Последний поезд на Север

– Ушел, – прозвучало первое слово Эльдара, когда он подошел к Грахе и Лорду. Его голос был низким, хрипловатым от жажды и напряжения. – Далеко. На северо-запад. След… тяжелый. Хромает на левую переднюю. Кровь из уха подсохла, но текла. – Он показал пальцем на свое ухо. – Долго отдыхать будет. Охотиться ему надо. Настоящей охотой. Люди… – Эльдар презрительно сморщил нос. – …для еды не годятся. Мелкие. Ему нужен бизон. Олень. Зубр.

Он помолчал, давая понять тяжесть следующей новости.

– Но следы другие видел. Большая стая. Волки. Крупные. Степные. – Эльдар обвел взглядом лагерь, вонь которого была слышна за версту. – От нас пахнет кровью. Потом. Страхом. Этот запах… он тянется по ветру на многие мили. Для волков – как колокол на пир.

В его глазах не было страха, только холодная констатация факта.

– Если волки нападут… значит, саблезуб далеко. Они его чуют. Боятся.

Затем Эльдар повернулся к Лорду. Его глаза, острые и проницательные, скользнули по новому пистолю на поясе, по тяжелым поножам, по шлему, лежащему у сундука. Он протянул руку. На ладони лежал камень. Небольшой, чуть больше кулака, обкатанный временем, серо-коричневый, похожий на сотни других на равнине. Но подобранный с особым вниманием – по размеру и цвету он напоминал чугунную гранату.

– Возьми, – сказал Эльдар, и в его голосе впервые прозвучало что-то, кроме констатации. Тонкий расчет. – Зверь не знает, какой из твоих камней с громом. Покажи ему этот. Сделай вид, что шипит фитиль. Может… обманешь. Один раз. – Он посмотрел Лорду прямо в глаза. – Только один раз.

Лорд медленно взял камень. Он был тяжелым, холодным. Оружие обмана. Кивнул, сунул камень в поясную сумку, которую подвесил спереди на пояс, поверх бахтерца.

– Один раз, – повторил он. Эльдар ответил кивком. Его миссия была выполнена.

– Ладно! – рявкнула Граха, ломая тягостную паузу. – Слышали? Волки или саблезуб. Всегда кто-то голодный. Щит готов? Готов. Товары погружены? Как есть. Волы запряжены? – Она не ждала ответа. – Трогаем! По рельсам! Скорость – как у черепахи в смоле! Пикинеры – на крышах крайних вагонов! Стрельцы – на крышах в центре! Эльдар – в голове поезда, смотри в оба! Борг – в хвосте, смотри назад! – Она взглянула на Лорда. – Музейщик – где удобнее для твоего музея, там и будь.

Скрип, стук, протяжный скрежет металла. Поезд ожил. Волы, подгоняемые бичами возчиков, напряглись, упираясь в сбрую. Колеса, тяжело повернувшись на рельсах, тронулись с места. Вагоны, скрепленные цепями, закачались, издавая стоны несмазанной древесины. Поезд, похожий на израненного, но не сломленного зверя, медленно пополз вперед, вглубь охотничьих угодий самого страшного хищника, что когда-либо бросал вызов человеку. Запах страха, крови и пота тянулся за ним длинным шлейфом, как приглашение для зубов и когтей, скрытых в серой, бескрайней степи.

Лорд поднял шлем. Наносник щелкнул, откинувшись вверх. Выбор был за обзором.

Глава 6: "Дальние выстрелы"

День тянулся медленно, как смола на морозе. Солнце, бледное и безжалостное, пекло Костяную Равнину, превращая высохшую траву в серую пыль, что висела в воздухе едкой пеленой. Поезд полз по рельсам со скоростью усталого слизняка. Скрип несмазанных осей, глухой топот воловьих копыт, редкие окрики возчиков – эти звуки сливались в монотонный гул, притупляющий бдительность. После адской ночи с гиенами и саблезубом эта рутина казалась почти милостью. Почти.

На крышах вагонов, прикрывшись от солнца краем плаща или щита, дремали стрельцы Иванко. Пикинеры Седова шли пешком рядом с составом, волоча пики; лица их были покрыты слоем пыли и пота, слипшегося в грязные потеки. Неандертальцы Борга, казалось, не уставали вовсе, но даже их тяжелые шаги стали чуть медленнее. Лорд, сидя на подножке пассажирского вагона, методично чистил ствол нового колесцового пистоля. Каждое движение было точным, почти медитативным. Его «музей» был упакован, только тесак и клевец висели на виду. Эльдар, как тень, то появлялся вдалеке на гребне холма, то исчезал, сливаясь с рельефом. Граха, в открытом морионе, обходила строй; ее взгляд сканировал горизонт с привычной, неослабевающей интенсивностью, но тени под глазами выдавали накопившуюся усталость.

Вечер. Когда солнце коснулось горизонта, окрасив степь в кроваво-золотые тона, поезд остановился у редкой группы чахлых, корявых деревьев – единственного намека на укрытие за весь день. Возчики, подгоняемые Грахой, начали сгонять волов в тесный круг внутри будущего лагеря. Стрельцы и пикинеры, согнувшись под тяжестью щитов, начали возводить «гуляй-город» – на этот раз быстрее, функциональнее, без лишних слов. Работа кипела под низкое, хриплое мычание волов и металлический лязг сцепляемых щитов.

У заднего колеса пассажирского вагона, на расстеленном относительно чистом полотнище, устроились Балаж и Армин. Купец достал небольшую походную жаровню, раздул угли. На ней скоро зашипели толстые ломти копченой грудинки, распространяя жирный, аппетитный запах. Рядом стоял маленький медный котелок, в котором Армин разогревал что-то густое и темное – похоже, тушенку с кореньями. Балаж налил из потертой фляжки в две маленькие серебряные чашечки темную жидкость – вино или крепкий сбитень. Они ели молча; Армин украдкой поглядывал на Лорда и его новый пистоль, Балаж – нервно озирал степь, его пальцы то и дело касались ларчика на поясе.

В центре лагеря, у самого большого костра, кипела жизнь охраны. Неандертальцы Борга, сняв кирасы, но оставив кольчуги и оружие под рукой, толпились у огромного чугунного котла, который подвесили на треногу над огнем. Горн помешивал в нем густую, серо-коричневую массу деревянной лопаткой. Пахло пресным зерном, водой и вяленым салом. Это была «каша воина» – дешевая, калорийная, без изысков.

Пикинеры Седова и стрельцы Иванко получали свои порции в деревянные миски – ту же кашу, чуть разбавленную водой в отдельных котелках для тех, кто хотел «похлебку». Ели быстро, жадно, почти не разговаривая. Кто-то ковырял в зубах щепкой, кто-то тут же засыпал, прислонившись спиной к щиту, с миской на коленях. Разговоры были скупы: о натертых ногах, о жаре, о том, сколько еще идти.

Лорд сидел чуть поодаль, у своего вагона. Он достал из сундука плоский каменный блин – походную плитку. Развел под ней крошечный огонек из сухой травы и щепок. Нагрел воду в небольшом котелке, всыпал горсть овсяной муки и щепотку соли. Получилась пресная, клейкая кашица. Он ел ее медленно, запивая водой из фляги; его глаза постоянно скользили по периметру лагеря, по темнеющей степи.

Эльдар сидел на корточках у самого края света от костров, спиной к людям. Он жевал длинные полоски вяленого мяса неясного происхождения, запивая глотками воды из бурдюка. Его внимание было полностью поглощено наступающей ночью.

Ночь. Лагерь встал. «Гуляй-город» замкнул кольцо, бойницы щитов смотрели в черноту степи. Костры пылали, отгоняя мрак и холод. На крышах крайних вагонов замерли пикинеры. На центрального – стрельцы Иванко с мушкетами. Внутри, у проходов, стояли неандертальцы Борга. Граха сделала последний обход; ее тень, отбрасываемая кострами, прыгала по щитам, огромная и властная. Потом она встала у главного костра, сняла морион, провела рукой по коротко остриженным волосам. Усталость легла на ее лицо тяжелой маской, но глаза горели привычным огнем.

Тишину нарушил первый вой. Далекий, протяжный, полный тоски и голода. Ему ответил другой, ближе. Потом третий.

Они пришли не сразу. Сначала это были только звуки, блуждающие в темноте.

Потом на границе света, там, где багровое пламя костров сражалось с чернотой, замерцали огоньки. Сначала одна пара. Потом три. Пять. Десять. Желтые глаза. Холодные, немигающие, полные хищного любопытства. Они не приближались. Не пытались прорваться. Они просто стояли там, в кромешной тьме, за кольцом света, и смотрели. Десятки желтых точек, мерцающих, исчезающих и появляющихся снова в другом месте.

Вой стал чаще. Тоскливый, зловещий, переходящий в визгливый лай. Он не умолкал, лишь менял интенсивность, создавая ощущение, что лагерь окружен плотным кольцом из воющих голов.

Люди замерли. Пикинеры на крышах сжимали древки до хруста пальцев. Стрельцы за щитами вглядывались в темноту, пытаясь различить силуэты за желтыми точками. Неандертальцы Борга перешептывались, их низкие голоса звучали скорее с презрением, чем со страхом, но руки не выпускали оружия. Борг сам фыркнул: