Плотоядный омут

«Доктор Джавхарали Ратишвили. Ученый-моревед» – такое необычное имя и степень принадлежали высокому господину восточной внешности. Он аккуратно разделывал запеченного сазана, чтобы случайно не капнуть лимонный сок на свою узорчатую жилетку под серым войлочным пиджаком. Это был человек высоких манер и большого ума.

«Сестры Мельниковы. Специалистки в области гидрохимии» – на сей раз табличка «зарезервировано» представляла не одного человека. Впрочем, это было ей простительно, ведь две молодые женщины, сидевшие за общим столом, были похожи как капли росы. Соединившись локтями, словно кружась в литовском танце, сестры-близнецы жевали морских гребешков, держа в свободных руках научные труды Бенедетто Кастелли и Блеза Паскаля.

Эти комплексные изыскания и геометрические доказательства измерения текущей воды, написанные на итальянском и французском языках, были их «легким обеденным чтивом».

Сначала Матрена очень удивилась, заметив сестер среди гостей ЗЫБИ, декорированных учеными степенями, ведь в те времена женщины не имели права на образование. Но, понаблюдав за эксцентричным и гениальным дуэтом несколько минут, протеже утратила сомнения. Двое, определенно, смогли найти лазейку в законе или заручиться дружбой нужных людей, чтобы оказаться под этим малахитовым куполом сегодня. И они заслуживали куда больше.

«Платон Тарентский. Профессор механики и теории автоматов» – эта табличка была позолочена, а длинная седая борода ее уважаемого числителя едва не закрывала знак полностью. Это был низкий и горбатый старик, взобравшийся на дорогой вельветовый пуф с ногами и жадно поедавший фундук из круглой стеклянной миски, напоминавшей аквариум.

Строгий фрак смотрелся на этом неухоженном и даже диком человеке совсем не к месту, и Матрена наверняка сравнила бы позу и повадки профессора с западноафриканским шимпанзе, если бы хоть раз видела это животное.

Все гости комплекса ЗЫБЬ являлись чудными и туманными элементами. Они могли скрывать жуткие секреты или просто вызывать подозрение своей всепоглощающей эксцентричностью и нахальством. Пока Смирнова не имела ни малейшего понятия, кто из них нес ответственность за таинственное исчезновение Дарии Беринг. Но она знала одно: им с Кисейским было тут самое место.

Хаотичные перешептывания бояр стихли, когда изумрудный занавес начал раздвигаться. Под малахитовым куполом стало куда светлее, ведь главный зал оказался облит светом дюжины одинаковых устройств, закрепленных над сценой. Они напоминали короткие полевые пушки, внутрь которых кто-то засунул масляный фонарь. Чудные механизмы могли двигаться при помощи системы канатов, а вместо ядер стреляли прямыми лучами света, которые приземлялись только там, куда были направлены дула.

Это сильно облегчало задачу понять, куда именно зрителю следовало обращать внимание. И в тот момент гости знали, что главным действующим лицом «представления» был маленький человек в траурно-черном камзоле, стоявший в центре сцены рядом с высоким прямоугольным предметом, накрытым драпировочной тканью.

– Для меня большая честь приветствовать вас на твердой земле закрытого исследовательского центра ЗЫБЬ, дамы и господа, – объявил конферансье и сделал чувственную паузу, которую прервал громкий и протяжный хруст влажных досок под его ногами. Глашатай нервно откашлялся и сдвинулся в сторону. – Каждый год промышленник будущего великой Российской империи и самый щедрый казначей ее прогресса, уважаемый Одиссей Владимирович Чукотов делает это. Каждый год он собирает величайшие умы нашей необъятной земли под одной крышей, чтобы открыть миру что-то новое, невероятное, а иногда и совершенно необъяснимое.

Гости улыбались и кивали. Им очень нравилась калорийная и витиеватая похвала, пока Матрена только закатывала глаза от скуки. Сложив у груди руки, она перевела взгляд на своего наставника, с удивлением обнаружив, что он вовсе не смотрел на сцену и даже не анализировал реакции гостей, что было очень странно для пытливого сыщика. Но Смирнова понимала, что это значило.

Лишь одна вещь в зале была по-настоящему важна расследованию, и Михаил Кисейский ее уже обнаружил, пускай ничего не говорил. Это стало понятно по его маленькой, но очень ехидной ухмылке.

– И новый симпозиум не станет исключением, ведь даже сейчас я вижу десятки лиц, одухотворенных великими знаниями, смотрящих на меня из темного зала, – продолжил конферансье. Его голос пылал энтузиазмом, но по лбу катился пот, хотя в комнате было довольно холодно. – Наша великая держава до сих пор восстанавливается после крестьянского восстания кровожадного Емельяна Пугачева, но все вы нашли в себе храбрость собраться под этим куполом в смутное время! Я кланяюсь вам в пояс, господа и дамы!

– Тебе не кажется, – сдерживая хохот, прошептал Кисейский на ухо Матрене, – что кто-то держит мушкет у него на затылке?

Напарники неприлично расковано засмеялись, пускай вовремя прикрыли рты ладонями. Некоторые бояре принялись оборачиваться, недовольно фыркая в их сторону.

– Мне самому не терпится положить начало новому замечательному месяцу на борту ЗЫБИ, полному удивительных открытий и откровений для всего света. – Внезапно широкая улыбка пропала с лица конферансье так быстро, что, казалось, он отключил ее поворотом регулятора фитиля как масляную лампу. – Но сперва я бы хотел сделать кое-что куда важнее любых торжественных фанфар…

Глашатай поправил траурный камзол и аккуратно взялся за края драпировочной ткани, которой был закрыт высокий прямоугольный объект на сцене. Зал наполнился плеядой тревожных шепотов, когда мужчина стянул занавес с огромного портрета женщины, чье лицо было хорошо знакомо многим гостям. Изысканное приемное платье из лазурного шелка струилось по ее плечам, а на голове красовался завидный фонтанж в стиле Марии Антуанетты.

– Госпожа Дария Степановна Беринг, – произнес конферансье скорбным голосом, – была дорога каждому из нас. Ее прекрасная улыбка украшала всякий научным саммит, на котором она появлялась, а смех дарил радость всем вокруг. Но неделю назад мир был одарен этим звонким смехом в последний раз…

Матрена настороженно выпрямила спину и сделала глубокий вдох через нос. Донос, ставший причиной визита сыщиков, утверждал, что Беринг пропала без вести. Смирнова догадывалась, что это было лишь способом завуалировать слово «смерть», но сердце молодой сыщицы все равно пропустило удар, когда ее догадка подтвердилась. Ни один мускул на лице Кисейского не дрогнул, ведь он знал все это давно.

– В ночь на пятое ноября госпожа Беринг утонула в домашней бухте исследовательского комплекса, – продолжил глашатай, – когда как особый гость она прибыла на борт ЗЫБИ за неделю до начала симпозиума. – Формалист сложил руки за спиной и потупил взгляд. – Ее погубило то, что Дария Степановна любила больше всего на свете. Море. Почтим же ее память минутой молчания.

Иронично, но зал совсем не стих. Аристократы продолжали греметь посудой, пожирая морепродукты, а некоторые даже о чем-то сплетничали. Большинству было глубоко плевать на Дарию Беринг, но, казалось, господа Охотский и Чернов – главы гильдий – скорбели искренне. Их меланхоличные взгляды не сходили с полных тарелок, а пальцы нервно скребли скатерть.

Матрена и Кисейский последовали их примеру, хотя даже не знали усопшую. Напарники могли чувствовать жуткую ауру, окутывавшую главный зал и разрывавшую его на куски, словно глубоководное давление. Но это явно не была скорбь и сожаление о смерти невинной женщины, нет. Это была угроза, нависшая над головой каждого гостя далекого исследовательского центра, отгороженного от большой земли километрами извилистых волжских рукавов.

Стрелка часов подкрадывалась к шести вечера.

Вдруг тяжелый ментальный натиск перебил лязг двух тарелок, приземлившихся перед носами Волхвов пороха. Как и другие гости, сыщики заказали свой ужин задолго до начала мероприятия, и он прибыл к их столу в самый неподходящий момент.

– Приятно откушать, господа, – прошептал официант, став еще одним человеком, бесцеремонно нарушившим минуту молчания и мнимого уважения.

Кисейский взял себе изысканную копченую осетрину, щедро сдобренную древнегреческим гарумом, пока Матрена остановилась на ухе из речных окуней. Блюдо Смирновой было простым и очень дешевым, хотя каждый месяц Трубецкой бастион выплачивал мещанке завидное жалование за ее опасный труд. Прошло четыре года, но этот суп никогда не покинул сердца и гиппокампа чувственной девушки, ведь напоминал о детстве и рассвете юности, который та встретила в далекой рыбацкой деревушке.

– Благодарю, – наконец объявил конферансье, хотя, по большей части, благодарить тут было некого и не за что. – Что ж, – он энергично хлопнул в ладоши и улыбнулся, будто не оплакивал Беринг секунду назад, – теперь мы можем приступить! Пятый общеимперский научный съезд при волжской дельте и комплексе ЗЫБЬ объявляется открытым!

Вероятно, гости должны были поаплодировать, но никто из них этого не понял, просто уставившись обратно в тарелки, книги или стопки эмиссионных акций. Малахитовый купол вновь наполнился хаотичным бренчанием, шелестом и гулом.

– Вот так зрелище… – нервозно хмыкнула Матрена, не в силах поверить, что стала свидетелем такого невероятного цинизма и безразличия.

– М-да… – отстраненно согласился Кисейский, давно привыкший к такой холодной атмосфере в родных боярских кругах. – Но я заметил кое-что поинтереснее.

Перекинув руку за спинку стула, чудной экспедитор кивнул в сторону высокой балконной двери, сквозь которую хорошо виднелось темнеющее небо и неспокойное море. В дверном проеме стоял человек, пристально смотревший в одну точку на протяжении всей речи глашатая. Уверенно сложа за спиной руки, он наблюдал за дуэтом сыщиков. Таинственный незнакомец явно хотел, чтобы его заметили.

– Кажется, – вздохнул Михаил, поднимаясь на ноги, – кто-то желает с нами поговорить.

Настороженно прищурившись, Матрена вышла из-за стола следом, и друзья направились к балконной двери.

***

– Михаил Святославович… Госпожа Смирнова. – Чей-то мурлычущий голос протянулся по зернистой балюстраде, словно манящий аромат свежего пирога. – Добро пожаловать в ЗЫБЬ.

Стройный молодой человек с кудрявыми черными волосами сидел на одном из трех компактных войлочных кресел, впритык умещавшихся на отвесном балконе. Его строгий пиджак цвета мертвенного индиго был вольно расстегнут, а по груди струилась необычная заостренная полоска шелка, стянутая в узел у горла.

– Что это за удавка у вас на шее? – язвительно усмехнулся Кисейский, устроившись в свободном кресле, прямо напротив таинственного незнакомца, заманившего напарников сюда.

– Это называется «галстук», господин Кисейский, – совершенно не оскорбленно, а даже лояльно объяснил мужчина с ехидной улыбкой.

– Я знаю, как выглядят галстуки, ситный друг, – хмыкнул Михаил. – У них должно быть как минимум две петли, словно крылья у бабочки! – Старый и придирчивый сыщик облокотился о свое колено и ткнул пальцем в юного денди. – Может, ты забыл его повязать?

– Наверное, это – заморская мода, Михаил Святославович, – предположила Матрена, садясь в соседнее кресло. – Я видела такие длинные галстуки на многих гостях!

– Вы очень проницательна, госпожа Смирнова, – похвалил сыщицу незнакомец.

В тот момент он деловито положил ногу на ногу, и дуэт экспедиторов с удивлением взглянул на его туфли, инкрустированные серебристыми кольчужными носками с узором чешуи. Возможно, мужчина хотел напоминать рыбу, но больше смахивал на мокрицу. Когда он мелодично потряс стопой в такт волн, чешуя сыграла приятную трель, сравнимую с дребезжанием бубна.

– Откуда вы знаете наши имена? – насторожилась мещанка.

– Оу, господин Чукотов снабдил меня достаточными сведениями об именитых Волхвах пороха, – протянул денди, – героях народа и охотниках на монстров… – Личная неприязнь читалась в его голосе все отчетливее, особенно, когда он смотрел на Матрену.

– Раз вы знаете все о нас, – вопреки нескрываемому уничижению в свой адрес, Смирнова оставалась хладнокровной, – расскажите о себе!

– Меня зовут Валерий Усоногов, – назвался денди. – Я представляю интересы Одиссея Владимировича, являюсь его главным подьячим и ответственен за то, чтобы ввести вас в курс расследования.

Матрена и Кисейский переглянулись, едва сдерживая смех. Уверенность этого напыщенного мальчика на побегушках веселила профессионалов, ведь они уже знали, что его ждало.

– Господин Чукотов просил передать, – продолжил Усоногов, – что быстрое раскрытие этого происшествия является первостепенной задачей для вас двоих, ведь на самом деле…

– Дария Беринг не утонула в домашней бухте ЗЫБИ, – перебил его Кисейский.

– А была утащена под воду и убита, – добавила Матрена.

Два этих заявления чувствовались меткими выстрелами из мушкетов. В мгновение ока вся уверенность и мнимая помпа Валерия слилась из его тела вместе с холодным потом на посиневшем лбу. Брякнув железными носками, он спустил ногу с колена и сел в более приличную позу.

– Откуда… – пролепетал подьячий, – откуда вы это знаете?

– Лишь простое умозаключение, Побрякушкин. – Улыбнулась Матрена, наконец получив свою сладкую месть. – В начале ноября тут не бывает чудовищных штормов, которые бы смогли захлестнуть и утопить человека, но даже если так, шторм никогда бы не зашел в маленькую бухту.

– Также ваш потный конферансье сам сказал, что Беринг больше всего на свете любила плавать, – добавил Кисейский, – а значит, была в этом весьма хороша. Я сомневаюсь, что человек не сможет удержаться на воде, если плавал всю жизнь.

– И, наконец, – хмыкнула Матрена, положив ногу на ногу на глазах обескураженного Валерия, – такая важная птица как Чукотов никогда не приползла бы за помощью к нам без веской причины.

Наступила долгая пауза, и шумело только море, словно высмеивая Усоногова. Собравшись с мыслями и поправив взмокшие кудри, он тяжело сглотнул.

– Да… – с неохотой и стыдом признался денди. – Вы абсолютно правы. В ночь на пятое ноября Дария Беринг спустилась к суше домашней бухты вместе со своей фрейлиной Феклой. Госпожа Беринг погрузилась в воду по горло и отплыла на большое расстояние, прежде чем ее очертания скрылись под пеной в одном молниеносном рывке. – Он панически смял челку. – Словно к обеим ногам примотали по адмиралтейскому якорю…

Дуэт сыщиков повидал всякое, но даже им стало не по себе от такого описания. Это звучало не просто странно. Это звучало невозможно, мистически. В тот момент Михаил вытянул из внутреннего кармана мундира свой верный берестяной блокнот и графитовый мелок. Вместо того чтобы записывать слова подьячего, причудливый сыщик стал чертить изогнутые линии.

Это был его знаменитый способ расследования и упорядочения сведений, за которым каждый раз с таким интересом наблюдала Матрена.

– Мы до сих пор не знаем, кто или что утащило Дарию Степановну под воду, – продолжил Валерий. – Но нам точно известно, что ее тело скрылось в глубинах гигантского омута, образовавшегося здесь задолго до прибытия колонизаторов, и до сих пор не выплыло на поверхность.

– Что на дне омута? – внезапно выпалил Кисейский, совершенно серьезным тоном.

Даже Смирнова удивилась такому странному вопросу, а Усоногов и вовсе впал в ступор.

– Что? – пролепетал подьячий.

– Что на дне этого омута? – повторил экспедитор. – Если вы не обнаружили тело – оно до сих пор там. Что же там?

Наступила тишина. Валерий виновато прикусил губу и отпустил взгляд к неспокойному морю.

– Мы не знаем, господин Кисейский… – наконец признался он. – Омут никогда не был исследован…

Михаил вернулся к блокноту. Его последние линии стали куда короче, ведь артистичный сыщик завершал свою новую работу. Но также он начинал новое дело, полное тайн, опасностей и откровений. И на сей раз Кисейский не бился в одиночку.

– Что бы ни скрывалось на дне гигантского омута, – заключил храбрый экспедитор, – и кто бы ни являлся хладнокровным убийцей Дарии Беринг, – он будет обнаружен и пойман.

Наконец Кисейский опустил на колено берестяной блокнот, обзаведшийся новой графической иллюстрацией, которая изображала зловещую яму на морском дне. Ни одна рыба не осмеливалась проплывать над бездонной пропастью, чтобы вихрь воздушных пузырей не схватил ее за хвост. Даже сам экспедитор не догадывался, что скрывала эта пустота, но она точно была выкроена из кошмаров.

– Волхвы пороха сделают это, – Михаил Кисейский усмехнулся в лицо очередной опасности.

– Можете на нас положиться! – добавила верная и храбрая Матрена Смирнова.

Глава 2. Свинцовые струны

Море заметно успокоилось к утру. Теперь хилые волны с трудом могли захлестнуть длинный каменный променад, построенный на самой верхушке стены южного корпуса. Все гости исследовательского центра ЗЫБЬ, покидавшие занимательную выставку морских хронографов, проходившую в главном южном павильоне, шли по этому променаду к постоялому двору. Но лишь немногие бояре и аристократы имели доступ к элитным ложам на краю балюстрад, закрытых от посторонних глаз вазонами пушистых гортензий.

Два человека устроились на турецком диване, словно пара жемчужин в бархатном футляре. Вчера вечером казалось, что они не имели ничего общего, кроме того, что оба являлись главами гильдий. Но теперь тощий и нервозный Поликарп Охотский и спокойный и мускулистый Максим Чернов делили общую ложу как давние друзья.

– М-да… – протянул второй недовольным басом, почесав свою густую смольную бороду, – этот съезд не задался с самого начала.

– Как ты можешь быть таким спокойным, Максим?! – панически задребезжал первый. – Я всю ночь не мог уснуть, вздрагивал от каждой волны!

– Ты начинаешь спектакль по любой ерунде, Поликарп, – лояльно вздохнул коренастый боярин. – Я больше не знаю, когда тебе искренне страшно.

– По-твоему убийство Беринг – это ерунда?! – сорвался хилый промышленник.

– Не гони жеребцов и перестань пугать людей, – раздраженно, но смиренно вздохнул бородач, поднеся ко рту нервного собеседника руку.

– Но она… – тревожно запнулся Поликарп. – Дария! Она…

– Замолчи, – перебил его невозмутимый Чернов, выглядывая из-за кустов гортензии, чтобы проверить, не слышал ли их кто-то. – Замолчи и дыши медленно, как учил тебя доктор Радищев.

Хилый промышленник прислушался к совету коллеги и восстановил прерывистое дыхание.

– Ее убили, – обреченно заскулил он. – Ее убили, я знаю. Иначе этих канцелярских псов не вызвали бы сюда!

– Я понимаю, что тебе тяжело, Поликарп, – вздохнул Максим, заведя руку на балюстраду, – мне тоже. Все, кто любил Дарию, сейчас переживают. Но ее не убили. Ты сам прекрасно слышал, что сказал глашатай.

– Все это бред, – заладил Охотский. – Она не могла…

– Она могла… – повесил голову Чернов, когда даже его невозмутимость дала трещину. – Все мы могли, но жестокая судьба выбрала ее. Дария сейчас в лучшем месте…

Заведя за затылок длинную смольную шевелюру под стать бороде, лидер гильдии глубоководных рудокопов взял с геридона бокал минеральной воды.

– И я уверен, – улыбнулся Чернов, – она бы хотела, чтобы мы праздновали этот съезд, будто нас все еще четверо.

Вытерев слезы и убрав с усталых глаз светлые кудри, глава гильдии морских археологов поднял второй бокал. Приятели чокнулись тарами, позволив всем маленьким пузырькам сорваться с хрустальных стенок и полететь вверх.

На круглом столе осталось еще два полных стакана, хотя больше никто не торопился присоединиться к аристократам в тайной ложе.

***

Главная западная лестница, ведшая к домашней бухте ЗЫБИ, была перекрыта несколькими оборотами якорных цепей и кордоном стражников. Даже они не знали об истинной причине такого уровня предосторожности. Но в головы часовых давно стали закрадываться сомнения в том, что смерть Дарии Беринг не была насильственной. Поэтому рефлексы бравых гвардейцев обострились, когда они заметили на горизонте двух человек, вальяжно приближавшихся к лестнице.

Как холодный мираж, Михаил Кисейский и Матрена Смирнова появились из-за каменнокирпичного склона, пока ветер реял подолы их рабочих мундиров, а темные тучи сгущались над головами. Но Волхвы пороха не несли беду, а намеривались бросить ей вызов. Напарники уверенно смотрели вперед, не замедляя шага даже при виде несокрушимой стены стражи. Но периодически боевые товарищи обменивались легкими взглядами и ребяческими улыбками, потому что им просто нравилось смотреть друг на друга.

Приметив дерзких незнакомцев, приближавшихся к опечатанной территории, глава отряда часовых настороженно нахмурил брови и крепко сжал свое кремневое ружье. Догадываясь, что могло произойти, Михаил Кисейский вышел вперед Матрены и натянул дружелюбную улыбку при встрече с подозрительным воякой средних лет.

– Добрая зоря, господа-сослуживцы! – воскликнул экспедитор, взмахнув рукавом зеленого мундира в знак приветствия. – Мы не хотим отвлекать вас от службы, но нам нужно пройти к бухте!

Невозмутимый кордон промолчал и даже не посмотрел в его направлении, поэтому Михаил подумал, что те не были против. Пожав плечами, сыщик дал отмашку Смирновой и двинулся к забору цепей, пока усатый часовой в синем камзоле не преградил ему дорогу агрессивным рывком. Широкие и пульсирующие от злости глаза военного таращились на Кисейского из темноты козырька высокого гусарского кивера.

– Извольте, ваше благородие, – требовательно пробасил он, – но вы не можете пройти на пляж.

Матрена тревожно прищурилась. За четыре года службы она крайне редко видела, чтобы простой кавалерист перечил служащим Тайной канцелярии. Кисейский лишь лояльно усмехнулся.

– Должно быть, ты не совсем понял, кто перед тобой, милый друг. – Михаил ухватил лацкан своей зеленой формы. – Узнаешь?

– Много ума не надо, чтобы узнать человека из Трубецкого бастиона, – часовой перешел на ответное хамство. – Но, если у тебя есть зеленый мундир, это еще не значит, что есть ключ от всех замков. Я служу не короне, а господину Чукотову, и он дал нам четкий приказ.

Выслушивая пренебрежительные выпады в сторону наставника, Матрена нахмурила брови и сжала правый кулак, чтобы не схватиться за мушкет. Кисейский провел несколько секунд в недоумевающем молчании, пока не расплылся в лояльной улыбке.

– Что ж, – хмыкнул он, запустив руку во внутренний карман, – в таком случае, у нас с тобой есть хоть что-то общее.

Михаил вытянул из мундира исписанный берестяной лист, сложенный вчетверо, и протянул его настойчивому гвардейцу. Заметив на краю бумаги синюю печать с рисунком морской волны с четырьмя завитками, часовой взял ее. Он принялся внимательно читать, с недоверием поглядывая на мирного Кисейского и сердитую Смирнову за его спиной. Постепенно безумные глаза усатого вояки остыли, и тот вернул экспедитору личный донос с кривой и прерывистой подписью самого Одиссея Чукотова.

– Вы можете проходить… – недовольно вздохнул вояка, убравшись с дороги, – Михаил Святославович…

Ничего не ответив, а лишь продолжая нейтрально улыбаться, Кисейский сунул руку в карман и прошел мимо часового, даже не смотря на него. Матрена двинулась за наставником, но хищный взгляд мещанки преследовал лицо стражника до тех пор, пока ее шея больше не могла повернуться. Усатый гвардеец тяжело сглотнул, когда девушка, наконец, перестала на него смотреть.

Напарники резво переступили цепи и молчали до середины лестницы, чтобы часовые их не услышали. Только по умиротворенному лицу Кисейского казалось, что он не хотел ничего говорить, а Матрена была готова лопнуть от ярости.

– Я не могу поверить, что такому скоту доверили стеречь покой мирных людей! – воскликнула она, всплеснув руками. – Косо посмотришь, а он тебе голову из ружья прострелит!

– Уймись, – спокойно сказал Кисейский, не меняя скорости шага.

– Ну, вы видели рыло этого ходячего рундука?! – понесло Матрену. – Как вы вообще позволили ему так с собой—

Смирнова не успела договорить, как вдруг наставник вытянул бледную ладонь из кармана и схватил ее за ворот. Протеже смолкла и сделала острый вдох ртом, когда старый экспедитор притянул ее к своему лицу одним мощным рывком.

– Заткнись, пока мы не нажили проблем, – сказал он, смотря на боевую подругу холодными и пустыми глазами. В голосе Михаила не было злости и даже раздражения, его тон был стерилен.

– Простите, – ответила Матрена, пытаясь содрать все эмоции уже с собственного голоса, но ее страх все еще читался слишком явно.

Посмотрев на свою вспыльчивую протеже несколько поучительных секунд, сыщик отпустил ее и продолжил спуск. Выдохнув с облегчением и поправив красный воротник своего рабочего мундира, который постоянно колол ей щеки, Смирнова зашагала молча.

***

Каблук старого сафьянового сапога Кисейского, давно утратившего свой яркий изумрудный цвет в уродливых складках козьей шкуры, уткнулся в песок. Держась подальше от морских барашков, неохотно забегавших на берег, Михаил прошел по сырому пляжу, не спуская взгляда с одной точки в воде. Силой паранойи Одиссея Чукотова и стены часовых, бледно-золотой осередок был совершенно пуст, за исключением одинокого матроса, драившего лодку на мели. Замерев на равном расстоянии между центральными лестницами двух корпусов, экспедитор прищурил веки.