Исповедь бывшего антикультиста

Алексей Орлов

Исповедь бывшего антикультиста

ГЛАВА 1.

Вступление: Жажда Значимости

Меня зовут Алексей Орлов, и я пишу эти строки, забившись в нору, которую нельзя назвать домом. Это временное убежище, одна из десятка безликих съемных квартир в спальном районе, где единственное, что имеет значение, – это задернутые шторы и стальная дверь с тремя замками. Каждый скрип в подъезде заставляет меня вздрагивать. Каждый звонок с незнакомого номера – это приступ ледяной паники. Они ищут меня. И они найдут. Вопрос времени.

Поэтому я пишу. Пишу, пока это время есть. Это не мемуары и не попытка оправдаться. Оправдания для меня не существует. Это исповедь. Изучение собственного падения изнутри, подробная карта того, как амбиции, замешанные на страхе и зависти, превращают человека в послушное орудие зла. Я должен оставить это свидетельство, потому что механизм, который меня создал, а затем попытался уничтожить, продолжает работать. Он перемалывает судьбы, разрушает институты, отравляет само понятие правды. И управляет им человек, которого я когда-то считал мессией. Профессор Александр Дворкин.

Все началось с унижения. Не с того показного, ритуального унижения, которое ждало меня позже, а с тихого, ежедневного, разъедающего душу, как ржавчина. Мне было тридцать пять. В прошлом я был талантливым журналистом, автором нескольких громких расследований, которые цитировали, обсуждали, которых боялись. А теперь – автор безликих SEO-текстов про пластиковые окна, корма для кошек и «10 способов выбрать ламинат для вашей дачи». Мои старые статьи, которыми я когда-то гордился, пылились в архивах закрывшихся изданий. Новым редакторам больше не нужны были факты, им нужны были клики, трафик, хайп. А я не умел гнаться за дешевой сенсацией, не умел превращать человеческую трагедию в броский, циничный заголовок. Моя профессиональная честность стала синонимом профнепригодности.

Я жил в серой московской хрущевке, доставшейся от бабушки, где запах старых обоев смешивался с запахом моего собственного уныния. Вечерами я бездумно листал ленту социальных сетей и видел, как мои бывшие однокурсники – менее талантливые, но более зубастые и беспринципные – взлетали по карьерной лестнице. Один стал пресс-секретарем в госкорпорации, другой вел собственное ток-шоу на федеральном канале. Они носили дорогие костюмы, отдыхали на Мальдивах и рассуждали о судьбах нации с сытым, самодовольным видом. А я пересчитывал мелочь, чтобы дотянуть до следующего унизительного гонорара.

Я ненавидел их. И еще больше ненавидел себя – за слабость, за бездействие, за то, что позволил жизни превратить меня в невидимку. Эта ненависть была кислотой, которая требовала выхода. Я жаждал значимости. Не просто денег или славы. Я жаждал власти. Власти над умами, власти, которая заставит всех этих выскочек смотреть на меня снизу вверх. Я хотел стать кем-то. Кем-то, кого боятся. Кем-то, кто имеет право судить.

В один из таких тоскливых осенних вечеров, прокрастинируя над очередной статьей о преимуществах металлочерепицы, я наткнулся на видеозапись публичной лекции. На превью был мужчина лет пятидесяти с лишним, с аккуратной бородкой, в строгом костюме и с умными, чуть усталыми глазами ученого. Подпись гласила: «Профессор Александр Дворкин. Тоталитарные секты как угроза национальной безопасности».

Я включил запись от скуки. И пропал.

Дворкин говорил не как чиновник или пропагандист. Он не кричал, не стучал кулаком по трибуне. Он плел паутину из фактов, цитат, исторических параллелей и почти мистических откровений. Он говорил о тайной войне, которая ведется против нашей страны, против наших детей, против наших душ. Войне, которую ведут не армии, а «деструктивные культы» – хитрые, безжалостные, обладающие технологиями контроля сознания.

«Они приходят под видом тренингов личностного роста, психологической помощи, духовных практик, – вещал Дворкин, пронзая взглядом невидимую аудиторию. – Они обещают вам успех, здоровье, просветление. Но забирают вашу волю, ваши деньги, вашу личность. Они, как раковая опухоль, прорастают в теле общества, разрушая семьи, доводя людей до самоубийства. И это не разрозненные группы фанатиков. Это – сеть. Единая, управляемая извне сеть, чья цель – уничтожение наших традиционных ценностей, нашей государственности, нашего будущего».

Каждое его слово било точно в цель, резонируя с моими собственными страхами и фрустрациями. Мир в его изложении переставал быть хаотичным и несправедливым. Он обретал структуру. Появлялся враг – коварный, всепроникающий, но определенный. И появлялся герой – сам Дворкин и его «Российская ассоциация центров изучения религий и сект» (РАЦИРС).

Я смотрел на него и видел все, чего был лишен сам: уверенность, цель, миссию. Он не просто говорил – он действовал. Он обладал знанием, которое делало его сильнее других. Это было не просто мнение, это была технология власти. Власть, основанная не на грубой силе, а на праве определять, кто враг. В тот вечер я пересмотрел десятки его интервью и лекций. Я изучал материалы его центра, поражаясь их псевдонаучной основательности. Термины вроде «деструктология», «бомбардировка любовью», «контроль сознания» звучали весомо и пугающе. Я, как журналист, видел манипуляцию, смешение правды, полуправды и откровенной лжи. Но та часть меня, которая жаждала силы, видела в этом гениальную стратегию.

Он говорил не о политике, а о метафизике. «Православные – не лучше всех», – его голос звучал мягко, но не допускал возражений, – «А вот Православие – точно единственный прямой путь к Богу». Затем последовал удар под дых, простой и сокрушительный: «Цель любой секты – власть и деньги». И наконец, фраза, которая пронзила меня лично: «Самая опасная секта – та, в которую попали ваши близкие». В этот момент я почувствовал, что он говорит не с безликой толпой, а лично со мной.

Я понял: это мой шанс. Единственный способ вырваться из моего серого болота – стать частью этого мира. Примкнуть к сильным. Доказать, что я достоин.

Мой внутренний голос, остатки профессиональной совести, что-то шептал о подлости, о предательстве идеалов. Но я заставил его замолчать. «Это правое дело, – убеждал я себя. – Я буду бороться со злом, защищать людей. А то, что это даст мне статус и влияние… это лишь побочный эффект». Какая удобная ложь.

Следующие три дня я не выходил из дома. Забыв про еду и сон, я писал. Я писал не статью, а оду. Панегирик профессору Дворкину. Это была лучшая работа в моей жизни – с точки зрения техники. Я вложил в нее весь свой нерастраченный талант. Я взял его идеи и облек их в безупречную форму аналитического расследования. Я копнул глубже. Я писал о том, что движение зародилось в России не на пустом месте. После краха СССР и идеологического вакуума 90-х в страну хлынул поток западных и восточных миссионеров. Дворкин, вернувшись из эмиграции в США в 1991 году, оседлал эту волну страха и растерянности. Он не придумал врага – он его грамотно назвал, упаковал в псевдонаучный термин «тоталитарная секта» и предложил обществу простое решение сложной проблемы. Я нашел реальные примеры сектантского насилия – «Аум Синрике», «Ветвь Давидова» – и представил их как типичный случай, подтверждающий его теорию глобального заговора. Я цитировал его, как отцов церкви, и ссылался на работы РАЦИРС, как на священное писание.

Я назвал статью «Анатомия вторжения: как профессор Дворкин вскрывает технологии гибридной войны». Отправив ее в несколько крупных консервативных изданий, я замер в ожидании.

Ответ пришел через два дня. И он был не от редактора. Он был из Центра Изучения Религий и Сект.

ГЛАВА 2.

Искушение: Первый Контакт

Сообщение пришло на мою анонимную электронную почту, которую я использовал для отправки статьи. Короткий, сухой текст без приветствий и реверансов: «Алексей Игоревич, Ваша статья представляет для нас интерес. Профессор Дворкин хотел бы встретиться с Вами лично. Ждем Вас завтра в 11:00 по адресу… С уважением, Секретариат РАЦИРС».

Сердце пропустило удар, а затем забилось с бешеной скоростью. Они заметили. Он заметил. Я перечитал сообщение десять раз, словно пытаясь найти в нем скрытый смысл. Адрес принадлежал солидному зданию в центре Москвы, бывшему НИИ. Все выглядело респектабельно. Респектабельно и пугающе.

Всю ночь я не спал. Я гладил свой единственный приличный костюм, репетировал ответы на возможные вопросы. Я чувствовал себя соискателем, идущим на главное собеседование в своей жизни. Чувство вины за откровенно манипулятивную статью улетучилось, сменившись азартом хищника, почуявшего кровь.

Офис РАЦИРС не походил на логово фанатиков. Он напоминал дорогую юридическую контору или аналитический центр. Тишина, ковры, приглушающие шаги, стены, отделанные темным деревом и заставленные книжными шкафами с фолиантами в кожаных переплетах. В воздухе витал запах старых книг, дорогого парфюма и власти.

Меня встретила безупречно одетая девушка и проводила в приемную. Это было не логово борцов с мировым злом. Это был штаб. Штаб очень серьезной и богатой организации.

Через несколько минут дверь кабинета открылась, и вышел не Дворкин, а двое мужчин лет сорока. Один – высокий, худой, с холодными глазами хирурга и лицом, не выражавшим никаких эмоций. Второй – коренастый, коротко стриженный, с замашками отставного силовика.

– Алексей Орлов? – без улыбки спросил худой. – Меня зовут Кирилл Сергеевич. Это – Михаил. Профессор занят, беседовать с вами будем мы.

Они провели меня не в кабинет Дворкина, а в переговорную – стерильную комнату со стеклянным столом и дюжиной стульев. Атмосфера мгновенно сменилась с академической на допросную.

– Ваша статья, – Кирилл Сергеевич положил на стол распечатку, испещренную пометками красным маркером. – Неплохо. Вы уловили суть. Даже слишком хорошо для человека со стороны.

Его тон был ледяным. Это была не похвала, а подозрение.

– Я давно слежу за работами профессора, – соврал я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я считаю его деятельность чрезвычайно важной.

– Мы все так считаем, – отрезал коренастый Михаил, впервые подав голос. Его бас, казалось, вибрировал в груди. – Вопрос не в этом. Вопрос в мотивации. Что вам нужно, Орлов? Деньги? Карьера?

Я был готов к этому вопросу. – Значимости, – ответил я честно. – Я хочу заниматься настоящим делом, а не писать про ламинат. Я хочу, чтобы моя работа имела смысл.

Худой Кирилл и коренастый Михаил переглянулись. В их глазах промелькнуло что-то вроде понимания. Или презрения.

– Похвально, – процедил Кирилл. – Но вера и энтузиазм – вещи ненадежные. Нам нужны люди, которые умеют работать. Выполнять задачи. Четко и без лишних эмоций. Вы готовы к такой работе?

– Готов, – твердо сказал я.

– Хорошо. Тогда у нас для вас есть тестовое задание.

Он пододвинул ко мне тонкую папку. – Это «экспертное заключение». Объект – так называемая община «Путь к Свету». Мелкая группа… эзотериков. Нам нужен разгромный материал. Анализ их доктрины, свидетельства бывших адептов, психологический портрет лидера. Все по нашей стандартной методике.

Он протянул мне флешку. – Здесь шаблоны, инструкции и база данных «свидетельств». Называется «Анатомия секты». Вы берете нужные показания, компилируете их, добавляете наукообразные формулировки из нашего глоссария – «контроль сознания», «деструктивный культовый опыт», «синдром зависимости» – и подгоняете под наш объект. Лидера нужно представить как корыстного мошенника с психическими отклонениями. Адептов – как безвольных жертв. Ничего сложного для человека с вашими способностями. Срок – три дня.

Я взял папку и флешку. Руки слегка дрожали. Это было то, чего я хотел, – доступ к механизму. Но цинизм, с которым мне это преподнесли, ошеломлял. Фабрикация доказательств, конвейер по уничтожению репутаций. Они даже не пытались это скрыть. Они проверяли меня: смогу ли я переступить черту.

– Я справлюсь, – сказал я, пряча глаза.

«Цель оправдывает средства», – билось в голове. Это лишь необходимая жертва. Входной билет.

Вернувшись домой, я открыл папку. Внутри лежала краткая справка об «объекте» и фотография лидера. Я посмотрел на снимок и почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног. С фотографии на меня смотрел Сергей Николаевич Ветров. Мой первый редактор. Человек, который научил меня всему, что я умел в журналистике. Честный, принципиальный, до тошноты порядочный. Его выжили из профессии лет десять назад именно за это – за отказ публиковать заказную ложь. Он уехал из Москвы, и я потерял его из виду. И вот теперь он – «лидер деструктивного культа». А я должен его уничтожить.

В памяти всплыла сцена многолетней давности. Я, молодой стажер, принес ему свою первую статью. Он долго читал, а потом сказал: «Лёша, тут много огня, но мало фактов. Запомни, у журналиста есть только один капитал – его имя, его репутация. Потеряешь ее, и ты никто. Каждое слово должно быть железобетонным».

Теперь я должен был превратить его имя в грязь. Это был не просто удар. Это был дьявольски точный, выверенный расчет. Они не могли знать. Или могли? Ладлэмовская паранойя, о которой я читал в романах, вдруг стала моей реальностью. Было ли это случайностью? Или это и было настоящее испытание? Не просто на подлость, а на способность к предательству. Личному, осознанному предательству человека, которому я был обязан.

Я сел за компьютер. Руки не слушались. В голове звучал голос Ветрова: «Лёша, запомни, у журналиста есть только один капитал – его имя. Потеряешь его, и ты никто».

Я открыл флешку. Передо мной был конструктор лжи. Десятки файлов: «Свидетельство_01 (финансовая эксплуатация)», «Свидетельство_02 (психологическое насилие)», «Свидетельство_03 (разрушение семьи)». Безликие, анонимные тексты, которые можно было применить к кому угодно. Глоссарий «деструктологии», напоминающий оруэлловский новояз. Инструкция «Протокол дискредитации лидера», где по пунктам расписывалось, как из любого человека сделать монстра: найти уязвимости, приписать скрытые мотивы, вырвать цитаты из контекста, демонизировать». Папки Doctrines (анализ вероучений), Leader_Psycho_Profiles (психологические портреты лидеров) и Ex_Adept_Testimonies (свидетельства бывших адептов). Ключевым документом был Glossary_Destructology.pdf. Я открыл его. «Контроль сознания», «Бомбардировка любовью», «Эзотерический разрыв», «Гуруизм»… Десятки наукообразных терминов, превращающих любую духовную практику в технологию порабощения. Отдельно лежал файл Инструкция_10_вопросов_навязчивому_незнакомцу.docx – готовый скрипт для дискредитации любого миссионера.

Всю ночь я сидел перед пустым экраном. Голос совести кричал. Но голос амбиций был громче. «Они проверяют тебя, – шептал он. – Откажешься – и вернешься к своему ламинату. Навсегда. А Ветров… он уже на обочине жизни. Это просто еще один шаг. Последний. Потом ты получишь власть и сможешь вершить настоящую справедливость».

К утру я сделал выбор. Я начал писать. Я брал шаблоны и наполнял их ядом. Я брал светлые воспоминания о Ветрове – о его идеализме, о его немного наивной вере в людей – и выворачивал их наизнанку, представляя как хитрые уловки манипулятора. Я приписал ему все грехи из методички РАЦИРС. Каждое слово было как удар ножом в спину человеку, который когда-то в меня поверил. И с каждым словом я чувствовал не вину, а странный, извращенный азарт. Шаблон Testimony_Financial_Exploitation.docx. Он гласил: «Лидер [ИМЯ ЛИДЕРА] требовал от адептов безвозмездной работы на благо общины, называя это "служением", и принуждал к пожертвованиям, ссылаясь на [ЦИТАТА ИЗ УЧЕНИЯ]». Я вспомнил, как Ветров с энтузиазмом организовывал субботники по очистке берега реки и цитировал Экзюпери о том, что «единственная настоящая роскошь – это роскошь человеческого общения». С холодком в груди я впечатал в шаблон: «Лидер Ветров С.Н. требовал от адептов безвозмездной работы, называя это "служением", и принуждал к пожертвованиям, ссылаясь на манипулятивные цитаты из западных философов». Конструктор лжи работал безупречно.

Я брал светлые воспоминания о Ветрове – о его идеализме, о его немного наивной вере в людей – и выворачивал их наизнанку, представляя как хитрые уловки манипулятора. Я приписал ему все грехи из методички РАЦИРС. Каждое слово было как удар ножом в спину человеку, который когда-то в меня поверил. И с каждым словом я чувствовал не вину, а странный, извращенный азарт. Я убивал в себе старого Алексея Орлова. И мне это нравилось.

Через два дня разгромный, лживый, но безупречно составленный «экспертный отчет» был готов. Я отправил его Кириллу и стал ждать приговора. Себе.

ГЛАВА 3.

Унижение: Цена Посвящения

Ответ пришел через несколько часов. На этот раз он был еще короче: «Принято. В пятницу, в 19:00, за Вами заедет машина. Форма одежды – свободная. Возьмите с собой сменную одежду и туалетные принадлежности. Останетесь на выходные». Ни адреса, ни цели. Только приказ.

Я понял, что сдал экзамен. Меня допустили на следующий уровень. Чувство триумфа смешивалось с липким, тошнотворным страхом. Я предал. Предал цинично и расчетливо. И меня за это вознаградили.

В пятницу ровно в семь вечера к моему подъезду бесшумно подкатил черный седан с тонированными стеклами. Водитель молча открыл заднюю дверь. Я сел в салон из дорогой кожи. Машина плавно тронулась и поехала прочь из моего серого района, увозя меня в новую жизнь. Или в новую разновидность ада.

Мы ехали около двух часов, петляя по подмосковным шоссе. Я узнавал направления, но водитель постоянно сворачивал, запутывая маршрут, пока я окончательно не потерял ориентацию в пространстве. Наконец, мы свернули на неприметную асфальтовую дорогу, уходящую в густой, темный лес. Через несколько километров показался глухой трехметровый забор из серого бетона с камерами по периметру. Водитель моргнул фарами, и тяжелые стальные ворота беззвучно поползли в сторону.

За забором раскинулось поместье, которое я видел только в кино про миллиардеров. Огромная, ультрасовременная вилла из стекла, темного дерева и бетона, вписанная в лесной ландшафт. Панорамные окна горели теплым светом. Рядом с домом в ночном воздухе парил подсвеченный лазурный прямоугольник бассейна. Вокруг – идеально подстриженные газоны, на которых стояли какие-то абстрактные скульптуры из металла. Роскошь была кричащей, почти вульгарной, и совершенно безжизненной, как декорация к фильму.

Машина остановилась у главного входа. Водитель открыл мне дверь и, впервые подав голос, произнес: «Вас ждут». Затем он сел в машину и уехал, оставив меня одного перед огромной дверью из тонированного стекла.

Дверь открылась сама, и меня ослепил свет. Я шагнул внутрь, в громадный двухсветный холл. В центре зала, на белых кожаных диванах, собралось около пятнадцати человек. Мужчины и несколько женщин, все в дорогой неофициальной одежде – кашемир, шелк, идеально сидящие костюмы. Я узнал Кирилла и Михаила. Но остальные… Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Эти лица я видел по телевизору, на страницах «Форбса», в новостных лентах.

Вот грузный, лоснящийся депутат Государственной Думы, известный своими яростными патриотическими речами. Вот известная телеведущая с ледяной улыбкой, сделавшая карьеру на скандальных ток-шоу, где она с наслаждением полоскала чужое грязное белье. Вот седой, подтянутый мужчина с военной выправкой, в котором я с трудом узнал генерала ФСБ в отставке, ныне занимающего пост в совете безопасности какой-то госкорпорации. Были и другие, менее узнаваемые, но на каждом лице лежал тот же отпечаток – отпечаток власти, цинизма и полной уверенности в собственной безнаказанности. Это была «высшая лига». Настоящая.

В центре, с бокалом красного вина в руке, стоял он. Профессор Александр Дворкин.

Вживую он выглядел иначе, чем на экране. Та же аккуратная бородка, тот же строгий костюм, тот же пронзительный взгляд. Но аура была другой. Не академической, а хищной. Это была аура вожака стаи, повелителя, демиурга этого маленького, закрытого мирка. Он окинул меня оценивающим взглядом, и я почувствовал себя голым. Он видел не мой костюм, не мою нервную улыбку. Он видел меня насквозь – все мои страхи, амбиции, мою гниль.

– Алексей, – его гипнотический голос прозвучал в наступившей тишине. Все разговоры мгновенно смолкли. – Рад приветствовать вас в нашем скромном кругу. Ваша работа по «Пути к Свету»… впечатляет. Вы доказали, что способны отделить личное от профессионального. Это редкое и ценное качество в наше время.

Он улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз. В ней была лишь холодная констатация.

– Сегодня вы здесь не как гость. Вы – кандидат. Кандидат на вступление в высшую лигу. В тех, кто не просто пишет отчеты, а принимает решения. Но для этого нужно пройти обряд посвящения.

Он сделал паузу, обводя взглядом собравшихся. Все смотрели на него с подобострастным вниманием.

– Власть, – продолжил Дворкин, медленно прохаживаясь по залу, и его голос стал ниже и вкрадчивее, – настоящая власть, требует освобождения. Освобождения от оков мещанской морали, от химер совести, от страха осуждения. Общество живет по законам, написанным для стада. Милосердие, сострадание, честность – это все инструменты для управления слабыми. Но тот, кто берет на себя бремя пастыря, не может быть овцой. Он должен стать волком. Сверхчеловеком, которому позволено то, что не позволено другим. Мы – хирурги этого больного общества. Иногда хирургу приходится резать по живому, ампутировать пораженные органы, причинять боль, чтобы спасти организм в целом. Наша работа грязна. Мы лжем, предаем, уничтожаем. Но мы делаем это не ради себя. Мы делаем это во имя высшей цели – во имя сохранения порядка, который мы сами и создаем. Святые отцы учили нас бороться со страстями, отсекать греховные помыслы ради спасения души. Мы же отсекаем гнилые части общества ради спасения государства. Это наше аскетическое делание. Наше служение. И оно требует полного самоотречения. Сегодня мы поможем вам сбросить эти оковы. Стать свободным.

Повисла напряженная пауза. Я ожидал чего угодно: тайной клятвы, идеологического экзамена, стратегической игры. Реальность оказалась гораздо страшнее и изощреннее.

– Начнем с «исповеди», – объявил Дворкин. Нас по одному вызывали в центр зала. Он садился напротив, и под его гипнотическим взглядом, под давлением молчаливой, наблюдающей «высшей лиги», ты должен был рассказать о самом постыдном поступке в своей жизни. О том, что грызет тебя изнутри, о чем ты боишься признаться даже самому себе. Отказаться было невозможно. Молчание было равносильно провалу.

Я видел, как ломались люди. Солидный мужчина в дорогом кашемировом свитере, рыдая, рассказывал, как подставил партнера по бизнесу, доведя его до тюрьмы. Эффектная женщина с холодным лицом признавалась в аборте, сделанном от мужа, которого презирала. Это был не акт покаяния. Это был акт сбора компромата. Каждый, кто говорил, становился заложником остальных. Круговая порука стыда.

Я с холодным ужасом узнал в этом одну из техник контроля сознания, о которых читал в их же методичках – «культ исповеди» из восьми критериев тоталитарного мышления Роберта Лифтона. Информация, полученная здесь, не прощалась. Она каталогизировалась. Она становилась крючком, на котором тебя будут держать всю оставшуюся жизнь.

Следующим пошел лоснящийся депутат. Он долго мялся, потел, но под тяжелым взглядом Дворкина сломался. Срывающимся голосом, избегая смотреть на кого-либо, он рассказал, как несколько лет назад, чтобы занять свое место в партийном списке, он с помощью компромата, предоставленного РАЦИРС, уничтожил своего коллегу и друга. Они сфабриковали доказательства его связей с иностранной разведкой. Человека не посадили, но его карьера, семья, вся его жизнь была разрушена. Он спился и умер через год.

– Я… я каждый день вижу его во сне, – прошептал депутат, вытирая платком потный лоб.

– Прекрасно, – ледяным тоном произнес Дворкин. Тишина в зале была такой, что слышно было, как гудят лампы. – Вы использовали их же оружие – информацию. Вы проявили волю и принесли в жертву малое ради большего. Ради стабильности партийной линии. Очень по-нашему. Садитесь.

В его голосе не было сочувствия. Только одобрение патологоанатома, которому показывают удачно вырезанную опухоль. Депутат, униженный и раздавленный, поплелся на свое место. Теперь он был полностью в их власти.

Когда очередь дошла до меня, я почти не чувствовал страха. Я был опустошен. Я рассказал о Ветрове. Рассказал холодно, почти механически, как я, используя его же уроки, методично, слово за словом, уничтожал человека, которого уважал. Я не плакал, не каялся. Я просто констатировал факт, как будто читал протокол вскрытия. Я чувствовал, как с каждым словом я сжигаю за собой последний мост, ведущий в мое прошлое. Я смотрел в холодные, внимательные глаза Дворкина, ища в них хоть какую-то реакцию.