50 грамм справедливости

– Паника…

Он аккуратно сложил документы обратно во флягу и спрятал ее в шкаф за пачкой пожелтевших счетов.

– Так… будем думать. Надо выпить.

Олави достал бутылку из внутреннего кармана пальто, откупорил и щедро плеснул себе в стакан прозрачной жидкости (вдова Кархунен знала свое дело) и залпом опрокинул в себя. Горечь и тепло разлиллись по телу, но дрожь в руках наконец утихла. Он налил ещё, наэтот раз потягивая медленнее, уставившись в стену.

Что он только что сделал? Украл у мёртвого красноармейца какие-то бумаги. Спрятал их у себя. Теперь, если их найдут…Олави допил самогон и плюхнулся на кровать, даже не раздеваясь.

– Завтра разберусь…

Он закрыл глаза. Но сон не шел.

«Зачем я вообще поперся его поднимать?»

Олави зажмурился, но перед глазами снова вставал окровавленный рот, сжимающий последнее слово: «во фляге…»Он сел на кровати, провёл ладонью по лицу.

– Чёрт бы побрал эту синьку…

Шкаф в углу комнаты теперь казался зловещим. Обычный дубовый шкаф, где годами лежали счета и поношенные рубахи, вдруг превратился в хранилище какой-то опасной тайны. Он встал, босиком подошёл к шкафу, достал флягу. Металл был холодным, как кожа мертвеца. Что делать? Выбросить? Но если кто-то найдёт – догадается, что это он взял у убитого. Сжечь? А вдруг это действительно что-то важное, что могло бы спасти чьи-то жизни? Отнести белым? Но где их искать? И как объяснить, откуда у бухгалтера из больницы секретные бумаги красноармейцев?

Олави вздохнул, положил флягу обратно и вернулся на кровать.

– Утром решу…

Но утро казалось таким далёким, сон все не шел. За окном послышались шаги. Олави замер. Кто-то шёл по улице. Медленно. Останавливаясь. Олави подполз к окну, приподнял угол занавески. В переулке стоял человек в длинной шинели, оглядывался по сторонам.

– Ищут… – прошептал Олави, и сердце его бешено заколотилось.

Человек в шинели сделал ещё несколько шагов, затем остановился как раз напротив того места, где лежал мёртвый красноармеец. Олави отпустил занавеску, отполз назад.

– Они знают, что фляга пропала…

До рассвета оставалось три часа. Три часа, чтобы решить – бежать, прятаться или действовать. Внезапно Олави осенило:

– Ларссон… Он точно знает, что с этим делать.

Профессор Ларссон, пожилой хирург. Швед. Он хоть и держался в стороне от политики, но красных точно на дух не переносил. Идеально. Теперь оставалось только дождаться утра и надеяться, что Ларссон сегодня выйдет на работу.

6

Утро выдалось тревожным, но на удивление спокойным. По дороге в больницу Олави не встретил ни патрулей, ни обысков – лишь редких прохожих, спешащих по своим делам с опущенными головами. Город будто затаился, ожидая чего-то.

В бухгалтерии всё было как всегда: кипы бумаг, запах чернил и пыли. Олави механически принялся за работу, но мысли его были далеко. Фляга лежала в ящике стола, ждала своего часа. Осталось дождаться профессора. Или самому поискать?

Олави вышел в коридор и направился в сторону туалета. Бинго! Вот он – высокий, сутуловатый, с кем-то из медсестер болтает.

– Профессор! – Олави сделал вид, что случайно столкнулся с ним. – Как раз вас искал. Мне нужно вам что-то показать.

Олави многозначительно щелкнул себя по горлу, намекая на самогон. Ларссон посмотрел на него усталыми глазами, потом медленно кивнул:

– А может не будем в рабочее время?

– Профессор, только по капельке.

– Ну давайте. Но только по капельке.

Олави сделал соответствующий жест руками, показывающий «ну разумеется!» и провел хирурга в свой кабинет. Дверь закрылась с тихим щелчком.

– Ну, показывай, – пробурчал Ларссон, потирая руки – что там за новинка?

Но Олави поспешил остудить алкогольный пыл пожилого хирурга.

– Не совсем самогон, – прошептал он, вынимая флягу. – Это… важнее.

Ларссон нахмурился, взял металлический сосуд, открыл его. Когда он развернул бумаги, его лицо стало каменным.

– Где ты это взял?

Голос хирурга был тихим, но таким твёрдым, что Олави невольно отступил на шаг.

– Нашёл вчера. На мёртвом красноармейце.

Ларссон внимательно изучил документы, потом резко поднял глаза:

– Ты кому-нибудь ещё показывал?

– Нет!

– Хорошо. Слушай внимательно. Ты ничего не видел. Никаких бумаг. Никаких фляг. Ты сегодня просто пришёл на работу, как всегда. Понял?

Олави кивнул. Ларссон сунул бумаги во внутренний карман халата, флягу – тоже.

– Иди работай. И если тебя спросят – мы с тобой сегодня приняли по капельке и разошлись. И не болтай больше!

Ларссон развернулся и вышел, дверь закрылась, и Олави остался один в маленьком кабинете, где внезапно стало очень тихо. И ту пришло другое озарение.

«Что я наделал?»

Олави уставился на бухгалтерскую книгу, лежащую перед ним.

«А если Ларссон не тот, за кого себя выдаёт? А если он сдаст меня красным? А если нас подслушивали?»

Пальцы сами собой забарабанили по столу. В голове одна сцена собственного расстрела красноармейцами сменялась другой. Но ничего не случилось, а когда через несколько дней Олави в очередной раз поднимался по скрипучим ступеням дома вдовы Кархунен и встретил спускавшегося от нее профессора Ларссона, его страху и вовсе пришел конец.

– Олави, дорогой мой, – поприветствовал его пожилой доктор.

– Профессор! Я… – Олави растерялся.

Ларссон поднял руку, прерывая его, и оглянулся на дверь квартиры Кархунен.

– Твоя последняя находка оказалась просто огонь, – сказал он громко, с нарочитой непринуждённостью. – Мы просто в один присест ее оформили – даже похмелья не было. Побольше бы такого!

Олави сначала не понял о чем речь, но потом до него дошло, что речь идет о бумагах, найденных во фляге красноармейцаи почувствовал, как камень спадает с души.

– А я все боялся, что кто-то ослепнет – мало ли что? – прошептал о заговорщическим тоном.

–Синька была первоклассной, юноша… – нарочито громко успокоил его Ларссон, – как роса!

С этими словами он похлопал Олави по плечу и зашагал вниз, оставив его стоять с открытым ртом. Через мгновение из квартиры послышался крик вдовы Кархунен:

– Виртанен! Или заходи, или убирайся, не май-месяц!

А через несколько недель  Выборг был освобожден: в конце апреля началось наступление белых. Сначала слухи, потом отголоски пушек, и наконец – видимые колонны, входящие в город с юго-запада. Красные бежали. Некоторые пытались обороняться, но поздно. Комиссары исчезали один за другим.

Олави не кричал «ура», не махал флагом. Он просто пришёл в госпиталь, как всегда. Встал у своего стола. Посчитал, сколько осталось бинтов и спирта. Он не думал, что помог белым. Он просто оказался в нужном месте в нужное время и в нужной кондиции: оказалось, что те бумаги были планом наступления белых – подробной диспозицией войск Маннергейма под Выборгом. Тот красноармеец, которого нашёл Олави, был связным. Он должен был доставить документы своему командиру, но погиб в пьяной драке – нелепо, случайно, так и не выполнив задание – Выборгская шпана просто «попросила у него закурить».

7

Когда Выборг окончательно перешёл под контроль белых, Олави почувствовал не радость – нет, скорее усталое облегчение. Как будто кто-то выпрямил спину, давно согнутую под грузом беспорядка, тревоги и слишком громких лозунгов.

Он продолжал ходить на работу, как и прежде. В госпитале менялись только печати на документах и фамилии в заголовках – раненые по-прежнему нуждались в уходе, бинты – в учёте, а запасы спирта – в строжайшем контроле. Хотя, конечно, с последним всё было немного сложнее.

В начале мая пришло долгожданное письмо из Тампере. На желтоватом конверте – размашистый, до боли знакомый почерк отца. Всего несколько строк: «Слава Богу, живы. Бои у нас были страшные, но наш дом не тронуло. Мама пережила, я тоже. Береги себя».

Олави перечитывал эти слова снова и снова, пока чернила не начали расплываться от влаги на бумаге. Он не плакал – просто очень устал.

А летом когда улицы уже начали отмылись от надписей вроде «Земля – крестьянам!», в госпиталь пришёл человек в форме. Чистый, аккуратный, с новой кокардой и с выражением лица, будто пришёл не за кем-то, а по делу государственной важности.

– Господин Виртанен? Вас просят пройти в отделение МВД.

Олави напрягся. В те дни даже самые невинные могли внезапно оказаться «не на той стороне истории». Он пошёл без лишних слов, про себя повторяя: «Я просто бухгалтер. Всегда был бухгалтером». Но в кабинете его встретили вовсе не как подозреваемого.

За столом сидел майор в чистой форме, с лёгкой сединой и проницательным взглядом. Он встал, протянул руку:

– Олави Виртанен. Наслышан. Приятно познакомиться лично.

Олави сдержанно кивнул, всё ещё настороженный.

– Мы знаем, какую помощь вы оказали во время освобождения Выборга, – продолжил майор. – Благодаря информации, которую вы… хм, передали, наши люди сумели перегруппироваться и преодолеть оборону противника.

Олави опешил.

– Я… Я ведь просто сказал. Мы тогда… Я думал, что он напился…

– Именно. Вы не думали. Но поступили правильно, – сдержанно улыбнулся майор. – Иногда интуиция важнее приказов.

Он откинулся на спинку стула, постучал пальцами по папке.

– Такие люди нам нужны. Господин Ларссон о вас очень хорошо отзывался.

– П-профессор Ларссон? – поперхнулся удивленно Олави.

– Именно. И у нас есть предложение. Приходите работать к нам. Что скажете?

Олави не ответил сразу, попросил время для размышлений и вернулся к себе в госпиталь. Он перебирал в уме всё, что сказал ему тот майор. «Наблюдательность», «не фанатик», «поучитесь»…Он, Олави Виртанен, сын фабричного бригадира, бывший приказчик, ныне бухгалтер госпиталя – вдруг оказывается нужным новой власти. Важным. Несколько дней прошло в размышлениях о том, что стоит ли соглашаться, но в итоге через неделю отправился в то же здание, где его встречал майор. Там теперь уже знали, кто он такой.

– А, Виртанен, – кивнул тот же дежурный, не поднимая глаз от бумаг. – Поднимайтесь на второй этаж, кабинет с зелёной табличкой.

В кабинете его ждал уже не тот майор, а крепкий, усталый мужчина лет сорока с перетянутым портфелем на столе. Представился сухо:

– Лаури Свенсон, внутренний отдел.

Олави уселся напротив, ожидая новых лестных речей. Вместо этого услышал:

– Ну что ж, Виртанен. Мы вас помним. Помогли, не спорю. И вы, вроде как, не дурак. Но поймите правильно: времена шаткие, и мы не можем просто так, по одному разговору, ставить человека в структуру.

Он сделал паузу, открыл портфель и достал тонкую папку.

– Пока что – резерв. Не служба. Просто на учёте. Как только ситуация в стране стабилизируется, мы направим вас в Хельсинки, на курсы. Там – теория, практика, испытательный срок. После этого – посмотрим.

Олави кивнул. Не потому что согласен – потому что был воспитан кивать, когда говорят официально.

– А пока можете остаться в госпитале. Или, если хотите, найдите временную должность в конторе. Мы будем на связи.

Олави вышел на улицу, немного ошарашенный. Над головой плыли тучи, по брусчатке лениво моросил дождь. И только когда он на секунду остановился у булочной – поймал себя на том, что улыбается: ждать ему было не привыкать. Главное – чтобы вдова Кархунен не закрыла свой бизнес.

***

Ожидание растянулось на полгода. Не то чтобы Олави жаловался – после всех потрясений прежних лет тишина была почти роскошью. Он продолжал числиться в госпитале, но теперь с оговоркой: «с возможным переводом в распоряжение МВД по завершении подготовки». Бумага вроде и ничего не значащая, но интересная.

Вскоре после последнего визита в отдел ему принесли аккуратно перевязанный бечёвкой свёрток. Внутри – несколько книжек и брошюр, в основном на русском и шведском: «Основы следственного дела», «Показания и психология допроса», «Табель учёта вещественных доказательств» и даже «Юридические основы ареста и надзора», переплетённые так сухо и неулыбчиво, что хотелось зевнуть от обложки.

Инструкции были ясны: читать, конспектировать, готовиться. И раз в неделю – появляться в Центральном полицейском управлении Выборга на «практическое ознакомление с внутренним документооборотом», переписывать ведомости, сортировать отчёты и сверять квитанции. Не самое героическое начало следовательской карьеры, но Олави и не ждал другого. Он был терпелив. Он знал цену времени и рутине.

Формы у него пока не было, только аккуратное пальто, как и раньше, да взгляд чуть более сосредоточенный. Но даже этого хватило, чтобы в коридорах госпиталя его начали замечать чуть по-другому.

– Олави, говорят, теперь почти как полицейский?

– Не как, а без пяти минут! – уточняла старшая медсестра Сельма, с которой у него однажды случился разговор о классификации переломов, а потом почему-то перешел на классификацию вин.

Олави никогда не страдал от недостатка женского внимания. Его мягкие манеры, спокойная улыбка и редкая способность слушать – не перебивая – делали своё дело. Но теперь к этому добавился ещё один штрих – ощущение перспективы. Будущее как будто заиграло чётче, словно его карандашом подправили.

Иногда по дороге домой он задумывался: а не остаться ли всё-таки в больнице? Работа знакомая, стабильная. Но каждый раз, проходя мимо управления, он ловил себя на мысли, что тянет – не к должности даже, а к ощущению, что теперь его жизнь в движении.

В нём было что-то от актёра, долго игравшего на репетициях – и вдруг впервые почувствовавшего, как поднимается занавес. Правда, поднимался этот занавес уж очень долго, до самого февраля, когда наконец Олави обнаружил себя наконец в поезде, отправляющемся вХельсинки, столицу молодой республики.

Мимо проносились поля, леса, редкие хутора. Где-то под Лахти он впервые задумался: а кем же он станет, когда его ускоренные курсы при полицейском управлении закончатся? В официальном документе о приеме, который ему вручили несколько дней назад, было указано – отдел экономической безопасности и наблюдения. Это могло означать борьбу с контрабандой, уклонением от налогов, фальшивомонетчиками… или даже шпионами. Но могло означать и то, что его снова посадят за гроссбух и велят считать наручники на складе и документировать расход пуль к табельному оружию – полиция полицией, внутренние дела внутренними делами, а бухгалтер хороший везде нужен.

8

Полицейская школа при министерстве внутренних дел располагалась в строгом каменном здании в центре столицы. Серая штукатурка, железные ограды, флаги – всё напоминало: тут работают не с пьяницами на улицах, а с цифрами, схемами и тайнами. Никакой муштры с рассвета, как у армейцев, хотя и без расслабленности: с утра – финансовое право, тонкости товарной отчётности, методы наблюдения и агентурной переписки; после обеда – разбор поддельных накладных, знакомство с приметами контрабандных каналов, тренировки по ведению слежки. Но два раза в неделю – физическая подготовка. Тут Олави вздыхал тяжелее всего – это не печень щекотать, это— сложно. Но что поделаешь? Иногда ведь придется и преследовать вражеского бухгалтера! Хотя стрелять было весело – веселее, чем бегать. Да, пистолет его не вдохновлял, и особой меткости он не проявлял, но ему понравилось.

Общежитие при курсах располагалось в старом доходном доме, переделанном под нужды полиции. Жилось не то чтобы весело, но по-мужски сдержанно, по-городскому удобно, по-студенчески расхлябано. Общая кухня, разговоры за кофе, немножко самогона или контрабандой водочки, редкие споры о политике. В общем – вежливо.

А сам Хельсинки… В Хельсинки было два города. Один – официальный: с курсами, формами, табелями и инструкторами, политикой, передовицами центральных и оппозиционных газет, другой – вечерний: прячущийся за огнями витрин, скрипом театральных кресел, запахом сигар и кофе, звуками скрипки и шелестом шелка в фойе. Ещё в Выборге Олави бывал на спектаклях – и классических, и водевилях, но столичные подмостки впечатляли другим масштабом. Афиши на улицах кричали: «Сведенборг!», «Юха!», «Мольер на финском!»

Он впервые услышал «Финскую»симфонию Сибелиуса в исполнении живого оркестра – и, к собственному удивлению, сидел весь концерт, затаив дыхание, будто слушал не музыку, а собственный, ускользающий внутренний голос.

В Национальном театре он посмотрел пьесу о крестьянине, разрывающемся между старой верой и новой властью. Было немного грубо, немного надуманно – но больно узнаваемо.

А еще он стал завсегдатаем книжных магазинов , особенно одного, на Пуустелинкату, где хозяин Карл Густав Ниеми продавал и финскую классику, и странные переводы французов с пожелтевшими страницами. Там Олави впервые купил «Гражданина»Жюля Ромена – и, прочитав, сказал себе: «Это не про Францию. Это про нас. Просто пока ещё завуалировано». Иногда он заговаривал с другими покупателями. Один был учителем из Эспоо, другой – студентом архитектуры. Говорили о культуре, о независимости, о том, что делать с русским наследием, которое никуда не делось, хотя и как будто бы растворилось.

Олави слушал больше, чем говорил. Он умел впитывать, не теряя себя.

Ну и куда же без неторопливой беседы за чашечкой кофе с карельской калиточкой? Одно – шумное, на Эспланаде, где собирались люди с газетами и громкими голосами. Другое – крохотное, почти домашнее, в полуподвале неподалёку от парка за вокзальной площадью. Иногда к нему подсаживались – говорили о литературе, политике, новых немецких фильмах. Кто-то хвалил Кафку, кто-то ругался на экспрессионизм, кто-то жаловался на вечный дефицит табака и приличных женщин.

– «А что вы думаете о Малларме?» – однажды спросила его молодая преподавательница финского.

– «Думаю, он запутался. А мы ещё только начинаем» – ответил Олави.

И, конечно – напитки. Про сухой закон в стране вроде бы не забыли, но в столице он соблюдался с оговорками. Особенно среди тех, кто знал, где постучать, кому подмигнуть и где купить аккуратную бутылочку «для дезинфекции». У Олави с интуицией было всё в порядке. С умением найти нужных людей – тоже. Олави, впрочем, не злоупотреблял – знал меру, как учил отец. Но раз в неделю позволял себе посидеть один в тишине, с книгой и стаканчиком. Для равновесия. Для релаксации. С удовольствием. Со вкусом. Вежливо.

И «вежливо» здесь – не пустое слово: когда Олави впервые после успешной сдачи экзаменов надел форму – строгую, тёмно-синюю, с аккуратной бляшкой на ремне и удостоверением во внутреннем кармане – сердце у него кольнуло. В зеркале стоял уже не приказчик, нескромный госпитальный бухгалтер, а финский государственный чиновник, официальный борец с преступным миром. Да, в его отделении форма была нужна только по особым случаям – отдел финансовый, работа бумажная, бандиты – интеллигентные их никто с криками «А теперь носатый» с воровской малины не выкуривал, но тем не менее – честь мундира как никак!

Тем вечером Олави долго не ложился. Он сидел у окна своей небольшой квартиры, пил крошечный глоток ликёра из тонкого стакана и думал о том как он, сын фабричного рабочего, выпускник скромных бухгалтерских курсов в Тампере, теперь стал представителем власти! Не за взятки, не по родству, а по уму, труду, терпению.

Он думал о новой Финляндии – о стране, которая ещё только учится быть собой. Где бывший бухгалтер может стать следователем. Где у каждого, кто умеет считать, думать и молчать в нужный момент – есть шанс. Он не знал, что впереди его ждут дела, о которых не напишут в газетах – финансовый фронт тихий, никому не интересно читать в утренней газете о поимке серийного неплательщика налогов, но ведь важности своей служба от этого не теряет.

9

Рабочие будни Олави Виртанена потекли спокойно – в ритме отчётов, сверок, показаний и медленного, почти уютного противостояния между государством и теми, кто пытался его немного надуть. Без погонь, стрельбы и чёрных масок – зато с калькулятором, кружкой кофе и аккуратным почерком в следственном журнале. Заметив, что молодой офицер действительно хорошо считает и знает свое дело, ему предложили пройти заочный курс экономики в Хельсинкском университете, а также несколько раз отправляли в командировки по обмену опытом в Швецию и Эстонию.

Да, он пока не стал героем газетной хроники, но и не искал этого. В делах, где главное – цепочка цифр, а не кровь на асфальте, слава приходит редко. Зато приходит уважение: сослуживцы сдержанно кивали, начальство не забывало про премии, а в бухгалтерии городского управления его фамилия произносилась с особым одобрением. И да, как и его отца в Тампере, некоторые считали его занудой, несмотря на всё его обаяние. Хотя, это ему не мешало – он и сам знал, что немного скучноват.

После работы его можно было найти в одной из трёх точек: в библиотеке на Рунебергинкату, в кафе с лампами под зелёным абажуром, или в маленьком винном погребке, куда завозили лучший ликёр из Швеции. Алкоголь больше не был для него способом забыться – теперь это было искусство сопровождения разговора.

Олави стал фигурантом культурной жизни столицы. Его звали на выставки, музыкальные вечера и даже на литературные чтения, где он, как правило, сидел в третьем ряду, чуть склоняя голову набок и отмечая про себя, у кого талант, а кто – просто хорошо одет.

Он знал нескольких писателей, одного либреттиста, и одну вдову известного архитектора, которая считала его «восхитительно устоявшимся». Иногда они вместе пили коньяк на её веранде и спорили о том, должен ли детектив быть интеллектуалом.

С женским вниманием тоже всё было хорошо. Всегда вежлив, всегда корректен. Жениться, правда не тянуло. Как жениться когда вокруг столько красавиц? А жене изменять совесть не позволит, это не с вдовой Кархунен уединиться, это уже аморально.

– Почему ты всё ещё один? – спросила его как-то одна знакомая машинистка.

– Потому что каждую осень я влюбляюсь в новую женщину. И каждую весну – в Хельсинки.

***

Так и прошли первые годы молодого финского государства: с новыми законами, новыми границами и людьми, которые старались жить немного лучше, чем раньше.

А в центре этой жизни – с газетой под мышкой, блокнотом в кармане и глазами, в которых пряталась ирония —шёл Олави Виртанен, человек, который по-настоящему знал цену стабильности. Жизнь была прекрасна, если бы не одно досадное обстоятельство, имевшее место в конце 1931 года в курортном городке Териярви.

Апогей героя

1

Хельсинки тонул в пр