Родное сердце

Когда я снова стала соображать, оказалось, что я лежу поперек его тела. Сверху. Мои голова и плечи свешиваются за край кровати. Вниз. Ни он, ни я не шевелимся. Только дышим. Глубоко и ровно… Он – спит? А я потихоньку съезжаю с него и вот-вот ляпнусь на пол…

Ляпнуться, впрочем, я не успела. Он вздрогнул, напрягся – и я мгновенно оказалась лежащей на кровати – на спине. А он неуклюжим, деревянным каким-то движением, дотронулся до моего лица. Глаз я не открыла. Мне и так было хорошо!

– Сэнни? – неуверенно спросил он. Пошевелил меня за плечо. Я безвольно мотнулась за его рукой, такая во всем теле лень и нега…

– Сэнни? – а вот теперь в голосе проскальзывает страх… Чего это он?..

– Сэнни… Ты… жива?! Ты в порядке? Тебе.. не больно? Сэнни! Я… ничего с тобой не сделал?!

Ах, вот он о чем… Я медленно открыла глаза и шепнула ему – смакуя слова и звуки, лаская их губами:

– Ты сделал меня счастливой…

Руки у него подломились, и он рухнул лицом в подушку, не забыв покрепче притиснуть меня к своему горячему боку…

Часть 2

Баллада о двуединых

\ справочный материал\

… В балладе – три куплета

И каждый из восьми стихов

Кончается ж куплетом, что зовется

Посылкою.

И в нем – четыре лишь стиха…

"Сирано де Бержерак"

Э. Ростан

Куплет 11

В усталости и темноте я начинаю эту повесть. Но будет она все светлей и выше, чем дальше вглубь направлю я путь свой. О славных делах и отважных героях – возможно ли рассказывать языком, стертым в буднях, языком, привыкшим лгать и молчать? Но языком, забывшим силу свою и не дерзающим понять самого себя?

В усталости и темноте я начинаю эту повесть. Но нет права мне – молчать. Слухами и сплетнями обрастают великие дела, чтоб легче тонуть им в реке забвения. Память коротка – пройдет век и в таинственной полумгле рассеется реальность событий, станет не более чем страшной или забавной притчей. Все тленно. И вечное Время велит мне взять перо, чтоб описать для современников моих дела давно забытые – или давно грядущие дела, что равно. Ибо проходит Время, проходят события, проходят идеи. А остаются – судьбы.

В усталости и темноте я начинаю эту повесть, чтоб, может быть, в конце пути увидеть над собой полоску голубого чистого неба и просторные холмы – еще в тьме и росе предрассветной…

2

Из полутьмы коридора вышел человек. Ровным шагом хотел миновать Степана, сидящего на широком подоконнике, но в спину ему негромко было сказано: «Эй!». И незнакомец остановился и оглянулся.

– А вы, наверное, ошиблись, – задушевно сказал врач, – Этот коридор ведет в виварий. Имплантаторная и кабинеты – сзади, второй поворот налево.

Незнакомец выслушал Степана, щурясь от красного света солнца, заходящего точно в том окне, на подоконнике которого устроился врач, и улыбаясь.

– Не думаю, – сказал он, – Если Рей в виварии, то мне нужен виварий, хотя сам по себе виварий мне не нужен, зато нужен Рей.

– Рей? – Степан завозился и стал сползать с подоконника, – Ах, Рей… – быстрым, цепким, профессиональным взглядом он изучал фигуру незнакомца.

– Конечно, он в виварии. Вместе с Дроном. Вскрывают одну из наших химер… А имя ваше, простите?..

– Эро.

– Прэлестно, – врач отошел, наконец, от окна, перестав маячить черным слепым силуэтом на фоне красного заката и желтой пустыни, и оказался рыжим зеленоглазым человеком, жилистым и тощим.

– А я Степан. Пойдемте, Эро. Пока они возятся со зверенышем, я успею сделать анализы. Может быть, вам еще повезет, и вы не подойдете в дублеры.

Врач смотрел ласково. С сочувствием, и даже, почти со скорбью. Но Эро не поверил ни сочувствию, ни скорби, ни ласке. Перед ним стоял человек, которого хотелось назвать шельмецом, а лучше – шкодой. Эро нравились такие люди, и он сразу понял, что с рыжим они поладят, а, возможно, и подружатся.

Они вернулись в начало коридора и через поворот попали в другой коридор, в котором не было солнца и желто-фиолетовых песков Пустыни в огромных окнах, а был искусственный свет, теплый механический ветерок и не чувствовалось запаха вивария.

3

Степан не потрудился объяснить, куда и зачем ведет нового знакомца, Степан трепался.

– Я несчастный человек, Эро! У меня с детства разлад с самим собой. Одна часть моего существа находится в полном удовлетворении от себя – и остального мироздания. Этой части моей души ничегошеньки лишнего от мира не надо. Зато вторая часть изнывает от ненасытного любопытства. Ей все надо узнать, потрогать, понюхать… Ее девизом можно назвать фразу: «А что будет, если попробовать?!» И, я имею в виду – не только на вкус! Вы видите перед собой жертву, Эро. Жертву собственной непоседливости и Дрона Калиновского, который бессовестно эксплуатирует эту мою слабость.

Дрон Калиновский, гений Дрон… Вы, конечно, слышали это имя. История открытия синего ила – она принесла ему славу и популярность. Пищевая промышленность до сих пор содрогается при одном упоминании о нашем гении! А между тем мне кажется, что препараты, создающие добавочный, почти двойной вес – это было так давно! В другую эпоху, в первый день творения…

И был день второй. И имя ему было дано: «имплантация». Не то простодушное вживление механизмов в организм, как в прошлом веке. Дрон дал новую трактовку старого термина. Раньше «имплант» и «имплантат» в разговорной речи обозначало практически одно и то же. Дрон, искушенный в лингвистике, разделил понятия: «имплантат» – объект имплантации, «имплант» – ее субъект. Другими словами: «имплантат имплантируют импланту». Или, совсем другими словами: капсулу, битком набитую разными органическими и неорганическими составляющими, в том числе и кой-какими из синего ила, вшивают под кожу. И через некоторое время посредством разнообразнейших процедур – человек становится имплантом.

Вы поняли что-нибудь? Вот и я до сих пор «не очень». Что поделать, я не столь искушен, как Дрон, искушенный во всем…

После переворота в пищевой промышленности он теоретически обосновал идею, что добавочный, простите, слой мяса на костях, это не предел и есть реальные шансы качественно изменить новополученную ткань. Мы начали экспериментировать…

Я еще сведу вас в виварий, я еще вам покажу, каких чудовищных тварей приносил нам саркофаг первое время! Некоторые растекались у нас на глазах, едва их вызволяли из камеры. И так было долго. Очень долго. Мы сердились, мы ссорились, мы не понимали, что нужно мерзкой материи, чтоб она перестала плодить уродов. Вот тогда, в последнюю очередь, с отчаяния, наверное, и пришла нам в голову эта мысль. Тихая, крамольная, абсолютно ничем не подкрепленная – если бы и она оказалась неверной, на имплантации пришлось бы ставить крест. А мысль такая: для того, чтоб удвоить количество мышечной ткани достаточно обычного химомеханического воздействия. Но мы-то в неведении своем покушались на большее! Ведь по сути дела мы поверх обычного тела творили еще одну, новую, оболочку! А что творит материю? Дух! Чтоб организовать эти ткани во что-то упорядоченное, новой оболочке необходимо было сознание. Причем – активное. Ей нужен был р а з у м. Значит – зря мы убивались с животными. Имплантация – только для человека. И первым имплантом должен стать Рей.

4

– Ну вот, – врач читал цифры на дисплее,

– Примите мое соболезнование, Эро! Вы нам подходите. Собственно, не нам…

Дверь открылась, вошел новый человек. Невысокий, крепкий, длинноватое спокойное лицо. Взгляд исподлобья – неожиданно тяжелый и внимательный. Легко можно было представить себе это лицо гневным и очень трудно – улыбающимся. От человека шла волна упрямой силы. Вряд ли ему часто рисковали перечить. Эро догадался, что это и есть Дрон, и попробовал улыбнуться навстречу гению. Но в ответ получил лишь холодный отчужденный взгляд.

– Кто это? – спросил Дрон, – Степан, почему у тебя посторонние?

– Не посторонние, – возразил врач, – Вполне свои. Это тот парень, о котором говорил Рей.

– Дублер? – Дронов взгляд смягчился, стал заинтересованным, – Ну и как?

– Подходит. Вульгарно выражаясь – на все сто. Чему я очень удивлен и не склонен радоваться – слишком крупная удача после всех наших мучений!

– Да? А я очень рад! – совсем оттаяв и почти весело возразил Дрон, – Тогда не будем время терять. Готовь нулевку. Рей сейчас придет. А мне дай-ка пока эту цифирь…

Эро с любопытством наблюдал, как Степан выкладывал на столик возле кушетки инъектор, коробку с ампулами, набор хирургических инструментов, бережно достал из сейфа две пробирки, в каждой из которых в физиологическом растворе плавала полупрозрачная горошина.

– Ты приехал! – все обернулись на голос. На пороге стоял Рей. Удивленный и обрадованный. Быстро подошел к Эро, с чувством тряхнул за плечи, недоуменно обвел взглядом кабинет.

– В чем дело? Что ты тут затеял, Степа?

Врач ужаснулся в своей преувеличенной манере:

– Ты еще спрашиваешь?!

– Рей, не узнаю вас, – вмешался, усмехнувшись, Дрон, – Найти человека, заставить приехать на обследование, а когда получен хороший результат и начинается подготовка к опыту – спрашивать: «В чем дело?»

Рей непроизвольно загородил собой Эро.

– Он еще не дал согласия. Мы не успели поговорить. Он ничего не знает.

Степан демонстративно, со стуком, положил инъектор обратно на стол. Сунул руки в карманы халата, вздохнул шумно и сказал Эро, прочно переходя на «ты»:

– Ну, фрукт! И молчал!

В глазах врача сияло, на сей раз неподдельное, восхищение.

5

В 24 году Новейшей Эры, в русле крошечной речушки, которая по западной границе огибает Великую Пустыню, был обнаружен синий ил. Он привлек внимание исследователей цветом – глубокий чистый ультрамарин. Вскоре выяснилось, что он вовсе не безобиден. Руки тех, кто подолгу работал с илом начинали деформироваться. Они делались… толстыми. Вдвое против нормальных размеров. И принимали довольно причудливые формы. Поражение у разных людей было разной силы и глубины, но не причиняло никаких страданий. А эти новые ткани, будучи должным образом изучены, вообще поставили изучающих в тупик. Абсолютно доброкачественная мышечная ткань! Ничуть не хуже той, что дана от рождения! И убиралась с тела элементарной пластической операцией… Откуда вот только взялась – непонятно. И для чего…

На этом этапе лидерство в изучении синего ила от медиков приняли бионики. В частности, Дрон Калиновский. Он создал несколько препаратов на основе синего ила, которые применили в животноводстве как подкормку. Эффект оказался убойной силы – при тех же затратах – почти двойной прирост конечного продукта! И ни одной, самой привередливой, комиссии не удалось прицепиться к качеству «халявного» мяса!

Но группа Калиновского решила идти дальше. Равномерное, упорядоченное размещение новых мышц на теле животных навело на мысль качественно изменить эту ткань. Не слой мышц, но панцирь, покрывающий тело. Не восприимчивый к перепадам температур, к большим нагрузкам, радиации. Своего рода естественный скафандр, скроенный из дарового прибавочного веса…

6

– О том, что было дальше, Степка тебе успел разболтать, как я понял? – спросил Рей.

– Да, что такое современная имплантация я себе уже представляю. А для чего тебе потребовался дублер – еще не очень.

– «Дублер»! Не так просто, Эрике…

Рей задумчиво смотрел в окно. Там, как всегда, была Великая Холодная Пустыня… Днем и ночью – лютый мороз, недостаток кислорода, опасные участки, вроде зыбучки или зоны смерчей, самые неожиданные мутации, излучение, Курган, наконец… Опасная, очень опасная, но безмерно загадочная, манящая, притягательная, как звездное небо, или начало таинственной старой-старой прекрасной сказки… Пустыня сурова, иногда страшна, но не зла к людям, стало быть, ее можно и должно было узнавать ближе. И если одним способом это не получалось, либо получалось плохо – надо было просто попробовать другим…

Они переглянулись и Рей кивнул головой:

– Да, здесь и сейчас импланты будут исследовать Пустыню. Одним из них буду я. Пустыня всегда меня интересовала, я в курсе большинства исследований, которые проводят в Городке – и один из группы, где задуман эксперимент. Это справедливо. Но я – это только пол дела. Есть еще проблемка, которую мы поначалу упустили из виду – разум для оболочки. Спрашивается – где мы возьмем лишний разум? Дрон вывез и на этот раз. Мы не успели еще как следует испугаться, а он предложил уже идею дубляжа. Или донорства, кому как нравится. Одновременно создаются д в а импланта. К примеру – на твою оболочку списывают мой разум. На мою – твой. Ты понял? Разом решается тьма проблем, а вдобавок импланты еще и страхуют друг друга…

Оставался пустяк – найти партнера мне. На этом пустячке мы и застряли. Тот, кто подходил мне по физическим параметрам – не соглашался на имплантацию, тот, кто соглашался – в доноры не подходил.

Честно сказать, если б не эта глупость, мне бы и в голову не пришло вмешивать тебя в такую историю… Если ты не согласишься, Дрон будет подбирать другую пару испытателей…

Слушай, Эро, – вдруг торопливо перебил сам себя Рей, будто побаивался, что ему начнут отвечать, – А ты что, и вправду позволил бы начать в себе ковыряться ни слова не возразив?!

Эро рассмеялся:

– Ну, что ты, не такой уж я кретин, в самом деле! Если б ты не появился вовремя, я бы все-таки притормозил твоих ретивых коллег. Удивляться стоит не тому, что я ничего не сказал – я, знаешь ли, привык, что ты меня постоянно втягиваешь в разные… приключения! Удивительно то, что они ни о чем не спросили! Похоже, просто на экскурсию или в гости в ваш Городок не наведываются? Только работать?

– Во всяком случае, так обстоят дела в группе имплантации. Дрон праздношатающихся не терпит, а он по натуре диктатор.

– Стало быть сегодня у меня выбор небогатый – либо я немедленно присоединяюсь – либо под зад коленкой?! Даже переночевать не позволят? Неплохо, для создания первого впечатления!

Однако Рей был сейчас не в том состоянии, чтоб поддержать шутку.

– И ты выбираешь…?

– Ну, не за тем же приволокся в такую даль, чтоб сказать: «Нет, и не просите!»

– Вот, может и мои коллеги так подумали? – Рей перевел дух, ухмыльнулся и крепко хлопнул брата по плечу.

7

Вспыхнул свет.

Это был зал: прохладный, высокий, гулкий, похожий на храм или собор. Легко дышалось, на пультах вдоль стен мигали разноцветные огоньки, а в центре, на возвышении, стояли два саркофага.

Дрон ушел в глубину зала. Братьев Степан увел в смежную комнату – маленькую, до слез обычную, по сравнению с внушающей почтительный трепет имплантаторной. В комнате были кресла, стол и свет дневной Пустыни из небольшого окна.

Степан усадил подопечных в кресла, а сам остался стоять. Вообще-то, по плану Дрона он должен был сейчас успокаивать братьев легкой беседой, но сам был чем-то странно взволнован и молчал. Молчал давно. Молчал от самого кабинета, где вшил Рею и Эро под кожу на запястье горошину имплантата. И Рей, наконец, спросил об этом:

– Ты что приуныл, Степа?

Степан вздохнул. Рассердился бы Дрон, если б узнал, что сказал врач братьям перед самым опытом!

– Мне кажется, что мы все посходили с ума. Рей, ты помнишь наших зверюг в виварии? Всем им я сделал точно такую же операцию, как вам давеча – вот этими руками! Вы… живые. И все при вас… Зачем? Кому это надо – делать из людей Бог знает что?!