Полная версия
Он хотел закрыть глаза. Спрятаться. Но веки не слушались. Они были сухими, как пергамент. Он не мог оторвать взгляда от окна. Багровый свет луны заполнял зрачки, превращая мир в кровавую баню. И в этом багровом круге Костя увидел тени. Нечеловеческие. Кабаньи головы. Три? Четыре? Они двигались по двору, низко опустив рыла. Нюхали воздух. Но не трогали мясо под брезентом. Не трогали. Как будто знали, что оно… испорчено? Или… предназначено не им?
Одна из теней, самая большая с очертаниями секача, медленно повернулась к запотевшему грязному окну избы. Её уши, огромные, лопушистые, зашевелились, будто прислушиваясь… к жалостным стонам старшего брата. К бешеному сердцебиению младшего. К тиканью их обречённости.
Удар.
Не снаружи. Внутри головы Кости. Хруст кости, лопнувшей под прессом. Мир накренился, поплыл и потонул в кроваво-красной мути. Последнее ощущение перед тем, как тьма поглотила его целиком – тёплая жидкость, заструившаяся по губам. Солёная. С кислинкой. И с сильным металлическим привкусом ржавчины.
Глава 1. Ловушка
05:32
Галина Павловна Кондратьева открыла глаза за три минуты до будильника. Вырванный из сна организм хозяйки магазина «Продукты и Мясо» ещё цеплялся за последние тёплые обрывки радостных образов. Снилось лето, сонный шелест берёз над прудом и шестилетняя дочь, кормящая уток. Но органы чувств безжалостно возвращали в действительность. Запах подгнивших овощей со склада, пропитавший её каморку насквозь. Пыльный холод и вечная сырость, просачивающаяся сквозь потрескавшиеся плиты. Кисловатый дух тлеющей золы в буржуйке. Женщина лежала, прислушиваясь, как за тонкой стенкой в коридоре потрескивал и шипел терморегулятор. Старая железяка билась как рыба об лёд, пытаясь вытянуть температуру с жалких четырнадцати градусов к чему-то, напоминающему человеческое существование. Февраль. Месяц, когда зима уже не ревёт, а тихо душит, затягивая петлю ледяной удавки. Жители Чурилово в этот период перестают сверяться с календарём. Какая разница, какое число, когда по радио неизменное: «Минус двадцать семь, ощущается как минус тридцать пять»? Цифры холода вытеснили дни недели.
Трещина в раме окна, тонкая, как след от лезвия бритвы, пропустила внутрь струйку воздуха. Не просто холодного. Колючего. Злого. Он словно нашёптывал ледяным голосом: «Вставай, барыня. Проспишь ревизию, столичные пижоны с официальными бланками разорвут твой магазин на лоскуты. Да и штраф влепят такой, что Таньке в Челябинске не учиться придётся, а унитазы драить». Галина выдохнула непотребное слово, повисшее в воздухе белым облачком пара, и откинула тяжёлое ватное одеяло. Несмотря на то что спала в спортивном костюме, холод вдарил по телу увесистой оплеухой. Натянула валенки прямо на шершавые шерстяные носки, пропахшие потом и отчаянием. Пол под ногами был не просто холодным. Он был каменным, мёртвым, как содержимое морозилки. Из-за стены донёсся предсмертный хрип генераторного насоса. Бульканье, захлёб… и тишина. Бак опустел. Снова.
«Дизель жрёт, как конченый алкаш перед завязкой», – пронеслось в голове. Галина натянула пальто, потёртое и пропахшее кофе «3 в 1», и вышла во двор. Ночная метель улеглась, оставив после себя девственно-белое покрывало. Свежая «пудра» лежала ровным слоем, сглаживая геометрию мёрзлой почвы. Если под колеёй от саней Чуприных и была кровь, её теперь точно не увидят. Снег похоронил всё. Аккуратно. Бесшумно. Как опытный могильщик.
Вот уже третий год Галина жила, вернее, выживала в разводе. Муж, сука, не просто ушёл. Пока она выбивала кредит на ремонт протекающей крыши, тихой сапой продал дом. Единственную недвижимость, что у них была, кроме лавки, и укатил, по его словам, «к сестре на Сахалин». Два раза от него приходила открытка: «Здравствуй, Галя. Жив-здоров…» Как будто этот факт её теперь хоть как-то интересовал. Женщина вынужденно переехала в пристройку к магазину. Каморка. Дыра. Одно из окон – забитый фанерой проём, сквозь щели которого завывал ветер. Кухня – кипятильник в эмалированной кружке, вечно покрытой коричневым налётом. Ванны нет. Туалет – дыра в полу уличного сортира на заднем дворе кирпичного магазина. И всё же… её крепость. Её смысл. И её же тюрьма.
Доставшийся от родителей, он пережил Брежнева, развал Союза, лихие девяностые. Менялись вывески, названия на бумагах, а внутри… внутри всё оставалось тем же: скрипучие деревянные полки, сколоченные из потемневших досок, прилавок с выщербленными ящиками для круп и овощей. Весы со стрелкой. И ОН! Массивный, сорокакубовый монстр в подсобном помещении. По сути, неприступный бункер в облике промышленного морозильника. Броненосец из семидесятых, списанный с мясокомбината. Обшитый потёртыми алюминиевыми плитами, с ручным аварийным рычагом внутри и тугой, как грешник в аду, ручкой с поворотной защёлкой, открыть которую мог только крепкий мужик. Он вечно гудел… вернее, рычал, как старый самолёт, застрявший на взлётной полосе, но уверенно держал температуру. Минус двадцать. Как в сердце ледяного демона снаружи.
Три дня назад ручку заклинило намертво. Открыть можно было только снаружи с применением грубой силы и лома. Рычаг аварийного выхода изнутри болтался безжизненно оторванной конечностью. Вчера утром Галина, стиснув зубы, всё же вызвала ремонтников. На горизонте маячила проверка из Роспотребнадзора. Если они приедут, а камера не откроется… или, не дай бог, сломается окончательно… Штраф? Это ещё полбеды. Закрытие. Банкротство. Конец всему.
Демонтаж защёлки, сверление, подгонка нового замка – всё должно было быть сделано чисто, аккуратно, без единого намёка на ветхость сооружения. Чтобы ни у одного инспекторского носа, привыкшего чуять проблемы за версту, не дрогнул и волосок в ноздрине. Галина держалась за этот морозильник, за магазин, как утопающий за соломинку. Пока работает камера, магазин жив. Пока магазин жив, жива она. И жива её Танечка, учащаяся на бюджете в Челябинске, но каждый месяц вытягивающая из матери кровные, будто магазин был дойной коровой.
Сегодня день икс. Столичные крысы в наглаженных костюмах приедут «понюхать», чем кормят село. Какая-то сука, обиженная, что ей не дали скидку на прогорклое печенье, накатала жалобу. На якобы несвежих кур. А в стальном чреве её морозильника висят две сотни килограмм мяса дикого кабана. Без единой бумажки. Без клейма. Без ветеринарного контроля. Нарушение? Да это расстрельная статья по их меркам! Но отказаться? Значит, Тане не на что будет жить в городе. Этого Галина допустить не могла. Ни за что.
Снег под валенками хрустел с таким звуком, будто ломались крошечные косточки. Галина спустилась в подвал к «Вепрю-10», старому дизельному генератору, на который соседи много раз жаловались в сельсовет. «Не спим, Галя! Гудит как про́клятый!» Она дёрнула за стартовый тросик. Агрегат икнул, выплюнул из выхлопной трубы клубок сизого едкого дыма, который повис в морозном воздухе, как призрак. Внутри заурчали подшипники и заскрежетали шестерни. Под потолком вспыхнул тускло-жёлтый свет. Он хлестнул резким лучом, выхватывая из темноты ржавые бочки и оборудование сторожа в углу. Словно огромный больной глаз на мгновение приоткрылся и посмотрел… прямо на неё. Холодный, не мигающий, но знающий всё глаз.
05:50
Взгляд вышедшей на улицу женщины зацепился за два призрачных шарика света, выплывавших из предрассветной мглы над дорогой. Фургон. «Монтажники!» – мысль пронзила не просто холодом, ледяной иглой вины и тревоги. Сегодня придётся улыбаться чужим мужикам, пока они ковыряются в «грязном белье» – в морозильнике. Смотреть, как выдирают старую защёлку, оставляя зияющую дыру. Демонтируют сломанную ручку и подгонят новую. По её просьбе окончательно смонтируют только завтра, после ревизии. Какой профит? Галина получит официальный повод не давать заглянуть проверяющим внутрь и наткнуться на её мясные аферы.
– Да без проблем! Тишина у вас мёртвая, Галина Петровна, – согласился на условие менеджер из сервис-центра по телефону сиплым прокуренным голосом. – Да и кто полезет ночью в ваш броневик? Разве что привидения с ближайшего кладбища, да и то… погреться.
Галина попыталась просчитать все плюсы и минусы этого плана. Ревизоры увидят, что оборудование обслуживается. Увидят новую ручку с документами, блестящую бирку и разуверятся в слухах о неисправностях. А то, что на сутки дверь останется без аварийного рычага изнутри… ну и ладно. Кроме туш там всё равно никого. «А если будет?» – прошипел в мозгу крошечный ледяной голосок паники. Она заткнула его ложкой сахарного песка, засыпанного в кружку с чаем. Сахар скрипел на зубах, как мелкий гравий.
Фургон закатился во двор, чихнул и выплюнул из кабины двух человек. Один рослый, крепко сбитый, в синей засаленной куртке, от которой пахло машинным маслом и потом. Второй пониже, сутуловатый, в пуховике болотного цвета. Рослый зашёл в магазин первым, его голос звучал до противного бодро… Излишне бодро для этого часа и места.
– Шура. Монтажник.
Второй долго копошился с шарфом, обмотанным вокруг нижней части лица, словно стыдился показываться. Голос глухо пробился сквозь ткань:
– Дима… Васильич…
– Надеюсь, шустро управитесь, – Галина приветливо кивнула, стараясь вложить в голос терпение, которого не было. Её пальцы сжали остывшую кружку так, что костяшки побелели. – До девяти. И не забудьте убрать срач за собой! Чтобы всё… сияло. Поняли? СИЯЛО!
Парочка прошла на склад. Загремели ключи, звякнул металлический ящик с инструментами. Галина перешла в зал магазина, щёлкнула выключателем. Люминесцентные лампы над прилавком вспыхнули болезненно-жёлтым светом, выхватив из полумрака знакомый пейзаж: облупившиеся, как старая кожа, полки с банками сгущёнки; кривую вывеску «ХЛЕБ»; старый шкаф-витрина для молока, от которого несло кислятиной и тлением резинового уплотнителя. Резиновая шторка на двери в подсобку висела криво, с одного края по ней стекала грязная капля.
Взгляд женщины, нервный, как у загнанного зверя, упал на ценник. «Свинина, 1-й сорт, 369,90 ₽». Цифра была выведена красным маркером. Из нижнего завитка девятки сползла алая капля, застывшая на стекле. При резком свете лампы она была похожа на запёкшуюся слезу. Или на каплю крови. Очень свежую.
За проёмом в подсобку раздался сдержанный звон гаечных ключей и скрежет металла по металлу. Один из мастеров прокричал:
– Петровна, ручку сняли. Теперь резинку уплотнительную аккуратненько поддеваем…
– Осторожнее там! – отозвалась Галина, не отрывая глаз от кровавой слезы на стекле. – Она же советская, та резинка… паз весь в зазубринах, как пила. Не порежьтесь!
06:35
ХРУСТ! Короткий, сухой, оглушительно громкий в тишине магазина. Звук, будто раздавили огромный орех. Или сломали кость. Шура выругался сквозь зубы, Дима крякнул от напряжения. Наступила тяжёлая, звенящая пауза. Галина замерла, прислушиваясь к стуку собственного сердца в висках.
– Всё нормуль… – донёсся наконец голос Шуры, чуть сдавленный. – Живы. Планка старая… гнилая. Треснула пополам, как спичка. Закроем листом железа. Временно.
Галина машинально кивнула пустой полке. Её рука потянулась к крошечному дешёвому обмылку, лежащему на прилавке у кассового аппарата. Она сунула его в карман. Твёрдый шершавый кусочек послужил якорем в этом бытовом шторме. Она двинулась к кассе, к толстой тетради в чёрном переплёте – журналу учёта. Любой клерк из райцентра, раскрыв её, ахнул бы от каллиграфической точности записей Галины Павловны. Каждая цифра – в аккуратном квадратике, строки – как по линейке. Но если приглядеться… между этими идеальными квадратиками в уголках страниц тонким карандашом прятались другие знаки. Маленькие, стыдливые: «-2 кг копыта», «на Т.-мол.», «-1,5 тушка каб.». Эти «минусы» были как грязь под ногтями. Не воровство у покупателей. Её собственные, «легальные» вычеты. Маленькие кражи у себя самой, поставщиков и государства. Чтобы выжить. Чтобы Танюша в Челябинске не ходила в дырявых сапогах. Чтобы лавка не захлопнулась навсегда. Искусство перемещения оборотных средств в тени бумаг, переданное отцом.
Колокольчик над косяком входной дёрнулся, издав короткий надтреснутый звук, больше похожий на стон. Деревянная дверь прогнулась под напором. Вошёл Артём, её новый грузчик. Субтильный парнишка, утонувший в спортивном костюме «Адидас», слишком лёгком для ледяного ада снаружи. Капюшон с акульими зубами делал лицо похожим на лицо испуганного подростка. В руках он сжимал накладную на сосиски и пластиковый контейнер с наклейкой: «СДЭК-Село. Для Юлии Ивановой. Пос. Речной».
– Галя Павловна, груз пришёл… Пересчитать? И в морозилку сразу? – голос его подрагивал.
Она лишь махнула рукой не глядя: «Грузи». В этот момент в кармане зажужжал телефон. Экран ослепил: «Сбербанк. Минус 21 334 ₽: погашение кредита». Цифры горели, как раскалённые угли. Она судорожно погасила экран, будто зажимая лопнувшую артерию. Минус. Вечный минус.
Артём скрылся за резиновой шторкой в подсобке. Он отсутствовал не больше пяти минут. Вернулся – и Галина едва узнала его. Лицо было белым как бумага, под глазами – синие тени. На чёлке, выбившейся из капюшона, сверкали кристаллики инея. Глаза – огромные, полные немого ужаса.
– Там… – он сглотнул, голос сорвался, – темно… Лампа одна, моргает… как… как в морге. Жуть.
Галина отвернулась, делая вид, что вытирает пыль с банки импортного горошка, который никто не покупал уже полгода. Голос её прозвучал резко, как удар топора по мякоти:
– Чего мелешь? Мясо как мясо! Не в простынях же, пацан. Не нравится – ищи работу потеплее. В пекарне, например.
06:48
Колокольчик над дверью ещё раз напомнил о себе. Сперва коротко и сдавленно, когда под аккомпанемент удушливого кашля снеговиком ввалился Виктор Никитович. Низенький и пузатый сторож. Его грозное «оружие», мощный фонарь на ремне, болтался на боку, как игрушечный пистолет. За ним, словно тень, проскользнул Колька. Худющий семнадцатилетний лоботряс с торчком неухоженных волос. Пальцы пацана дрожали мелкой предательской дрожью, снимая с полки упаковку «Балтики-9» так, будто это был чемоданчик с бомбой. Виктор Никитович бросил на него тяжёлый, усталый взгляд, полный презрения и какой-то древней деревенской брезгливости.
Вздохнул, воздух из лёгких вышел со свистом, как из проколотой шины:
– Опять этот… Без отца, мать, понятное дело, не справляется.
– Колька! – Галина дёрнула тонкими бледными губами. – Магазин закрыт… до открытия! Сдристни!
– Я ненадолго, тётя Галь… честно! – Колька метнулся к стеллажу с дешёвыми сухарями, съёжившись, как мышь, почуявшая кота. – До открытия… посижу здесь? Холодно.
Никто не стал вникать. Магазин, как прожорливый зверь, требовал «жертв» – покупателей, а не нравоучений над местным придурком.
На крыльце заскрипел снег под тяжёлыми уверенными шагами. Послышался ярый стук сбиваемого с обуви снега. Вошла Даша. Курьерша местного филиала «СДЭК-Село». Жёлтый корпоративный пуховик сидел на девушке мешком, снег таял по швам, оставляя на полу тёмные грязные потёки. В руках планшет, на лице маска из раздражения и вечного недосыпа.
– Галя, – бросила она, не здороваясь, – твой груз для Юльки снова без описи. И накладной нет. Я за него головой отвечаю, а ты как всегда – «потом».
– Оформлю после ревизии, – отмахнулась Галина, жестом указывая на пустой контейнер, который Артём оставил у прилавка. – Вали в морозилку, забирай груз и катись.
Даша фыркнула звуком, похожим на шипение змеи, и метнулась за Артёмом, который уже ковылял обратно. Галина проводила их взглядом. Две фигуры, жёлтая и серая, скользнули за резиновую шторку. Промокшие ботинки обоих оставляли на грязном линолеуме тёмные извилистые следы. Как слизняки.
«Вепрь» под полом вдруг снова чихнул. Потом кашлянул и тут же издал предсмертный хрип. Лампочки в магазине моргнули раз, другой… и погасли. Не полностью. Они замерли в полутьме, тускло тлея оранжевыми точками, как глаза спящих демонов. Генератор заглох. Вырубившийся дизель оставил магазин на милость обветшалой и дряхлой поселковой электросети. Напряжение упало до жалких значений. Тишина, навалившаяся внезапно, была гулкой и тяжёлой. Как в пустом склепе старого аэропорта, где объявили: «Все рейсы отменены. Навсегда». Снаружи отчётливо донёсся скрип санок. Соседка тащила сопящую соплями дочку в садик. И в этот миг…
БА-А-АЦ!
Звук был не просто громким. Он был физическим. Как будто в недрах здания захлопнулся огромный стальной капкан. Ленты на дверном проёме подсобки распахнулись и на пороге возник Шура. Запыхавшийся и смущённый. Лицо его, обычно спокойное, даже под слоем грязных полос было бледным. В глазах не испуг, а какое-то ошеломлённое недоумение.
– Петровна! – выдохнул он, голос сорвался. – Сняли… ручки сняли. Затворный механизм пришлось вынуть. Новый бы поставить… да Димка, дебила кусок, сверло нужное забыл! Так что… – он махнул рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи, – монтаж новой ручки переносим на завтра. А дверь… вы её пока не закрывайте до упора, лады? А то не откроете! Шпингалет то фурычит. Притворите и всё. Щель, конечно, останется…
– Как это не закрывайте?! – Галина вскипела, голос предательски взвизгнул. Её легальный способ продемонстрировать кукиш ревизорам перед закрытой дверью таял на глазах. – У меня там продукции на сотни тысяч! А если воры?
– У вас и днём-то покупателей нет. Ночью кто полезет? – Шура фыркнул, оглядывая пустой зал. Взгляд упал на Виктора Никитовича, копошащегося у люка в подвал. – Вон, даже сторож ваш и тот в свою берлогу полез. Не волнуйтесь, Галина. Щас придумаем, как подшаманить!
Виктор Никитович действительно спускался по скрипучей лестнице в подвал, где в кромешной тьме гудели и мигали раскалёнными глазами пять видеокарт его тайной «майнинг-фермы». «Кабель проверить», – буркнул он для отмазки. На самом деле убедиться, не сбилось ли за ночь что в этой адской топке, пожирающей его скудную пенсию.
Галине захотелось заорать, начать спорить с ремонтниками, но силы вдруг оставили. Ревизоры приедут через два часа. А эти болваны всё испортят, если сейчас она начнёт истерить. Она стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони.
– Ладно, – выдавила она сквозь зубы, лихорадочно соображая, куда спрятать дичь. – Думайте. Но к восьми утра чтобы пофиксили! Слышите?!
06:58
Чурилово под утро промёрзло насквозь, дыша ледяным паром, но в магазин вдруг вполз… запах. Не просто запах. Вонь. Едкая, маслянистая, как будто кто-то прямо на прилавке сварил старые покрышки в чане с дешёвой соляркой. Пахло палёной изоляцией, горелой пластмассой и чем-то невыразимо гнилым. Этот смрад обволакивал горло, щекотал ноздри, вызывая спазмический кашель. Галина выбежала во двор и увидела: из-под наружной двери подвала, того самого, куда сполз Виктор Никитович, вился тонкий жёлтый дымок. Тёплый и зловонный. Как дыхание спящего дракона из болот.
– Витя! – крикнула она, голос сорвался на визг. – Ты там не угорел?! Отзовись!
– Не истери в портки, – раздался недовольное ворчание сторожа. – Из-за твоего уёбищного вепря два блока питания коротнуло.
Ещё в сентябре овдовевший военный пенсионер продал свою единственную корову и купил на «Авито» бэушное оборудование для майнинга. Галина сначала крутила пальцем у виска, «сошёл с ума, дедушка», но потом махнула рукой. Во-первых, он оплачивал электричество. Во-вторых, благодаря ему в магазине был стабильный интернет, единственный в окру́ге. Ей это подходило: касса работала, онлайн-чеки уходили куда следует.
Сдержав рвущуюся наружу в ответ брань, Галина вернулась. На стеклянной витрине, где красовалась цена «369,90» за свинину, цифра «9»… расплылась. Не просто потекла. Она кровоточила. Алый маркер потёк вниз жирными каплями, оставляя на стекле багровые подтёки, похожие на струйки свежей крови. Галина замерла, глядя на необычное свидетельство порчи. Посреди зала возник Колька. Он всё ещё прижимал к груди коробку с пивом, как щит. Глаза бегали, как у затравленного зверька.
– Тётя Галь… – прошептал он сорвавшимся голосом, – я заныкаюсь до открытия? Дядя Витя… он… он ругаться будет… если увидит… – Пацан, изъяв одну бутылку из упаковки, метнулся к проёму, за которым скрывался вход в морозильную камеру. Туда, куда уже «провалились» Артём и Даша.
«День ещё не начался, а уже так хочется, чтобы он завершился!» – пронеслось в голове хозяйки магазина, и мысль эта была полна бессильной ярости. Она сделала шаг, чтобы рявкнуть: «Колька, стой! Не лезь туда!» – но…
Лампочки над прилавком мигнули в последний раз. Жалко. Слабо. И погасли. Окончательно. Магазин погрузился в кромешную ледяную мглу. Тишина навалилась внезапно, абсолютная и звенящая. Такую можно было резать. И в этой тишине Галина услышала, как где-то в глубине, за прилавком, с лёгким зловещим треском лопнуло стекло витрины с конфетами. От холода. Или от чего-то другого. И тогда прозвучал этот звук. Глухой. Тяжёлый. Окончательный.
ЛЯЗГ!
Металлический, леденящий душу скрежет, за которым последовал глухой мощный удар. Как будто огромная стальная пасть жадно захлопнулась. Галина поняла мгновенно, сердце ёкнуло, остановившись на долю секунды. Сквозняком захлопнуло дверь морозильной камеры. Тяжёлую, бронированную, с сорванной ручкой и неработающим аварийным рычагом внутри. Никто не услышал этого лязга, кроме Галины. Виктор Никитович копошился в ядовитом тумане подвала своей «фермы». Монтажники что-то сверлили у себя в фургоне. В торговом зале осталась только хозяйка и всепоглощающая ледяная тишина. Тишина кладбища. Или морозильника. Разницы уже не было.
07:05
Стук захлопнувшейся двери прокатился по внутренностям камеры не просто звуком – а ударом. Физическим. Воздух дрогнул, как поверхность пруда, в который швырнули кирпич. Колька мгновенно пожалел, что вообще сюда сунулся. Он сжимал бутылку «Балтики-9», но пальцы стремительно коченели, а поверхность становилась скользкой, как мокрая рыба. На секунду померещилось, что стекло истончилось до толщины папиросной бумаги и вот-вот лопнет, разрезав ему ладонь до кости. Он бросил бутылку на ближайшую коробку с заледеневшими пластами сала. Та покатилась, звякнув, но не разбилась. Парень попытался отдышаться. Воздух резал лёгкие, словно лезвие.
Даша в своём жёлтом пуховике-мешке чертыхалась сквозь стучащие зубы. Телефон в руке мигал алым предсмертным сигналом: «1%». Она планировала зарядить его в конторе. Аварийная лампочка под потолком дёрнулась, выплюнув тусклый рыжий всполох света, будто кривая сальная свеча на сквозняке, и снова погрузила камеру в дрожащую морозную полутьму. Тени заплясали на стенах, удлиняя висящие туши до размеров висельников.
Артём, не раздумывая, подскочил и хлопнул ладонью по ледяной металлической створке закрывшейся двери. КЛЯНЦ! Звонкий удар пронёсся эхо-сверчками по полкам, заставив покачнуться мёртвые бока кабанов. Лёд на крюках зловеще скрипнул.
– Эй, Галя Павловна! – голос резонировал, ударившись о металл. Он врезал ещё раз, изо всех сил. – Дверь захлопнулась! Слышите?!
Ответа не было. Ни гула голосов снаружи, ни привычного глухого позвякивания механизма компрессора. Только глухая, непроницаемая стальная мембрана. Чёртова плита склепа.
– Тихо! – шикнула Даша, прижав замёрзший палец к посиневшим губам. Её глаза расширились в полутьме. – Слышите?
Все замерли. Где-то над головами едва слышно потрескивал защитный пластик светильника.
– Что слушать? – прошипел Колька, обхватив себя руками. – Ни черта…
Тхонк.
Едва различимый сиплый треск. Где-то в глубине камеры, за горами ящиков с заморозкой. Потом ещё: тхонк-тхонк. Будто кто-то пассатижами отковыривает кусок льда от оцинкованной стенки. Или… грызёт его.
– Кто-то снаружи возится? – предположила Даша, отмахиваясь планшетом, но в голос прокралась тоненькая нить сомнения. – Сейчас откроют.
Но дверь не открывалась. Секунды медленно растягивались в минуты. Колька подошёл к двери, вжавшись лицом в ледяной металл. В угасающем свете лампочки он разглядел место, где раньше торчал «грибок» аварийной ручки. Теперь там зияла рваная дыра, окружённая клочьями старого почерневшего герметика. Цветом – как запёкшаяся кровь.
– Стильно, – сипло хохотнул он и тут же согнулся от приступа кашля. Нервный смех вырвался клокочущим ледяным облаком, сводящим скулы.
Артём перехватил взгляд Даши. В её глазах бурлил не только страх замёрзнуть. Если дверь быстро не откроют, её заказ СДЭКа сорвётся. А это вычет из без того мизерной зарплаты и голодная неделя впереди.
Во рту возник горько-кислый странноватый привкус. Холод пробирался сквозь тонкие подошвы кроссовок Артёма, ботинки Даши и прохудившиеся кеды Кольки. Ноги немели. Вместе с ними немел и разум.
07:09
– Говоришь «щас откроют»? Да-да, конечно, – Артём нервно забарабанил кулаком по двери, уже не стуча, а долбя. – ГАЛИНА! ОТКРОЙ ЭТУ ЧЁРТОВУ ДВЕРЬ!
