«Варяг» не сдается

Истомин не был политиком. Он был офицером. И со свойственной только этому сословию прямотой спросил ее о том, чего она больше всего хочет.

– Вы бы хотели вернуться в прошлое?

Вопрос был с подтекстом. Но Катя не стала юлить и уходить от ответа. Она лишь помолчала немного, собираясь с мыслями. Как сказать, чтобы он понял, что тот злополучный день – самый счастливый день ее жизни? И что это не один день в череде множества дней, называемых «жизнь», этот день – вся ее жизнь?

– Нет. Я не хочу возврата… И сделаю всё, чтобы не возвращаться в прошлое. Мне иногда кажется, что наши жизни переплелись каким-то образом. Что-то изменилось. Я это чувствую. Сейчас, не озираясь ни на кого и не боясь предрассудков, я могла бы запросто подойти к нему, взять его за руки и поцеловать. Как двадцать лет назад, когда мы сидели на чердаке, зарывшись в солому, и, держась за руки, загадывали желания.

– Что вы тогда загадали?

– Быть вместе.

– Значит, будете.

– Я хотела спросить у вас, Николай. Вы действительно следили за мной?

– Конечно же, нет. Это была уловка, чтобы иметь возможность поговорить с вами.

– Тогда что же вы там делали? Если это не военная тайна.

– Да нет никакой тайны. Я приходил забрать его прошение о повторном рассмотрении дела и назначении суда присяжных.

– Он решил не подавать на апелляцию? Но почему? – она так разволновалась, что на щеках появился румянец.

– Я тоже его спросил об этом. На что он сказал: «А зачем? Мне дали шанс всё исправить в этой жизни, и я должен им воспользоваться».

– Что вы такое говорите? Что исправить, какой шанс? Я просто не понимаю, о чём идет речь.

– Знаете, Екатерина Андреевна, порой мне кажется, что нам всем посылают испытания и при этом говорят: «Вот тебе конец веревки, не отпускай ее, и ты переплывешь реку». А мы говорим: вот ерунда какая, зачем мне эта веревка, если я умею плавать, она только мешает плыть… И мы бросаем ее и плывем, даже не подозревая, что второй конец той самой веревки, которую мы бросили, держал сам Господь.

– Это притча из Евангелия?

– Нет. Эту притчу мне рассказал Муромцев перед отправкой в Порт-Артур. И добавил: «Я не брошу свою веревку, даже если ее сплетут из терновых веток». И при этом он говорил только о вас. Вы для него надежда.

Они замолчали, думая каждый о своем.

Пролетка миновала памятник Екатерины, накрытый реставрационными лесами, протарахтела мимо здания Генштаба и, свернув на Малую Морскую подъехала к Исаакиевскому собору. Купол на миг блеснул, переливаясь в солнечных лучах, потом он как-то потемнел и погас, слившись с серым небом. Солнце исчезло, и по крыше пролетки забарабанил дождь.

Захар поднял воротник и посильнее надвинул на уши картуз. Цыкнул на лошадей, которые не хотели мокнуть и решили остановиться под раскидистым деревом. Придержал поводья, стравливая левую вожжу, и повернул на набережную. Улица шла чуть под наклон и выводила к причалам, от которых ходили в Кронштадт кораблики, стуча по воде своими деревянными колесами.

Возле вокзала Захар натянул поводья, останавливая пролетку. Истомин кинул руку к козырьку.

– Я прощаюсь с вами, Екатерина Андреевна, и надеюсь, не навсегда.

– Я тоже надеюсь, – Катя вздохнула, и в уголках глаз блеснули слезы. – Спасибо вам, Николай, за всё.

Истомин щелкнул ручкой, открыл дверцу и спрыгнул на мостовую. Прикрыв дверь, он повернулся и посмотрел на Катю. Ее лицо, ее черты! Это был ангел, случайно встретившийся на его пути. Он был не в состоянии отвести глаза и тем более уйти. Но он должен был это сделать. По одной причине. Там, на Малой Итальянской, она приходила не к нему.

– Завтра их отправляют в Порт-Артур с седьмого причала. Это в Кронштадте. Пароход «Аргунь» отходит в девять. Запомните: «Аргунь»!

– Я обязательно приду.

***

Злой рок, предательское стечение обстоятельств. Называйте это как хотите. Но Катя опоздала из-за того, что на ее пролетку налетели дровни.

Она не расстроилась, она уже приняла решение и знала, что делать. Вернувшись домой, не раздеваясь и не снимая плащ, прошла в кабинет к мужу. То, что она не разделась, а лишь расстегнула пуговицы, то, что не сняла фетровую таблетку с приспущенной на два пальца вуалью и не положила, как всегда, перчатки на этажерку, говорило о некой решимости, которая вдруг охватила всё ее дремлющее до этого состояние.

Слизнев сидел за столом и просматривал бумаги, присланные из министерства иностранных дел. В письмах и циркулярах речь шла о ситуации на реке Ялу. За два месяца неизвестные сожгли шесть лесопилок, поставив тем самым под угрозу планы по лесозаготовке и экспорту пиломатериалов в Японию, Китай и на Филиппины. Как писал инспектор Яковлев, возможно, это происки японцев, которые в последнее время довольно бесцеремонно ведут себя по отношению к российскому имуществу, находящемуся на территории Кореи и Китая.

Порыв ветра колыхнул пламя свечей, отбросив на стену тень от возникшей в проеме двери Кати. Перекинув из руки в руку перчатки, он щелкнула ими по ладони и шагнула в глубь кабинета, оставляя на ковре мокрые пятна следов.

– Арсений, мне нужны деньги.

– Зачем? – Слизнев поднял голову, с изумлением разглядывая свою жену. Что-то изменилось в жестах, во взгляде, а что – он не мог понять.

– Мне очень надо.

– На такой ответ категорично заявляю: денег не дам, пока не скажешь, для чего они тебе понадобились.

– Я хочу съездить к сестре, – ей стало душно, и она рванула шарфик, освобождая шею от удавки.

– Делать там нечего.

– Но…

– Никаких «но»… И вообще я занят… И не желаю тратить время на пустые разговоры по поводу твоих прихотей.

– Это не прихоть, как ты мог бы заметить.

– А я говорю – прихоть. Видите ли, она желает поехать. Достаточно того, что я терплю твое увлечение медициной, – рука почему-то предательски задрожала, и он взял со стола бокал, в котором мерцал налитый коньяк. Сделал глоток и поставил его на стол, чувствуя прилив уверенности. – Считаю, что моего генеральского содержания вполне хватает, чтобы ты сидела дома, а не шастала по госпиталям. Еще не хватало заразу в дом принести.

Катя не стала ему отвечать, развернулась и вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь.

***

Ужинали в гостиной в полной тишине. Стол как бы был поделен на две части. На одной стояли фрукты и вино, на другой – всё остальное, включая горячее, салаты и водку. Слизнев поправил салфетку на груди и, плеснув себе в штофчик водки, посмотрел на Катю.

– Мы так и будем молчать? – сказал он и влил содержимое стаканчика в себя.

– А о чем ты хочешь поговорить?

– Хотя бы о моих проблемах. Из-за твоего дурацкого имения я попал в весьма неприятную историю.

Катя отложила салфетку, которую мяла в руках.

– Имение нужно было тебе, а не мне. Тебя всегда тешила мысль, что ты теперь настоящий барин, а не выскочка.

– Не говори так со мной.

– И ты будь любезен изменить тон.

– Как считаю нужным, так и буду говорить.

– Знаешь, Арсений, чем мне нравится твой новый друг – господин Курино?

Слизнев весь напрягся и подался ей навстречу. Курино был его тайной, которую он тщательно оберегал. То, что она упомянула имя японского атташе, очень не понравилось Арсению и в какой-то степени даже насторожило. Мало ли, что у нее на уме. Донесет в жандармерию – и доказывай потом, что ты не верблюд. Зубы непроизвольно скрипнули, и он со злостью выдавил из себя:

– Чем?

– Он умеет находить нужные слова. Однажды он сказал: «Когда стрела не попадает в цель, стреляющий должен винить себя, а не другого».

– Пошла вон отсюда.

– Ты этого хочешь?

Это было пределом его терпения, и он сорвался на крик.

– Да!!!

Катя молча встала и вышла из гостиной. Без нее всё вокруг как-то враз поблекло и осиротело. Комната стала терять цвет, краски размылись. Серость и уныние, словно паутиной, опутали Слизнева и стол, за которым он восседал.

Арсений Павлович отложил вилку и, сорвав салфетку с груди, швырнул ее на стол. Посидел минут пять и с ревом поддал стол. Столешница взлетела вверх, осыпая пол битой посудой и разбросанной по гостиной едой.

– Зина!

На его крик с первого этажа прибежала перепуганная Зинаида Каплан – новенькая горничная, принятая им пару недель назад.

– Слушаю вас, Арсений Павлович.

– Убери здесь всё. Я поужинаю в ресторане.

Зинаида тут же склонилась к полу и стала собирать в ведерко из-под шампанского битое стекло. Слизнев не мог оторвать взора от ее ягодиц, ямочки которых проступали через обтягивающее платье.

– И оденься, как положено барышне. Поедешь со мной.

***

В конце декабря Екатерина Андреевна Слизнева, постучав ногами по торчащему из земли скребку, сбила с ботиков снег и, толкнув стеклянную дверь, вошла в ломбардную лавку братьев Рабиновичей.

В помещении было тепло, пахло старьем, машинным маслом и мышами. Катя подошла к стойке и положила муфту и сумочку на столешницу.

– Добрый день!

– Здравствуйте, милая барышня.

У окна сидел старый еврей, который, повесив очки на нос, читал «Закон Моисея». В тот самый момент, когда она зашла в лавку, он опустил в стакан с водой палец, собираясь через пару секунд перевернуть страницу.

– Одну долю секунды я отниму у вас. Только вложу закладку, чтобы не забыть, где старый еврей покинул Моисея, – он сунул соломинку между страниц, закрыл фолиант и, отложив книгу, подошел к стойке.

Катя протянула кольцо.

– О боже, – из его чахлой груди вырвались и стон, и восторг одновременно. – Я не втречал такой красоты с тех пор, как покинул Одессу. Только там я видел камень весом в пятьдесят восемь карат, но его чистота внушала мне сомнения.

Он вынул из ящика лупу и долго рассматривал бриллиант, наслаждаясь игрой света на его идеально отшлифованных гранях. Наконец он положил кольцо на стол и прикрыл его замшевой салфеткой.

– Я приношу свои извинения, милая барышня. Вы не помните старого Мойшу, но я помню вас. Ваш муж владеет доходным домом возле лесной биржи. И когда у нашей семьи кончились деньги, он выгнал нас, а был февраль. Почти как сейчас, но на два месяца позже. И вы же, Екатерина Андреевна, позволили нам перебраться во флигель. Там было тесно, но там была печка. И все выжили, слава Богу, и никто не замерз. Мойша не хапуга, и он хочет знать, зачем вы продаете семейную реликвию. Если у вас кончились деньги, я дам вам взаймы и вы отдадите, когда сможете сделать это.

– Я должна уехать в Порт-Артур.

– Умоляю вас, зачем ехать на край света, чтобы увидеть море? Поезжайте лучше в Крым.

– Я врач, а там не хватает докторов.

– У меня старший сын врач. Лично у меня не хватило бы духу отправиться так далеко, – старый еврей повернул ключик в замке и открыл кассу. – Я дам вам хорошую цену. Такую цену, что у вас еще останутся деньги, чтобы обустроить свой быт и выпить за здоровье старого Мойши.

Рабинович сунул палец в стакан и стал отсчитывать купюры…

Получив деньги, Катя вышла из ломбарда и, поманив рукой ямщика, села в расписные сани. Бородатый мужик, больше похожий на разбойника, лихо гикнул, и через полчаса она уже стояла в теплом просторном зале Николаевского вокзала, покупая билет на Транссибирский экспресс, уходящий через два часа с первого пути.

В ожидании, когда объявят посадку, она прошла в зал, поставила чемоданчик на пол и села в плетеное кресло.

Дома, на столе в гостиной, она оставила письмо для мужа.

Арсений Павлович, хочу сообщить вам, что наши отношения в последнее время приняли весьма неприятную форму общения, которую я ни в коей мере не приемлю. Я не собираюсь жить с человеком, не только не любящем меня, но и ведущим себя самым вызывающим образом. И я не желаю, чтобы со мной обращались, словно со скотиной. А посему хочу сообщить, что ваши придирки и оскорбления довели меня до желания покончить жизнь самоубийством. Но, учитывая, что сия мера есть величайший грех, я нахожу в себе силы сообщить вам, что уезжаю. Не ищите меня. Прошу дать мне развод, и давайте покончим с нашим прошлым.

Катерина.

Письмо, полное боли и страданий, вымученное бессонными ночами и залитое слезами. Слезами женщины, которая считала, что все эти годы была счастлива в браке, что она любит своего мужа, а муж любит ее. Время показало, что всё это было иллюзией. Не было любви, не было счастья.

Она не знала, где искать Алексея, как его искать и вообще точно ли он в Порт-Артуре или еще где-то. Она не знала, как будет жить, где будет жить, но она твердо решила: домой на Васильевский остров она уже никогда не вернется.

Глава 7. Чемульпо

Лишившись офицерских погон и переведенный в разряд рядовых, я был сродни Полежаеву, которого Николай I разжаловал и сослал на Кавказ. Вся разница заключалась в том, что номинально он был рядовым, а по факту дворянином Российской империи со всеми вытекающими последствиями. Спал он с солдатами у костра, ел с ними похлебку и с ними ходил в атаку, а вот стихи свои он читал офицерам и рафинированным барышням, рискнувшим приехать на минеральные воды.

Сидя в кают-компании и потягивая портвейн, я с удовольствием слушал новости, приходящие из Петербурга и из Токио. Новости из Токио были одни и те же: Япония готовится к войне. Новости из Петербурга с большой натяжкой можно было назвать новостями. Скорее это были вести, приходящие с большим опозданием. И вести были неутешительные…

Несмотря на шквал шифрограмм, которыми барон Розен – наш посол в Токио – и военно-морской атташе капитан 1-го ранга Русин завалили военное ведомство, реакция со стороны императора была нулевой. Причина могла быть только одна: кто-то убедил нашего монарха, что Япония не посмеет объявить нам войну. И этим «кто-то» был господин Безобразов, одна фамилия которого должна была насторожить всю империю. Что такого могли сделать его предки, чтобы заслужить такое прозвище, которое со временем стала фамилией?

Являясь сторонником активного вмешательства в чужие дела, Безобразов с присущими ему тупостью и упорством продолжал лезть в Китай и Корею, не обращая внимания на то, что и Китай, и Корея еще десять лет назад попали в сферу интересов молодого азиатского тигра, претендующего на роль мировой державы. И в Токио прекрасно понимали, что флажок лидера они смогут получить только после победы над Россией.

В Петербурге же всё было наоборот. Ни Безобразов, ни его окружение, включая военного министра Алексеева и министра внутренних дел Плеве, не понимали, что «мирного решения» дальневосточной проблемы не будет. И, как следствие, вводили в заблуждение императора и его прекрасную половину, имевшую пристрастие вмешиваться в государственные дела.

Помню, на Пасху приехал я в Муромцево. Я только что покинул Порт-Артур, получив назначение на императорскую яхту «Штандарт», которая в это время года стояла в Ревеле и куда я после праздника обязан был прибыть для прохождения дальнейшей службы. После ужина мы сидели с отцом в его кабинете – пили чай и говорили о политике и об императоре.

– Этот Безобразов тот еще пройдоха, – отец встал и пошел к книжному шкафу. Долго рылся, скрипя дверными петлями и стуча ящиками. Наконец сдул пыль с какого-то манускрипта и пошел ко мне, шаркая домашними туфлями.

В руках у него была подшивка «Нивы» за 1900 год. Он сел возле меня, поправил очки и, положив на колени журналы, стал методично перебирать их, старясь по картинкам на обложке вспомнить, где была напечатана интересовавшая его статья. Как всегда, нужный журнал с нужной ему статьей был в конце стопки.

– Вот, смотри, что писали, – он послюнявил палец и перевернул страницу.

На фотографии, венчающей статью, были изображены горы, покрытые тайгой, тут же находилась карта Юго-Восточной части Кореи, а на другой странице друг под другом шли три фотографии: императора Николая II, наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева и невзрачного мужчины с погонами полковника.

– «Владивостокский купец Бриннер, имея от корейского правительства концессию на эксплуатацию лесов, в 1896 году организовал «Корейскую лесную компанию». Не сумев наладить полноценную работу предприятия, Бриннер влез в долги и продал дело отставному полковнику А. М. Безобразову». Вот скажи мне, Алеха, – отец отложил подшивку и посмотрел на меня. – Ты веришь, что купец 1-й гильдии Бриннер, чья фирма контролирует все стивидорные работы во Владивостокском порту, человек, который владеет доходными домами и пароходной компанией, не сумел наладить работу какой-то там пилорамы? А? Которая и должна-то была всего лишь пилить лес и возить его в порт, в Чемульпо. Лично я не верю.

– Я тоже, только я не пойму к чему ты клонишь, – я пересел поближе к камину, наслаждаясь его теплом.

– А вот послушай и поймешь, – отец порылся среди разбросанных по столу газет, нашел «Правительственный Вестник» и стал читать. – «Вчера состоялись выборы председателя правления и членов попечительского совета «Русского лесоэкспортного товарищества». Председателем правления единогласно выбран А. М. Безобразов. Напомним читателю, что «Русское лесоэкспортное товарищество» является правопреемником «Корейской лесной компании», ранее учрежденной купцом первой гильдии Бриннером и имеющей в своих активах концессию на разработку леса по реке Ялу сроком на сорок пять лет».

– Ты хочешь сказать, что этот полковник утер нос миллионщику Бриннеру?

– Ты близок к истине, но не совсем, – отец хмыкнул и покровительственно посмотрел на меня, представляя, наверное, себя неким божеством, которому известна великая тайна человечества. – Безобразов – это уже не отставной полковник. Он статс-советник, член особого комитета по делам Дальнего Востока. Доверенное лицо нашего монарха и близкий друг контр-адмирала Абаза, являющегося как раз председателем этого комитета. Человек, сваливший министра финансов Витте. Вот что такое Безобразов сегодня.

– К великому несчастью для России, такие люди всегда были, есть и будут.

– Меня утешает одно: как бы они ни старались, у них ничего не выйдет. Эти люди умеют искать пути наверх, умеют приспосабливаться и подбираться к кормушке на максимально близкое расстояние. Да, он сумел опутать своей паутиной не только императора, но и его ближайшее окружение, включая великого князя Алексея Александровича, являющегося начальником нашего с тобой Морского ведомства. Но жизнь – это не кулек пряников и за один присест его не умять. Есть расхожая фраза насчет того, что история всё расставит по своим местам. Мне она не нравится. Историю пишут люди. Мне больше по душе слова, сказанные евангелистом Петром: «Всякая слава человеческая – как цвет на траве: засохла трава – и цвет ее опал»». Вот так-то…

***

Я очнулся от воспоминаний и посмотрел на стоявшего передо мной офицера. Это был мичман Нирод, молодой двадцатидвухлетний граф, в котором текла кровь нормандских викингов, датских пиратов и немецких крестоносцев. И при всём при этом он был стопроцентным русофилом, готовым по приказу и без приказа умереть за Россию и за православие.

Стоя передо мной, он сильно жестикулировал, размахивая руками и, по всей видимости, находился в середине своего пафосного, но в то же время не лишенного здравого смысла монолога.

– Очень скоро японцы поймут, что их интересы ущемляют, и тогда тигр укусит медведя. Чем всё это кончится, я не знаю, но то, что будет грызня, и вполне серьезная, я знаю точно.

– Скажите, мичман, вы что, всерьез думаете, что Япония осмелится напасть на Россию? – к нему подошел Миша Банщиков, наш младший врач, и протянул бокал с портвейном.

Нирод взял бокал и, подняв, стал рассматривать его на свет, наслаждаясь темно-рубиновым блеском.

– Никто не верил, что Япония начнет войну с Китаем в 1894 году… А она ее начала.

– Ну вы и сравнили. Китай и Россия! Ведь так, господа? – Банщиков обернулся к офицерам, как бы ища поддержку.

– Однозначно, – положив кий на плечо, от биллиардного стола к нам подошел Зорин. – Не хотите ли партеечку, доктор? Причем сделаем так: вы Япония, а я Россия, а кто проиграет – с того ящик шампанского.

– Вот вы, Муромцев, – Нирод проводил взглядом удаляющуюся пару и повернулся ко мне, – как человек новой формации, так сказать, переосмысливающий жизнь заново после всего того, что с вами произошло. Что вы думаете по всему спектру обнаженной нами темы?

Я серьезно посмотрел на него, прикидывая, как с ним поступить. Здесь дать в морду за новую формацию или заманить в трюм и там отдубасить?

Нирод понял, что сморозил глупость, и протянул мне бокал.

– Мир?

– Принято, – я забрал бокал и сделал глоток. Вино было терпким и с большим количеством сахара.

– И как оно вам?

Я знал, что у Нирода виноградники в Крыму, и где-то в душе немного завидовал ему, вспоминая свое имение, большую часть года залитое дождями или занесенное снегом.

– Вкус есть, и это главное. А крепость вино наберет. Ваше?

– Да! Из дома прислали шесть ящиков. Если хотите, я дам вам пару бутылок.

– Давайте, три, и я не откажусь. Рядовому составу полагается только водка, а ее я не пью. Причем чем быстрее вы это сделаете, тем быстрей я отвечу на ваш вопрос.

Я глянул на часы. Было пятнадцать минут пятого. Через полчаса в корабельном храме должны были начать служить всенощную, и я хотел сходить на службу, чтобы исповедоваться отцу Михаилу. Мичману было интересно мнение человека, который еще вчера непринужденно разговаривал с самим императором, и он метеором метнулся к себе в каюту и принес обещанный мне презент. Причем он не поскупился и прихватил еще пару бутылок. Как он сказал: «Про запас и для укрепления дружбы».

Три бутылки я завернул в бумагу, чтобы угостить тех, с кем служу, а две открыл здесь. Разлил по бокалам и пригласил всех, кто был в кают-компании, присоединиться к нам с Ниродом. Покинув уютные диваны, подошли старший штурман Беренс, лейтенант Зарубаев, плутонговый командир Губонин и младший инженер-механик Спиридонов.

– Итак, мичман, – я выразительно посмотрел на Нирода. – Вы хотите знать, почему мы заняли такую вялую позицию.

– Несомненно.

– С некоторых пор в военном ведомстве почему-то уверовали в то, что войны с Японией можно избежать, и стали руководствоваться принципом: «Главное – не сердить японцев». Так вот, этот лозунг довели до сведения императора, и знаете… Он его принял. О чем это вам говорит?

– Это говорит о слабости империи.

– Нет, мичман. Это говорит о тупости нашего правительства.

– Да вы революционер, Муромцев, раз открыто критикуете царя. Или это следствие вашего разжалования в рядовые и вы затаили злобу на монархию, – сказал Банщиков. Он был уже изрядно пьян и с трудом держался за край биллиардного стола.

Бровь чуть дернулась, вызывая приступ ярости. Нирод слышал, как у меня скрипнули зубы. Он был учтив и добр.

– Не обращайте внимания, Алексей Константинович, доктор пьян и пора вызывать санитаров, чтобы они отнесли его в лазарет.

– Это кого – меня? – пыжился Банщиков, пытаясь оторваться от стола и продефилировать ко мне. Я иду к вам. – Он бросил руки и качнулся в мою сторону.

Качнулся и крейсер, взлетев на очередной волне. Если бы не волна, «Варяг» наверняка бы лишился своего младшего врача, и если не навсегда, то на пару месяцев точно. А я бы отправился в карцер.

Крейсер осел, утаскивая наши внутренности в преисподнюю. Внизу живота екнуло, и все, кто стоял, согнули колени и развели руки, удерживая равновесие. Неуправляемое тело доктора улетело в дальний угол и, сбив там шахматную доску с журнального столика, утонуло в высоком ворсе персидского ковра. Через пару секунд оттуда раздался мирный храп – и мы перевели дух, больше не переживая за здоровье доктора.

– Мне кажется, я понял, куда клонит Муромцев. – Зорин вытер перепачканные мелом руки и подошел к нам.

– Мне самому интересно, – я отхлебнул вино и посмотрел на Николая.

– Вы только представьте себе, что князь Меншиков говорит Петру: «Мин херц, не стоит сердить шведов, а то они разозлятся и поколотят нас». И как вы думает, господа, где была бы после сей сакраментальной фразы голова Алексея Даниловича? Нирод! – Зорин показал на него пальцем, предлагая поучаствовать в импровизированной игре «Угадай, что будет с головой светлейшего».

– На плахе!

– Петя! – он перевел палец и ткнул в Губонина.

– Я думаю, ее вообще бы не было.

Шутка удалась, и мы все улыбнулись.

– Правильно! А где головы наших чиновников? Ответ простой. Они на плечах, и думают они не о том, как усилить армию и флот, а как обхитрить японцев.

В разговор вступил Беренс, всё это время молчавший.

– В то время как японский флот в течение всего декабря ежедневно проводит в море стрельбы, в Порт-Артуре списали всех старослужащих, заменив их новобранцами, а корабли перевели в вооруженный резерв, лишив тем самым их команды возможности повышать свое мастерство. За два дня до выхода из Порт-Артура я был на совещании у Старка. И то, что я там услышал, повергло меня в шок. Старк, опасаясь внезапного нападения японцев, предложил наместнику спустить на броненосцах противоминные сети. И знаете, что тот ответил? – Беренс молчал всего пару секунд. Он не был садистом и не стал тянуть с ответом. – Он сказал: «Мы никогда не были так далеки от войны, как сегодня», – а на рапорте Старка начертал зеленым карандашом: «Несвоевременно и неполитично!»