Искры

– То есть никто здесь не проживает?

– Нет. – Он вздыхает и облизывает пересохшие губы. – Бомжи, бывает, ночуют. Но мы их гоняем. Чтобы не… не случилось чего, – мужчина качает головой. – Черт, я же видел, как один из них вчера тут терся! Прикрикнул на него. А если он вернулся и…

Он морщится. Ему неприятно думать о том, что кто-то мог пострадать. К счастью, огонь не успел перекинуться на соседние строения, иначе жертв могло бы быть значительно больше.

– Может быть, вы заметили что-то еще перед пожаром?

Пока он рассказывает, я детально все записываю. Опросить свидетелей и потерпевших прямо на месте невероятно важно. На эмоциях люди обычно не утаивают правду. Уже позже, когда чувства поулягутся, а мысли придут в порядок, они начинают менять показания, чтобы выпутаться из неприятностей самому или выгородить близких, что затрудняет расследование. Поэтому я всегда стараюсь собирать сведения по горячим следам.

– Обнаружен «пакет», – докладывает мне один из пожарных, прерывая опрос свидетеля. – Заканчиваем проливку, потом можешь заходить.

Я киваю.

– Спасибо.

– Пакет? – оживляется свидетель.

– Может быть, вы видели возле дома кого-то еще? – спрашиваю я, игнорируя его вопрос.

Мужику незачем знать, что словом «пакет» пожарные и диспетчеры иногда обозначают труп, найденный на пожаре. Бывалые могут выразиться еще циничнее и хлеще – например, «шашлык». Но это точно не для ушей посторонних, ведь подобный сленг может шокировать. И дело не в том, что нам плевать на человеческие жизни – это не так. К нашей работе никогда не привыкнуть, особенно когда дело касается пострадавших детей. Просто со временем мы закаляемся. Учимся отвлекаться от чужих бед, спасаемся черным юмором, а иначе недолго и сойти с ума.

– Мне показалось, это парень, – вспоминает свидетель. – Худой такой, в черном худи. Капюшон на пол-лица. И самокат! Да. Самокат! – оживился мужик. – Он его из кустов подобрал и поехал: вон, туда, вниз по улице.

Я киваю, продолжая записывать. Уже двое видели подростка на месте пожара, а, значит, это вряд ли просто совпадение. Мы имеем дело с серийным поджигателем. И мысль об этом заставляет меня поежиться.

– Данила Сергеич, – жмет мне руку, сняв краги, командир пожарного звена, когда я, закончив опрос, подхожу к пепелищу.

На мне боевка, шлем и специальные сапоги с металлическими вставками на подошвах, чтобы не наступить на гвоздь, что нередко случается на местах осмотров. В руке – оранжевый криминалистический чемоданчик, настоящая переносная экспертно-криминалистическая лаборатория, в которой собрано все необходимое: от совка (чтобы собирать золу и угли для исследований) до сложных приборов типа газоанализатора (улавливает в воздухе следы легко-воспламеняющихся жидкостей) и пирометра (измеряет температуру поверхности обгоревших стен, предметов и вещей). В общем, чувствую себя практически Шерлоком, только таких, как я, у нас зовут Лопатой – из-за того, что нам приходится копаться в углях и пепле в поисках улик. Не слишком поэтично, да? Но как есть.

– Привет, – говорю я командиру. – Чем обрадуешь?

Его зовут Павлом, и он из той же части, в которой я начинал и где базируются наш офис и испытательно-пожарная лаборатория. Мы ждем, что нас перевезут в помещение побольше уже года три – с тех пор, как я перевелся в дознание и поступил на службу в этот сектор. Места крайне мало, поэтому мне приходится довольствоваться каморкой два на три метра: все эти годы я подозреваю, что когда-то в этом помещении был туалет, настолько там тесно. А вот персонал пожарной части, с которым мы контактируем практически ежедневно, на редкость душевный. Я всегда рад их видеть, когда мы выезжаем на одни и те же объекты.

– В жилой комнате на полу, – с сожалением сообщает Павел. – Мужчина. Обгорел не сильно, поэтому смею предположить, ему лет шестьдесят. Не удивлюсь, если эксперт поставит гипоксию и ацидоз. Скорее всего, завалился переночевать в брошенном доме и уснул пьяный.

– Что-то часто стали гореть бесхозные дома в районе, – замечаю я, оглядывая сгоревшее здание.

– Думаешь о том же, что и я?

– Он начинал с мусорных баков, затем перешел на сараи. Теперь ему и этого недостаточно.

– Повышает градус, – кивает Павел.

– Хорошо, я доложу, – я снова жму ему руку. – Спасибо.

Достаю фонарик и направляюсь к дому, откуда только что вышли пожарные. Устойчивый запах сгоревшего тела ощущается уже на расстоянии, его ни с чем не перепутать. И пресловутый «шашлык» в качестве сравнения тут совершенно ни к месту. Едкая вонь с примесью тошнотворной гнили, сладости, металла, серы и мускуса. Запах смерти. Его невозможно забыть, он будто остается в носу навсегда.

Я двигаюсь медленно, осматриваю каждый метр пространства. Пытаюсь мысленно воссоздать обстановку до происшествия. Моя задача – определить, когда и где возникло первоначальное возгорание, установить, с какой скоростью распространялось горение, выяснить, какова была температура нагрева, и самое главное: определить его причину – техническую или человеческий фактор. Даже если у меня есть твердые догадки, я обязан рассмотреть все возможные версии.

Наклоняюсь над трупом. Погибший лежит в позе эмбриона. Вскрытие назначит следователь из МВД, но я предварительно согласен с версией Павла. Скорее всего, это бомж. Тонкий матрас под ним обгорел, личных вещей немного – рюкзак с ними неплохо сохранился, выглядит неопрятно. Окурков рядом с телом я не нахожу, собираю другие улики, беру образцы копоти, работаю с «пожарным мусором» (всем, что попадается на пути, аккуратно разбираю его до напольного покрытия), пытаюсь установить место наиболее интенсивного горения и степень повреждения конструкций.

Обнаружив под разбитым окном на кухне следы легковоспламеняющихся жидкостей, которые могли быть использованы для поджога, я собираю образцы для экспертизы и составляю протокол. Тот, кто сделал это, прокрался в сад и швырнул в окно зажигательное устройство. Он мог и не знать, что в доме кто-то есть. Но это не освобождает его от ответственности.

– Кем бы ты ни был, – тихо говорю я, аккуратно складывая в пакет для улик осколки стекла, – теперь ты еще и убийца.

Выпрямляюсь во весь рост и вижу, как к дому подъезжает следственная группа.

* * *

Только вечером, сидя в машине на парковке у ресторана, я возвращаюсь мыслями к утреннему вызову. Обычно мы выезжаем на происшествие одновременно с пожарными расчетами. Важно с самых первых минут оценить ситуацию, сделать выводы о скорости и направлении распространения огня, опросить свидетелей и потерпевших. Но нередко бывает так, что возгорание масштабное, не хватает рабочих рук, и приходится помогать огнеборцам выводить людей из горящего здания, обходить квартиры, информировать жильцов об эвакуации или подниматься по пожарной лестнице и принимать пострадавших.

Так случилось и в это утро. Зарево вспыхнуло на верхних этажах многоквартирного дома, озарив весь район, и пламя очень быстро стало распространяться вниз, на другие этажи. К моменту моего приезда во дворе собралось порядка шести машин, и тушение велось уже активно. Черт бы побрал ту бабульку с ее котом: мне не следовало входить в подъезд без дыхательного аппарата, но старушка так рыдала, что у меня дрогнуло сердце. Ее эвакуировали со второго этажа, и в панике она не смогла отыскать своего любимого питомца. Только полный безумец отправился бы туда на поиски животного, но, видимо, я он и есть.

Мне несказанно повезло выйти оттуда живым. Коту – еще больше. Я сам не верил, что получится его откачать, но ведь вышло. И вроде ничего особенного: пренебрег в очередной раз инструкциями, зато спас животное, я в порядке, бабулька плачет от радости, и все счастливы, но… ровно до того момента, как эту радость не выбивает у меня из груди появление Вольской.

Она возникает точно мираж. Я сначала упорно отказываюсь верить своим глазам. Нет, это не может быть Ева. Черная от сажи боевка, в руках закопченная шлем-каска, грубые сапоги – все то, что никак не вяжется с нежным девичьим лицом и хрупкой фигуркой. И эта ее коса, царственно возлегающая на плече (настоящее проклятье – знать, как она превращается в жидкий черный колдовской шелк, когда Ева распускает волосы). Резкое осознание этого перекрывает доступ кислорода к моему мозгу и моментально иссушает горло.

В последний раз, когда я ее видел, она готовилась к поступлению в вуз. Эта девчонка сводила меня с ума – своим присутствием, своими взглядами, своими колкими словами и дерзкими намеками. Но она была для меня совершеннейшим табу. По множеству других причин. Например, по тому, что я был ее недостоин – из-за моего происхождения, моего прошлого, моего шаткого статуса. И что хуже – она была дочерью моего начальника. Сурового, старого пожарного волка, от которого я еженедельно получал нагоняй за свои косяки. Петрович, или, как его все звали, – Батя, уволил бы меня в ту же секунду, как узнал, что я хотя бы посмотрел в ее сторону. Не то что думал о ней или представлял нас вместе.

А теперь…

На меня волной накатывает жар, когда я вспоминаю ее лицо и то, как она посмотрела на меня. Воинственно, презрительно. С холодным укором. Значит, все еще ненавидит. Все еще не простила.

Но ведь так даже лучше? Ненависть лучше безразличия. Из тлеющих горьких чувств еще можно разжечь пламя.

И вот я уже не могу думать ни о чем и ни о ком другом. Стоило ее увидеть, и все остальное стало неважным. И все прежние чувства снова обрели силу, словно все это время только и ждали сигнала.

Я прикладываю вспотевшие ладони ко лбу и шумно выдыхаю. Перед глазами картинками из прошлого стоят ее лукавый взгляд, звонкий смех, ее игривая, плавная поступь – изящная, словно у дикой кошки. Когда-то в прошлом из-за ловкости и смелости Евы я дразнил ее обезьянкой. Знал, как унижает и раздражает ее это сравнение. Но как еще я мог держать эту девчонку на расстоянии? Одно прикосновение, один поцелуй, и мы вместе упали бы в пропасть.

Теперь опасность миновала. Позади не дни, а годы. Ева, как видно, добилась того, о чем мечтала, – стала пожарным, делает карьеру. Она больше не глупая девчонка, она – молодая девушка, знающая себе цену, и у нее наверняка кто-то есть. А я? У меня ничего. Я все еще не простил себя за то, что отверг ее. Не смог нормально жить с этим дальше и никого так и не впустил в свое сердце.

– Ты опаздываешь, – сообщает Марина, когда я отвечаю на ее звонок.

– Уже подъехал, – отвечаю я и сбрасываю вызов.

А в голове так и стоит картина этого утра. Ева в грязной боевке – уставшая, вспотевшая и невозможно прекрасная. Мне хочется подойти, обнять, спросить, как ее дела, но вместо этого я просто киваю и затем ухожу, продолжая украдкой поглядывать в ее сторону.

И восхищаюсь.

В ней есть все то, что есть в любой другой, у нее обычные, непримечательные черты, но на ее лице они выглядят по-особенному. Никто так филигранно не сочетает в своей внешности силу и хрупкость, и ни одна девушка из всех, кого я знаю, не держится столь величественно и не смотрит на меня с таким вызовом, что по спине пробегает дрожь.

Я все еще вижу ее выпускницей в коротком зеленом сарафанчике, безупречно подчеркивающем зелень ее больших, красивых глаз. Любуюсь водопадом ее гладких, слегка волнистых темных волос, в которые она то и дело запускает пальцы, волнуясь. Скольжу взглядом по ее острым худым плечам и снова чувствую себя уязвимым и слабым. И это ощущение потрясает. Пугает. Да, она меня пугает, ведь я чувствую себя беззащитным перед очарованием Евы.

Я сглатываю и трясу головой, пытаясь отогнать наваждение. Не особо помогает, так как видение всплывает вновь и вновь. Я закрываю машину и иду в ресторан. Марина жестом приглашает меня за дальний столик. Она как всегда безупречно выглядит: молочного цвета строгое платье, легкий шарфик, аккуратные серьги-гвоздики в ушах и капля изысканных духов, аромат которых я чувствую, приближаясь.

– Я заказала тебе пасту с морепродуктами и бокал вина, – сообщает она, едва коснувшись моих губ в коротком поцелуе.

– Спасибо, – благодарю я, натянув улыбку.

Пожалуй, предпочел бы сейчас отбивную, но ее забота мне приятна. К тому же мы редко видимся, и я ценю те моменты, когда Марина находит для нас время в своем плотном графике. Она – карьеристка и неудивительно, что выкладывается по полной на своей новой должности в мэрии. Я и сам постоянно занят на работе, хорошо, что нам вообще удается увидеться пару раз в неделю.

– Как на службе?

Ее вопрос застает меня врасплох, вырывает из тягостных мыслей.

– Все нормально, ничего нового, – отвечаю я, глядя на руку Марины, которой она накрывает мою ладонь. – А у тебя?

Она начинает рассказывать, и я с трудом подавляю зевок. Нам приносят заказанные блюда, и меня накрывает облегчение: можно занять себя едой. Сейчас мы покончим с ужином, поедем к ней, она переоденется в шелковый халатик, я сниму его с нее и трахну ее на холодных и скользких шелковых простынях. Потом сошлюсь на то, что завтра тяжелый день, а мне рано вставать, пожелаю спокойной ночи и свалю, не дожидаясь, пока Марина начнет уговаривать меня остаться. Господи, как же все это теперь меня душит…

– Я нашла чудесную квартирку в центре, – вдруг говорит она. – Недалеко от мэрии, и полчаса до твоей части. Милый вид из окна, ремонт не очень, но чистенько. На первое время подойдет, а потом можно…

Марина не договаривает, потому что я мотаю головой. У меня это происходит почти инстинктивно.

– Что? – Ее глаза округляются.

– Прости, не буду ходить вокруг да около, – с трудом выдавливаю я. Мои руки начинают трястись от волнения и чувства вины. Мне трудно собраться с мыслями, но, видимо, так и бывает, когда ты вдруг осознаешь нелепость того, что еще вчера составляло обыденную картину твоего мира. – Марин, мы совершенно не подходим друг другу.

– В смысле? – Теперь ее голос звучит растерянно.

Я пытаюсь смотреть ей в глаза, но выдержать этот взгляд так же трудно, как лезвие гильотины на своей шее. Меня раздирает пополам. Мне жаль. Я сочувствую ей, но по-другому, кажется, поступить сейчас не могу.

– Нужно было давно тебе сказать, – произношу я, чувствуя себя настоящим чудовищем. – Не уверен, что мои чувства достаточно сильны. Тем более, чтобы съезжаться и жить вместе. Ты точно достойна большего.

– Ты что, предлагаешь мне… расстаться? – произносит она, хмурясь.

– Да, – мне тяжело даются эти слова. – Извини.

– С чего вдруг? – спрашивает Марина после паузы. На ее лице шок, непонимание, и это заставляет меня испытывать чувство вины размером с небоскреб. – Когда это ты понял, что мы не подходим друг другу?!

Выходит чуть громче, чем предполагают правила приличия. На нас оборачиваются гости ресторана, некоторые начинают перешептываться.

– Сегодня, – отвечаю я честно. – Прямо сейчас.

– Разве ты не… мы не… – Она опускает взгляд в стол и трясет головой.

Мне так хочется сказать что-то такое, что успокоит ее, но понимаю, что это бесполезно после того, как я только что самым подлым образом порушил ее планы и разбил ей сердце.

– Посуди сама, нам даже не о чем поговорить. – Мой голос звучит жалко.

Теперь Марина смотрит на меня во все глаза. Ее захлестывают эмоции. Несколько секунд проходит в смятении, затем она тихо произносит:

– Я думала, ты тоже хочешь создать семью.

– Да, – подтверждаю я, надеясь, что она разглядит в моих глазах сожаление и боль. – Но семью нужно создавать с тем, кого любишь, а я… не уверен…

– Это шутка? – Марина багровеет от злости.

И это лучше, чем если бы она заплакала. Но все равно приятного мало. Я никогда не говорил ей, что люблю ее, но, видимо, все же каким-то образом давал понять, что наши отношения довольно серьезны. И сейчас она на грани истерики.

– Не знаю, почему так, – выдавливаю я, пожав плечами. Вранье. Знаю, конечно. – Еще вчера я вроде мог представить, как мы покупаем дом и растим в нем наших детей. Таких же красивых и целеустремленных, как ты. Но больше не могу. Не получается, как ни стараюсь. – Мой голос дрожит. – Э… Дело не в тебе.

– Да? А, может, тогда в тебе? – Ноздри Марины раздуваются от гнева. Она перестает казаться мне миловидной. – Или, может, ты нашел себе кого-то?

– Нет, – заверяю я.

И это тоже не совсем правда. Просто прошлое так резко ворвалось сегодня в мою жизнь, что для настоящего в ней не остается больше места. И даже логика не может совладать с этим странным внутренним порывом.

– А впрочем, – восклицает Марина, вскочив из-за стола и швырнув в меня тканой салфеткой. – Мне все равно, из-за чего ты решил со мной порвать!

– Спасибо, – говорю я, и это злит ее еще сильнее.

Я не нарочно. Честно. Просто вырвалось.

– Хочу попросить только об одном, – цедит она через сомкнутые зубы, наклонившись ко мне через стол. – Не приходи, когда поймешь, что облажался! Понял? Забудь обо мне! Ты потерял меня. Больше такой девушки, как я, у тебя не будет! – Марина хватает сумочку, разворачивается и стремительно покидает зал. И только когда я изумленно выдыхаю, решив, что все позади, она возвращается, чтобы швырнуть в меня последнюю фразу. – Ты… – она замахивается, но прижимает ладонь к груди, – ты ничтожество, Адамов! Понял? Полное ничтожество! Вот ты кто!

И пулей вылетает из зала.

Я беру бокал и под любопытные взгляды присутствующих выпиваю его залпом. Что ж, пора подвести итог вечера. Под воздействием неясных чувств я разрушил двухлетние отношения, которые плавно шли к совместной жизни, девушка, с которой я подумывал ее связать, меня теперь ненавидит, а ту, из-за которой у меня поехала крыша, я видел сегодня лишь мельком и вряд ли увижу вновь. Недурственно. Похоже, Марина права. Я – полное ничтожество и заслужил осуждение всех этих людей, которые не сводят с меня взгляды.

– За любовь, – говорю я с усмешкой, поднимая бокал Марины.

И выпиваю и ее вино тоже.

Глава 3. Ева

Линочка Ли – Попутный ветер

– Когда мне нужно обсудить мою личную жизнь, я иду к девчонкам. – Делаю последнюю попытку избежать неприятного разговора, но парни лишь рассаживаются удобнее и устремляют на меня внимательные взгляды.

– Мы должны знать, с чем имеем дело, – объясняет Артём и поворачивается к товарищам. – Просто представьте, из горящего здания выходит чувак, у него на руках полумертвый кот, и он начинает делать ему массаж сердца и искусственное дыхание! Уверен, кто-нибудь снимал на видео, и вечером мы увидим сюжет об этом в новостях, а Ева не хочет ничего нам рассказывать.

– Я даже приревновал, – соглашается с ним Илья, многократно кивая.

Я двигаю его локтем, он ржет.

– Адамов всегда любил производить впечатление, – вспоминаю я, сделав глоток кофе. – Геройствовал, игнорировал приказы, подвергал свою жизнь неоправданному риску. Это ужасно бесило Батю. Сколько помню, он регулярно отчитывал его у себя в кабинете. Орал так, что стены дрожали. Его запреты лезть в самое пекло действовали на Данилу как вызов: если отец приказывал ему держаться подальше от стены, это означало, что через мгновение он взберется вверх по балконам и спасет задыхающегося в дыму ребенка. И так каждый раз. «Нельзя» – значит «можно». Если бы Адамову не вручили медаль «За отвагу на пожаре», Батя уволил бы его: он так и собирался сделать за минуту до того, как позвонили из министерства.

– Отмороженный, – замечает Соло, качнув головой.

– Да, – киваю я. – Иметь дело с таким подчиненным – настоящий геморрой. Думаю, отец видел в нем потенциал, раз все время прощал и давал новые шансы.

– Но сегодня он был реально хорош! – встревает Илья.

– Он просто хотел привлечь внимание, – фыркаю я.

– Ну, мое он точно привлек!

– Я только одно не поняла, – произношу я, вдруг поймав себя на интересной мысли. – Адамов не из тех, кто любит просиживать штаны в кабинетах или сортировать пожарный мусор. Почему он променял боевые выезды на дознание? Чтобы потом лезть в огонь, когда его не просят?

– Значит, не дает он тебе покоя, да? – подначивает меня Илья, пихая локтем снова и снова.

– Может, после того случая в гостинице на набережной три года назад? – раздается чей-то голос.

Мы оборачиваемся. У выхода, навалившись на дверной косяк, стоит Никита Плахов. Один из тех ребят, с кем мы можем спорить до посинения, но все равно обожаем друг друга.

– Вспоминайте. Такое не забывается, – говорит он, дернув плечами. – Десять погибших, в том числе и трое пожарных. Обвалились перекрытия между этажами.

– Это были ребята из семьдесят первой части? – припоминает Лев, нахмурившись.

– Да, – киваю я. По моей спине пробегает холод. – Батя ездил на похороны. Некоторые из этих ребят работали под его руководством еще до того, как он вышел на пенсию.

Единственное, что меня тогда интересовало, был ли среди них Данила. Узнав, что он не пострадал, я испытала настоящее облегчение. Но на похороны с отцом не поехала, чтобы избежать встречи с ним.

– Они все из одного звена, – объясняет Никита, направляясь к нам. – Адамов – единственный, кто выжил.

Он делает себе кофе, а мы переглядываемся. Я чувствую, как кровь отливает от моего лица. Мне хотелось как можно меньше слышать о Даниле, но этот факт мне точно нужно было знать.

– Откуда ты знаешь? – поворачиваюсь я к Никите.

– Через общих знакомых, – отвечает он. – Плюс, мы сталкивались пару раз на выездах в прошлом году: командир просил дать ему разъяснения по тушению.

– Так он ушел из-за… трагедии?

Никита берет чашку с кофе и садится за стол напротив меня. Он пожимает плечами.

– Или из-за чувства вины. Ты ведь знаешь, как это бывает у выживших? Ты не понимаешь, почему товарищи погибли, а ты все еще здесь. – Никита усмехается. – Ну, или он реально прокосячился. Сама знаешь, нам лучше держаться рядом на задании. И если Адамов ослушался приказа… – он громко отхлебывает кофе, – лучше спроси у отца, он наверняка в курсе.

– Мне это неинтересно, – бросаю я, напустив на лицо безразличие. – Ушел и ушел из части. Наплевать. Все равно с его характером он вряд ли бы сделал там карьеру. Мог бы уже дослужиться до подполковника, если бы не перечил.

– Формально – да, Адамов больше не огнеборец, – улыбается Никита. И мне не нравится его улыбка. Я чувствую подвох и, как оказывается, не зря. – Но его кабинет все еще в семьдесят первой. А как вы все помните, восточное крыло нашей части в этом месяце вводят в эксплуатацию после отделки, и кто туда переедет?

Мое сердце как будто останавливается. Я вспоминаю слова начальника. Он что-то говорил об этом. Семнадцатая располагается в просторном современном комплексе, где часть совмещается с гаражом, диспетчерской, жилым сектором, спортзалом, учебными классами и… пустующим крылом, в которое после ремонта должны въехать пожарно-технические эксперты!

– Правильно, – кивает Никита. – Лаборатория, весь сектор судебных экспертиз и офис дознания. Туда уже готовятся ввозить новое оборудование и мебель. А испытательная «огневая» у них будет самая крутая в области.

– Так Адамов переезжает к нам? – оживляется Артём, будто он его преданный фанат.

Похоже, попал под обаяние этого мерзавца. Впрочем, я такое видела уже не раз. Данила умеет производить впечатление на людей. Особенно молодых и не столь искушенных.

– Надеюсь, у них будет своя столовая, – бормочу я, облизнув пересохшие от волнения губы.

– Насчет этого не знаю, – улыбается Никита.

Ему будто нравится видеть мучения, написанные на моем лице. Будь он менее проницательным и наблюдательным, наша дружба была бы крепче.

– Так ты из-за него пошла в пожарные? – добивает он меня ехидной усмешкой. – Или из-за отца?

– Да почему мне никто не верит, что я действительно хотела стать пожарным, чтобы помогать людям? – восклицаю я возмущенно.

– Но ты сказала… – начинает Артём, и мне приходится ударить его по колену.

– Да. Бесячие слова Адамова про то, что мне не место в этой профессии, сработали как триггер! Я захотела доказать, что он ошибается, что тут плохого? Но служба в части с юности была моей мечтой. И для меня нет ничего важнее этой работы! – говорю я с жаром. – И к черту тех, кто не согласен! – ловлю на себе взгляд Никиты. – И тебя к черту, Плахов!