высовываться из окна, чтобы увидеть вверху частичку того, что лежит за пределами будничного мира, заключенного в сумрачных стенах многоэтажных городов.

С годами он научился различать медленно проплывающие звезды, называл их по именам, а в своем воображении продолжал следить за их полетом и после того, как они исчезали из виду. Так проходила его жизнь, пока однажды его сознание не раскрылось для таких потрясающих картин, какие не дано узреть обычному человеческому глазу. В ту ночь была разом преодолена гигантская пропасть, и загадочные небеса спустились к окну одинокого мечтателя, чтобы смешаться с воздухом его тесной комнатушки и сделать его свидетелем невероятных чудес.

В полночь комнату озарили потоки лилового сияния с золотистыми блестками, а за ними внутрь ворвались вихри огня и пыли, насыщенные ароматами запредельных миров. И он узрел пьянящий океанский простор, озаренный неведомыми людям солнцами, а также диковинных дельфинов и морских нимф, резвящихся в неизмеримых глубинах. Некая беззвучная и беспредельная стихия приняла мечтателя в свои объятия и увлекла его в таинственные дали, при этом не коснувшись его тела, которое так и застыло на подоконнике. Много дней, несовпадающих с земными календарями, ласковые волны запредельных сфер несли человека к его мечтам – тем самым мечтам, которые были забыты и утрачены остальными людьми. А потом он провел долгие счастливые века спящим на залитом солнцем зеленом берегу под благоухание цветущих лотосов и алых гиацинтов. Несчетные года он блуждал по полям, укрытым мягким ковром из зеленых мхов, и на коем нашли себе пристанище лилии – цвета облаков, в часы, когда солнце неспешно выплывает из-за горизонта. Нескончаемые эры его босые ступни щекотала роса, навевая воспоминания о детских грезах, а ветер сфер все пел баллады во славу позабытых творцов и ныне испеченных самозванцев. Он внимал причудливым рассказам трав, дарившим ему чудесные ароматы. И из ночи в ночь тот человек созерцал, как старый звездовей неспешно бродил средь небесных светил, нашептывая им волшебные колыбельные. Его взор стремился туда, откуда голос некогда привел того сюда. В бесконечные долы эфира, где царит лишь мраки и тишина медленно наигрывает свои неслышимые людьми мотивы. Та красота и таинство чаровали его, рождая в немой душе человека чувства, что он не мог описать; он ощущал зов, но не мог на него откликнуться; он видел путь, но не смел следовать ему.

Голос сфер наблюдал за ним все те эоны, впрочем, прошедшие для человека пустым мгновением. Голос видел, как он грезил о дальних путешествиях и более не вспоминал о лугах, к которым он так неумолимо стремился. Его мечтания заполнили пределы, недосягаемые обычным людям, однако наш человек отнюдь не был простым. Из века в век, проходивших для него мгновениями, он лелеял надеждой, что волны дольних сфер предложат ему путь туда, куда вела его душа. Те луга более не были усладой ему, и даже роса больше не щекотала его, а лишь причиняла ему боль. Его детские мечты остались позади. Он почувствовал то же, что и в те, лишенные какого-либо смысла года, когда жил он в родном городе. Он боялся, что те каменные здания с окнами, выходившими в мертвый, лишенный мечтания двор, вновь вырастут безмолвными истуканами, и вновь его жизнь превратится в бессмысленный поток серых воспоминаний. В те минуты, проходившие для него вечностью, он находил себе усладу в небе, где мудрые звезды плывут, сонливо смотря на него.

И в одну из тех минут небо вновь опустилось на землю, и снова заиграл фонтан огненных брызг; ветра закружились в причудливом танце, невиданными вихрями будя все вокруг. Золотой свет перемешался с алыми всплесками эфира и звал мечтателя за собой, как то было лишь пару часов назад в его серой комнате. Однако на сей раз человек уловил в причудливых модуляциях волн нечто иное, однако являвшееся столь отдаленным во времени и пространстве, что распознать его он не смог. Голос посулил, что, скорее всего, красота, к которой он стремится, не даст ему желанного наслаждения, столь им лелеянным, и даже наоборот, отпугнет, лишь тот увидит ее издали. Волны поведали ему о безымянном хаосе, единственном тамошнем обитателе. Однако человек не поверил в слова, изреченные его проводником, и не выразил и малейшего опасения о своем путешествии. В тот момент им владела лишь жажда прекрасного и желание поскорее покинуть те серые луга, на коих не растут цветы, а роса холодная и отнюдь не приятная. Теперь эти места стали столь наскучившими, словно его родной город, и лишь небо, неизменное в своем таинстве и притяжение, влекло его к своим просторам. Человек более не слушал волны, что уже бросили какую-либо надежду его отговорить. Они вновь подхватили человека, взмывая в далекие просторы невиданных звезд. И он увидел многое: его взор созерцал чудесную Гесперию, град, что никогда не покажет путь к себе; дивный предзакатный город пронесся перед его очами; Кар’юрт осветил на мгновение его лицо лучами трех светил. Ужасная Каркоза, древний град перед красным озером; окутанную густыми водорослями башню, что вечно спит под водой; серые дома разрушенного Иба; забытые города великих цивилизаций на крайнем юге; мертвая пустыня, в которой стоял занесенный песками Ирем. После он будто бы покинул землю и видел обратную сторону луны и ужасных фиолетовых котов с Сатурна, теплые моря Юггота. Человек вылетел за пределы солнечной системы, звезды мчались маленькими огоньками, а время все меньше было властно над ним. Несмотря на это, оно по-прежнему неслось для всей вселенной, цикл сменялся циклом, пространство и материя рождались и умирали, чтобы позже вновь родиться такими, какими они были раньше. Хотя что для него есть раньше? Когда, когда то было? Не стоит ли ему отпустить земные помыслы, чтобы оказаться там, куда его несут волны? Эти идеи не возникли по инициативе зачарованного человека, они были навеяны ему волнами.

Все дальше и дальше – туда, в те места, лежащие за пределом Эйнштейнской теории космических тел, услышанной человеком в институте, несли его волны. Его взору вновь начали представать некие места, приходящие к нему в забытых грезах детства. Он видел забытую всеми гору, на чьей вершине, сокрытый густым эфиром, стоял замок; чудовищное седьмое измерение, лежащее за дальними просторами Фамальгаута, откуда пришли два брата близнеца – Лгор-хол и Длуинскор; чудовищное пространство Нглор-Хор, обретающееся в центре далекой галактики, колыбель забвения, мгновением пронеслось перед ним.

Но в полной пустоте он увидел путь и почувствовал, что волны более его не несут. Человек сомневался, однако последовал ему. Он вел дальше, чем есть сама вселенная, туда, куда он некогда смотрел, прибывая на блаженных лугах иль в серой комнате. То место одновременно неумолимо влекло и отталкивало, и человеку было нелегко выбрать его путь. Однако после долгих раздумий он все же пустился туда, и его вновь подхватили ветра, но были они не теми, что пару мгновений назад забрали его из безжизненного города, где бродят лишь безумцы. Те волны были иные: они не предостерегали отважного путешественника от задуманного им пути, они рассказывали ему о прекрасных местах, что не могут быть найдены в обычном мире скучных видений. Волны звали его выйти за самые далекие пространства сфер, где обретается истинная красота, блаженство и детские мечты. И человек, опьяненный чудесными рассказами, более не думал о предостережениях, поведанных ему волнами вселенской пустоты. Он полностью отдался волнам и лишь смотрел на то, что представало пред ним. Вначале миры разверзлись, открывая волнам путь, некогда являющийся закрытым. И тогда человек почувствовал, что его сущее изменилось: теперь ветер нес только бестелесное сознание, возжелавшее вновь обрести способность мечтать. Человек ныне смешался с ветром и сам несся в необузданном потоке. Волны влекли его к извечному центру мироздания, куда он так грезил попасть и где, по заверению волн, жили мечты.

Разрезая эфир, человек в один момент словно бы пролетел невиданную стену, разверзшуюся на все мироздание. И тут поток остановился, открывая человеку взор на то, что вечностью скрывалось от взглядов людей. Он ввергся из мира измерений за предел. Там не было ни времени, ни твари, но лишь хаос был бледен в своих причудливых порождениях. Непроглядную темноту разрезало невнятное бормотание, в коем человек решительно ничего не мог разобрать. Он слышал в тех словах мечты, однако столь невообразимые и несуразные, что человек решил приблизиться к их источнику. Когда же в багровом тумане он увидел нечто столь манящее, но одновременно смертельно пугающее, увидел, что волны, некогда несшие его, превратились во что-то отдаленно схожее с формами, понимаемыми людским взором. А его слуху предстало нечто иное, подходящее на песню сотни блаженных флейт. Обернувшись обратно, человек увидел, как из того существа, сокрытого пеленой багрового тумана, вырывались едва членораздельные слова, а в его лапах надрывно голосила бесформенная флейта в три дыры. Не верилось человеку, что эта музыка была исходом всех мечт, посещающих его сознание в мучительные часы серой обыденности. И тогда волны, принявшие обличие человека, молвили:

– Я есмь его глашатай, и ты неспроста оказался там, куда обычным смертным недозволенно даже глядеть. Ты был избран задолго до своего появления на свет, когда люди еще умели мечтать и верили в богов, ныне преданных чарам забвения. Тут, в финальном хаосе, вне времени и понимания, Он клубился до сотворения миров и даже до того, как родился я. Однако мир, сотворенный Им, более не может жить, ибо мечты покинули его. Вселенная нуждается в новом цикле, и ты был избран для того, чтобы вернуть умение грезить и предаваться забытым мечтам смертным и не только созданиям. Флейта должна прекратить играть, и тогда его сон будет нарушен. Цикл сменится циклом, и мир вновь станет красочным, а серая обыденность отступит во мрак. Тебе следует взять проклятый инструмент, поверь, тебе это ничего не будет стоить. А после этого лишь смотри и верь в мечты. Меня с тобой не будет, ибо я уйду в небытие, дабы после вновь появиться таким, каким был раньше. Ты увидишь многое, и далеко не все тебе понравится, но то не должно тебя волновать. Вселенная появится такой же, как и раньше, но мечты вновь смогут покидать здешние места, чтобы зарождаться в юных головах поэтов и скульпторов.

Что же касается Его, то даже тебе не дозволено знать. Во имя Иных богов и для твоего же блага я, ползучий хаос Ньярлатхотеп, заклинаю тебя не расспрашивать меня о Том, кто сидит на троне из помутневшего оникса. Хей! А-шанта ниг! Твой путь начертан, так следуй ему!

После этих слов силуэт растворился в ветрах хаоса так же неожиданно, как и появился пару мгновений назад.

Человек почувствовал, что вездесущий демон говорил правду и что человек и вправду может вернуть то, покинувшее наш старый и бессмысленный мир. Он чувствовал, что смысл есть лишь здесь, в абсолютном хаосе, а в науках, разбежавшихся в разных направлениях, есть лишь глубочайшее заблуждение. Науки настойчиво утверждали, что мечтания есть путь для смерти сознания и бессмысленная глупость. В свою очередь, человек находил куда больше смысла там, где кроме хаоса никогда и ничего не прибывало. Сейчас, чтобы вернуть в умершую Вселенную умение грезить, ему было необходимо взять проклятую флейту из когтей Того, кто сидел на троне.

Человек приблизился к исполинскому куску оникса, вырезанного неведомыми зодчими еще до того, как время начало свой отсчет. Он поднялся по ступеням и, протянув руки к чудовищной флейте, неспешно забрал ее, что далось ему без всякого труда. Песня прекратилась. На пару мгновений наступило полное молчание. Казалось, что нигде во вселенной более шепчут травы, не воет в ветвях ветер, не пульсируют в небесах звезды, и даже флейта более не играет там, где всегда она стонала свои грезы. Человек отступил назад, прочь от трона, ожидая перерождения столь ненавистного им мира, лишенного мечтаний и фантазий. И было так:

Вначале рухнула стена, что отделяла мироздание от безымянного места, в коем он прибывал. Ему вновь открылись миры, и он видел, как звезды рассыпались в прах, более не превращаясь в красочные туманности. Галактики тускнели и погибали, когда звук флейт более их не поддерживал. Когда же во вселенной воцарила темнота, и более ни единого фотона не двигалось, в черной пустышке умерла и тьма, уступив место хаосу, но вскоре ушел и он. И вспомнил человек слова Ньярлатхотепа: «Меня с тобой не будет, ибо я уйду в небытие, дабы после вновь появиться таким, каким был раньше.». И остался лишь Безымянный туман, находящий себя в небытие. Однако и он был не вечен, ибо не то мертво, что вечность охраняет, смерть вместе с вечностью порою умирает. И даже небытие ушло туда, откуда все некогда вышло. И воцарил истинный облик миров, какими они были калпы назад. Они сошлись в том, что породило их в порыве своих мечт. И обернулся человек обратно к Нему, и увидел он, что Тот остался таким же неизменным в своем безумии и хаотичном обличие. Тогда он вновь ступил на помутневшие ступени, ведущие к трону, на коем бодрствовал султан демонов Азатот. Держа в руках чудовищную флейту, человек приложил ее бесформенное начало к своим губам и начал свою игру. Поначалу из первой дыры вырвалась нота, она вылетела с силой, что человек даже смог ее увидеть. Витая в первобытном ничто, она постепенно начала расширяться, пока не превратилась в туман, столь странный, что человек прозвал его безымянным. Затем из второй дыры неспешно поднялась нота, она отличалась от первой. Была она более четкой, но все такой же размытой, а ее тембр был заметно ниже. То было семя хаоса, после чьего прорастания появился он сам, а вместе с ним и его ползучий собрат Ньярлатхотеп. В свою очередь, из последнего отверстия выглянула третья нота. Она поднялась и в одно мгновения заполнила все вокруг: то была Тьма, вечный спутник небытия и хаоса. Человек, потерявший всякие чувства, обернулся туда, где сидел Он, и с удивлением увидел, что тот вновь склонился в безумные грезы. Однако на этом человек не закончил, он продолжал выводить ноту за нотой, звук за звуком, до тех пор, пока не убедился, что сидящего на троне полностью объяли мечты. Тогда он подошел к Нему и приставил флейту к тому месту, откуда ее только что взял.

И только флейта встала на свое место, как из нее начали выходить совершенно иные звуки, неспособные быть воспроизведены гортанью кого либо другого. И увидел человек, как звуки те начали порождать мечты, покинувшие его мир пару мгновений назад. И из каждой из тех фантазий начали зарождаться то, что все люди привыкли видеть каждый день. Из мечты родились пространство и время, твердь вновь ощутили малочисленные обитатели миров. Свет и природа вновь стали тем, чем они были раньше. Человек видел, как миры заключались в пурпурные сферы, отдаваемые безграничному существу, чье имя Йог-Сотот. Его взгляд уловил в густой дымке, как султан демонов на пару с ползучим хаосом сквозь сон запечатали забвение между самыми дальними мирами. Он созерцал, как появились Иные боги, кружась и вертясь там, где ныне прибывал он. Добрые боги земных сновидений перебрались на неведомый Кадат в пустыне севера, когда на них глядел человек. Он видел, как седой Ноденс изрыгал наказы своей многочисленной армаде нимф, тритонов и гипокантов, и как фиолетовый газ Снгак метил путь, дабы вырвать из лап Ньярлатхотепа одного человека, возжелавшего отыскать свою детскую мечту. Все то, что когда либо происходило в нашем сером и скучном мире, сейчас мгновениями проплывало перед взором человека.

Он вернул мечты и умение предаваться детским грезам в наш мир. То была последняя мысль, посетившая человека перед тем, как он проснулся у себя в кровати. Его комнату освещало одно единственное окно, открывавшее Человеку вид на прекрасные поля и зеленые, словно чистейший изумруд, рощи…

Счастье

На продуваемых всеми ветрами землях Каар, между исполинскими горами, отделяющими их от ужасного плато Лэнг, обиталищем вечных загадок и неразгаданных тайн прошлого, и гигантской каменоломней, где неведомые зодчие вырезали титанические ониксовые глыбы, дабы на заре веков построить из них замок на горе, чье имя хранится вечным смеренным страхом в сердцах людей, жил старик, коему было не менее двух сотен лет отроду. Он жил один, ибо вся его семья была вырезана коварными гнопкесами, когда те бездушно напали на землю Ломар и когда многохрамный Олатоэ пал от их желтых маленьких рук. Он родился на плато Саркес, между горами Нотан и Кадифонок, но позже бежал, ибо не хотел разделить участь своих близких, пусть и пытался их защитить до конца. Здесь же, на северных землях торгового города Инкуанок, он работал пахарем, день за днем безуспешно проходя плугом по лишенной какой-либо плодородности земле. Денег с этой работы ему едва хватало на хлеб, и многие дни он, бывало, не брал в рот еды вовсе. Его домом была маленькая деревянная лачуга, стоящая в самом отдаленном месте здешних краев. Ее ветхие стены были испещрены отверстиями, и внутри дома было едва ли теплее, чем за его пределами.

Однажды, когда луна лишь взошла над хладным окоемом неба, а солнце скрыло свои золотые лучи, лениво закатившись за горизонт, разразилась дьявольская буря. Казалось, что сам Лартонгон разгневался на человеческий род и вновь направил ветра, дабы усмирить пыл людской. Ветер дул, словно сами бездны были ртами, из которых он исходил, гром разливался, как смех Божий, окутывая собой все то, что только попадалось ему на пути. Черные облака укрыли землю, не позволяя ни единому громовому раскату уйти. Три долгие дня и ночи не знала природа покой, пока, наконец, благословенное солнце не пробилось через темную завесу и не дало людям веру. В тот день старик не пришел на поле и больше никогда там не появлялся. А когда самые отважные из людей решили сходить туда, где он проводил свое никчемное время, они увидели лишь развалины и без того полуразрушенного дома. Старика же не нигде нашли, ни живым, ни мертвым, однако по окрестностям еще долго ходила легенда о том, что произошло с ним.

Когда только первые дуновения ветра ударили об обветшалые стены дома, они с ужасным треском рухнули, погребая под собой измученное временем тело седого старца. В тот момент в его сердце погас последний огонек: У него не осталось ни семьи, ни дома, ни сил на работу, а значит, и еду. Он понял, что час его пришел, и в забывшем о какой-либо мечте теле навечно взошел хладный месяц и подул безжизненный ветер. Он осознал, что никому не нужен и то, что лишь одиночество будет вечным его спутником до самого конца. Грезы и мечты покинули его, оставив лишь мертвую оболочку никчемного человеческого существа, лишенного детских радостей и веры в сны. Однако конец все не наступал, ветер снаружи все дул, выдувая неведомые гимны прошедших и еще не случившихся побед, а раскаты грома, словно барабаны, только придавали торжественности их пению. И когда кончился дьявольский хоровод, из руин встал человек. Он не был тем, кем когда-то родился на плато Саркес. Это был не тот воин, что отважно защищал Олатоэ от чудовищного великана Гнопкеса, и даже не тот старик, что мечтал о прекрасном в моменты, когда сидел у окна, наблюдая за жизнью безлюдной пустоши, что приходилась ему домом. Сейчас в пустой скорлупе человекоподобного существа была лишь пустота и грусть о навечно утраченном. Ему ничего более не оставалось, как пойти на гору и сбросить свое мертвое тело с одного из многочисленных пиков, испещряющих здешние скалистые места.

Некоторые люди говорили, что видели черный силуэт с опущенной головой, медленно идущий в сторону безымянных сторожей, охраняющих неведомый Кадат от самонадеянных смертных. Его видели и добытчики оникса на дальнем севере, однако ничего ему не сказали – больно уж безжизненным и измученным показался им старец. Именно этот случай и послужил началу легенды о призраке, блуждающем по пустыне, которой бабки еще долгое время пугали непослушных детей. Между тем старик видал и гигантскую каменоломню, что вселяет ужас во всех, кто когда-либо о ней слышал, и чудовищное сернисто-зеленое мерцание облаков в часы, когда рассветы и закаты равно полнились пророчествами о грядущих днях. Вскоре низина начала вздыматься, капризно меняя высоту, пока и вовсе не начала резкий подъем. Дряблые ноги уже давно лишенного юношеской резвости человека еле цеплялись за крутой склон, а высохшие ручонки беспрестанно перебирали выступы, выбирая наиболее крепкие, дабы те выдержали его небольшой вес. Отрог сменялся отрогом, пик – пиком, но старик не прекращал свое восхождение. Он давно еще заприметил выступ, отходящий от ровного склона в каких-то пяти тысячах футах от него. Он был достаточно высоким для того, чтобы муки не были столь продолжительны, и долгожданное облегчение как можно быстрее его настигло.

И, наконец, после столь долгого подъема его руки ухватились за грубый песчаник, из коего были созданы на заре эпох эти горы. Прошло лишь пару минут, и тот уже стоял перед обрывом, без какого-либо страха смотря на головокружительную пустоту, бесконечной пропастью разверзшуюся перед ним. В нем не было ни страха, ни трепета перед тем, что вот-вот должно было неминуемо достичь его мертвое тело. Его глаза спокойно взирали на безграничные просторы, некогда приютившие его, но так и не ставшие ему домом. Он ни в коей мере не жалел о своем выборе, уже готовясь совершить роковой шаг.

В тот момент, как высохшая стопа оторвалась от каменного пола и уже начала свое смертоносное движение, старик увидел, как облака начали сгущаться, а отовсюду послышалась мелодичная песня бронзовых кимвалов и волшебных арф. Облака начали приобретать розовый цвет, а небо потемнело, словно бы солнце специально закатилось за дремлющий горизонт, дабы проводить в последний путь его, решившего отдать жизнь. Звезды загорелись яркими кострами забвения, а старые сказания вновь поползли по всеми заброшенным улицам. Луна, поднявшаяся с далекого востока, завела песнь древнее всех тех, что знал человек. Ее непонятные слова окутывали старца волшебным туманом и лечили все то, что жестокая жизнь дала ему. Однако, обернувшись к югу, к его крайнему изумлению, он увидел второе солнце, светившее таинственным, неведомым роду человеческому светом, в нем было что-то розовое, но одновременно и синее, да ведь согрешит тот человек, что скажет, что не видел в том свете и зеленый.

Наблюдая за удивительной метаморфозой, он вдруг увидел, что безжизненная пустыня умерла, канув в бесконечном потоке времен, а ужасный обрыв превратился в вымощенную хрустальным парафитом лестницу. По мере того как взгляд старика спускался по окутанными ведьмовскими преданиями ступеням, его взору представлялось все больше: Со всех четырех сторон к центру долины медленно ползли сапфировые акведуки, окутанные мантией таинственного, фиолетового тумана; дома, выдолбленные в цельных кусках нефрита, добытых на всеми забытых каменоломнях и карьерах, в которых уютным огнем горело желтое пламя домашних свеч; мостовые, выложенные исполинскими кусками желтого мрамора, гордо делили город на восемь равных частей; луна и солнце, равно сиявшие в том месте, создавали неописуемое какими либо словами свечение на бесконечных перилах и фонтанах, крышах и куполах, ониксовых арках и площадях, кои они обрамляют. Он слышал звон золотых колоколов, находящихся на вершине храма Йофн, где каждый день велись богослужения Алкронде – богине, что дарует счастье. И, конечно, на всех дорогах и площадях, словно нежный шелк, лежал полупрозрачный фиолетовый туман.