Под прицелом твоей души

Его лицо, обычно спокойное, теперь было перекошено гневом.

– Ирин! – он выкрикнул мое имя, едва не поскользнувшись на заснеженной дорожке.

– Пап, ты… – начала я, но он не дал мне договорить.

– Ты понимаешь, что могло случиться?! – его голос дрожал от ярости. – Они могли убить тебя, Ирина. Убить!

Я замерла. Отрицать произошедшее нет смысла. Ник всё рассказал?

– Но этого не случилось. Мы с Ником справились, – мой голос был спокоен.

– Справились? – с издёвкой переспрашивает отец. – Посмотрите, они справились! Справились, чёрт возьми! – последнее он буквально прорычал. Я прикрыла глаза. – Вы были загнаны в ловушку, как дети! Ты вообще понимаешь, что на нас объявлена охота? О чем ты только думала, когда решила скрыть это от меня?

– Они хотели предупредить семью, а не убить нас.

– Не будь наивной, моя девочка!

– Пап, прошу тебя…

—Нет! – перебил он меня, голос отца стал ещё громче. – Ты уезжаешь.

– Хорошо, завтра же вернусь в квартиру, которая находится в Санкт-Петербурге…

– Через два дня ты покинешь этот город. – Я шагнула назад, в недоумении глядя на отца. – Улетишь в Лос-Анджелес. Я уже всё подготовил, временно будешь жить там.

– Ты не можешь быть серьёзным, —прошептала я, чувствуя, как мир вокруг рушится.

– Более чем серьёзен.

– Я не могу уехать, пап… Здесь моя жизнь, мои друзья, работа, клиенты. Как я могу всё это бросить?

– Это не обсуждается, – отрезал отец.

– Ты всегда так делаешь, – резко ответила я. Голос задрожал от эмоций. – Думаешь, что можешь контролировать всех вокруг. Но это моя жизнь! Я не ребёнок!

– Ты мой ребёнок! Мой! – выкрикнул папа, не выдержав. – Моя дочь! И если ты думаешь, что я позволю тебе умереть из-за амбиций этой семьи, то ошибаешься.

– Ты сам часть этой семьи, – напомнила я ему, сжав кулаки. – Ты всегда был частью этого мира, а теперь хочешь меня от него отгородить? Да, мы жили отдельно от семьи, но не в другой стране, пап! Знаю, ты делал все от тебя зависящее, чтобы отгородить меня от проблем, но Лос-Анджелес… – я проглотила комок, – думаешь расстояние их остановит?

Папа тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться.

– Я совершил много ошибок, Ир. Но самая большая из них это то, что я позволил тебе остаться здесь так долго.

Слёзы начинают жечь глаза.

– Я не уеду, – тихо, но решительно сказала я. – Есть множества других вариантов, отец. Давай найдем более надежную квартиру? Приставим охрану? Хочешь, я могу временно пожить в особняке. Но не Америка, пап…

– Слёзы градом текли по щекам. – Здесь моя жизнь… Я не могу бросить всё!

– Это не просьба, Ира, – его голос вновь стал непреклонным. – Ты покинешь страну, даже если мне придется сделать это силой.

Я крепко сжала челюсть, чувствуя, как внутри всё клокочет от ярости и боли.

– Ты всегда думал, что знаешь, как лучше для меня. Но ты даже не понимаешь, что твое решение разрушает всё, что для меня важно!

Отец посмотрел на меня долгим, тёмным взглядом, прежде чем тихо произнести:

– Лучше разрушить твою жизнь, чем потерять вас с братом навсегда.

С этими словами отец развернулся и ушёл обратно в дом, оставив меня стоять под хлопьями снега в одиночестве.

Опустившись на влажную, каменную скамью, я уставилась на белый ковёр перед собой. Сердце было сжато страхом и гневом. Но глубоко внутри я знала: что бы ни решил отец, я не сдамся. Не останусь. Эта война была нашей реальностью, и бежать от неё не выход. Я потеряла счёт времени, когда медленно шла по заснеженной дорожке, возвращаясь к дому. Мысли обрушивались, словно каменные глыбы. Слова отца резали душу. Его страх был понятен, но я не могла смириться с тем, что мою жизнь снова хотят превратить в тень чьих-то решений.

Я поднялась в свою комнату. Это сложно было назвать «моей комнатой», я была здесь так редко. В последний раз это было в июле, на десятилетие двойняшек. За девять лет здесь почти не осталось ничего родного. Большое окно в спальне выходило на входную группу, где только что происходил наш разговор с папой. Медленно прижавшись лбом к запотевшему стеклу, я вспомнила тот день, когда мне исполнилось шестнадцать. Тогда отец вошел в спальню с ключами от новой квартиры.

– Это твой шанс на нормальную жизнь, моя златовласка, – сказал он. – У тебя будет всё, что нужно, чтобы стать кем-то другим, а не частью тёмной стороны этой семьи.

Я всё ещё помнила, как смотрела на него в тот момент. Лицо папы было непоколебимым, но глаза выдавали сомнения. Конечно, мне хотелось отказаться. Я должна была устроить истерику, возразить, попытаться сопротивляться, проявить хоть каплю собственного желания. Но вместо этого молчала и соглашалась. Почему? Сама не понимала, это было во мне как что-то врождённое. Привычка слушаться, не перечить, быть на своём месте в присутствии папы уже заложена с малых лет. Папа всегда был фигурой, чьё слово решало всё, ослушаться его казалось невозможным, и я почти бездумно принимала то, что от меня требовали. Внутри бурлила раздражённая энергия, желание вырваться, закричать, разорвать этот невидимый узел, но внешне я оставалась спокойной, тихо беря ключи в руки, будто так должно было быть.

Жизнь в своей квартире в центре Москвы стала для меня глотком свободы. Просторная квартира, университет, друзья… Я училась, работала, ни в чём себе не отказывала и гордилась тем, что выбрала профессию, которая помогает людям. Каждый день приносил большие возможности, новые впечатления, и казалось, что весь мир открыт для меня. Но на праздники всё менялось, когда я возвращалась в семейный особняк. Редкие встречи с семьей заставляли чувствовать себя чужой и одновременно тянули к корням, к тому, что сформировало меня, несмотря на всю противоречивость этого мира. В такие моменты я остро ощущала контраст между жизнью, которую выбрала сама, и наследием, которое досталось мне от семьи.

Особенно близким для меня был дядя Дима. Добрый и мудрый, он умел поддержать в нужный момент, и это значило многое. Когда я хотела поступать в медицинский университет, дедушка был против, дядя же встал на сторону папы, переубедив Бориса. Он настоял на том, что это правильное решение.

Мысли о дяде, что он больше не позвонит, не появится в дверях, не рассмешит меня и не даст своего мудрого совета, разрывали меня изнутри, оставляя пустоту, которую невозможно было заполнить. Мой взгляд остановился на старой фотографии, стоявшей на столе у кровати. Я, папа, дядя Дима и дедушка, редкий момент, когда все улыбались. Я провела пальцем по стеклу рамки, чувствуя, как в горле сдавливает ком.

Я не спала всю ночь. Ворочалась с боку на бок, смотрела в потолок, вслушивалась в тишину дома, которая временами нарушалась приглушенными шагами за дверью. Сон был роскошью, которую я не могла себе позволить, пока не придумаю, как убедить папу. Покидать Москву? Это казалось абсурдным. Здесь была вся моя жизнь, всё, что я строила годами.

Пять раз в неделю я проводила сессии с пациентами, чьи судьбы и проблемы стали для меня почти такими же важными, как моя собственная. У каждого была своя история, свой путь к исцелению. Кто-то приходил с болью, некоторые отчаянием. Мы разбирали страхи, травмы, утраты. Многие доверяют мне уже полгода, другие всего несколько недель, но каждый шаг вперёд в их прогрессе я воспринимаю как маленькую победу. Бросить их? Это невозможно. Для них я была опорой, а для себя якорем, который удерживал меня в реальности. И я не могу всё это разрушить.

***

Утром я не нашла сил спуститься на завтрак. Впрочем, сомневалась, что кто-то из семьи вообще ел. Никто не мог заставить себя проглотить и кусочка последние несколько дней. Мне просто принесли поднос с едой в комнату. Я мельком взглянула на него: омлет с овощами, два аккуратно разложенных кусочка тоста, круассан, джем и кофе. Всё выглядело безупречно, сервировка была идеальна, а еда приготовлена точно по давно выученному порядку. Этот дом, кажется, давно разучился делать что-то иначе.

В этот момент телефон завибрировал на тумбочке. Я посмотрела на экран, это была «Дилара».

– Привет, Ирина, – её голос, как всегда, звучал бодро, но я уловила нотку сомнения. – Как ты?

– Привет! Нормально… насколько это возможно, – комок снова подошел к горлу.

– Прости, что беспокою. Знаю, тебе сейчас совсем не до работы.

– Нет, не переживай. Что-то случилось?

Дилара работала ассистентом у меня и ещё у нескольких психологов. Её помощь была незаменима: она записывала клиентов, принимала звонки, вела отчеты. Без неё я бы точно погрязла в хаосе.

– У нас новый запрос, – начала она. – Мужчина… он хочет записаться на приём, говорит, что ему посоветовали именно тебя.

– Хорошо. Ты уточняла, он ранее проходил терапию?

– Ранее не бывал. Если честно, он вообще мало что говорил. Просил записать его на завтра, но ты ведь пока не принимаешь, мы и так с трудом перенесли остальных клиентов.

– И что ты ответила?

– Сказала, что перезвоню. Так что будем делать? В целом могу предложить ему Никиту. – Я нахмурилась, подойдя к окну.

Ситуация вокруг меня была хаотичной. Семья погружена в траур и гнев, отец пытается отправить меня за океан, а тут новый запрос. Я пыталась понять, что важнее: разобраться с семьёй или продолжать работать, чтобы не сойти с ума.

– Ир?

– Да-да, я здесь… На какой день мы можем его записать?

– Секунду, – Дила недолго стучит по клавишам, а затем бормочет что-то полушепотом. – На понедельник. У тебя в два часа дня свободно, а в три к тебе записана Вера Анатольевна, мы перенесли её запись во вторник, помнишь?

– Да, конечно. – На самом деле нет. – Хорошо, запиши его.

– Ты уверенна? – переспросила она, зная, что у меня сейчас происходит. Я закрыла глаза, чувствуя, как напряжение стягивает плечи. – Слишком большая загруженность, будет сложновато… Особенно сейчас, понимаешь?

– Да, – я сделала паузу, – но я не могу бросить работу. Так будет лучше… должно быть.

– Ладно, – она вздохнула, – тогда я записываю. Держись, Ириш. Если что, звони, хорошо?

– Спасибо, Дила.

Отключив звонок, я кинула телефон на кровать.

Принять нового пациента в такой момент казалось безумием, но отказаться от работы означало признать поражение. Я не могла этого допустить.

***

Я не выходила из комнаты весь день. Поднос с завтраком сменился обедом, потом ужином, но еда так и осталась нетронутой. Даже не могла заставить себя сделать глоток чая: всё казалось пресным и безвкусным, лишённым какого-либо смысла. За окном сгущались сумерки, а внутри меня только крепла неотвратимая безысходность. Я проплакала весь вечер, и теперь слёз уже не осталось, их запас иссяк окончательно. Осталась только гнетущая пустота, такая, что даже дыхание становилось трудным. Казалось, всё, что я когда-то имела: жизнь, работа, дом, надежды, растворилось в темноте. Как будто кто-то вычеркнул всё это одним небрежным движением. И в этом бессилии я вдруг почувствовала, как сама превращаюсь в тень, неспособную ни двигаться, ни сопротивляться.

Свернувшись клубком на кровати, я укуталась в одеяло и цеплялась за наивную мысль, что оно способно отгородить меня от реальности. Что мне делать? Как найти выход? Вопросы без ответа кружились в голове, а я чувствовала себя загнанной в угол, лишённой даже малейшей возможности выбора или права оспорить решение папы. Сон не приходил, вместо него было размытое чувство тревоги и неизвестности. Что будет завтра?

Дверь тихо скрипнула, и в комнату проник тёплый свет из коридора. Сердце тут же замерло. Это был папа. Я знала его шаги слишком хорошо, чтобы спутать с чьими-то ещё. Паника охватила меня мгновенно, и я зажмурилась, притворившись спящей. Может быть, если я не открою глаз и не заговорю с ним, всё обойдётся? Возможно, эта ночь выдержит мой обман и отложит разговор, которого я боялась больше всего? Хотя бы до утра, хотя бы на несколько часов. Мне хотелось верить, что молчание и неподвижность станут щитом, пусть и таким слабым, но единственным, который у меня оставался.

– Златовласка, – тихо произнёс он, и я почувствовала, как он подошёл ближе.

Я застыла в той же позе, молясь про себя, чтобы папа просто развернулся и вышел.

– Ты всегда так делала, когда была маленькой, – продолжил он, и в его голосе слышалась усталость. – Притворялась спящей, думая, что я не замечу.

Сдавшись, я всё же открыла глаза и встретилась взглядом с отцом. Лицо папы было усталым, измученным, но в его глазах читалось не раздражение, а беспокойство.

– Я пыталась, – пробормотала я, и уголки его губ дрогнули в слабой улыбке. Он сел на край кровати, положив руку на мое плечо.

– Ты плакала? – спросил отец, задержав взгляд на моих покрасневших глазах. Я отвернулась, не находя в себе сил ответить. – Ир родня… ты ведь понимаешь, что я прав. Ты должна уехать.

Сбросив одеяло в сторону, я поднялась на кровати, принимая сидячее положение.

– Нет, пап, я не могу! – мой голос дрожал, но я старалась говорить твёрдо. – Москва, это моя жизнь. Здесь всё, что я построила… Как ты можешь так легко просить меня всё это оставить?

– У тебя нет выбора, – отец вздохнул и посмотрел в окно. Его взъерошенные пряди ложились мягкими волнами. – Ты даже не представляешь, насколько опасно быть здесь сейчас.

– Но я не могу просто взять и исчезнуть! Почему для тебя это так просто?

– Потому что это вопрос твоей безопасности, – его голос стал жёстче, а взгляд холоднее.

– Безопасности? – я усмехнулась, хотя на глаза снова наворачивались слёзы. – А как насчёт тебя, мамы, брата? Вы останетесь здесь, в самом центре всего этого кошмара?

– Наше с мамой место здесь.

– Но я не могу бросить вас, пап, – я схватила его за руку, почти умоляя. – Если ты хочешь, чтобы я уехала, то уезжайте со мной. Мы можем начать всё заново, вместе.

Он покачал головой, и я почувствовала, как внутри меня что-то разрывается.

– Родная, я не могу. У меня есть долг перед семьей, – отец смотрел прямо мне в глаза, его лицо было серьёзным. – Не переживай за меня. Это последнее, о чём ты должна думать.

– А я не твоя семья? – прошептала я, не сдерживая слёз.

– Именно поэтому я хочу, чтобы ты уехала, – его голос едва дрогнул, но он быстро взял себя в руки. – Потому что ты моя дочь.

Я отвернулась, не в силах больше смотреть на отца.

– Ты не понимаешь…

– Нет, это ты не понимаешь, чёрт возьми! – резко оборвал он и, поднявшись, начал шагать по комнате. – Ир, я потерял твою бабушку, Диму. Потерять ещё вас? Это разрушит меня.

– Но я потеряю себя, если уеду, – я вскрикнула, сжимая пальцы. – Ты этого хочешь? Чтобы мы были в безопасности, но несчастны? Ты хочешь оставить нас одних?

– Ты уже проходила через это! – Это не надолго, – не унимался он. – Пол года, может быть больше.

– Не важно, пап, это не имеет значение. Как я должна находится в Лос-Анджелесе зная, что ты в опасности?

Отец закрыл глаза, положил руки на пояс и глубоко вдохнул, стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями.

– Ирин, это не обсуждается. Я не позволю, чтобы с вами что-то случилось. Я не смогу пережить, если потеряю вас.

– Тогда уезжай с нами.

– Это так не работает, – грустно усмехнулся он, отвернувшись к окну. – Если бы всё было так просто, думаешь твой дядя лежал бы в сырой земле?

– Это не честно, – лишь прошептала я.

– Они нуждаются во мне, особенно сейчас… Дмитрия больше нет, я должен быть рядом с твоим дедом.

– Но мы тоже твоя семья…

– Именно поэтому я хочу, чтобы вы уехали. Потому что я люблю вас больше жизни.

– Если бы любил, то не поступил бы так с нами. Но ты всегда делал так, как хочется именно тебе. Чего хочу я, было последним, что волновало кого-то из вас… Кроме дяди.

Отец обернулся. Сумеречный свет очертил его спину и широкие плечи, делая фигуру ещё более внушительной.

– Он всегда понимал меня, и, наверное, был единственным, кто умел это делать без лишних слов и нравоучений. Я никогда не забуду тот день, когда ты сообщил мне о переезде. Ты не стал ничего объяснять, не попытался облечь это в красивые слова… просто сунул ключи в руки и сказал: «Это твой шанс на нормальную жизнь». А потом ушёл, оставив меня наедине с этим решением.

Я скользнула взглядом в сторону, и мысли снова вернули меня в ту сцену девятилетней давности.

– Я тогда долго сидела на этом же месте, не понимая, что чувствовать. Всё внутри разлетелось на куски, и впервые в жизни мне стало по-настоящему страшно. В ту ночь я не спустилась на ужин, просто потерялась в слезах. И вдруг вошёл дядя Дима. Измотанный, с усталыми глазами, он опустился рядом, и… – печальная улыбка тронула мои губы, – знаешь, готова поспорить, что в тот момент ему ужасно хотелось спать. Но вместо этого дядя просто сидел и слушал, пока я выговаривалась, жалуясь на несправедливость мира и на то, почему его брат поступил со мной именно так. И именно тогда я поняла, что он единственный по-настоящему хотел понять меня. Не ради жалости, не ради долга, не чтобы стать «хорошим» в моим глазах, а потому что умел слышать. Но теперь его больше нет. дядя мёртв. А вместе с ним умерла и надежда, что мой папа хоть раз сделает то, о чём я прошу.

Он бросил взгляд на комод и подошёл ближе. На углу стояла фотография в рамке, точно такая же, как у меня в кабинете. Его рука заметно дрогнула, словно он хотел взять её, рассмотреть поближе, но в последний момент остановился, передумав. Он молчал долго, слишком долго, а затем с трудом произнёс:

– Я даю тебе месяц.

– Что? – я уставилась на него, не понимая.

– Месяц. Чтобы завершить свои дела. Но потом ты уезжаешь. И больше никогда не возвращаешься.

– Никогда? – мой голос надломился.

– Никогда, – его изумрудные глаза были непреклонными.

Сердце замерло. Слова отца оглушили меня, как выстрел в тишине. Никогда?

– Ты ведь не можешь говорить это всерьёз, – прошептала я, стараясь подавить нарастающий ком в горле.

Отец глубоко вздохнул и провёл ладонью по лицу. По его виду было ясно: он устал от этого разговора, от нашего вечного кружения вокруг одних и тех же слов, от невозможности понять друг друга.

– Ир, ты должна понять: я не делаю это, чтобы наказать тебя, я делаю это, чтобы спасти тебя.

– А если я не хочу спасения такой ценой? – я вскинула на него глаза, наполненные болью. – Как ты можешь просить меня оставить всё? Оставить вас?

– Потому что другого выхода нет, – его голос снова стал решительным. – Здесь слишком опасно. И ты видела своими глазами… Ты чудом выжила, родная!

– Но я не хочу держаться за чудо. Я хочу жить по-настоящему… обычной жизнью. Здесь. С вами. В Москве. – Он посмотрел так, что у меня в груди всё стянулось горьким комком. – А ты останешься… в самом центре этого ада. Думаешь, мне станет легче от того, что я в безопасности, пока мой отец…

Слова сорвались с губ неровно, и я сжала себя в объятиях, пытаясь удержать дрожь. Отец приблизился и, остановившись рядом, положил руки мне на плечи.

– Ирин, я не могу уехать, – сказал он негромко, но в его тоне не было и тени сомнений. – Это мой долг, я обязан быть здесь. Ради семьи. Сколько раз мне ещё повторять это? Тебе нравится доводить меня до отчаяния этими вопросами?

– А для меня? – прошептала я, чувствуя, как слёзы вновь подступают к глазам.

– Я делаю это ради тебя, – отец крепче сжал мои плечи. – Ты даже не представляешь, какого это, жить с мыслью, что твой ребёнок может исчезнуть лишь потому, что ты не сумел его защитить.

– Если ты действительно хочешь меня защитить, папа… не оставляй меня одну.

Он закрыл глаза, и я поняла, что мои слова задели его куда больнее, чем он был готов признать.

– Златовласка, – его голос стал почти умоляющим. – Не на надо, моя красивая девочка.

– Это уже трудно, – ответила я еле слышно. – Ты забираешь у меня всё.

Мы застыли, не произнося ни слова, посреди комнаты, пока моё дыхание сбивалось и выдавалo волнение. Отец разжал пальцы и

снова отступил к окну.

– Месяц, – наконец сказал папа, глядя куда-то вдаль. – Больше я не могу тебе дать.

Спорить дальше было бесполезно. Я знала, что любые слова будут впустую, но внутри меня всё клокотало от боли и обиды.

– Хорошо, – выдавила я, едва сдерживаясь, чтобы не не закричать. – Месяц.

Он повернулся ко мне, его взгляд смягчился.

– Я знаю, что ты не простишь меня за это.

– Ты прав, – я отвела взгляд, чувствуя, как слеза скатилась по щеке. – Не прощу.

Марк Кравченко

Я стоял в кабинете, прислонившись к массивному книжному шкафу. В центре кабинета располагался длинный стол из темного дерева, за которым во главе сидел отец. Суровый взгляд отца был устремлен на документы, разложенные перед ним, но я знал, он слышит каждое слово.

Борис никогда не поднимал голос, не нуждался в демонстрации силы, она исходила от него естественно, в каждом движении и вдохе. Широкие плечи, крепкая фигура и густая седая борода, аккуратно подстриженная, придавали ему вид старого льва. Властного, спокойного, но готового к броску. Волосы, давно утратившие цвет, откинуты назад, открывая высокий лоб. Лицо отца пересекали глубокие морщины, каждая из которых хранила след прожитых сражений. Тёмно-зеленые глаза смотрели исподлобья, холодно и пронзительно. В этом взгляде не было сомнений, он был вожаком, и никому не дано было поставить это под вопрос.

Напротив стояло кожаное кресло. Обычно его занимал наш брат, но уже больше недели это место пустовало. Никто не смел его занимать.

Рядом с отцом, чуть наклонившись над столом, стоял Антон, родной брат матери, с округлыми чертами лица, заметной полноватостью и глубоким взглядом тёмно-карих глаз. Его редеющие чёрные волосы были с достаточной проседью, что выдавало возраст, а одет он был в безупречно скроенный тёмно-синий костюм. Дядя держался уверенно, слегка покачиваясь на носках дорогих кожаных туфель.

Напротив него, с другой стороны стола, стоял Михаил. Его широкие плечи и угловатое лицо делали его похожим на каменную статую. Каштановые волосы с проблесками седины были коротко острижены, а гладко выбритое лицо придавало облику ухоженный вид. В руках он держал планшет с записями, время от времени листая страницы длинным тонким пальцем. На нём был строгий коричневый пиджак и белая рубашка без галстука, всегда функционально, никогда лишнего. Он был старше меня на двадцать лет, но выглядел значительно младше своего возраста.

Возле камина, с расстегнутым кардиганом, стоял сын Димы Роман. Его короткие волнистые волосы были взъерошены, а взгляд постоянно перескакивал с одного человека на другого. Он выглядел немного растерянным, но старался скрыть это за маской безразличия. Белая футболка поло была слегка измята, словно он пришел сюда в спешке.

Николай стоял чуть дальше, прислонившись к стене. Его высокий рост и крепкая фигура выделялись в комнате. Светло-русые волосы были которого подстрижены, а голубые глаза смотрели внимательно и недоверчиво. Он держался в тени, как всегда, готовый вмешаться только тогда, когда это будет необходимо.

– Мы выяснили, кто мог быть замешан в нападении, – начал дядя, отодвинув на себя один из документов. Его голос был низким, но ровным, наполненным уверенностью. – Всё указывает на одного из людей семьи Громовых. У нас с ними давняя история.

– Громовы? – спросил отец, отрывая взгляд от стола и поднимая его на дядю. – Эта семья слишком слаба, чтобы осмелиться на такое.

– Слаба, но у них есть что-то, чего нет у других, – возразил он. – Мотивация. Ты забрал у них всё десять лет назад.

– Мотивация – это не оружие, – перебил его Михаил, с раздражением поднимая взгляд от планшета. – Мы искали доказательства их причастности. Всё чисто. Если это они, то они оставили за собой слишком мало следов.

– Или это кто-то, кто хочет, чтобы мы подумали на них, – предположил я, делая шаг вперед.

– Например? – Отец поднял бровь, внимательно посмотрев на меня.

– Кланы, которые затаили обиду, но недостаточно близки, чтобы действовать напрямую. Кто-то мог воспользоваться их именем, чтобы отвлечь нас.

– Тогда кто? – вмешался Антон, отходя от камина и подходя ближе. – Я видел убитых людей, это не была импульсивная атака. Всё было продумано.